Андрей Милованов
Над головой моей – Святой…
За парту сев, расположился.
Когда все вышли в коридор,
С учителем вновь разговор.
Ильич в портрете удивился:
«Да ты, учитель, отличился!
Ты вспомни сорок первый год,
В Узбекистан большой поход,
В последнем ты сидел обозе,
Как муха гадкая в навозе.
Бежал ваш род, что было сил,
Обоз вас еле разместил,
Да ты, учитель, рассмешил,
Как на фашистов ты ходил.
Ты всем кричишь, что фронтовик,
Но крыса ты, ты тыловик,
Погрязли вы в войну в тушёнке,
Паршивые твои глазёнки».
«Ты что, Ильич, гад, говоришь,
Перед героем ты висишь,
Бандит не спёр с тобой портрет», —
Сказал учитель комплимент.
Ильич наш дальше продолжал:
«Как, ты в войну всех поддержал,
Все в бой идут, а он их ждёт,
Все водку пьют, а он не пьет.
Поставил роспись на Рейхстаге,
Как литр взял в универмаге,
Ты наш убогий фронтовик,
Тебе везет, звонок звенит».
Тут дети снова в класс зашли,
Стоит учитель у доски,
Счастливый взгляд, прям, как свеча,
Столетие у Ильича.
Стоял застенчивый апрель,
Всё в лужах, за окном – капель,
В полях – красивый первоцвет,
От лета теплого привет.
Мозги учителя проснулись,
К стене, к портрету повернулись,
«Вот наш спаситель, вот герой, —
Сказал учитель наш дурной.
– Да если бы не старший брат,
Мучитель и Царя сатрап,
Все б угнетённые мы были,
Сегодня в школу не ходили».
Портрет на стенке наш расцвёл,
Ведь я его вчера протёр,
Той самой тряпкой кумача,
Портрет похож на Ильича.
Учитель дальше продолжает,
Глаз от стекла не отрывает,
Сто лет великому вождю,
А я на храм в окно смотрю.
Смотрю в окно на храм, мечтаю,
Над храмом голуби летают,
Мечтаю, чтобы мы дожили,
Святого храма дверь открыли.
Учитель снова говорит:
«Душа моя за всех болит,
Горит в ночи моя свеча,
Учу заветы Ильича.
Поедем завтра в мавзолей,
Частицу родины моей,
Вас в пионеры примут всех,
Для Ильича большой успех».
«Да лучше б вышли вы с метлой,
Храм обустроить наш Святой,
Вот Ильичу была б награда,
Смотрел бы он из чрева ада!».
Опять учитель прогремел:
«Сто лет Ильич наш всех терпел,
Лежит он тихо в мавзолее,
Открыты постоянно двери».
И вновь я тихо говорю,
А сам в окно на храм смотрю:
«Да лучше б двери затворили,
Чтоб лоботрясы не ходили.
Народ огромною толпой,
Стоит в могильник тот сырой,
Лежат кусочки Ильича,
Чело, рука и два хряща.
Идёт толпа, слезу пускает,
Народ не весь навзрыд рыдает».
Учитель вновь нам говорит,
Кадык его уже дрожит.
Глядит в портрет, пустил слезу,
Кричит: «Я что-то не пойму,
Как все мы жили без вождя?».
«Хреново», – добавляю я. —
Как жили с ним, как без него,
Лежит на площади дерьмо,
Зачем на свет его зачали,
Да лучше б мы его не знали.
Придумал план он ГОЭЛРО,
Да нам без лампочки светло,
Свечей прекрасная лампада,
С небес нам светит, как награда».
Я тихо, тихо продолжал:
«Дворец, как Вова, Зимний брал,
Упёрли всё, что можно было,
Собак порезали на мыло.
Дал клички нашему народу:
Ты «меньшевик», ты за свободу,
Ты «большевик», ты наш герой,
Неважно, что совсем тупой.
Ты анархист, и твой Махно,
Для Вовы полное дерьмо,
Он учредил власть всех советов,
Воров, бандюг, авторитетов.
Раскрасил всю страну в два цвета,
Хорошая, сказал, примета,
Своих раскрасил в красный цвет,
В кровь превратился наш рассвет.
Чужих раскрасил в белый цвет,
России нашей высший свет,
Затем все краски он смешал,
Гражданскую войну начал».
Учитель: «Что ты говоришь,
Неблагодарный наш малыш?
Ильич всего себя отдал,
Чтоб наш народ не голодал».
«Спасибо», – говорю я вслух,
А сам смотрю на этих двух,
Морил он голодом страну,
В Гражданскую втянул войну.
В войне брат брата убивал,
Ильич наш книги все писал,
Народ великий голодал,
Ильич Арманд облюбовал.
Учитель задаёт вопрос,
А сам всё смотрит на откос:
«Скажите, дети, мне быстрей,
Кто самый лучший друг детей?».
Все дружно хором отвечали,
Ногами по полу стучали:
«Ильич! Владимир! Ленин наш!»,
Я посмотрел, какой шабаш.
Я крикнул в класс, одной строкой:
«А совесть где, а где Святой,
Бог жизнь земную всем нам дал,
Ильич, в мозгах один развал».
Наш класс меня не услыхал,
И я тогда им всем сказал:
«Дороже вам ваш друг Ильич,
А мне родней Святой кулич.
Святая Пасха у дверей».
В ответ: «Не порть нам юбилей,
Мы Ленина младой приплод,
Нас пасху мавзолей зовёт».
Учитель вновь на злобу дня,
С ехидцей смотрит на меня:
«Святую Пасху вспомнил он»,
А я ему: «Хамелеон».
Я продолжал ему бубнить,
Хотел на совесть надавить:
«Пойдёшь ты в храм ночных свечей,
А здесь ты всё про юбилей».
Учитель вдруг наш покраснел,
Чуть мимо стула не присел,
Ильич с портрета от дверей:
«Иди, учитель, в мавзолей».
Затем смотрю я на портрет,
И думаю: в ночной момент,
Уж лучше б вор тебя украл,
Тогда б ты нас не доставал.
Сто лет исполнилось тебе,
Ты не даёшь родной стране,
Нести свой благоверный Крест,
Звезды Иисуса яркий свет.
Твой прах земля не принимает,
Душа твоя в аду пылает,
Опять учитель, взгляд косой,
А надо мной парит Святой.
«Зачем ты лезешь к юбиляру,
Нашёл бы ты другого в пару,
Ильич не стерпит, не простит,
Дамоклов меч уже висит».
«Дамоклов меч мне не преграда,
Смотреть на храм одна отрада,
И в свой столетний юбилей,
Ильич, как и тогда, злодей.
Ты все бубнишь про мавзолей,
Про кладбище своих вождей,
А мне милее воск свечей,
На Пасху всех наших церквей.
Да, он любил стравить народ,
А сам, как тряпка, в огород,
Сидит и смотрит за кустами,
Как разбираемся мы с вами.
Теперь Ильич наш покраснел,
Да, лучше б, чёрт, ты побелел,
Творил ты красный беспредел,
Со стороны на всё смотрел.
Ты лучше вспомни тот рассвет,
Когда потух царей всех свет,
Затем невинные тела,
Вы добивали до утра.
А утром вывезли их в лес,
Облили кислотой в до вес,
В сердца детей штыки вонзали,
И в шахту вниз тела бросали.
Ты вспомни золото церквей,
Что продано за сто рублей,
Ты весь церковный капитал,
За революцию отдал.
В деревни пьяный продотряд,
Красных карателей наряд,
В руках портреты Ильича,
Страшней его нет палача».
«Ты что, малой, опять понёс? —
Учитель задаёт вопрос, —
Все мы встречаем юбилей
Советской родины своей.
Ильич советы те создал,
Заветы всем нам написал,
Ячейки в партии открыл,
Всех несогласных посадил.
Для страха пущего в Сибирь
Детей дворян всех пригласил,
Пусть поднимают Магадан,
Молиться едут в Валаам».
«Детей дворян в Сибирь возили,
Самих дворян всех застрелили,
Не нужно портить красный цвет,
Им всем от Ленина привет.
А что он сделал со столицей,
Москвой, всех городов царицей?
Был белокаменный музей,
А стал кровавый Колизей.
Все улицы назвал в честь сброда,
Он вспомнил каждого урода,
Он дал им псевдоимена,
Теперь Москва посрамлена.
Мой дед любил на колеснице
По Поварской, да вдоль Мясницкой,
На Самотёк заехать в храм,
Затем к Смирнову в ресторан.
На Знаменке и на Волхонке,
Стоят красивые избёнки,
В Зарядье просто красота,
Вот вам старинная Москва.
Хитровка, Мытный и Кривой,
Все эти улицы со мной,
Обжорный, Свешников, Земской,
Блестят невиданной красой.
Родился я в Грауэрмана,
Ждала меня там моя мама,
В Москве родился на Арбате,
Теперь учусь здесь, в интернате».
Сидит весь класс заворожённый,
Слегка задумчивый, смущённый,
Ильич отнял у нас урок,
За классной дверью вновь звонок.
Все дети снова дружно встали,
На горло галстуки вязали,
Все хором крикнули «привет»,
Лежит в комоде амулет.
Учитель говорит мне от портрета:
«Пойми, что нехорошая примета,
В столетний юбилей вождя хулить,
А может в церковь нам сходить?».
«В молитве может только Бог простить,
Вам не мешало б церковь посетить,
Вы только не берите с ним портрет,
Анафема на нём, церквей запрет».
Ильич: «Анафему с нас сняли,
Сто лет в аду мы полыхали,
Меня с собою ты возьми,
Святой водою осени».
Я этим двум опять в ответ:
«Анафема – церквей запрет,
Во-первых, нужно вам креститься,
Затем пред миром повиниться.
Просить прощений всех Святых,
Просить у всех своих родных,
Пересмотреть земной свой путь,
Царей семью в Москву вернуть.
А тело ваше в мавзолее,
Сто лет лежит, никак не преет,
Не преданно оно земле,
Отсюда больно и душе.
Что б тело в землю схоронить,
Людей Святых не прочь спросить,
Затем отпеть всей церковью нужно,
И закопать его поглубже.
Да завтра пасха, в храм пойду,
Святой воды там наберу,
Кулич поставлю, освящу,
Всех нищих медью одарю».
Задумался Ильич в портрете,
Как быть теперь на этом свете,
Кто закопает, отпоет,
Теперь уж черт не разберет.
Учитель наш сказал втихую:
«Неси лопату штыковую,
Возьмем директора «москвич»,
Доволен будет наш Ильич.
На Красной площади, в углу,
Отроем яму поутру,
Положим Ильича скелет,
А сверху школьный постамент.
Все дети станут приходить,
Стихами будут говорить,
На постамент цветы внесут,
Рукою отдадут салют».
Прослушав эту ерунду,
Я этой паре говорю:
«Какую вы несёте чушь,
Сейчас, ей-богу, рассмеюсь.
На Красной площади, в углу,
Ильич схоронен поутру?
На свалке, если Бог позволит,
В земле поганой похоронят.
Пусть прогниют его все кости! —
На крик я перешёл от злости, —
Бальзам и кожу пусть сдерут,
Чтоб не видать нам этот труп.
Вам не дано двоим понять:
Россия – это наша мать,
Мы первыми в земле родились,
Навеки с Богом покрестились.
Мы в мир приходим Православный,
Над нами Крест летает славный,
Когда уходим в мир иной,
В ногах стоит он, наш родной.
А в церкви нашей красота,
Стоят иконы в три ряда
Лики Святых и Православных,
Нет среди них простых и главных.
На голове Христа венок,
Терновый путь наш так далёк,
Он нам дорогу освещает,
Прозреть людей всех призывает.
При жизни на груди просвет,
Несём нательный Бога крест,
В рожденье нам его вручили,
На жизнь с Христом благословили.
Вам, двум убогим, не понять,
Что есть Христос и Бога Мать,
Есть наша родина Россия,
Она природы всей Мессия».
Учитель говорит: «Постой,
Малыш наш добрый, не плохой,
Как в ночь страстну́ю нам вдвоём,
Сходить на Пасху в храм тайком?».
Ильич наш разом разозлился,
С учителем не согласился:
«Собрались в храм идти тайком?
Вот натравлю на вас райком!».
Учитель шёпотом: «Ильич,
Возьмём тебя, столетний хрыч,
В рулончик завернём портрет,
Оставим дырочку, просвет.
Глазком ты будешь наблюдать,
Как выглядит Иисуса мать,
Как свечи мы Святым зажжём,
И как помолимся вдвоём».
А я учителю в ответ:
«Нет, не возьмем с собой портрет,
Нас не поймёт Святой народ,
Откуда с вами этот сброд».
Учитель: «Смилуйся, внучок,
Хотя бы маленький клочок
В храм надо взять с собой на Пасху,
Чтоб освятить злодея маску».
«С клочком я в церковь не пойду,
Горит Ильич сто лет в аду,
Грехи свои там выжигает,
Об этом каждый Русский знает.
Представь себе, вот мы пришли,
Портрет злодея принесли,
Вокруг стоит честной народ,
В руках портрет, сидит там чёрт.
Что скажет нам с тобой народ?
С какой планеты этот сброд,
На пасху, в храм, в Святой день наш,
Чертей пригнали на шабаш.
Славянский, русский наш мужик,
Метлу, топор возьмёт и штык,
Начнёт гонять нас и чертей,
Отметим славно юбилей».
Ильич со стенки: «Я же свой,
Ведь я такой, как он, Святой,
В делах своих весь класс со мной,
Один лишь ты такой дурной».
«Кричишь ты мне, что я дурной,
Смотри, а надо мной – Святой,
В делах твоих, с тобой весь класс,
Замылил ты Российский глаз.
Ты подожди ещё немного,
Откроется детей дорога,
В храм не пойдут, а побегут,
Не нужен им, Ильич, твой кнут.
Прозреют дети от болезни,
Начнут петь правильные песни,
Россия – гордая страна,
Святая родина моя».
«Да ладно, мне всего сто лет, —
Кричит Ильич нам в кабинет, —
В честь юбилея пожалейте,
Святой воды хотя б налейте.
Святая Пасха на дворе,
А я повис здесь на стене,
Хотел я повстречаться с Богом,
Лишь лоб расшиб перед порогом.
Вы отнесите меня в храм,
Я, что хотите, вам отдам,
Хотите рамку, мавзолей,
Портрет с купюры в сто рублей.
Пусть отпоют меня быстрей,
И предадут сырой земле,
Пусть крест поставят на могиле,
И помянут меня в трактире».
Гляжу я снова на портрет,
Там чёрта виден силуэт,
Негоже чёрту-сатане,
Покоиться в святой земле.
Я вновь к окошку, как пострел,
На храм с любовью посмотрел.
Стоял учитель, одинок,
За дверью прозвенел звонок.
Учитель посмотрел на класс:
Все в галстуках? Каков атлас?
Ильич приятно удивлён,
Из всех ребят один крещён.
Учитель начал свой урок,
Ильич глядит на потолок,
В открытый космос, в первый раз,
Ворвался русский космонавт.
Скафандр был ему велик,
Леонова мы видим лик,
На встречу с Богом сделал шаг,
У телевизоров аншлаг.
Наш телевизор КВН,
Водой и линзой наделен,
Ходил смотреть весь интернат,
На тот магический квадрат.
Учитель дальше прогремел,
Фидель наш Кастро преуспел,
Он первый секретарь на Кубе,
Американцы все в испуге.
Уинстон Черчилль, как узнал,
Так тут же смерть свою принял,
Не курит больше он табак,
Не пьёт со звёздами коньяк.
Синявский наш и Даниэль,
Писатели, что не у дел,
Срок получили, как награду,
Народ потребовал свободу.
Учитель наш порозовел,
Восторженно на класс смотрел,
Портрет задумался, висит,
Учитель классу говорит:
«Ну, наконец-то, наконец,
В политбюро пришёл отец,
Генсекретарь, такой родной,
Он политрук наш боевой.
Он Брежнев Лёня, не Фомич,
Он так же, как и ты Ильич,
С броневика он не кричал,
Взасос полмира целовал.
Он маршал наш, он генерал,
Парад Победы принимал,
Он всех детей отец родной,
Но почему он не Святой?
Наденет китель на парад,
Медали золотом горят,
Грудь расширяли для наград,
Пошёл уж двадцать пятый ряд.
Встаёт, как ранняя заря,
Напишет «Малая Земля»,
Один он побеждал в войну,
Отвёл от всей страны беду.
Затем бегом на Целину,
Чтоб возродить свою страну,
Всё это в книгах описал,
Народ о нём давно мечтал.
Он и писатель, и поэт,
Он хлебороб и Архимед,
Он садовод и пчеловод,
Ну, в общем, полный огород».
Ильич в портрете весь расплылся,
Ну, наконец-то, появился,
Наследник партии родной,
Чуть шепелявый, но простой.
Учитель дальше рассказал,
Ахматову всё вспоминал,
Узнав про выбор Ильича,
Погасла светлая свеча.
Больной Антон Шандор Ла-Вей,
Собрал по миру всех чертей,
Чертову церковь учредил,
Не знаю, кто туда ходил.
Собрать по миру всех чертей
Помог ему наш юбилей,
Ильич с портрета: «Ты злодей,
Учитель, старый иудей!».
«На Красной площади, – сказал, —
Наш Лёня клятву принимал
У молодежи всей страны,
Чтоб в мире не было войны».
«Да, да, – сказал Ильич, проснувшись,
С портрета чуть не навернувшись, —
Он премию за мир принял,
Назвали её в честь меня».
Учитель дальше продолжал,
Как Мао всем нам угрожал,
Он хунвейбинов распустил,
Затем нам долго всем грозил.
А дочь отца народов всех,
Компартии огромный грех,
Тайком в Америку свалила,
Всех коммунистов удивила.
Талант Гайдая больше всех,
«Кавказской пленницы» успех,
Развеселил тот фильм народ,
Толпой в кино весь люд идёт.
Вдруг грусть нахлынула, слеза,
Учитель наш всплакнул слегка:
Могилу у Кремля нашли,
И неизвестной нарекли.
Недолго голову ломали,
Могилу больше не копали,
Тянули нить, газопровод,
Чем удивят теперь народ?
Тут в мозг народного вождя,
Пришла полезная мысля,
Вместо могильного холма,
Появится у стен звезда.
Огонь на той звезде зажгут,
Могилой место назовут,
Конвой поставят у звезды,
К огню никто не подходи.
В саду с восторгом ждёт народ,
Политбюро к звезде идет,
Пришла пора кран открывать,
Звездой могилу освещать.
Насторожились все в момент,
Кто будет зажигать фрагмент,
Кому доверит вся страна,
А совесть в партии одна.
Настал торжественный момент,
Пусть Лёня наш зажжет фрагмент,
Достоин он такой награды,
Нельзя чинить ему преграды.
Наш Лёня, словно Прометей,
С огнём к звезде ползком скорей,
Дополз до самой середины,
Газ с опозданием открыли.
Поднёс он факел, не горит,
Ильич на корточках сидит,
Потом поднёс ещё два раза,
Зажглось, он встал, ногам отрада.
Скрипит Ильич, идёт к венкам,
А голос шепчет «как ты там»,
«Всё хорошо» в ответ звучит,
Нахмурил брови Леонид.
Учитель снова наступал:
«Израиль всем урок нам дал,
Арабов он атаковал,
Дипотношения прервал.
Война велась всего шесть дней,
Иуда, старый наш еврей,
Разбил арабов в пух и прах,
Наверно потерял он страх».
Затем учитель говорит:
«Наш Че Гевара, друг, убит,
Подстерегли на Кубе янки,
Весь мир оплакивал останки».
Учитель в крик заверещал:
«Народ наш очень долго ждал,
Пришёл Октябрь, юбилей!», —
Какой учитель наш халдей.
Ильич наш Лёня на параде,
Всем коммунистам – по награде,
Простому люду – всем привет,
Смотри червонец на просвет.
Прошло всего лет пятьдесят,
Учитель напрягает взгляд,
Опять Ильич заснул, сопит,
Иудин юбилей проспит.
Мы родины своей сыны!
«Служили вы у сатаны», —
Шептали детские уста,
А глазки – к Богу в небеса.
Учитель вновь заверещал:
«Октябрь родину спасал»,
А я ему: «Смотри на рот,
В России пьяный приворот».
Учитель снова глотку рвал:
«Мой дед за это жизнь отдал!»,
«Да лучше б в церковь он сходил», —
В ответ ему я говорил.
Опять учитель в крик кричит,
За дверью уж звонок звенит,
Бегут все дети в туалет.
«А ты сиди!», – кричит дуэт.
Ильич очнулся на звонок,
Проспал от старости урок:
«Ну что, обсудим на троих?»,
Я мал ещё, я не привык.
Учитель: «Что ты говоришь,
Он маленький, ещё малыш,
Останемся когда вдвоём,
Тогда и выпьем и нальём».
Учитель снова объявляет:
«Теперь Октябрь тебе мешает,
Народу праздник, юбилей,
Чем не доволен ты, злодей?».
«Злодей не я, – висит в портрете,
Пока не знают это дети.
И юбилей ваш сатаны,
Разграбили вы полстраны.
Чума всех красных на планете,
Лекарство от неё в декрете,
Придет пора, родится Мать,
Придётся вам ответ держать.
Представьте вы, что вас несут,
На Бога благородный суд,
В одной из чашек ваш скелет,
Напротив Бога амулет.
Вам первый он задаст вопрос,
Вплотную подойдёт Христос.
«Где амулет, что ж не принес?»
Стеречь вас будет сильный пёс.
Что вы ответите тогда,
Попав с земли на небеса,
Что вас Ильич крестить забыл,
Вместо креста звезду вручил.
А может человек Святой,
Прошёл вас мимо, стороной,
А может быть, врата закрылись,
Поэтому вы не крестились.
А Бога суд, он справедливый,
В аду гореть тебе, строптивый,
Коль душу дьяволу продал,
Ильич себя уж там видал».
Ильич опять за возмущался:
«Да, да, я с Богом пообщался,
Горю в аду уж много лет,
А вот портрет мой, амулет.
Иконой служит мой портрет,
Тебе, учитель, амулет,
А тело жаль, что не в земле
Который год лежит в Кремле.
Отлили памятников мне,
Стоят они по всей стране,
Их больше, чем церквей в России,
Родню об этом вы спросили.
Гореть в аду мне много лет,
Не вижу я Святой свой свет,
Но, слава Богу, я крещёный,
Всё ж я учитель одарённый».
Учитель строго Ильичу:
«Гореть, как ты, я не хочу,
Я выкину свой партбилет,
Надену в церкви амулет.
А в класс, на стенку, чтоб был свет,
Повешу Бога светлый крест,
Портрет, Ильич, я твой сниму,
В каптерку тёмную снесу.
На скорбный день я раз в году
Портрет твой школе покажу,
Чтоб знали наши дети, внуки,
Что все служили мы Иуде».
Ильич опять наш разозлился:
«Учитель, ты ума лишился,
Партийный выкинешь билет,
Дадут тебе пятнадцать лет.
В тюрьме зажжёшь свой яркий свет,
Портрет вновь будет амулет,
И будут помнить твои внуки,
Как ты прислуживал Иуде».
Учитель вновь кричит, халдей:
«Один позор от вас, вождей,
Гонять в аду вам всех чертей,
Не видеть вам простых людей.
В аду горит он на костре,
Вот потому и жарко мне,
Снимай портрет, – кричит, – быстрей,
Чтоб не смотрел он на детей!
Он с детства всех детей зовёт,
Затем берёт всех в оборот,
В бесовские свои дела,
Вот и в развалинах страна».
«Враньё, – Ильич наш говорит, —
В стране такой прогресс стоит,
Сорвался со стены портрет,
Отсюда и в квартирах свет».
Учитель вновь тому портрету:
«Ты чушь несёшь по белу свету,
В руинах церкви все стоят,
А он мне всё про светлый взгляд.
Есть человек, душа плюс тело,
А есть страна, где наша Вера,
Есть церковь, Бога благовест,
Над храмом с ним распятья крест.
Душа страны есть наша Вера,
Прогресс страны есть наше тело,
Но смертно тело без души,
Как ты его не тормоши».
Ильич наш перлы произнес:
«Спроси учитель, вон завхоз,
Что будет со страной родной»
А надо мной опять Святой.
«Скажи, завхоз, малыш наш славный,
Как возродить нам храм наш главный,
Как Веру нам в народ вернуть,
Чтоб светлым был наш к Богу путь?».
Стою и слушаю я брань,
Кому нужна такая рвань,
На Русь Святую замахнулись,
В гробах Святые повернулись.
А наш учитель неспроста,
Рубить портрет начал с плеча,
В тоннеле свет он увидал,
Наверно, Бог к себе позвал.
Я вновь в окно смотрю на Храм,
Тебе, Ильич, позор и срам,
России душу ты сгубил,
В руины церкви превратил.
Придёт пора, всё восстановим
И вороньё с церквей прогоним,
Откроем двери в Светлый Храм,
За радость эту всё отдам.
Твои слова да Богу в уши,
Учитель наш ты пресловутый,
Ты просишь малого совет,
А сам – донос на педсовет.
Зачем нам главный возводить,
В окно смотри, наш храм стоит,
Стоит один, как сирота,
Нет звонницы и нет креста.
Ты лучше всех бы нас призвал,
Я б инструменты всем вам дал,
И вместе шумною толпой,
Отмыли б храм наш в выходной.
А в следующий выходной,
Пришли бы в храм, почти родной,
Все стены Храма бы отмылись,
Святые б нами загордились.
Так потихонечку все вместе,
Откроем Храм наш в поднебесье,
Со временем воздвигнем крест,
От храма звон, как благовест.
Один откроем храм, второй,
Затем четвёртый и седьмой,
Проложим к ним свою дорогу,
И скажем вместе: «Слава Богу».
Ильич опять наш со стены:
«Учитель, ты ж от сатаны,
Займи-ка очередь ты в ад,
Есть у тебя отдельный блат.
Я подведу тебя к чертям,
К партийным бывшим главарям,
Мы чуть убавим огонёк,
Чтоб испытал ожог ты впрок.
