Андрей Орлов
Я навсегда тобою ранен...
В обиталище Каморина не было растений. Худощавость и бледный вид хозяина кабинета с лихвой компенсировали упитанность генерального прокурора в рамочке и бодрый вид президента, о котором мы всегда думаем с большой теплотой.
– Я поражен, Игорь Витальевич, я действительно в шоке... – начал я паясничать с первой минуты появления. Почему я должен тратить рабочее время на объяснения с людьми, которые не являются моим начальством?
– Заткнись, – сказал прокурор и начал набивать курительную трубку табачным «ассорти» из жестяной баночки от китайского чая. Набил под завязку, стиснул чубук и стал раскуривать, переводя спичку за спичкой. – Давай без злобы и сарказма, – сказал он нормальным голосом, поднимая на меня тяжелый взгляд. – Всем понятно, вы дико устали. Я знаю про ваши ночные скачки по тайге – блестящая операция, Артем. Обязательно накажем виновных. А до твоих амурных дел, – прокурор сделал паузу, отслеживая мою реакцию (а реакция была будь здоров), – лично мне нет никакого дела. Не бычься. Давай без эмоций, в двух словах – кто такой Грушницкий и что там, черт возьми, произошло. Мехколонна в шоке – руководитель был путевый. Почему вы связываете убийства Гарбуса и Грушницкого?
Я повествовал конкретно и сжато – сухим официальным языком.
– Люди работают в поте лица, – завершил я рассказ и поборол приступ зевоты.
Прокурорские очертания с трудом угадывались за седым дымом. Он сделал несколько пометок в блокноте и кожаной папкой разогнал дым. Долго молчал, созерцая пустую стену за моей спиной.
– Как к последним событиям относится Неваляев? – Я вздрогнул от странного вопроса.
– Без понимания, – пожал я плечами. – Согласитесь, Игорь Витальевич, в последних событиях нет ничего светлого и радостного. Можно я пойду работать?
– Иди, – вздохнул прокурор.
Я с радостью выскользнул за дверь и помчался кенгуриными прыжками из лона обеспечения законности.
Небо над городком заволокло беспросветно, дождь усилился. Из водосточной трубы лупило по асфальту – вода разлеталась вдребезги. Бездомная собака съежилась под козырьком, тоскливо созерцала осеннюю слякоть. Добравшись до кабинета, я разложил дождевик на столе Крюгера, включил печку – «страшный сон пожарного инспектора», поколдовал над дремучей советской кофеваркой – дождался бурчания, приготовил чашку. Не за горами пять часов – теоретическое завершение рабочего дня, однако складывалось впечатление, что с работы я сегодня не уйду. Позвонила Янка:
– Знаешь, Артем, я сейчас нахожусь в морге, пьем чай с ребятами – они меня обучают, как вести себя в компании мертвеца. Вскрытие показало, что Грушницкого траванули тем же веществом, что и Гарбуса. Паралич дыхательных путей, мгновенная асфиксия, смерть.
– Название вещества определили?
– Пока еще нет. Не до того им, Артем. Четыре трупа вчера было – вроде некриминальные, но запарка...
– За Грушницким не приходили?
– Нет у него в Рыдалове родственников. Странно, да, Артем? Проработал много лет, уважаемый человек. А поплакать над телом некому. Слушай, я не буду сильно торопиться на работу, хорошо? Меня тут хором напрягают, что в моем интересном положении бегать нельзя...
Я повесил трубку и тоскливо уставился за окно. Дождь усиливался, молотил по карнизу. Хотелось умчаться с этой клятой работы, нарвать цветов на клумбе у райсовета, прибежать на Советскую улицу, постучать в дверь... Первая женщина за четыре с лишним месяца, которая заставила меня забыть хищный блеск Иришкиных глаз.
Вслед за Янкой позвонил Крюгер, сообщил заплетающимся голосом:
– Это я, многострадальная немецкая душа. Докладываю по порядку. Дактилоскописты утверждают – все найденные отпечатки пальцев в квартире принадлежат Грушницкому. Имеется парочка чужих, старых, полустертых, на всякий случай их забрали. Соседи по подъезду ничего не видели и не слышали. Подозрительных личностей возле дома не фиксировали. Эти люди странно устроены, Артем, – все хотят иметь информацию, но никто не хочет ею делиться. Скучный народец.
– Но своего ты добился, – упрекнул я. – Признайся, Крюгер, ты больше искал не преступников, а истину?
– Уверяю тебя, не увлекался. Исключительно пользы дела для. На задворках дома есть сараи, в одном из них колоритные личности пенсионного возраста чинят лодочное хозяйство. Отличные парни. Полвека проторчали на зоне, а на старости лет решили пожить честно и как-то увлеклись. Ума не приложу, зачем им это надо. Я показал удостоверение, и один из этих дедков-братков тут же сгонял за самогоном. Они хранят свое пойло в трехлитровых банках – представляешь? И даже закатывают крышками, чтобы до зимы не выпить!
– Не они первые, – миролюбиво заметил я. – Первое баночное пиво, между прочим, открывалось консервными ножами.
– Не устоял я, Артем, – покаялся Крюгер. – От усталости окисляются контакты, и их приходится постоянно протирать спиртом. Так вот, о смерти жильца из восьмой квартиры эти двое уже слышали. Один из них проживает в десятой, другой – в двенадцатой. У одного – лодка, у другого – снасти: объединяют усилия, уезжают на пару ночей в верховья Уштыма: там таймень, налим, муксун. И самое интересное, что вчера ночью эти ребята опять корпели над своей техникой! Протянули переноску, засиделись – не вязалось у них чего-то. Дом уже спал, никто не шатался. И вдруг на втором этаже вспыхнул свет! Борисыч и говорит: ни хрена, мол, себе, полвторого на часах, куда это Васильич подпрыгнул? А потом видят, кто-то шторку задернул, свет горит, а за шторками тени колышутся.
«И мертвые с косами», – подумал я, невольно покосившись на дверь.
– Сколько теней?
– Две, не больше. Специально не подсчитывали, но сегодня вспомнили и пришли к согласию. Слышимость была неважная, но старикам показалось, что Грушницкий удивленно воскликнул. А потом что-то громко сказал. А потом заткнулся.
– А потом умер, – вздохнул я. – Леденящий триллер, Крюгер. Дальше-то что было?
– Мои собутыльники особенно не заостряли, своих дел невпроворот. Пришел запоздалый гость, посидели, разошлись... Свет горел минут десять. Потом потух. Зачем привлекать внимание? Уходя, гасите свет и все такое.
– Ладно, – вздохнул я. – Ты в райотдел?
– Так не вечер еще, – испугался Крюгер. – Потолкусь еще немного, может, дополнительной информацией обрасту.
Вечные муки пьющего человека: хорошо бы трезво оценить ситуацию, но когда? Пока я выслушивал доклад подчиненного, в кабинете нарисовался Венька Лиходеев. Когда я положил трубку, он со скорбной физиономией сидел за своим столом и пилил перочинным ножиком конскую колбасу. Под локтем находился пакет с молоком.
– Ты откуда? – спросил я.
– Оттуда... – прошептал Венька. Меланхолия заела парня. Дожди всему виной. Мы молчали несколько минут, потом Лиходеев тихо-тихо сказал в пространство:
– А мы ведь с Настей до сегодняшнего дня целую неделю не ругались...
– Поссорились, что ли? – удивился я.
– А сегодня ночью сцепились... – Венька захлопнул ножик, ударил локтем в молоко и ловко перехватил его на излете. – Будешь колбасу?
– Не буду.
– Почему? – удивился он.
– Не ем колбасу. И никогда не предлагай.
– Понятно, – ухмыльнулся Венька. – Люди, знающие, как делают колбасу и законы, никогда не едят колбасу и не пользуются законами... Тогда слушай. Алексей Васильевич Грушницкий появился в этом городке примерно десять лет назад. Купил квартиру, прописался. Ни одного документального свидетельства, откуда прибыл. Коллегам говорил, что жил и работал под Костромой. Отбывал в молодости наказание, не скрывал, но данную тему в разговоре не поощрял. Человек незлобный, спокойный, скрытный. Но может сорваться. Четыре года назад ударил подчиненного, по халатности которого автобаза два дня стояла обесточенной. Поднялся от простого водителя до начальника мастерских, а в 2003 году неожиданно для всех был назначен руководителем механизированной колонны. Работников держал на расстоянии, панибратских отношений не допускал. В воровстве не замечен. Круг общения... – Венька задумался.
– А вот это было бы интересно, – подхватил я.
– Друзей у таких мухоморов, как правило, не бывает. Люди говорят, что временами он общался с неким Башлыковым – комендантом общежития консервного завода. Вместе выпивали, ездили на рыбалку. Я навел справки: этот экземпляр – вообще непроходимый бука. Нелюдимый, неразговорчивый. Сплошные «не». Какие отношения их связывают с Грушницким – непонятно.
– Женский вопрос?
– Да, – тряхнул головой молодой, – имелся такой. По свидетельству секретарши Грушницкого, у ее шефа была женщина, но особо он подругу не афишировал. Временами покупал конфеты, шампанское...
– Иди узнавай, – приказал я.
– Прямо сейчас? – Молоко дрогнуло в руке.
– А чего оттягивать?
– Но время же... Люди с предприятия домой расходятся.
– А ты сделай так, чтобы не расходились... Выметайся, Венька, выметайся. По дороге дожуешь.
Я спровадил обиженного парнишку и стал думать. Бегство маньяков из диспансера – ненужный в деле эпизод, он только путал карты. Без маньяков много лишнего. Эмма, у которой я провел утро одиннадцатого сентября, наезды милицейского и прокурорского начальства, «снежный человек» на турбазе «Белые зори»... Это, кстати, недалеко: четыре версты на север. Параллельно Уштыму протекает горная речушка Ашлымбаш, к ней и привязаны туристские маршруты... В остальной цепочке не хватало звеньев. Убийства взаимосвязаны. Две случайности в одном деле – это уже тенденция...
Из раздумий меня вывел вой сирены. Пожарная машина с оглушительным лязгом пронеслась по Советской. Пожарка – в трех минутах ходьбы от дома Эммы, западная окраина. Машина неслась на восточную. Я успел подумать, до чего абсурдно: дождь и воющая пожарная машина, поднимающая тучи брызг... А потом пробила склянка в голове. Я застыл, пораженный абсурдной идеей. Обычная пожарная машина, обычный вызов (возможно, ложный), коих в Рыдалове за сутки случается не меньше пяти...
Я схватил телефонную трубку и отстучал номер пожарной охраны – благо номера государственных служб красовались на столе под стеклом.
– Уголовный розыск, капитан Богатов, – отбарабанил я. – По Советской проехала ваша машина. Откуда был вызов?
– Общежитие консервного завода, товарищ капитан, – невозмутимо ответствовал дежурный. – Поступил сигнал, что в полуподвале сильное задымление.
– Что в полуподвале?
– Там склады, товарищ капитан. И, кажется, квартира коменданта.
Я бросил трубку. Если два случайных совпадения – тенденция, то что говорить о трех? Я схватил дождевик и бросился на улицу. Хорошо, что машина всегда рядом...
Кирпичное здание общежития стояло в глубине двора, заросшего тополями. Пожарные выломали решетку в окне цокольного этажа, просунули туда брандспойт и жутко материли стесненные условия работы. Сильным было не только задымление, но и возгорание. Клубы черного дома вырывались из лопнувших окон полуподвала. Собралась толпа любопытных – обитатели общаги, вернувшиеся с работы, старушки из окрестных домов, местные собаки.
– Слава богу... – выбрался из дыма черный, как трубочист, усатый начальник команды. – Удалось локализовать это свинство... До складов не дошло и на первый этаж не перекинулось...
– Что с квартирой? – полюбопытствовал я.
– Труба, – махнул рукой усатый. – Сгорела, как в костре. Там, кстати, ваша работа – человек обгорелый.
Для того чтобы попасть в сгоревшую квартиру, пришлось обойти здание и воспользоваться черным ходом. В узком коридоре пожарные кувалдами сбивали обгоревшие балки перекрытий. Двухкомнатная квартира представляла собой грустное зрелище. Ни мебели, ни стен, ни следов преступления. Нагромождение сгоревшего дерева, лопнувший телевизор, вонь. Скрюченные останки человека – черные, дымящиеся, с оскаленным ртом, издевательски поблескивающим золотым зубом...
Когда подтянулись подчиненные, пожарные уже освободили оконные и дверные проемы, дышать стало легче. Я сидел в позе мыслителя у порога и отрешенно созерцал пространство.
– Мы войдем? – зажимая нос, спросила Янка.
– Да входи ты, скромница, – подтолкнул ее Крюгер. – Мать твою, ну и натюрморт... В натуре, коллеги, нет совершенства беспределу.
– Ни хрена себе, – восхищенно обозрел сгоревшую квартиру Венька. – Как говорится, дайте мне ящик водки, и я переверну общежитие номер девять.
– Командир, ты у нас прямо как Буратино, – развеселился Крюгер. – Сидит себе и думает: и зачатие у меня непорочное, и отец плотник... Эй, Янка, ты что делаешь?
Яна Владимировна уже сидела на корточках подле трупа, зажимая ноздри носовым платком.
– Реакцию зрачков проверяет, – развеселился Венька. – А вдруг?... Итак, Артем Николаевич, судя по всему, мы уже познакомились с господином Башлыковым.
– Приятно было познакомиться, – проворчал Крюгер. – Представляю реакцию начальства.
– Нужно выяснить, Башлыков ли это, – вздохнул я, поднимаясь с тумбочки. – Хотя, по логике вещей, конечно, Башлыков. За работу, ребята. Не знаю, удастся ли нам сегодня попасть домой...
Дисциплину на должном уровне мне поддержать удалось. Крюгер протрезвел, Янка забыла про свои болячки; Венька молотил, как проклятый. Выяснилось, что огонь вспыхнул минут семь-восемь шестого, через пару минут лопнуло стекло и повалил густой дым. Убийца изменил заведенной традиции – на черепе у покойного красовалась глубокая вмятина. Прокрался через заднее крыльцо, пользуясь тем, что ливень разогнал людей, постучал в квартиру (а с этого входа попасть можно только на склады и в квартиру Башлыкова – о чем убийца, благодаря стараниям Гарбуса, разумеется, знал). Поговорил с комендантом, ударил по голове «тяжелым металлическим предметом», облил квартиру керосином из канистры, предназначенным для растопки печи с дымоходом в окне, поджег и сбежал той же дорогой...
Венька приволок информацию. Башлыков Олег Федорович, 55-го года рождения, в Рыдалов перебрался десять лет назад – вроде бы из Приморского края. Жил в лачуге на правом берегу, работал разнорабочим на мукомольном комбинате, затем фортуна повернулась лицом (или помог кто-то) – получил должность коменданта общежития, две комнаты в полуподвале. Нелюдимый, злой, не любили его за вечную подозрительность и злую ауру. С женщинами не общался (во всяком случае, с приличными), но при этом имел что-то общее с начальником мехколонны Грушницким. Пару лет назад на Башлыкова заводили уголовное дело: обвиняли в совращении малолетки – шустрой нимфоманки из многодетной семьи. Таскали на разбирательства, но доказать не смогли, оставили в покое. Девчонка не настаивала. В многодетной семье ее затуркали, на что она ответила решительной беременностью. Родила не то сына, не то дочь, придумала ребенку имя, отчество, срочно повзрослела и укатила к тетке в Забайкалье, где, по слухам, нашла принца.
Тело Башлыкова идентифицировали по золотой фиксе – полным составом общежития. Характерная деталь: по размеру превосходит соседние зубы и угрожающе торчит вперед, навевая сходство с вампиром «в действующем резерве». Янка сделала попытку обособить последнее убийство от первых двух, но отказалась от этой затеи – уж больно совпадало. Вывод оперативного отдела подтвердил звонок из криминалистической лаборатории.
– Вы добились своего, сэр, однако доставит ли вам это удовольствие? – иезуитски молвил в трубку Иван Иванович Штумпф, начальник лаборатории. – На стуле в комнате Гарбуса обнаружены несколько волосинок. Анализ выявил, что это плотная овечья шерсть серого цвета. Человек снял верхнюю одежду, сел на стул. Очевидно, кофта длинная – на нее и сел, оставив в заусенцах на стуле следы своего пребывания.
– Возможно, – сказал я, – посетитель имел беседу с Гарбусом.
– Волосинки чужие – ни у Гарбуса, ни у хозяйки похожей одежды в гардеробе нет.
– Но это не обязательно убийца, – пожал я плечами. – Приходить могли и ДО.
– В квартире Грушницкого найден аналогичный материал – человек прислонился к косяку в зале, который давно пора обстрогать и зашкурить.
– Вы чудотворец, Иван Иванович, – восхитился я. – Только не говорите, что у Башлыкова вы наткнулись на те же волосинки. Квартира выгорела дотла.
– Мы в курсе, – согласился эксперт. – Волосинки найдены на двери в тамбур черного хода. Там старая дверь с облупленной краской. Ваш приятель выскочил из горящей квартиры, проскочил первую дверь в том одеянии, в котором был, и лишь в тамбуре натянул дождевик. Частицы идентичны – во всех трех случаях. Ищите плотную вязаную кофту большой длины...
И наконец, в восьмом часу вечера пришел, пошатываясь, Венька, брезгливо осмотрел наши, в принципе, не заморенные физиономии и заявил, что нашел женщину.
– У тебя же есть, – не понял Крюгер, которого двухчасовое пребывание в трезвом виде начинало основательно пощипывать.
– Я нашел женщину Грушницкого, – уничтожил его взглядом Венька. – Сычева Анна Михайловна, шестьдесят второго года рождения, незамужняя, бездетная, преподавала литературу в средней школе, а сейчас трудится корректором в районной «Таймс». С Грушницким познакомилась полтора года назад – через секретаршу Новикову, которая является ее школьной подругой. Адрес проживания: Рыбачий переулок, четыре...
– Живо к ней! – схватился я за дождевик. – И будем надеяться, что эту добрую женщину еще не прикончили.
– А разве должны? – засомневалась Янка.
– А ты уверен, что всем нужно ехать? – начал пропадать под столом Крюгер.
– Черт с вами, – отмахнулся я. – Сидите. Привезу ее в райотдел...
Еще не стемнело, но из-за низких туч создавалось ощущение позднего вечера. Ветер дул порывами, швыряя потоки воды. Я бросил «жульку» на Тальниковой и отправился пешком по переулку, проваливаясь по щиколотку в грязь. Во дворе нужного дома имелась собачья будка и злобный враг прохожих. Он произвел два предупредительных гавка, выкатился из домика, бренча цепью, и залился «пулеметной очередью». Прикинув на глазок длину цепи, я вошел во двор и, прижимаясь к фундаменту, добрался до крыльца. Собака взбеленилась – от горшка три вершка, а столько злости, словно ее дрессировал лично Хьюго Баскервиль.
В домике горел свет. Я поднялся на крыльцо, постучал. Открыли не сразу – похоже, женщина долго вставала с кровати, искала тапки, путала двери.
– Кто вы? – она отворила на пару сантиметров дверь, показала осунувшееся лицо, острый нос, пуховый платок, наброшенный поверх халата. Обычная русская женщина, и выглядит ровно на столько, сколько ей есть.
– Анна Михайловна?
– Да... Что вы хотели?
– Капитан Богатов, уголовный розыск. – Я показал в раскрытом виде удостоверение, она долго всматривалась в него, сверяла с оригиналом.
– Есть сомнения? – улыбнулся я.
– Проходите... – Она, сутулясь, побрела в комнату, где действительно стояла кровать с коваными дужками.
О смерти Грушницкого Анна Михайловна уже знала – Света Новикова позвонила. Поднялась температура, сердце зашалило. Отпросилась с работы, весь день провела в постели – без всякого улучшения. С лекарствами в доме туго.
– Остается сбивать температуру встряхиванием градусника, – невесело пошутила Анна Михайловна. – Да вы не волнуйтесь, молодой человек, это психология – пройдет. Лекарства здесь ни при чем.
Я понимал, что не смогу доставить эту женщину в райотдел – не фашист же. Придется караулить ее дома. Извинившись, я по сотовому позвонил Вениамину и обрадовал парня, что в постели невесты он будет этой ночью лишь эпизодически. Анна Михайловна нуждается в опеке. Через три часа он должен быть в Рыбачьем переулке, протянуть лямку до трех ночи, а там уж его личная трагедия – где он будет искать смену. Можно Крюгера добыть, можно поднять с постели Неваляева и попросить у него бойцов из патрульной службы (оба варианта – обхохочешься). Не стал выслушивать тоскливые завывания и отключил связь.
Больше часа я сидел у кровати Анны Михайловны, мусоля кружку с остывшим чаем и решая поставленные задачи: охрану тела, добычу информации и отвлечение несчастной женщины от больной темы. Безумной любви к Грушницкому она не испытывала. Но человек он был надежный, малопьющий, умел создать настроение, хотя при этом оставался молчуном и букой. С семьей ей не повезло. До Грушницкого водила знакомство с видным татарином, работающим вольным каменщиком в строительной организации. Герой-любовник сгинул в прошлое, Анна Михайловна поменяла работу... А что касается Грушницкого, то в молодости он сидел на зоне (за «случайное» воровство), не любил об этом вспоминать, и если кто-то касался больной темы, закипал, как чайник. Да, имелся у него приятель – Башлыков, комендант общежития, но неясно, что у них было общего. Грушницкий – основательный, а тот – отрезанный ломоть, неприятный, пугливый, подозрительный. И какие их дела связывали – тоже вопрос. Имелось у Анны Михайловны подозрение, что человек этот – из темного прошлого Грушницкого, но вслух не говорила, зачем? Не имела она прав на прошлое своего дружка.
– Вы сказали, что его... убили? – Она куталась в одеяло и смотрела на меня выразительными глазами.
О гибели Башлыкова я решил не распространяться.
– Это версия, Анна Михайловна. Возможно, ошибочная – следствие покажет. Вспомните, пожалуйста, вы не замечали сегодня ничего подозрительного?
– А вы знаете, я только сейчас вспомнила... – она расширила глаза. – Весь день хлестал дождь... Мне было плохо, душно, я решила открыть форточку. Отодвинула занавеску, потянулась к шпингалету... – На подбородке дрогнула сухая кожа. – По-моему, кто-то хотел войти в калитку... Человек стоял на той стороне – закутанный в дождевик, капюшон на голове. Мне казалось, он уже перекинул руку через ограду, чтобы отвести засов... Но тут по переулку проехала машина, Тузик начал заводиться... Незнакомец, наверное, увидел, что я у окна и смотрю на него... Постоял немного, убрал руку и вдруг куда-то пропал...
«Триллер, – невесело подумал я. – Мог ли кто-то видеть, как я направлялся в Рыбачий переулок? Замечать посторонних – профессиональная привычка. Шел дождь, машину я оставил у трансформаторной будки на Тальниковой, шел и озирался. Не было никого, дождь стеной, только Тузик на подворье Анны Михайловны достойно отрабатывал свой хлеб...»
– Звучит не очень-то успокаивающе, Анна Михайловна, – усмехнулся я. – Но давайте не будем сходить с ума. Человек ошибся адресом. Не возражаете, если я еще побуду в вашем доме? Время летит незаметно, не успеете оглянуться – уже утро. Спите, отвернитесь к стене, а я на веранде посижу на кушетке...
– Вы считаете, мне угрожает опасность? – она приподнялась, углубились морщины.
«Да», – хотел сказать я, но промолчал. По логике вещей Анна Михайловна не является носителем информации и бояться ей нечего. Но знает ли об этом тот, кто пытается ее добыть (информацию), оставляя за спиной многочисленные трупы?
– Не думаю, что вам угрожает опасность, – отозвался я. – А если что, вас охраняют двое – милиционер и собака...
Я проснулся очень кстати. Вскинул руку с часами. Светящиеся стрелки уже готовились сомкнуться на цифре «двенадцать». Заработался я что-то этой ночью. Эмме обещал, что приду. А женщина она скромная – сама звонить не будет. Я лежал на продавленной кушетке в углу застекленной веранды. Ветер швырял в окна потоки воды. Хлопал гром с угрожающим постоянством. Тучи, будто пьяные, наезжали друг на дружку. Несколько минут я прислушивался, потом встал, сунул нос в теплую хату. Анна Михайловна посапывала на кровати. «Какого черта я тут делаю? – разозлился я. – Эскортирую печальную даму бальзаковского возраста?» Плюхнулся на кушетку и позвонил Веньке Лиходееву.
– Да иду я уже, иду, – буркнул паренек. – Советскую перехожу...
Прошло еще несколько минут. Я выкурил сигарету. Звякнула щеколда на калитке – я подпрыгнул и выбросил в помойное ведро окурок. Тузик выкатился из будки, загавкал. Хрустнула галька под ногами.
– Добрался, молодой...
Я отвернул собачку на примитивном замке. Мысль сверкнула слишком поздно: что-то быстро он добрался. Если три минуты назад он пересекал Севетскую, то должен был двигаться со скоростью хорошего джипа...
Но дверь я уже открыл. И поднимающийся на крыльцо человек меньше всего ожидал, что навстречу кто-то выйдет. И уж точно непосторонний... Обрисовалось тело в дождевике, капюшон на голове, сумрак вместо лица... Не Венька! Незнакомец замешкался. А моя ошибка заключалась в том, что я продолжал держать дверную ручку. Он рванул на себя дверь, я вывалился на крыльцо. Никогда не занимался балетом, а тут пришлось проделать танцевальное движение, чтобы увернуться от удара. Я крутанулся на сто восемьдесят, плюхнулся на низкие перильца, обняв столбик опоры, чтобы не вывалиться за борт. Незнакомец мерцал перед глазами. Он тоже растерялся. Взметнулись рукава балахона, но я уже обрел устойчивость. Брать уроки фехтования ногами мне также не доводилось, но что-то подобное я проделал, засадив незнакомцу в живот. Тот загремел по ступеням... и ни слова при этом не вымолвил.
Я бросился в атаку... а дальше была мясорубка. Видимость паршивая, я споткнулся на первой же ступени и, падая, увидел, как он замахнулся поленом, выхваченным из-под крыльца. Зацепился за что-то плечом, неловко провел удар. И все же награда нашла героя: полено состыковалось с моей макушкой, и все зажглось веселыми разноцветными огнями. Пострадали все участники потасовки – мне удалось извернуться и отшвырнуть его пятками от себя. Лопнула леска, на которой держался жухлый хмель. Тень подлетела, но и я уже выдергивал из кобуры табельный пистолет. Он швырнул в меня полено и помчался прочь, увертываясь от взбесившегося Тузика. Я рухнул навзничь – над носом просвистело. Стукнула калитка, и только тут до меня дошло, что избежал я чего-то жутко неприятного...
Когда подкрался Венька Лиходеев, я сидел на крыльце, обняв поврежденную голову, и выл от боли. Он сделал вокруг меня пару кружков, начал ощупывать, проверяя страшные догадки.
– Артем... это ты?...
– Вот так и складывается из мелочей жизнь, Венька... – сумничал я, вставая на ватные ноги.
– Ну, не знаю, – засомневался Венька. – Из-за мелочей она как раз не складывается... Кто это тебя отделал, командир?
– Видел кого?
– Не-ет...
– В другую сторону помчался, урод. Интуиция у него... Ладно, Венька, проехали, в другой раз умнее будем. Слушай и запоминай, пока я тут совсем не откорячился... Звони Неваляеву, пусть распорядится выслать людей – иначе смерть Сычевой будет на его совести. Так и скажи, не стесняйся, можешь сослаться на мои слова... Возьми полено – вот это, пробейте завтра на «пальчики», может, отпечатались... Все, Венька, сиди бди, хозяйку смотри не напугай. Завтра мы должны еще раз ее допросить – по полной программе...
Голова была горячей, как аравийская пустыня. В районе часа ночи я очнулся не у порога собственного дома на Тальниковой, а на Советской улице – где было много акаций и ранеток. За плотными занавесками горел свет. Я постучал – она открыла, без очков, худенькая, хорошенькая, в махровом халате с проплешинами. Близоруко прищурилась, покачала головой.
– Отбивное мясо принимаете? – пошутил я.
Эмма втащила меня в дом, принесла настольную лампу, осветила голову и ахнула:
– Мать честная, хуже, чем вчера... Где же это тебя угораздило, горе мое?
– Теперь ты понимаешь, почему я не пришел вовремя? – гордо спросил я.
– А я не сомневалась, что ты придешь. Ждала бы и до двух часов, и до трех. Мог бы и не спешить. Ну чего ты встал, как в гостях? Живо снимай всю одежду... я сказала ВСЮ! И трусы свои с длинными рукавами – тебя же выжимать можно!
Боль отступала, упорно отстреливаясь. Мне было хорошо. Я лежал на мягкой постели под ватным одеялом. Женщина в ажурном дезабилье делая мне примочки, поила травяным настоем с медом, читала лекцию, как важно заботиться о своем здоровье и не лезть под колящие, рубящие и тяжелые тупые предметы. Она не спрашивала, во что я влип, что было, с одной стороны, приятно, а с другой – обидно. Но я проснулся рано утром нормальным человеком. Эмма сладко потянулась, обволоклась вокруг моего побитого торса, прошептав, что вечер ей понравился больше, чем утро, и не буду ли я так любезен снова прийти вечером?
– Обязательно приду, – торжественно пообещал я и побежал на обожаемую работу.
