Андрей Посняков
Король
– Согласен, – быстро кивнув, хозяин потер ладони. – Итак, чем платить будете?
– Грамотой, – повел плечом Магнус-Леонид. – Велите принести чернильницу, перо и бумагу!
Безухий резко отшатнулся, едва не ударившись затылком о высокую спинку кресла:
– Ежели вы, господа, вознамерились запродаться ко мне в холопы, то я…
– Нет, не в холопы, – раздраженно отмахнулся король. – Велите же скорей все принести!
То ли уверенный тон гостя, то ли его поведение и манера держаться, то ли и то, и другое вместе произвели на хозяина корчмы вполне благоприятное впечатление. Не сказать, чтоб все его сомнения рассеялись словно дым, но писчие принадлежности все ж таки появились.
– Ну-с, – взяв в руки перо, Магнус поднял глаза. – Я предлагаю вам дом… трехэтажный особняк в Обер-палене, Пайде или в любом другом месте в Ливонии и на острове Эзель! Он достанется вам совершенно бесплатно, даром. Либо за счет выморочного имущества, либо – трофейный… А если захотите, вы можете построить свой, какой вам понравится – и совершенно бесплатно… То есть за счет ливонской казны, я хотел сказать. Причем вам совершенно не обязательно будет там жить – вы можете открыть там постоялый двор или какую-нибудь таверну, в конце концов, сдать в аренду!
– За счет ливонской казны… – эхом повторил Безухий.
Старый пират и тот еще прощелыга Агапит понимал, что его могут обмануть… и что скорее всего – обманывают. Понимал, да. Но никак не мог понять другое – почему так нагло?! Столь нереально, столь… Какой-то Эзель, Ливония… ведь можно было бы куда проще, но…
– Так вы берете дом, господин Безухий? Или вас как-то по-другому записать? Скажите, как, не тяните. И выберете место, наконец.
Агапит махнул рукой – ладно, мол. Вряд ли поверил, скорее просто решил отплатить добром Михутре – раз уж тот так просил за непонятного ливонца.
«Выкрадывание» назначили на послезавтра – Безухому нужно было время, чтобы собрать людей да составить какой-никакой план. Кое-что бывший пират уже рассказал и так, причем ни опальному королю, скрывавшемуся, впрочем, инкогнито, ни разбойному капитану Михаилу Утрехтскому в этих планах и вовсе не нашлось места. Магнус-Леонид пытался возмущаться, на что Агапит вполне резонно возразил, что будет действовать через знакомых – монастырских служек и зависимых от обители крестьян, а потому – «чужим там не место, игумена насторожите токмо». Как ни кручинился Арцыбашев, а все ж сказал спасибо и за это.
Вернее, еще не сказал, а только собирался – после свидания с выкраденной супружницей. До того светлого момента, скорейшего приближения коего так желал высокопоставленный беглец, гости расположились в светлице с узкими, выходящими во двор окнами, забранными слюдою. Сие помещение, в отличие от хозяйского кабинета, поразило Магнуса спартанской скудостью обстановки – стол, широкие лавки вдоль стен, да по левую руку от входа большой сундук с плоской крышкою, на котором наверняка можно было и спать.
Беглецы так и сделали – выпив хозяйской бражки, улеглись (король на лавке, его спутник – на сундуке) да дали храпака почти целый день, до тех самых пор, пока не проснулись от звона колоколов, созывавших народ к вечерне. Церквей в Новгороде, даже после погрома, имелось во множестве, так что спать больше не пришлось, да и не охота уже стало – что и говорить, выспались.
Вечером снова посидели в компании Агапита и его верного упыря – кривобокого Николы. Так себе выдались посиделки, не особенно-то и веселые. Безухий с Михутрей вспоминали былые пиратские времена, причем большей частью говорили то по-английски, то по-голландски, так что Арцыбашев ни черта толком не понимал. Так ведь и не один он – Никола Кривой тоже скучал да кривился, нетерпеливо поглядывая в окно, где – в курной избенке на заднедворье – его уже дожидалась рыжая Графена. Не по собственной воле – какая у гулящих дев воля? – а пожалованная хозяином в качестве награды за верную службу. Не на всю ночь пожалованная – на вечер только, о чем Безухий сразу же своего верного пса и предупредил, ничуть не стесняясь гостей: мол, долго с корвищей не валандайся и насмерть не умучь – пригодится еще, «мнози мужи после дела толоку буйную повождлять захотети».
– Так что больше о деле думай, и корву сильно кнутом не стегай, а так, вполсилы, – отпуская наконец ерзавшего на лавке слугу, Агапит угрюмо захохотал и, самолично наполнив брагою кружку, не чокаясь, опростал единым духом.
Беглецы переглянулись.
– Это ты, друже Агапит, нашу рыжую упырю своему отдал? – негромко поинтересовался Михутря.
– А она, чай, не ваша, а с Холопьей, беглая. Стало быть – моя.
Пожав покатыми плечами, хозяин вновь наполнил кружку, на этот раз не забыв плеснуть и гостям:
– Ну, что смотрите? Ну, любит Кривой девок кнутом постегать – и что? Насмерть еще ни одну не засек… без мово согласья! И рыжую не забьет, не. Ишшо парням, служкам, после дела достанетси.
– А то у тебя своих девок нету? – усмехнулся разбойник.
Агапит хмыкнул:
– Есть, да не про их честь. Пущай работают, деньгу приносят. А эта приблуда… Должен ведь с нее быть хоть какой-то толк? Сегодня велел ее покормить, завтра, чай, тоже есть будет.
– Ну, тут ты прав, друже, – разведя руками, Михутря весело сверкнул цыганскими глазами и предложил выпить за удачу.
Тост охотно поддержали, а после уж хозяин, сославшись на неотложные дела, покинул компанию.
– Нельзя нам долго в Новгороде, – помолчав, Арцыбашев подошел к окну и, зябко поежившись, накинул на плечи найденный здесь же, в сундуке, широкий, с длинными полами, охабень из персидской шерстной ткани – зуфы. Холодновато к ночи стало, на то и светлица – помещение летнее, никакой печки там и не полагалось.
Скосив на короля глаза, Михутря невольно хихикнул, тут же извиняясь:
– Больно уж вид у вас, ваше величество… того… Охабень поверх камзола…
– Так его обычно сверху и носят. Поверх кафтана иль зипуна.
Показав знакомство с местным бытом, Арцыбашев тоскливо хлебнул бражки:
– Эх, жаль, в город не выйти. А то послушали бы, чего о нас говорят.
– Агапит сказал, ничего не говорят, – вытягиваясь на сундуке, лениво пояснил капитан. – Биричи-глашатаи на Торгу ничего не кричат, никого ловить не призывают.
– Значит, хитрят приказные. Надеются своими силами словить, не хотят, чтоб дошло до начальства.
Леонид покачал головой и к чему-то прислушался.
– Конечно, не хотят, – зашуршав набитым соломой матрасом, согласился Михутря. – Я б на их месте тоже не очень-то бы…
– Тсс!!! – король быстро подошел к окну. – Слышишь? Что это? Вот опять! Как будто кричит кто-то.
– Так это Графена, корвиша рыжая, – зевнул разбойник. – Видать, Никола Кривой ее кнутом пользует. Говорят, он на такие дела мастак, всеми пытками у Ага-пита заведует. Боятся его.
– Кого? – зачем-то уточнил Леонид. – Безухого или Кривого? Ну и компанию ты, Михаил, выбрал.
– А других у меня и нет.
В дверь вдруг негромко постучали. Вежливо испросив разрешения, в светлицу вошел слуга – сероглазый отрок в сермяге и франтоватых сапожках зеленого сафьяна, кои, верно, больше пошли бы девице, нежели парню. Хотя и в шестнадцатом веке имелись свои понятия о красоте и вообще – о прекрасном.
– Я Василь, служка хозяйский, – поклонившись, представился отрок. – Господин прислал справиться – не надобно ли чего? Бражица не кончилась ли?
– Бражица! – приподнявшись на сундуке, Михутря хмуро передразнил слугу и пригладил светлые кудри. – Так день-то сегодня – постный.
– А у господина знакомый батюшка есть, – ничуть не смутился подросток. – Здесь, рядом, в Ипатьевской церкви. Любые грехи отмолит.
– То-то и оно, что любые… Не, ничего не надобно. – Спохватившись, капитан вопросительно глянул на короля.
Тот тоже отмахнулся, правда сразу же удержал слугу:
– Эй, эй, постой-ка! Как там тебя? Василий…
– Василий, господине. Так.
– Вот что, Василий, – покусав губу, Леонид задумчиво почесал за ухом. – Ты вот пойди во двор и этому… упырю вашему кривому скажи… скажи, мол, гости спать хотят, а тут такие вопли! Пущай заканчивает уже с девкой, не то Агапиту нажалуемся…
– Понял, господине! – Василь неожиданно просиял лицом. – Посейчас побегу, скажу Кривому. Мне тож рыжую жалко. Красивая!
– Красивая, – снова передразнил Михутря, едва только слуга успел выскочить в сени. – Корвища – она корвища и есть. Одно слово – гулящая. Одначе сама себе такую судьбу выбрала.
– Если этот выбор у нее был, – негромко заметил король.
Крики между тем прекратились, так же неожиданно резко, как и начались. Как видно, юный Василь исполнил порученное дело качественно и быстро. Да и Никола Кривой, верный хозяйский пес, конечно же, побаивался своего господина и перечить ему не осмелился.
Почти всю ночь Арцыбашев провел в раздумьях и лишь только к утру забылся нервным прерывистым сном. Весь день, тянувшийся медленно и нудно, беглецы тоже провели муторно. Леониду и кусок в горло не лез, молодой человек все никак не мог дождаться ночи, терзая себя мыслями о скорой встрече с любимой, на которую так надеялся. Ну конечно надеялся, а как же! Этот Безухий Агапит, судя по всему, имел здесь, в Новгороде, немалый авторитет, тем более за него вроде как поручился Михутря – Михаил Утрехтский, с которым Леонид уже, можно сказать, сроднился. И вообще, без Михутри не случилось бы никакого побега, и везли бы уже коронованного пленника в Москву в утлом возке да по тряскому тракту, а там… Что могло произойти – произошло бы! – в Москве, Арцыбашев и представлять себе не хотел.
Та-ак! Кажется, Агапит упоминал о каком-то ливонском корабле? Так сразу с Машей – туда. На борт, поднять паруса, и в путь! Скорей, скорее отсюда. Кстати, капитан и матросы, очень может быть, знают ливонского монарха в лицо, и вполне могут догадаться о том, что дело здесь нечисто. Помогут ли? Не испугаются ли Ивана Васильевича и его людей? Ну… это уже потом, после того, как выкрадут Машу. Обязательно выкрадут, такие люди – да не выкрадут? Нет уж, шалишь!
И опять бессонная ночь… хотя нет – всего лишь половина ночь, хотелось бы, чтоб половина, и чтоб скорей, скорей все! Ах, Маша, Маша, Марьюшка! Мария Владимировна, княжна Старицкая, племянница Ивана Грозного… Господи – самого Грозного! И его, Магнуса… Арцыбашева Леонида – жена! Законная, венчанная… И – любимая. Господи, ну вот надо же так.
Михутря уже давно похрапывал на сундуке, а Леониду не спалось. Он то сидел на лавке, прихлебывая принесенный служкой Василем квас, то вскакивал на ноги, подбегал к окну, вглядываясь в мрачную черноту ночи. С вечера зарядил дождь, и не было видно ни зги. Ни месяца, ни звезд, ни огонька припозднившегося посадского человечка – ничего. Словно бы город, разрушенный злобной волей собственного царя, и в самом деле перестал существовать – пропал, растворился в окрестных болотах, помнивших еще времена легендарного Рюрика. Рюрик… Вот и Маша – Рюриковна, из его рода. Все права имеет на российский престол. Что сделает с нею Иван? Страшно подумать.
Где-то за окном, в темноте, вдруг вскинулись, заблажили собаки. Залаяли было, но почти сразу же успокоились, как видно почуяли, узнали своих.
– Отворяй! Отворяй ворота ужо. Василько, ты там уснул, что ли? Смотри, паря, отведаешь мово кнута.
Приехали! Точно, вернулись. С Машей… Да-да, с Машей!
Леонид бросился к дверям, распахнул…
– Ох, господине! – на пороге возник Агапит.
Мосластое лицо его казалось спокойным и довольным, в руке мерцала восковая свеча.
– Ну? – не выдержал Магнус. – Как там? Что?
– Сладилось, – мосластый улыбнулся, в бесцветных глазах его отразилось на миг рыжее пламя. – Сделали все, как надо. Привезли вашу зазнобу.
– Господи-и-и…
– Идемте. Увидите. Да, дружка-то своего, Михутрю, будите. Посейчас и пир! А потом – лошадей вам дам, да на корабль, утром как раз и будете.
Спросонья Михаил поначалу не понял – куда и зачем ему надобно идти, но наконец поняв, рассмеялся:
– Я ж вам говорил! Свидитесь со своей любою.
В нетерпении Леонид спустился во двор, не чуя под собой ног. Впереди, показывая дорогу, шел хозяин, в окружении дюжих слуг. Светлеющее небо алело зарею, зачинавшийся день обещался быть солнечным, теплым.
«Бабье лето, – расслабленно подумал король. – Хорошо как все! Теперь с Машею на корабль – и в Ливонию».
– Тута она, одежку выбирает, – останавливаясь напротив приземистого амбара, оглянулся Агапит. – Платье-то нынче потеплее надоть. Ой, чегой-то темно там… Видно, свечу задуло – сквозняк. Э-эй, красавица!
Заглянув в приоткрытые амбарные воротца, Безухий, не дожидаясь отклика княжны, тут же и обернулся, тряхнув сальной шевелюрою, и щелчком пальцев подозвал слугу:
– Дай господам свечечку… и вина-мальвазеицы дай!
Арцыбашев рассеянно взял в руки длинную восковую свечу, его спутник – изящный серебряный кувшин с узким горлом.
– Ну, идите, – махнул рукой хозяин. – Там она… Ждет.
Амбар был сплошь заставлен тюками, сундуками и полками. Сверху, со стропил, свисали какие-то звериные шкуры, кожи, меха. Где-то в глубине, за шкурами и сундуками, виднелась тоненькая фигурка в женской накидке-летнике – узорчатой, длинной, с такими же несуразно длинными, завязанными за спиной узлом, рукавами с прорезями для рук. Странная эта одежка была весьма популярна во всех русских землях. Шилась из дорогой ткани, украшалась жемчугом и стоила немеряных денег. Только боярыни такие носили, да еще купчихи богатые… или вот – княжна…
– Маша! – Леонид бросился вперед, споткнулся обо что-то, едва не упал.
Позади что-то заскрипело, хлопнуло… И как-то вдруг резко стемнело, хоть глаз коли!
– Черт! А мы ведь попались, кажись… – выругавшись, негромко промолвил капитан. – И довольно глупо.
– Что? – Арцыбашев сперва не очень-то понял, в чем дело, и снова позвал княжну. – Маша, ты где? Ау!
– Да нет здесь никакой Маши, – невесело усмехнулся Михутря. – Просто летник на чурбак повесили… Сволочи!
За воротами послышался обидный хохот.
– Ну, извиняйте, – отсмеявшись, Агапит хрипло прокричал в какую-то щель так, чтоб было слышно. – Просто не могу я вас отпустить, да. Уж такая награда обещана! Да и вообще, мне с властью жить дружно надоть.
– Сволочь ты, Агапит, – присаживаясь на какую-то бочку, констатировал факт разбойник.
Безухий покладисто согласился:
– Сволочь. А что делать, Миша? Такова жизнь. А никакой девы в Ефимьевской обители, кстати, уже и не было. То есть раньше-то была какая-то княжна. Так и ту третьего дня на Москву увезли – так-то!
– В Москву?! – вскрикнул Магнус. – Врешь, небось?
– Нет уж, на этот раз не вру, – Агапит беззлобно хохотнул. – Христом-Богом клянусь – увезли. В обители-то и выяснилось, что у меня за гости. То есть я сам догадался. Ну, бывайте. Как рассветет, гонца в приказ пошлю, а там пущай приезжают. Вино, кстати, вкусное – пейте, что вам еще делать-то?
– Эй, эй, Агапите, не уходи, – спохватившись, Михутря бросился к воротам. – Может, договоримся, а?
– Не договоримся, увы. Я ж сказал – с властями мне дружно надо.
– Хорошо… А я тогда здесь при чем?
– Так за двоих награда.
Бывший ландскнехт долго и витиевато ругался, Леонид же молчал, думал, кстати – ничуть не осуждая Безухого. С ним было все понятно: узнал о том, кто именно бежал и какая за него награда… впрочем, не столько наградой прельстился, как возможностью сделать что-то для местной власти, и не только для местной, а, в конечном итоге – для самого царя. Шутка ли! Тут о любом обещании забудешь, о любой другой выгоде. В общем-то, для самого Магнуса-Арцыбашева хуже не стало. Вряд ли Иван Васильевич намеревался его простить… а уж ежели и намеревался, так неудачный побег решению царскому не помеха. Подумаешь! Единственное, жаль было Михутрю. Хотя если рассуждать логически, так капитан сам подставился. Бывает.
– А что тут у нас в бочках-то? – неожиданно справился Леонид. – Да и вообще – что тут есть-то?
Сам же и заглянул в первый попавшийся бочонок – оказался с капустой квашеной, второй – с солониной.
– Ну, хоть с голоду не помрем, – Михутря невесело ухмыльнулся и покачал головою. – Светлеет уже.
– То-то и оно, что светлеет, – тихо промолвил Леонид, глядя на проникающий сквозь узкую щель зыбкий призрачный свет зачинавшегося утра. – Скоро за нами приедут. Часа через два, максимум – через три. Эй, капитан! Успеем сбежать за это время?
Разбойник сразу же оживился:
– Попробуем! Давайте, ваше величество, так: вы ищете возможность выбраться, а я попытаюсь договориться со сторожем. Должен же нас кто-то охранять!
На том и порешили. Чихая от пыли, Арцыбашев самым тщательным образом ощупал и, насколько мог, осмотрел все вокруг: стены, крышу, стропила, даже пытался колупнуть попавшимся под руку ковшиком земляной, утоптанный до твердости обожженной глины, пол. Безуспешно.
Тем же самым занимался и Михутря – договариваться оказалось не с кем, никто узников не охранял. Двери амбара просто заперли на засов – и все. Видать, Агапит все же не шибко-то доверял своим людям и вовсе не собирался лишний раз подставлять их соблазну. Или просто не так уж и много было у него людей, да все чем-то заняты, так что бездельничать, торчать у амбара, некогда.
Как бы то ни было, а засов оказался прочным, ворота – крепкими, о бревенчатых стенах и говорить не приходилось. Если б узникам пришлось находиться здесь долго, можно было бы попытаться раскопать-таки пол, на что, похоже, времени нынче не имелось вовсе. Оставалась одно – крыша. Но и там надежды оказались напрасными – крепкие, видно, что новые, недавно поменянные, доски сломать или расшатать не представлялось возможным. Нет. Если бы было время, то, возможно, как-нибудь и умудрились бы, но так вот, с наскока – увы.
– Да уж, – пожевав капусты, смачно сплюнул Михутря. – Хоть головой об ворота бейся. С разбегу – словно баран.
– Зачем же – головой? – неожиданно осведомились снаружи, из-за ворот. – Больно, наверное.
Узники удивленно переглянулись. Голосок показался тоненьким, детским или женским… Любопытствовал кто-то из дворни?
– Здесь замок большой, – между тем быстро продолжали снаружи. – Ключ – у Безухого на поясе. Но я могу открыть, если хотите.
Разбойник ахнул:
– Что значит – если хотим?
– Есть одно условие, – хмыкнул нежданный спаситель… или спасительница. – Меня с собой возьмете. В Ливонию.
– Тебя? – Михутря повел плечом. – А ты кто вообще?
– А вам что за дело? Так открывать замок-то?
– Открывай! Открывай!
– Тогда клянитесь. Оба. Быстрее думайте только.
Вскочив на ноги, Арцыбашев тут же решил за двоих:
– Да что тут думать! Клянемся.
Снаружи что-то лязгнуло. Еще пара секунд – и тяжелая створка ворот чуть-чуть отворилась, едва только протиснуться, пролезть. Что и говорить – узники задерживаться не стали, выскользнули, словно угри, и… разом ахнули!
– Рыжая!
– Аграфена!
– Ты?!
Быстро закрыв ворота и заперев замок, девчонка обернулась и махнула рукой:
– Теперь за мной давайте. Здеся, за амбарцем, пройдем… Лохма-ач, Лохмач… Лохмаченько… На вот тебе косточку, кушай.
Погладив по голове огромного вислоухого пса, девчонка дала ему косточку и кивнула опасливо остановившимся беглецам:
– Не бойтесь, не тронет. Не залает даже. Вчера его целый день прикармливала. Так, на всякий случай. Вот он, случай, и выпал.
Леонид лишь восхищенно присвистнул:
– Ну, Аграфена!
– Однако сторож хороший, – поглядывая на пса, протянул кондотьер. – Главное, и не договоришься с таким никак.
– Ну-у, кто-то все ж таки договорился!
– Скорей, – рыжая указала рукой на длинную крышу приземистого сарая. – По крыше, через забор – в проулок, а там на Лубяницу.
Беглецы молча ринулись следом за своей юной спасительницей. Гулящая уже подобрала подол, чтоб не мешал бежать, да, спрыгнув в проулок, в грязь, засверкала коленками да босыми пятками, понеслась с такой скоростью, что узники едва за ней поспевали.
– Ну и горазда же девка бегать! – удивлялся на бегу Михутря.
Арцыбашев ничего не говорил, дыхание берег – не сбить бы. А девчонка и впрямь неслась, как хороший спринтер или даже паркурщица: с ходу перепрыгивала лужи, резко сворачивала, а потом вдруг, подпрыгнув и ухватившись за сук высокой раскидистой липы, маханула через ограду, едва не порвав грязный подол.
Так же поступили и беглецы, и Леониду повезло меньше: зацепился-таки советским ботинком за ограду да грохнулся с высоты прямо в лужу, так что спутники его, оглянувшись, не выдержали и громко захохотали.
– Ох, и угораздило вас, ваше величество.
Леонид отмахнулся:
– Да ла-адно. Все равно одежку менять.
И впрямь, ходить по Новгороду образца одна тысяча пятьсот семьдесят третьего года от Рождества Христова в кримпленовых брюках-клеш означало бы неминуемо привлечь к себе внимание практически каждого встречного-поперечного. Женскую-то одежку молодой человек скинул, едва оказался на подворье предателя Агапита, а получил взамен пока что один охабень, да и тот оставил, чтоб быстрее бежать. Так и ходил – брюки-клеш и приталенная желтая рубашка с огромным отложным воротником а-ля «хиппи волосатый».
– Платье? – Михутря глянул на короля и вновь рассмеялся. – Да, пожалуй, поменять бы неплохо. А то как-то слишком уж… не как у всех.
Беглецы несколько перевели дух на застарелом пожарище, укрывшись за обугленными бревнами полуразрушенного амбара или риги. Дальше, шагах в десяти, за ивами и вербой, за березками с желтоватыми прядями осенней листвы, виднелась широкая многолюдная улица – Лубяница, на той стороне видны были чьи-то узорчатые хоромы и – почти рядом – одна за другою, три церкви.
– Святого Луки храм, – перехватив королевский взгляд, пояснила Аграфена. – За ней – Спас-на-Ильина, а дальше – церковь Знамения. Там просфирки вкусные, я бывала как-то.
– Так нам – за просфирками? – Арцыбашев невольно улыбнулась, поражаясь живучести этой рыжей девчонки и ее отношению к жизни. Тут бежать надобно, каждая секунда дорога, о том только и думаешь, как бы не поймали. А она – просфирки! Веселая.
– Космы у тебя грязные, Графена.
– Ничо, вымою, – девчонка резко тряхнула головою. – Ну, что, по Ильина как раз на Торговую площадь выйдем. Там и одежку стырим, ага.
– Стырим, – хмыкнул Магнус-Леонид. – Слово-то какое… современное…
– Татарское, наверное, – рыжая перекинула за спину косы, – или – свейское. У нас, в Новгороде, много свейских слов. Та-ак… Как подойдем, я вам скажу, что делать. Господине Михутря, ты б другу-то однорядку свою дал.
– Ах, да, – быстро сбросив с плеч широкую долго-полую одежку с длинными, с прорезями, рукавами, разбойный капитан протянул ее королю:
– Накиньте, ваше величество, чтоб внимания не привлекать. Ну, а я уж так, в зипунке.
В зипунах (чем-то напоминающих длинный приталенный блэйзер) обычно ходили простолюдины, всякие там мастеровые, менеджеры-приказчики и прочий подобный люд. Для дворянина, богатого купца, не говоря уже о боярине, показаться на улице в одном зипуне или кафтане означало чуть ли не голым на люди выйти. Обязательно надо было что-то сверху накинуть, для приличия, положенье свое в обществе подчеркнуть: ферязь, ту же однорядку, охабень… Еще и шубу можно, даже летом – не для тепла, престижа ради! По тем же причинам многие не на метро, а на автомобиле на работу ездят да по три часа в пробках стоят, хотя на подземке за десять минут добрались бы. Неудобно, однако терпят, словно средневековые бояре. Ничего нового на земле нет.
Чем ближе к Торгу, тем многолюднее становилась улица. Монахи, артельщики, мальчишки со сбитнем и пряниками, спешащие на рынок служанки, а то и богатые дамы в возках. И каждый старался вырядиться понаряднее: если кафтан – так ярко-красный, с желтым шелковым шнуром, с золочеными пуговицами, ежели азям – так небесно-голубой или травянисто-зеленый, да поверх – желтую, изумрудную, алую ферязь или бобровую шубу, крытую сверкающей на солнце парчой! Да хотя бы цветастый кумачовый кушак – и то дело, и то эдак гламурненько, да к кушаку и сапожки черевчатые, и…
– Да уж, народу хватает, – протянул Леонид.
Михутря с презреньем сплюнул и повел плечом:
– Это разве народ? Вот раньше, вот это был народ – целые толпы! А сейчас… нынче уж дело не то. Обмельчал Новгород, обнищал, обезлюдел – Грозному царю спасибо сказати, тьфу!
Впереди показался Торг, весь, словно часовыми, обставленный древними церквами: Святого Иоанна на Опоках, Бориса и Глеба на Торгу, Святого Георгия, Успения, Параскевы Пятницы…
Слева, у приземистой, с крепкими стенами, церкви Святого Иоанна, расположились крестьянские возы. Предлагали овес, грибы, лукошки с брусникой и клюквой, рябину, мед, дичину, орехи и все такое прочее, что давали суровые северные леса.
– Вы тут ждите, – остановилась Графена. – А я – за одежкой.
– Постой, постой, – Арцыбашев торопливо схватил девушку за рукав. – А деньги? У нас и пула медного нету!
Оглянувшись, гулящая сверкнула большими жемчужно-серыми глазищами, сверкнула не просто так, а с озорством, с изрядной долею наглости:
– Ужо как-нибудь и без денег обойдемся, попробуем. Ждите, ага.
Сказала и исчезла, скрылась в толпе продавцов-покупателей, так что беглецы не успели и слова сказать.
Михутря осклабился:
– Ничо, ужо сыщет одежку. Девка еще та! Проворная.
– Даром, что проворная, – забеспокоился, заволновался король. – Лишь бы не попалась!
Между тем собравшийся у крестьянских возов народец, по виду – не шибко-то и зажиточный, активно торговал ягоды и орехи.
– Эй, борода, почем клюква? – высокий, со светлыми кудрями, парень, говорил с явным новгородским акцентом: «поцем».
– Корзина – денга, – почмокав губами, отозвался бородатый крестьянин.
Парень хмыкнул:
– Да я за денгу курицу куплю, дядя!
– И покупай. А ягоды мои не трогай.
– А хомут, хомуты по сколько?
– Полденги. Есть и по денге некоторые. Добрые-то хомуты, бери.
– Боровички за что отдашь?
– Полденги лукошко!
– Однако!
– К нему ишшо сыроег лукошко – даром.
– Даром, говоришь… А давай!
– Вон тот-то хомут почем? А дай-ко глянуть.
– И ягодок попробовать дай! Сладка ли твоя клюква? А ну-кось…
– Руци от ягод моих убери!
– Да я попробовать токмо…
– Сказал – убери! Не то как двину оглоблею!
От всего этого шума у Леонида заболело в ушах, и он переместился чуть ближе к паперти Ивановской церкви, встал под деревцем, изображая праздного зеваку… И вдруг почувствовал, как откуда-то сзади его крепко ухватили за плечо, и чей-то довольный вкрадчивый голос сказал:
– Ага, попался, голубчик! Я уж давно тебя приметил, да-а.
