Андрей Посняков
Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус
Закупов тоже доводил, а уж что касаемо холопов и челяди… тут уж Павлуха мог дать фору Калигуле и Нерону! Нехороший вырисовывался портрет, и, честно сказать, дело в вотчине шло к стихийному социальному бунту – поджог усадьбы, убийство боярича и его приближенных, побег холопов и челяди… А потом – карательная экспедиция смоленского князя, обязанного реагировать на подобные вызовы, как «скорая помощь».
Либо – не дошло бы до бунта, Павлуху просто убили бы, придушили б или вот, как Марийка хотела – прирезали.
Да, еще соседушка, боярин Онфим Телятников, воду мутил. То собирался выдать за Павлуху свою племянницу, то вдруг – там, на болоте – напал… Такое спускать было никак нельзя – следовало готовиться к усобице! Либо ехать жаловаться князю – бить челом, просить наказанья строптивого и неуживчивого соседа. Сие предприятие вполне могло выгореть – и для чести боярина в том не было никакого урону. А потому следовало хорошенько подумать, как именно поступить – что выгоднее?
После всего услышанного – и не только услышанного, а и додуманного тоже – новоявленный боярин долго не мог заснуть, и вовсе не потому, что был таким уж мнительным. Просто выяснилось, что почти каждый человек в вотчине имел все основания его ненавидеть! Каждый… за исключением, быть может, звероватого Окулки-ката, о котором что-то никто ничего не рассказал – боялись.
«Вот так наследство! – переживал молодой человек. – Это теперь – ходи, да оглядывайся!»
Нужно было срочно исправлять имидж, и свою пиар-кампанию Ремезов начал с закупов, для начала простив им все недоимки по неурожайным годам. Потом обратил внимание на холопов да челядинок, даже разрешил кое-кому жениться, таким образом приобретя себе верных сторонников и в этой среде. Оставалось дело за смердами – а с этим было сложнее, никакими крепостными они не являлись, зависели чисто экономически – платили оброк за аренду земли, и в любой момент могли плюнуть да уйти куда глаза глядят… туда, где хоть кто-то дал бы землицу на более щадящих условиях… что, по всем прикидкам, и собирался проделать соседушко – Онфим Теплятников. Переманить смердов, а затем… А ведь вполне могло выйти!
Если б Павел был такой дурень…
Однако Павел дурнем уж никак не являлся, и смердами решил заняться немедля – даже несмотря на страду, где каждый день год кормит.
За всеми перипетиями собственной судьбы Ремезов и не заметил, как началась жатва: пользуясь установившейся хорошей погодой, крестьяне спешили убрать хлеб, «люди» – на своих клочках-землях, смерды – на арендованных под оброк и повинности, холопы и закупы – на господской запашке. Хорошее нынче уродилось жито, высокое, колосистое, густое – такое аккуратно жали серпом, не косили, чтоб раньше времени не полегло, не обсыпалось. Косу, впрочем, тоже использовали – поутру, по росному зерну, мокрое-то от косы не сыпалось, ну, а ближе к обеду – как подсыхало – снова жали серпом, укладывая хлеба в снопы здесь же, на поле – тут и оставляли подсыхать, благо вёдро.
Споро трудились, весело – от малого до старого, всем работы хватало – кому косу да серп поточить, кому с граблями, кому снопы вязать, да на телеги – уже к вечеру ближе, грузить.
Девки, светлые платы на голову от солнышка повязав, песни затягивали:
Нате вам белый платок, поканайтеся,
Ой ли, ой да люли, поканайтеся!
Хорошо пели, красиво, протяжно.
Все бы хорошо – да опасность большая имелась. Вдруг да враги налетят, пожгут жнивье, хлеба увезут, отнимут?
Для того дела Павел, как и нужно было, холопей воинских своих в поля не пускал, держал на усадьбе, в вотчине, а часть – в сторону по дальним полям отправил – мало ли? С таким «добрым соседушкой», как Онфим Телятников, многогрешная борода, сего можно было ждать. Пускай и в его вотчине тоже страда, а все же лишняя осторожность не помешает.
Да и всех ребят молодых, мальчишек, Ремезов, специально собрав, лично проинструктировал, чтоб по сторонам посматривали, чтоб, ежели что…
Все силы были на жатву брошены, и правда ведь – день год кормит.
Ночью с дальних полей ни на усадьбу, ни в деревни не возвращались – там же и спали в шалашах, а кто и просто под звездным высоким небом. Вечером жгли костры, варили похлебку, однако же долго не бездельничали, не сидели – все понимали – страда. Вот осенью да зимой – тогда уж и отдохнуть можно. И все же Павел освобождал от работ молодых парней – воинов, точнее сказать – ополченцев, ставил их на стражу по очереди: чай, не колхоз – время на дворе дикое!
И вот однажды…
Ремезов как раз заканчивал обедать, и страдный день был еще в самом разгаре, когда в усадьбу прибежал взволнованный босоногий гонец – парнишка с дальних полей. Стражники его к хозяину сразу не пустили – нечего всякой мелкой шелупони господина от дел отвлекать!
Услышав шум, Павел вышел на крыльцо, бросив подозрительный взгляд на мальчишку:
– Кто таков? Чего шумишь тут?
– Язек, с выселок. С дальних полей прибег. Беда у нас, господине! Неведомые люди налетели, жито пограбили, угнали полон.
– Так! – Ремезов посмотрел на одного из стражей – смешливого, но отнюдь не глупого парня лет восемнадцати в длинной посконной рубахе и круглой кожаной шапке. – Ну? Что скажешь, Микифор?
– Скажу, что скакать надоть! Полон у вражин отбить и жито.
– Верно, – быстро кивнул боярич. – Велю седлать лошадей. Эй, вы, там… А чего ж не спросил – много ль врагов?
– Дак это, – Микифор смущенно замялся. – Забыл, батюшко.
Ремезов недобро прищурился:
– Забыл он, ишь ты. Язек! Так сколько их было?
– Вот… – отрок растопырил пальцы. – И еще – вот…
– Пятнадцать человек, ясно. Вооружены как?
– Копья, луки со стрелами, у некоторых – мечи.
– Кольчуги, шлемы имеются? – поглядывая на седлавших коней воинов, уточнил Павел.
Подросток почесал затылок:
– Не, батюшко… не углядел.
– Не углядел он…
Ремезов снова посмотрел на стражу, усмехнулся – эх, секундомер бы сейчас! Впрочем, и без секундомера ясно – не шибко-то поспешают вои. Нет, конечно, торопятся, но от того все еще дольше выходит.
Ага! Ну, наконец-то, справились, Микифор, спрятав довольную улыбку, подскочил с докладом:
– Готовы, господине!
Ладный парень, что и говорить – ладный: высок, строен, мускулист – в руке – рогатина, на плече – лук со стрелами, на поясе – нож. Посматривает нетерпеливо… ага, вот на сотоварищей своих оглянулся – Гаврилу, Нежилу, Якова… как остальных зовут, Павел еще не запомнил, но всего с дюжину сейчас набиралось.
– А вражин-то – полтора десятка, – покачал головой Ремезов. – Управимся ли?
– Управимся, господине! – лихо отозвался Микифор. – Нагоним, наскочим – не успели тати далеко уйти, тем более если с возами.
– Это верно, и все ж, пока доедем… Вот что – там ведь, у дальних полей, река?
Парень согласно кивнул:
– Так, господине. Как раз – по течению.
– Знаю, что по течению… – боярин обвел своих воинов задумчивым взглядом. – Гаврила, Неждан, Язек… и вы четверо – за мной к речке – на лодках пойдем. А ты, Микифор, с остальными – лесом. По пути на поля загляните, прихватите кого из смердов.
– Сделаем, господине!
Микифор и прочие ополченцы уже нетерпеливо гарцевали на хозяйских конях… чего, как недавно выяснилось, никак не мог позволить себе их боярин – просто не умел держаться в седле! Ну, откуда у молодого доктора наук такое умение? Он и лошадей-то прежде видал в основном лишь на картинках. Думал поначалу – способности Павлухи Заболотнего вдруг да прорежутся – ан нет! Да уж… зато, что такое демократический централизм – Павел спокойно мог рассказать, и тезисы основных ленинских статей от зубов отскакивали – «Анти-Дюринг», «Детская болезнь левизны в коммунизме», «Что такое “друзья народа” и как они воюют против социал-демократии»… Да! Еще о творчестве Франсуа Мориака целую лекцию мог прочесть! А вот что касается лошадей – тут, увы, нужно было учиться.
Потому и подумал заранее про лодки…
Слава богу, в самую-то страду не рыбачили – покачивались у серых мостков челны, в них и уселись, трех узких долбленок вполне хватило. Вытащив из прибрежных кустов весла, отчалили с богом. Парни гребли сноровисто, быстро, почти совсем без брызг. В прозрачно-синей воде, бликуя – больно глазам – отражалось солнце.
– Наддай, наддай! – поторапливал Павел, прикидывая в уме – сколько им еще плыть.
Он уже знал, конечно же, где располагалось то самое дальнее поле – там, впереди, за утесами, за холмами, за излучиной. Пожалуй, на лодках-то еще и вперед всадников на месте будут. Пожалуй… А дальше что? Все равно остальных ждать придется, народу-то – раз-два и обчелся. А с нахрапа вооруженных, профессионально промышляющих разбоем людей возьмешь вряд ли.
– Приплыли, господине, – доложил с вырвавшего вперед челна здоровенный парняга Неждан, этакая оглоблина – косая сажень в плечах. Редкая лошадь такого здоровяка выдержит, как еще челнок-то ко дну не пошел!
– Эвон, тропинка! – тряхнув головою, крикнул Язек.
Когда причалили в берегу, Ремезов и сам разглядел узкую, терявшуюся в зарослях бредины тропинку. По ней и пошли, умело и ходко. Миновав заливной луг, углубились в лесочек, протащились малинником, и, перебравшись через овраг, оказались у осиновой рощицы.
– Вот там, за ней – поле, – тихо сказал Язь. – А вот – дорога. Следы!
– Туда, за рощу, поехали, – припав к колее, промолвил Неждан. – Догоним, батюшка?
Павел махнул рукой:
– Догоним. Язь, тут останешься – поджидать наших. Похоже, мы их обогнали все-таки.
Кто-то глуховато хохотнул:
– Дак, конечно, батюшко! Мы-то – напрямки, а им-то вокруг болота!
– Ладно, хватит болтать, – махнул рукой Ремезов. – Вперед! Но – с осторожностью.
Они пошли по тележной колее двумя колоннами, почти след в след, словно индейцы. Боярин с Нежданом, за ними – все остальные… меньше десятка.
– Увидим татей – никаких действий без моего приказания не предпринимать, – на ходу инструктировал Павел. – Стрелы раньше времени метать не вздумайте.
– Оно понятно, – поигрывая огромной дубиной, утробно пробасил Неждан. Ни лука, ни стрел у него, кстати, не было.
– А ну, замедлили шаг! – Ремезов остановился на повороте. – Гаврила, ну-ка, давай кусточками, погляди…
Гаврила бросился было к кустам…
Что-то просвистело, ударило парня в грудь. Стрела!
– Наземь все! – закричал молодой боярин. – Засада!
Над головами ополченцев засвистели стрелы… Вот одному попало в грудь… другому…
– Господине! – подполз к Павлу донельзя удивленный Неждан. – А стрелы-то – тупые, на белку! Эвон, сам посмотри.
На широкой ладони парня чернел обломок стрелы. Вовсе не боевой – охотничьей, затупленной, чтоб ценный мех дыркою не испортить.
– Чудно…
Подполз к боярину и Гаврила – рыжеватый, с бородкой небольшой, парень. Посмотрел удивленно, рукой на вражин указал:
– А там, кажись, Ондрейко, с выселок закуп!
– Ты его знаешь, что ли?
– Угу.
– Ну, тогда вставайте, хватит комедию ломать.
– Кого ломать, господине?
– Вставайте, говорю… Да оружие спрячьте, аники-воины, – поднявшись на ноги, Ремезов отряхнул от налипшей грязи рубаху и махнул рукой «врагам». – Все! Закончили представление.
– Ого! Точно, Ондрейко! – удивленно воскликнул Гаврила. – Вот так тать!
– Сам ты тать! – закинув за плечо лук, беззлобно ухмыльнулся Ондрейко – белозубый, рослый, кудрявый, с небольшими – щеточкой – усиками.
Остальные «разбойники» тоже оказались хорошо знакомыми – своими же мужиками, смердами с Заглодова и Опят.
– Дак это что? – по-детски обиженно хлопнул глазами Неждан. – Не по правде все?
Павел вместе со всеми расхохотался:
– Ого, детинушка! Дошло, наконец.
Тут же, из кустов появился и улыбающийся Язек, и припозднившиеся воины из отряда Микифора. Спешившись, выглядели они смущенно.
– Долго добирались! – Павел сплюнул в траву. – А если б тут настоящие тати были? Ладно, сейчас все – на пожню, а вечером – разбор полетов.
– Что, господине? – недоуменно переспросил Микифор.
– На усадьбу, говорю, приходите. Только не всей толпой… Ты, Микифор, Неждан, Гаврила… кто еще тут посмекалистей – сами решайте.
Вечером все вышеперечисленные, плюс еще с полдюжины самых – на взгляд Микифора и Неждана – смекалистых парней, переминались с ноги на ногу у хозяйского крыльца, не осмеливаясь беспокоить своего господина, который, впрочем, давно уже услыхал их голоса, да специально не выходил, тянул время. Терпение – оно всегда воину пригодится.
Сам же первым и не выдержал, вышел, прищурился – не поймешь, по-доброму или по-злому:
– Ну, чего ждете? В сени проходите.
Можно было, конечно, и во дворе совещание провести, так темно – костер разжигать надо, а в сенях-то и пары лучин вполне достаточно будет. Тем более в сенях-то, за столом, и писцу – Демьянке Умнику куда как удобнее.
– Я говорить много не буду, – усадив всех на лавки, хмыкнул молодой человек. – Сначала вас послушаю – что мы неправильно сделали, где не так себя повели? Начни ты, Микифор. Вставай, вставай, не сиди сиднем-то!
Юноша смущенно поднялся:
– Ну это… с чего и начать-то, господине?
– С самого начала начни. Как да сколько собирались-возились.
– Ах, да… Долго возились, тут и говорить нечего, – Микифор поник головою. – Виноваты, батюшко, вели посечь, образумь.
Ремезов нехорошо скривился:
– Ишь ты – образумить их, посечь! Здоровущие парняги, а словно дети малые. Никакой ответственности! Нет уж, нынче у нас все по-другому будет – сами ошибки свои исправляйте, для того сейчас и собрались. Ты, Микифор, сказал – долго возились. А что надобно сделать, чтоб недолго?
– Часть лошадей оседланными держать… Да и к дорожкам-путям присмотреться – где-то болотце подсыпать, прогатить, чтоб проехать-пройти можно.
– Добро сказал, молодец, – одобрительно кивнул боярин. – Демьянко – записывай.
– Пишу, пишу, господине.
– И лодки надо… чтоб побольше их наготове было, – подал голос Гаврила. – И чтоб весла потом по кустам не искать.
Павел снова кивнул:
– Тоже верно. Еще что? Предлагайте, предлагайте.
– Смердов загодя предупредить – чтоб, в случае чего, знали, что им делать-то.
– Всем оружными на поля ходить!
– Не, оружье лучше в схронах… Ну, у поля чтоб, чтоб под рукою.
– Девок да баб тоже предупредить – чтоб не верещали зря, чтоб ладком действовали.
– Ребят, ребят малых – чтоб тоже толк был, чтоб посматривали.
Засиделись допоздна, однако же не зря – много чего решили, Демьянко Умник все те решения записал на берестине, да, прощаясь, оставил боярину – утром, на свежую голову, почитать.
Почитал… буквы, конечно, похожи были… так, чуть-чуть. Ну да с этим особой заминки не вышло, слава богу, Ремезов на память не жаловался – все, что вчера решили, назубок помнил.
Тренировки, ремонт дорог, боевое расписание – чтоб каждый смерд да закуп знал, что делать. А еще – дежурные лошади, лодки, да знаки условные – быстроногим гонцам, а у выселок и у деревень дальних – убежища, набег пересидеть, спрятаться.
Еще пару-тройку раз Павел устраивал учения – с каждым разом все лучше получалось, все разумнее, четче, сноровистее. Новоявленный феодал уже подумывал несколько расширить подготовку – скажем, еще и против пожара. Но это уже потом, после окончания страды.
Не забывал Ремезов и о себе, о том, что ничего ведь не умел из того, что каждый уважающий себя боярин уметь бы должен. Ни на коне скакать, ни мечом владеть… вообще – никаким оружием. А надо было научиться, коли уж собрался здесь жить, да не для себя – для людей.
Нужный человек отыскался быстро – старый, убеленными сединами, воин по имени Даргомысл, воевавший и с половцами, и с волынянами, и с литвою. Опытный, убеленный сединами ветеран нынче держал на выселках кузницу – самолично грохотал молотом, крепок еще был, жилист, да и нюх боевой не потерял, не утратил. Но и себя держал уверенно, гордо. Хоть и кузница-то на боярина Павла земле, да пожилое Даргомысл всегда платил вовремя, и в любой момент мог уйти, переселиться, правда, пока с этим не торопился – больно уж место было удобное: вроде и выселки, но, с другой стороны, несколько деревень рядом, да река с пристанью, да тракт, да боярский двор – клиентов хватало.
Узнав о кузнеце от тиуна, Ремезов его навестил лично, вел себя вежливо, обходительно… от предложенного кваса не отказался, а в конец беседы попросил поучить ополченцев… а заодно – и себя.
– Сам каждый день буду ходить, а людишек присылать – пореже. Сам, уважаемый, понимаешь – страда. А за ученье твое – от пожилого тебя освобожу, пока что на три года, а там поглядим.
Такое предложение кузнецу зело понравилось, от пожилого освободить – еще бы!
– О том моем и договор-ряд составить…
– Не! – сразу же заартачился Даргомысл. – В рядовичи не пойду.
– Тогда так – устно. Слово против слова.
На слово старик согласился, так договор и заключили – устно, без всяких обид. И стал молодой боярин, «вольный слуга» не ленясь, каждое утречко, захаживать на выселки, на учебу ратную, себя не щадя.
Учителем старый воин оказался хорошим – много чего знал, много чего умел, да и ученик ему попался старательный, исполнительный, ретивый. Правда – мало что пока в ратном деле ведающий, Даргомысл даже покрикивал сперва, а потом ничего, щурился одобрительно, кивал.
– Ну, что ты, боярин, так меч-то держишь? Задушишь ведь. И кто только учил? Легче, легче надобно… и вместе с тем крепко. Так… А ну – руби… Молодец! Еще раз… Все так, все правильно… Однако – замах! Не надо так высоко… и низко – тоже. Все от того зависит, на кого клинок направлен – ежели кольчужник, ежели шлем – совсем другой замах. Да и от шлема тоже зависит – какой он: круглый ли, куполом вытянутый, либо, как кадка – немецкий. Об немецкий, сказать прямо – нечего меч тупить, тут с другой стороны подходить надобно – с доспехов…
Отработав удары мечом, переходили к рогатине, к копью, пока еще – короткому, для пеших ратников. Даргомысл учил бить и острием, и древком, одновременно уворачиваясь от вражеской атаки.
Так же не забывали про палицу с шестопером и про секиру, да еще метали в цель стрелы из тяжелых – на крупную дичь – луков. Старый воин и тут оказался на высоте, впрочем, не так уж и мало было в те времена таких вот умудренных боевым опытом ветеранов.
– Видишь щит? Целься – соединяй мысленно наконечник стрелы с целью… ниже на два локтя от того места, куда линия, что ты представил, упрется – бей, до ста шагов – только так и нужно. Ну!
Прицелившись, Ремезов отпустил тетиву… стрела со свистом скрылась в кустах.
– Ах ты ж…
– В чем твоя ошибка, боярин?
– Хм… – молодой человек ненадолго задумался. – Может быть, ветер?
– Именно! Всегда делай поправку… ну это придет с опытом. Теперь отойдем-ка подальше от щита… так. С этого расстояния, куда хочешь попасть – туда и целься. Дальше же – выбирай точку прицела выше мишени. На локоть, на два – то от расстоянья зависит. Опять же все – опыт.
Хуже дело обстояло с лошадью, Павел как-то стеснялся показаться неумехой в седле. Одно дело – тренировки с Даргомыслом на выселках, где и народу-то нет, и совсем другое – нестись галопом на виду у всех. Однако выкрутился боярин и из этого положения: выбрал самого смирного на конюшне конька, на нем и ездил на выселки, пока что не очень спеша. Просто привыкал – к стременам, к седлу, к скачке – и тут ему во многом старый воин советовал.
Недели через две, уже к окончанию жатвы, молодой человек уже почти привык и к лошади, и к изматывающим воинским упражнениям. Мог уже действовать и мечом, и копьем, и шестопером, секирою, и стрелы метать из лука. Пока, конечно, только так, на любительском уровне, но с каждым разом – все увереннее.
Кроме оружного боя, по просьбе Ремезова, учил Даргомысл и командовать малой дружиною. Кого из воинов куда ставить, как знаки условные в бою подавать – бунчуком, флажками разноцветными, либо в рог затрубить – это все уже совместно с ополченцами отрабатывали: и сигналы, и согласованность действий.
Парни были довольны, не все, правда, но многим – особенно как пошла на спад страда – нравилось. И смешливый Микифор, и Гаврила с усами щеточкой, и «оглоблюшка» Неждан выказывали неплохое усердие – настоящие сержанты, что уж там говорить, похоже, на этих ребят вполне можно было положиться. Да и те по-новому теперь смотрели на своего господина, гадали – и что с ним такое случилось? С чего вдруг этак ревностно ратным трудом озаботился да хозяйством?
Подумав, так промеж собой и решили – вырос боярич-то, перебесился – и от того всем только польза.
Да и сам Павел чувствовал, как наливается недюжинной силой его молодое и крепкое тело, как становится все более приятным нестись на всем скаку лугом и даже по лесу, так, чтоб ветер в лицо и по щекам – ветки, как нравится ощущать в руке быстро впитывающую тепло рукоять меча, метко слать в цель тяжелые стрелы. Ремезов и сам удивлялся, когда начал испытывать удовольствие от всего этого. Вот уж не думал, что жизнь сложится так… этак причудливо и невероятно.
Хотя нельзя сказать, что молодой человек совсем уж забыл, кто он и откуда. Помнил всё. И расчеты свои помнил, и Субэдея – единственную, пожалуй, возможность резонанса… Надеялся, но и сейчас не позволял себе унывать, да и некогда было – учился, учился, учился. И ратному делу, и сельскому хозяйству, и грамоте… да-да – по новой – грамоте, тем буквицам да словам, что были в ходу здесь, в сей далекой от цивилизации эпохе.
Грамоте, естественно, учил Демьян, за последнее время уже отвыкший посматривать на своего хозяина с изумлением.
Так же и Михайло-рядович – тиун-управитель – привык. Являлся с докладом раненько, каждое утро, пока еще молодой господин не отъехал на выселки к Даргомыслу. Перечислял, что сделано, да что еще сделать осталось. Ну, пока страда была главным-то делом, а уж на потом, на осень, Ремезов замыслил хорошенько поправить частокол и, по возможности, ров вырыть, вообще, сделать усадебку честь по чести – с запасами продовольствия, с убежищами для людей, с подземным потайным ходом.
– Микитка Обросима сын, закуп, проспал вчерась, да и работал на току нерадиво, – нудным голосом перечислял провинности «людишек» тиун. – Палок ему иль постегать плеткой?
– Постегать, так, для острастки, несильно, но больно. Окулко-кат знает, как.
Вот это еще было одно открытие Павла – палач Окулко. Сей нелюдимый с виду угрюмец-бородач на поверку оказался совсем неплохим человеком, добрым и даже в чем-то душевным, относившимся к своим кровавым обязанностям с убеждением философа-стоика – ну, кому-то ведь нужно!
А ведь действительно – нужно, как же без палача, как же без наказаний-то? Ремезов все же имел немалый житейский опыт и такую необходимость признавал. Средневековые люди – они как дети малые, во всем надеются на своего родителя – боярина или князя – пусть тот скажет, пусть тот за них все решит, и накажет – когда есть за что. Как же без кнута-то? Совсем все вразнос пойдут… вон, в школе российской осатаневшие от безнаказанности подростки давно уже учителей ни во что не ставят. И как таких учить? А никак. Классно-урочную систему – основу современной школы – Ян Амос Каменский изобрел аж в семнадцатом (!) веке, когда без насилия ничего и не мыслилось, а дети вообще за людей не считались. И вот это семнадцатого века детище без смазки – все того же насилия – дает явный сбой, что бы там ни утверждали. Недоучек полно, и по-другому не будет – либо всю систему менять. А, пожалуй, и пора уже – сколько ж можно, с семнадцатого века-то?! Да и сама система-то – пытка, не хуже плетей. Любого взрослого взять. Да заставить сорок пять минут просидеть, сложив на парте руки – через пару уроков точно волком выть захочется, а к концу шестого – запустить чем-нибудь тяжелым в учителя. Ни тот, ни другой не виноваты – система такая. Добро пожаловать в семнадцатой век – ноу-хау.
– Пусть, пусть постегает Окулко, – слушая тиуна, рассеянно кивал молодой человек. – Розга ум вострит, память возбуждает и волю злую в благо преломляет!
– Эк ты сказал, господине! – непритворно восхитился тиун и тут же наябедничал: – Окулко-кат уж третий день Демьянке Умнику не дает проходу.
– О как! – удивился Ремезов. – И чего ж хочет?
– Да восхотел умней всех быть! – Михайло-рядович дребезжаще рассмеялся. – Кат, а туда же, к парню пристал – грамоте, мол, поучи.
– Грамоте? Что ж, дело хорошее, – пригладив волосы костяным гребнем, Павел одобрительно качнул головой. – Хочет – пущай учится, я Демьяну скажу.
Рядович рассеянно заморгал:
– Да как же так, батюшко? Каждый ведь должен свое место знать. На что кату грамота?
– Кстати, и ты с Окулкой на пару учиться пойдешь. К тому же Демьяну.
– Я?!
– Ты, ты, – пряча улыбку, невозмутимо подтвердил молодой человек. – А то тиун – и неграмотен! Срамота одна.
– Ой, господине, у меня ж делов… – заюлил было рядович, но тут же сник под строгим боярским взглядом. Вздохнул и, закончив доклад, вышел с поникшею головою.
– Ничего, ничего, – довольно ухмыляясь, прошептал ему вслед Ремезов. – Вот с вас двоих ликбез и начнем. А там посмотрим.
Вечером, после ратных тренировок, хозяйственных дел и всего такого прочего, заявился в светлицу Демьянко Умник – как и договаривались еще поутру.
Встав у порога, поклонился скромненько:
– Пришел я, боярин.
Встав с лавки, Павел потер ладони:
– Эт-то хорошо, что пришел. Тиун Михайло с Окулкой-катом подходили к тебе?
– Угу.
– Сладились?
– Сладились, господине. Они сказали, что ты их учить велел.
– Вот и ладненько, – развеселился боярин. – Смотри, плохо учиться будут – розгой их попотчуй… Окулко подскажет – как. Ин, ладно, потехе час, а делу – время. Пергамент с чернилами принес?
– Как ты и велел, господине.
– Ну и славно. Будем мы с тобой, Демьян, нынче подробную карту рисовать.
Парнишка хлопнул ресницами:
– Чего рисовать?
– Землицы нашей чертеж. Словно бы с глазу птичьего… или с высокой горы.
– А-а-а! Понятненько.
– И на чертеже том – все стежки-дорожки обозначим, деревни, луга, поля, леса – чтоб точно все знать, где что да как!
– Доброе дело, боярин-батюшка!
С тех пор слышно было по вечерам:
– Аз, буки, веди, глаголь…
То первоклассники – палач с тиуном – соревновались, кто громче да правильнее. Окулко-кат с юмором оказался мужик, все сотоварища своего по учебе подкалывал, загадывал загадки веселые:
– А прочти-ко, Михайло, чем ты шти хлебаешь? Вона, читай буквицы…
– Лы… а… лы… а… ла… ппп… тем… лап-тем… Я те дам – лаптем!
– Хо-хо-хо! Хо-хо-хо!
– Я те дам – хо-хо!
Буйные попались Демьянке ученички – то обзывались, то друг с дружкой дрались, правда, так, шутя вроде.
На них глядя, по поводу грамоты мысли разные в голове в Павла роились: как жатва да все осенние полевые работы закончатся – еще и других парней к Демьянке в ученье отдать – Микифора, Гаврилу, Неждана. Неждан, правда, мог и не пойти – он все же не холоп был и не закуп – смерд, за землицу только обязанный. А вот Микифор с Гаврилой – холопы, по сути – рабы. Сия ситуация сильно тревожила Ремезова: как так получалось, что самые умелые воины – невольники? С чего б им усадьбу, хозяина своего защищать, живота не жалея? Раб, он и есть раб, с какой стороны ни возьми – и хорошего в этом мало. Мысли эти боярин покуда на потом оставил. Вот с жатвой да обмолотом закончить. А потом – праздник, веселье… заодно под это дело с и холопами можно будет решить – повысить их социальный статус.
Праздник… Да, уже скоро и праздник – конец осенних работ, да и вообще – всего сельскохозяйственного года. Все убрано, обмолочено, где надо – вспахано, озимые, опять же, посеяны. Что остается? Охота да торговлишка – мехами – рухлядью мягкой – на караванной тропе. Скоро, скоро пойдут, потащатся обозы санные по замерзшему Днепру, вверх – к Смоленску и вниз – в Черниговские земли да к Киеву.
Впрочем, к Киеву – вряд ли. Татары.
