Андрей Никонов
Управдом
– Хорошие тут булки пекут, – следователь аккуратно смахнул крошки со стола в ладонь, а потом – в рот. – Мягкие и душистые. Хоть ложись и лежи, как в санатории.
Стенографистка ничего не сказала, ей обещали короткий рабочий день, а подследственный не торопился, и она волновалась. Младший должен со школы прийти, опять со шпаной загуляет, одежа новая, дырки штопать не в радость. А старший с фабрики только поздно вечером появится, она успеет и булок напечь, не хуже этой, и суп сварить из курицы, что вчера купила и ощипала. Раньше-то, когда оба малые были, тяжело приходилось одной, теперь их двое в семье, работников.
Все эти мысли читались у нее на лице, Мальцеву они были неинтересны. А вот подозреваемый – очень даже.
– Садитесь, – кивнул он головой на свободный стул, стоящий возле окна. – Вы, товарищи милиционеры, снимите с задержанного наручники и за дверью обождите. Да-да, не тронет он меня и не сбежит, так ведь, Травин Сергей Олегович?
– Зависит от того, зачем привели, – Сергей уселся на стул, положил на столешницу кулаки, следы от стальных браслетов белели на кистях. – В чем же обвиняют меня?
– Записываете, Элла Прокловна? – дождавшись кивка стенографистки, Мальцев раскрыл папку. – Я – Мальцев Павел Евсеевич, следователь уездного суда, назначен для рассмотрения вашего дела. Вы – Травин Сергей Олегович, русский, из крестьян, одна тысяча восемьсот девяносто девятого года рождения, место работы – отдел коммунального хозяйства при исполкоме Советов, должность – инспектор седьмого разряда, все правильно?
– Да.
– Вы подозреваетесь по статье сто тридцать шестой уголовного кодекса РСФСР[3], а вот по какой именно части, тут мы и решим.
Травин усмехнулся.
– Наверное, пункт «в»?
– Да нет, Сергей Олегович, скорее пункт «г» – с целью облегчить или сокрыть другое тяжкое преступление. Не хотите чистосердечно признаться?
– Нет, не хочу.
– Так и отметим, подозреваемый помощь следствию оказывать решительно отказывается. Опишите мне весь день воскресенья, двадцать первого августа одна тысяча девятьсот двадцать седьмого года.
Пока Травин рассказывал, чуть ли не по минутам, как провел прошлые выходные, Мальцев вполуха слушал, а стенографистка прилежно записывала. Сергей на мелких деталях утра и дня останавливаться не стал, а вот ближе к вечернему времени наоборот – описывал все подробно, называл людей, которые могут это подтвердить, говорил четко и по существу, без лишних рассуждений.
Следователь, казалось, уснул и очнулся, только когда Травин перешел к событиям, случившимся сразу после киносеанса.
– Так почему вы с комсомольцами не пошли, или считаете для себя зазорным с рабочими людьми вечер провести? – лениво протянул Мальцев.
– Нет, – Сергей равнодушно посмотрел в окно, со следователями он сталкивался часто и душу наизнанку выворачивать не собирался. К тому же этот Мальцев не кричал, тюрьмой и расстрелом не угрожал, значит, для себя уже все решил, и то, что Сергей скажет, собственно, значение имело только для прокурора, а потом для суда. А прокурору нужны доказательства, собранные следствием, помогать в этом Мальцеву Травин не собирался. И еще, что тоже важно, кроме статьи, которую следователь упомянул, была статья, о которой ни слова сказано не было – сто шестьдесят вторая. Если совершалась кража, да еще по сговору, Мальцев должен был это внести в протокол. – Голова болела, а если бы пошел с ними, пришлось бы в собрании участвовать. Отказаться неудобно, как-никак пролетарская молодежь, энтузиасты, они ведь за общее дело радеют, ну а идти вместе – значит, вроде как согласен.
– Голова, значит, болела?
– Контузия у меня, – кивнул Травин. – После Карельского фронта, где я с беляками сражался. Не лечится ничем.
– И даже водка не помогает?
– Я же сказал, ничем. Только лечь и попытаться уснуть.
– Хорошо, – следователь чиркнул что-то карандашом на листе бумаги. – Вы пошли по улице Сазонова. Знали, что она не освещается и что в основном по ней транспорт гужевой ездит?
– Нет, я тут недавно. Думал, раз улица, значит, и фонари должны быть, и мостовая.
– Значит, считаете, что советская власть недостаточно заботится о горожанах?
– Считаю, что мы строим коммунизм. А при коммунизме все улицы будут рано или поздно замощены и освещены фонарями. И если сейчас есть отдельные недостатки, то мы их обязательно исправим.
– Хорошо, – следователь сморщился, словно лимон съел. – А потом вы прошли мимо склада кооператива «Светлый путь», где хранятся товары государственной мануфактуры.
– Я шел мимо складов, – терпеливо объяснил Травин, – и рядом с одним из них увидел людей. Подошел спросить дорогу, а они напали. Какой там именно склад был, я не знаю, это не мой участок.
– Мне картина видится иной, – Мальцев чуть наклонился вперед, – вы, Сергей Олегович, в сговоре с бандитом Панченко решили обокрасть склад с тканями. Подельник ваш ждал вас возле места назначения, вы, пользуясь служебным положением, подошли к сторожу, усыпили его подозрения, ударили по голове, а потом, пользуясь его бессознательным состоянием, вместе с Панченко совершили кражу текстильной продукции. Что-то не поделили, может, хотели все себе захапать, и с Панченко расправились. С особой жестокостью, множественные переломы, выдавленные глаза, не церемонились вы с ним. Это увидели братья Матвеевы, работники мануфактурной фабрики. Их роль пока следствию недостаточно ясна, но, скорее всего, случайные прохожие. Матвеевы решили вас задержать, вы их тоже убили из огнестрельного оружия. И потом, чтобы скрыть свое участие в преступлении, изобразили произошедшее так, словно случайно наткнулись на них. Правильно я говорю? Сознавайтесь, Травин, вы не на службе, максимум, что вам светит – десять лет, да еще судья скостит половину, а то и больше, отбудете срок в лагере, выйдете на волю с чистой совестью.
– Половину скостит? – Травин заинтересованно посмотрел на следователя.
– Только если сдадите других участников ограбления – не себе же вы столько материи решили взять.
– Заманчиво. Но нет, не делал я ничего такого, гражданин следователь. Шел мимо, случайно наткнулся на людей, спросил дорогу. Они меня попытались убить, я сопротивлялся. Никаких преступных действий не совершал, о характере совершаемого деяния догадался только тогда, когда Панченко начал мне угрожать револьвером.
– А потом вдруг засунул его обратно и с ножичком напал? Ты мне горбатого не лепи, сказки будешь прокурору рассказывать, он такое любит.
Травин пожал плечами, возражать не стал.
– Элла Прокловна, пожалуйста, оставьте нас на минуту, – попросил Мальцев.
Стенографистка послушно вышла, оставив блокнот и карандаш на стуле.
– В общем, так, – следователь тяжело вздохнул, – или ты, Травин, сознаешься во всем, и я тебе гарантирую три года, с Матвеевыми непонятно пока, может, и вправду как подельники пойдут – родственников у них нет, а самим им уже все равно. Пойдешь по сто тридцать девятой[4], получишь по полной, исправительными работами не отделаешься, тут уж извини. Но чтобы всех подельников мне сдал: и того, кто мануфактуру берет, и кто подводу дал, и кто на плоту вас ждал. Или загремишь ты на десять лет, а то и отягчающие обстоятельства найдут, как-никак ваш коммунхоз к НКВД приписан[5], а значит, можно сказать, ты при исполнении был. Выбирать тебе.
И выразительно посмотрел на распахнутое окно, мол, вон она, свобода. Но Сергей остался сидеть, не делая попыток сбежать.
– Хорошо, – подумав, сказал он. – Зовите стенографистку.
– Элла Прокловна, – крикнул Мальцев, – идите сюда, запишем добровольное признание.
Стенографистка села обратно на стул, положила блокнот на колени.
– Ну же, Сергей Олегович, облегчите душу.
– Я атеист, в существование души не верю, – Травин улыбнулся. – Еще раз настаиваю на том, что ничего противозаконного не совершал, напротив, пытался предотвратить совершение преступления. С Панченко и Матвеевыми, о которых упомянул следователь, знаком не был, видел их в первый раз, сам первым не нападал, физическое воздействие оказал только тогда, когда понял, что передо мной – грабители, и только в ответ на их действия. После того как обезвредил одного из преступников, произвел выстрел в воздух, чтобы привлечь внимание правоохранительных органов, и уже потом в двух остальных, пытавшихся напасть на меня с холодным оружием. Был тяжело ранен, потерял сознание, очнулся уже в больнице, где мне оказали медицинскую помощь. Так что, гражданин следователь, я задержан или арестован?
Мальцев недовольно нахмурился.
– Можете идти, – наконец сказал он. – Элла Прокловна, беседа с подозреваемым окончена. А вы, Сергей Олегович, из города не уезжайте, я вызову вас на допрос. Дело не закрыто.
– Конечно, – Травин поднялся. – Как только вы мне выпишете документ и повестку пришлете.
– Подпишешь бумажку в отделении милиции, – буркнул следователь. – И… Травин, если я замечу, что ты хоть где-то оступился, вот даже в самых мелочах, снисхождения не будет. Это тебе не столичное угро, где на грешки глаза закрывают, ты государственный служащий, а значит, и спрос с тебя особый. Иди, глаза бы мои тебя не видели.
– А ведь ты меня боишься, Мальцев, – Сергей распрямил пальцы и снова сжал кулаки. В проеме двери появилось встревоженное лицо милиционера, тот держал наган на изготовку. – И правильно делаешь.
– Угрожаете мне, Сергей Олегович?
– Нет, – Травин поднялся. – И в мыслях не было. А вот вы, товарищ следователь, поклеп на государственного служащего наводили. Нехорошо это, не по-советски.
В мыслях у Сергея было другое, и обдумывал он это, пока шел в палату, забирал свои вещи, выслушивал доктора Райха, уверявшего, что Травин уже выздоровел и дальнейшая медицинская помощь ему нужна только амбулаторно, в виде мазей и хорошего питания. Сергей спрашивал себя, зачем следователь ломал комедию. Неужели надеялся, что он бросится на Мальцева, по роже даст или, того хуже, сбежать попытается? Ответа на этот вопрос Сергей пока не знал, но решил, что обязательно его получит. Второй вопрос, который тоже ждал ответа: почему следователь считал, что напавших на него бандитов было трое. Мужик с бородой и сломанным горлом уйти далеко не мог, если и отполз куда, должны были милиционеры на него наткнуться. Но не наткнулись, а значит, гуляет где-то или, что более вероятно, лежит и тоже потихоньку выздоравливает. И когда-нибудь кривые дорожки их с Травиным сведут вместе.
Выйдя на крыльцо со свертком пилюль и предписаний, Сергей столкнулся с фельдшером, которая целую неделю за ним ухаживала. Высокая, с тонкой талией и изящной шеей, светловолосая красавица курила папиросу.
– Благодарен за уход, Дарья Павловна, вы уж извините, если что не так, – Травин остановился. – Я не самый хороший больной и веду себя не очень, но поверьте, не забуду того, что вы для меня сделали.
– Рано вы выписались, Сережа, – Дарья Павловна строго посмотрела на него своими глубокими серыми глазами. – Доктор Райх постарался?
– Не только, – Сергей покачал головой. – Но я действительно практически здоров. И если могу чем-то вас отблагодарить…
– Нет, это мой долг, – просто сказала женщина. – Берегите себя. А то медсестры мне ваш уход не простят.
– А вы? – вдруг неожиданно даже для себя спросил Травин.
Дарья Павловна только улыбнулась, погасила папиросу о железные перила, бросила гильзу на землю и скрылась в дверях.
Несколько семей из села Сморчково жили обособленно, на выселках. Само село, как полагается – с церковью и сельсоветом, окружило себя полями, а вот выселки стояли, почитай, в лесу, и занимались их жители бортничеством. Лесной мед – он самый душистый и сладкий, пчелы что попало собирать не будут, когда такой выбор цветоносов. Так что жили семьи зажиточно, батраков не нанимали, продналог отдавали сполна, и местная власть, что старая, что новая, в их дела особо не лезла. Так, зайдет участковый раз в месяц, просто для порядка, да детишки в новую школу шастают туда-сюда, ну и раз в две-три недели телега за чем-нибудь необходимым в город съездит, заодно воск и мед отвезет, вот и всех связей с внешним миром.
– Глаз дергается, – женщина с изрезанным морщинами лицом поправила одеяло на лежащем на кровати мужчине с окладистой бородой. – Третий день уже. Может, дохтура позвать?
– Дура ты, – ее собеседник, кряжистый старик с узловатыми пальцами, только головой покачал, – знаешь ведь, что у Никифора за дела. Мигом в застенки утащат, не посмотрят, что еле живой. Бабка Фекла что говорит?
– Сказала – лежать ему надо, сам очнется. За отвар червонец взяла.
– Медом не захотела?
– Нет, сказала – деньги нужны на заговоренную воду.
– Толку никакого, как хрипел, так и хрипит, – дед недовольно сплюнул на пол. – Отойдет не ровен час.
– Вы уж постарайтесь, чтобы выкарабкался, – в горницу зашел мужчина в сапогах и военном френче. Положил на стол тонкую пачку денег. – Все, дольше задержаться не могу, буду заезжать, проверять. И если узнаю, что уход за ним плохой был, рассержусь.
– Все сделаем, как надоть, барин, – перекрестился дед. – И не такого выхаживали, он ведь на медведя с кулаками ходил и выдюжил.
– Значит, слаб тот медведь был поперек городского, – военный кивнул и вышел из избы. Зашагал к телеге с запряженной в нее каурой кобылой, бормоча себе под нос: – Кто ж знал, что этот гнида схрон перепрячет. Если и Никифор подохнет, целый год коту под хвост. Надо же, из-за дурака столько хлопот.
Глава 5
Город был заклеен афишами – приезжал сам Никандр Ханаев[6], солист Большого театра. Артист некоторое время после революции жил в Рогожске и после переезда в Москву город не забывал, появлялся здесь время от времени. В этот раз он грозился дать «Ромео и Джульетту» на сцене синематографа «Колизей».
Травин оперу не любил, равно как и балет – за, как ему казалось, нереалистичность представления. Он считал, что мысли надо выражать кратко и ясно, а не заунывным пением или тем более танцем, да и музыка классических произведений наводила на него тоску. То ли дело синтетический ансамбль Леонида Варпаховского, игравший экзотический по меркам Страны Советов джаз в саду Эрмитаж, было что-то в этой рваной неровной музыке такое, что брало за душу. А вообще он предпочитал кино, пусть даже такое, немое и черно-белое, там и актеры кривлялись забавнее, и сюжеты были куда интереснее.
В коммунхозотделе Травина встретили сдержанно. Само происшествие в городе вызвало большой интерес, но имени Сергея по отношению к нему не упоминали, газетчики все лавры отдали местной милиции, разоблачившей и уничтожившей преступников на месте. Тем не менее Кац, как и многие жители города, был в курсе того, что произошло, сарафанное радио работало куда лучше обычного, так что начальник коммунхоза был в растерянности, он пока не знал, как относиться к Травину – как к будущему жильцу тюремной камеры или как к герою.
– Что следователь? – спросил он только после того, как собственноручно закрыл тяжелую дверь своего кабинета.
– Давил, – не стал скрывать Сергей, – только не вышло у него ничего, даже протокол подписать не дал, значит, просто на понт брал.
– Себе на уме этот Мальцев, – негромко сказал Лев Аверьянович, – как специалисту, говорят, цены ему нет, а как человек – не поймешь, чего ждать от него. Скажу вам между нами, Сергей, как его вижу, тот еще жук.
– Учту, – Травин кивнул. – Только, товарищ Кац, не хочу я посторонних за глаза обсуждать, вы уж простите. Не дело это.
– Я тебя предупредил, а ты уж сам думай, для этого голова у тебя на плечах собственная имеется. Доктор-то что сказал?
– На поправку иду.
– Ну и славно. Дам тебе три дня отдыха, а не десять, как этот Райх написал, больше не получишь, работы много. Афанасий вон жалуется, что десять часов каждый день приходится по магазинам да баням бегать. В общежитие пойдешь?
– Сперва хочу домом заняться, оценить, что и как. Осень на носу, до зимы рукой подать, к морозам надо успеть основную работу сделать, раз уж взялся. Заодно привидений распугаю, нечего им в советском городе делать.
Кац рассмеялся, закашлялся, поднося платок к слезящимся глазам.
– Вот ты прыткий, товарищ Травин. В хорошем смысле. Давай, чего уж там, но и основную работу чтобы не забрасывал, эту нагрузку никто с тебя не снимет, и с арендаторами построже. Партия ведет курс на строгую дисциплину, особенно хозяйственную, страна развивается, заводы строятся, фабрики, а нэпманы только о собственном кармане думают, нет в них сознательности.
– Так извести их под корень, всех дел.
– В том-то и поворот, что многие так там, – начальник поднял палец вверх, – рассуждают. Дали слишком много воли поначалу, озверел народец, достал накопления и принялся опять простых людишек грабить. Только сейчас прижимают их, чтобы не наглели. Ладно, иди, ключ от здания получишь у Зинаиды Ильиничны.
Травин нервно вздрогнул и затравленно посмотрел на Каца.
– Может, Афанасия попросить?
Кац довольно усмехнулся.
– Можно и его. Что, боишься? Правильно, такая женщина, она как прижмет грудью, так даже от тебя мокрое место останется, ровно как от таракана.
Сергей так и сделал. Пообещал Афоне еще раз, что подсобит, если что нужно будет, договорился, что ждать будет у дома Абрикосовых через час, и заглянул в коммунхозовский гараж, проведать свой транспорт. Вовремя – какой-то незнакомый мужичок в пиджаке отворачивал у мотоцикла колесо. Травин долго думать не стал, подошел поближе и дал грабителю кулаком в ухо.
– Это я удачно зашел, – пробормотал он себе под нос.
– Ты что делаешь, ирод! – из-под автомобиля, стоявшего неподалеку на кирпичах, выполз слесарь Матюшкин, временно назначенный начальником гаража, подбежал к валяющемуся без сознания мужичку, приподнял голову. – Это же товарищ Пустовайло, секретарь партийной ячейки, ты дух из него вышиб. До смерти погубил, дылда проклятая.
– Жить будет, – Сергей осмотрел мотоцикл, сиденье явно пытался кто-то срезать, и некоторых хромированных нашлепок не хватало. – Я ж тебе червонец дал, чтобы ты за моим другом двухколесным присмотрел, а ты, значит, на части разобрать его решил?
Матюшкин искоса посмотрел на ворота, прикидывая, успеет ли убежать, осознал, что не получится, и сник.
– Телега сломалась у Николая Исаича, на время взять хотел, с тебя бы не убыло, – мрачно сказал он. – И вообще, мешается тут твоя таран-тайка, работать не дает. Эй, ты чего удумал?
Травин придвинулся к нему поближе, приобнял Матюшкина за шею.
– Дурак ты, Ваня, – просто сказал он.
– Чего это? – Матюшкин, поняв, что вот прям сразу его бить не будут, немного осмелел.
– Мы ж в советской стране живем, вместе должны ее строить, а не воровать у своих, этот вот хмырь дотягивается своими ручонками до всего, что плохо лежит, хоть и партийный. Чем он тебе так приглянулся, что ты разрешаешь ему тут хозяйничать? Дай угадаю, словечко замолвил, чтобы тебя на место начальника назначили, хоть и временно?
Матюшкин неуверенно кивнул, он старался понять, куда Травин клонит.
– То-то и оно, сегодня товарищ Пустовайло колесо снимет, завтра у тебя масла машинного возьмет бидон. Или брал уже? Брал, по глазам вижу. Железяк и просто вещичек у тебя тут полезных много, все в хозяйстве пригодятся. А потом, когда тащить уже опасно будет, пойдет в уголовный розыск и скажет, так, мол, и так, чувствует он, товарищ Пустовайло, что нечисто что-то у некоего Матюшкина на душе, а точнее, на складе, вещички пропадают подотчетные. Налицо расхищение народного добра. И поедет Ваня Матюшкин по этапу лет на пять, а если что важное пропадет, то и на десять.
– Как же так? – Матюшкин затравленно оглянулся. – Я ж… Он же обещал, что отдаст.
– Отдавал?
– Нет.
– Вот я и говорю, дурак ты, Ваня, подумай своей головой, кому поверят – партийному секретарю или слесарю из мещан. Ладно, пойду, дела у меня еще есть.
– А что с ним делать?
– Полежит немного, отдохнет, потом очнется. Если плохо будет помнить, что произошло, скажешь, что мотоцикл на него упал. Или сознание потерял внезапно, от непосильных трудов.
– Ну а если вспомнит, не ровен час?
– Отбрехаюсь, – Сергей усмехнулся. – Дальше Сибири не сошлют, и там люди живут кое-как и не тужат.
Он проверил свечу, уровень масла, вывел мотоцикл на площадку перед гаражом, уже там завел, заполнив свободное пространство сизым дымом. И выехал на улицу, распугивая кур и прохожих. Время шло к вечеру, народа на улице было немного, так что выехал из города Сергей практически без происшествий. С косыми взглядами в спину и проклятиями владельцев телег, чьи лошади очень нервно относились к ревущей новомодной технике, он проехал несколько километров по тракту, убедился, что из свидетелей только одна гужевая повозка, спускающаяся с пригорка, и увел мотоцикл в небольшую рощицу.
Травина все больше беспокоил оставшийся на воле член банды. Останься Сергей в общежитии, куда разным бородатым мужикам со стороны просто так не проникнуть, риск был бы значительно меньше, но в пустом доме, в одиночестве, ждать незваного гостя, вооружившись молотком или того хуже с куском перил, он не собирался.
Уж больно хотелось ему в новое жилье вселиться, и дело было даже не в доплате, которую Кац обещал, и не в собственной, хоть и на время, ванной комнате – к коммунальным неудобствам начала двадцатого века Травин кое-как привык. И не в соседях в комнате общежития, с людьми он отлично ладил с самого, почитай, детства, а теперь, при такой комплекции, в случае необходимости мог других заставить поладить с собой. Он и сам не мог понять, что его толкнуло прямо в сердце, когда он этот дом увидел. Для себя Сергей, любивший во всем ясность, установил, что все дело в тайне, которую жилище нэпманов Абрикосовых в себе скрывало – по слухам, следствие так и не смогло ничего выяснить.
Оставив мотоцикл в небольшом овражке, Сергей дошел до раскидистого дуба, каких тут было много, поискал оставленную метку, довольно хмыкнул и пошарил рукой в дупле. Нащупал конец веревки, потянул и достал из сердца дерева сверток. Под слоем ткани и промасленной бумаги нашлись два пистолета – браунинг М1903, отобранный еще прежним владельцем тела у одного финского офицера в войну, и так и не оформленный на него кольт, и к ним две коробки патронов.
– Один или оба взять? – спросил себя Травин.
И решив, что заначка не помешает, а кольт – пистолет уж слишком приметный, да и патроны для него достать сложно, в отличие от браунинга, засунул похудевший сверток обратно в дупло. Браунинг он спрятал в сиденье мотоцикла – оно хитрым способом откидывалось, обнажая небольшую полость, туда же положил коробку с патронами, вывез мотоцикл на дорогу и проехал еще несколько километров до разъезда Монино, где вот уже второй год строился аэродром для тяжелых бомбардировщиков.
Здесь через год-два должны были взмыть в воздух винтокрылые красавцы, предмет мечтаний того, прежнего Сергея. И где-то здесь, через сотню с лишним лет, в его, нынешнего, старенький «фольксваген» въехал грузовик. Травин иногда приезжал на это место – вдруг, как пишут в фантастических романах, откроется временное окно, и можно будет снова оказаться в привычном мире, но нет, ничего такого не происходило, ни искр, поднимающихся от земли, ни светящихся кругов и прямоугольников.
Так что он постоял немного, вздохнул и поехал обратно. По пути заскочил в исполкомовский распределитель, забрал свой паек продуктами. Кладовщик сначала отдавать положенное не захотел, заявил, что раз в больнице Травина кормили, то тут ему ничего не положено, тем более что талоны надо заранее отоваривать.
– Это где такое сказано? – Сергей внимательно посмотрел на худющего кладовщика, что-то не похож тот был на нечистого на руку.
– Правила такие, – упрямо гнул тот свое.
– Ты пойми, – когда Травину что-то было нужно, он становился очень настойчивым. – Я пока в больничке валялся, зарплату не получил. Теперь еще три дня жрать нечего будет. Хочешь, к тебе в гости приду, поселюсь? Не выгонишь ведь?
– Вот чудак человек, – кладовщика было не пронять. – Говорю же, талоны только в прошлом месяце были действительны. Не могу я тебе отдать продукты, меня же потом взгреют. Если только завскладом наш, товарищ Хмырев распорядится.
Товарищ Хмырев был на месте и тут же распорядился. Вот его лощеная физиономия наводила на мысли об уходящих налево материальных ценностях, но Травин вдаваться в подробности не стал, молча протянул талоны.
– Конечно, – Хмырев расцвел улыбкой, – наслышаны, товарищ Травин, о ваших трудовых подвигах. Вы ведь с Афанасием Лазаревичем на инспекции ходите? Очень, очень принципиальный работник. Конечно, это непорядок, что талоны за август вы сейчас приносите, но у вас ведь обстоятельства уважительные, так?
– Именно. Лежал в больнице без сознания, – подтвердил Травин. – Пострадал при задержании особо опасных преступников.
– Ну вот. Только фонды прошлого месяца уже почти все распределены, отдадим то, что еще осталось. Как говорится, мы вам навстречу, а вы – нам.
Через полчаса Сергей грузил небольшой мешок с маслом, мукой, сухим молоком, сахаром, солью, крупами, галетами и несколькими банками американских консервов на мотоцикл. Продуктов было раза в полтора меньше, чем положено, а талоны завскладом взял все. Травин рассудил, что что-то лучше, чем ничего, и есть очень хотелось, так что спорить не стал. Но пометку в памяти сделал.
Дом Абрикосовых был открыт – видимо, Афанасий Лазаревич дожидаться Сергея не стал, здраво рассудил, что в нехорошее место никто по своей воле не полезет, и ничего с городским имуществом не сделается за те два-три часа, что дверь будет прикрыта только на кусок деревяшки, просунутый сквозь запорные петли.
То ли ушлый рогожский обыватель не успел пронюхать, что склад халявных стройматериалов временно открыт, то ли действительно репутация у здания была соответствующая, но Травин нашел дом совершенно пустым, более-менее целым, с замком и ключами на столе.
Внутри царили разруха и запустение, многочисленные следы ног с отлетевшими от обуви комочками глины перекрывали обширные пятна крови, которые никто даже не попытался замыть. По их расположению Травин представил, где именно расправлялись с супругами Абрикосовыми и что примерно с ними сделали. Мужчину сначала пытали, впитавшиеся в дерево лужицы крови ближе к входу вели затем к подвальной лестнице, а с женщиной расправились прямо на обеденном столе – одна его часть вся была в черно-бурых запекшихся чешуйках.
Сергей только плечами пожал, в революционной чехарде проливалось крови куда больше, и вроде бы народ должен был привыкнуть к таким, по его мнению, мелочам. А вот то, что всю эту грязь сразу не убрали или хотя бы не замыли, его раздражало, половицы теперь придется если не менять, то скоблить, вытравливать бурый налет хлорной известью – других доступных химикатов тут не было, и красить. Пол был хорош, широкие дубовые доски, плотно пригнанные, практически не скрипели, Травин попрыгал, проверяя, в каком состоянии лаги, но даже под его весом они не шелохнулись, чего нельзя было сказать о лестнице на второй этаж – та вся шаталась, того и гляди развалится.
Весь дом он обошел за полчаса, по сравнению с теми планами, что были в коммунхозотделе, хозяева почти ничего не поменяли, разве что снесли перегородку на первом этаже между кухней и одной из кладовых, да переделали второй этаж, устроив там две просторные спальни. Огромная русская печь, разделявшая подсобные помещения и столовую, почти не облупилась, только нескольких изразцов не хватало. Равно как и мебели – все, что можно было вынести, исчезло. В спальне на первом этаже осталась одна большая металлическая кровать, без матраца и шишечек на спинке, зато с разделенной вдоль панцирной сеткой, жалобно скрипнувшей под весом Сергея.
– На полу посплю, – решил он.
Описи вещей не было, значит, коммунхозовцы сами погрели руки на нэпмановском имуществе, что Сергея совершенно не удивило и не расстроило. Наоборот, теперь все, что он тут каким-то чудом обнаружит, вот как эту кровать, можно было или себе оставить, или обменять на что-нибудь полезное. Например, на тот же матрас.
Судя по увиденному, нэпманы второй этаж практически не использовали, там стояли два разломанных шкафа и буфет с разбитыми стеклянными дверцами, в одной из комнат обнаружился шатающийся стул, и это определило выбор Сергея – в ней он решил оборудовать свое логово, здраво рассудив, что как бы ни таились непрошеные гости, скрипящую лестницу им не миновать.
К первому этажу был пристроен небольшой склад, сейчас – такой же девственно пустой, как и остальной дом, только в одном углу сиротливо приткнулись чудом уцелевшие два куба березовых дров. Сюда Травин загнал свой мотоцикл, подвесил под потолок на ржавой цепи найденную в одном из шкафов рваную серую простыню, запихнул в середину валик сена. В полумраке простыня выглядела устрашающе.
– А нечего шастать куда не звали, – Сергей качнул муляж привидения, цепь жалобно заскрипела.
Под конец он спустился в подвал, проходивший под всем зданием, подивился тому, что чугунные трубы отопительной системы до сих пор на месте, а бак с водой, вмонтированный в топку, все еще полон воды. Труба, соединявшая накопительный бак с городским водопроводом, проржавела и текла, но на первый взгляд остальное находилось в рабочем состоянии.
Подвал явно обыскивали – на полу валялись куски кирпичей, стены, они же – фундамент дома, были разворочены, найденные полости зияли рваными краями с торчащими железными прутьями. Таких было четыре штуки, и только у двух разбитая кладка была относительно свежей, из чего Травин заключил, что схронов было тоже два. Он не поленился, обстучал стены и пол, но ничего нового не нашел.
– Все уже найдено до нас, – резюмировал он, открывая задвижку и прислушиваясь к тому, как вода начинает расходиться по внутренним трубам, пробивая себе дорогу через свищи и сорванную резьбу. – Зря я так сегодня с Матюшкиным, мне бы тоже кой-чего полезное из гаража понадобилось. Хотя что там, чугуний, он и есть чугуний, вещь капитальная.
На улице совсем уже завечерело, электричества в доме не было, равно как керосиновой лампы и горячей еды, так что Сергей решил просто лечь спать. Схватку с плитой и сковородками вполне можно было перенести на утреннее время, темноты Травин не боялся, потенциальных привидений – тоже. Все эти потусторонние существа, даже если взять приписываемые им злобные умения, оказывались куда как слабее по сравнению с людьми, вот уж от кого пощады не жди.
Подложив сложенный мешок из-под продуктов под голову, Сергей растянулся на полу, поерзал на жестких досках и почти моментально уснул.
Проснулся он от слабого шума, судя по тому, что первые лучи солнца уже пробивались через запыленное окно, около четырех часов утра. Лестница не скрипела, снизу никто не подбирался, а вот наверху, на чердаке, явно кто-то был. Не человек – для человека то, что перемещалось прямо над Травиным, было слишком легким, но и не кошка какая, та бы ходила не таясь, цокая когтями.
