Андрей Милованов
Над головой моей – Святой…
Чтоб коммунист не услыхал,
На нас донос не написал.
Про Вову и про Кузьмича,
Про кукурузу и Хруща,
Про Брежнева, про Ильича,
Горит в Кремле его свеча.
Нальют и выпьют за войну,
Припомнят всех людей беду,
Затем ещё одну нальют,
И про героев запоют.
Или спортивный грянет спор,
Как не забил Стрельцов свой гол,
Как Лёва Яшин взял пенальти,
Как скачет на бревне Саади,
Санеев прыгнул дальше всех,
Тройной прыжок его успех,
Валера Брумель взвился ввысь,
Кричит на планку: «Не свались!».
Наш Сологубов капитан,
Войны великой ветеран,
Канадцам шансов не давал,
Хоккей советский прославлял.
А Жаботинский, наш штангист,
С помоста смотрит, как артист,
Железный гриф руками взял,
Вес штангу чуть не поломал».
Учитель мой рассказ прервал:
«Ах, ты всё лето проскакал?
Бил по двору свои баклуши,
В рассказах старших парил уши?
Ты Родину ничем не славил!
Ты партию в беде оставил!
Ты не ходил в наш мавзолей!
Ты не исправился, злодей!
Все дети летом отдыхали,
Стране партийной помогали!».
Учитель вновь пошёл в разнос
И задаёт такой вопрос:
«Скажи, ребёнок-дармоед,
Несчастный жук наш короед,
Что делать будем мы с тобой?»,
А надо мной опять Святой.
Учитель вновь перекосился,
В лице своём он изменился,
Затем мне низко поклонился,
Я очень сильно удивился.
Учитель сильно закричал:
«Смотрите! Вот наш идеал,
Всё лето силы надрывал,
Советской родины штурвал.
Герой войны – наша награда,
Уход за ним одна отрада!».
За совесть дальше он кричал,
Со стенки наш Ильич упал.
Упал Ильич, стекло разбилось,
Лицо опять перекосилось,
Знамение пока висит,
Учитель детям говорит:
«Отец его в войне сражался,
Танк был подбит, он подорвался,
Его поступок – всем урок».
За дверью прозвенел звонок.
«Останься, – вновь ко мне учитель,
Сухой души моей мучитель, —
И расскажи про амулет,
Тебе всего лишь десять лет».
Я подошёл опять к окну,
Смотрю на храм и говорю:
«Все мы рождаемся на свет,
Нам церковь дарит амулет.
Его храним и бережём,
Уходим в старости вдвоём,
Он на груди, всегда со мной,
Он самый близкий, мой родной.
Он и утеха, и отрада,
Он наше горе и награда,
Учитель наш и всех Отец,
Он долгожитель и мудрец.
Когда идём мы воевать,
Над нами кружит Божья Мать,
А если нужно что спросить,
Святой придёт и огласит.
Мы в парк выходим отдыхать,
Вокруг природа, благодать.
Дурного нужно обуздать,
Кого зовём? Святую Мать.
Берём мы в руки карандаш −
И вспоминаем «Отче Наш»,
Проснувшись утром, мы встаём,
С Крестом по жизни мы идём.
Когда обедать мы садимся,
Ему, родному, мы крестимся,
Кто людям пищу всю даёт,
С небес дары кто нам несёт.
Когда в жару мы умираем,
В степи морозной замерзаем,
В руке сжимаем амулет,
Христа посланника завет.
К перерожденью малыша
К нему летит его душа.
Я задаю всем нам вопрос:
Причём душа, причём Христос?».
Учитель смотрит мне в глаза,
В его глазах уже слеза,
Платок достал он из кармана,
Глаза протёр он без обмана.
«Откуда ты всё это знаешь,
Скажи, где знания черпаешь,
Ты Бога, жизни есть знаток,
Вернись за парту, уж урок».
Ребята в класс гурьбой ввалились,
За парты дружно разместились.
С чего начнет наш патриот,
Все дети смотрят ему в рот.
Недолго он в окно смотрел,
Осенний ветер налетел,
И что-то грохнуло с забора,
Учитель наш кричит: «Аврора!».
«Авроры» залп дал нам понять,
Что нужно власть Царя менять,
Взять Зимний приступом дворец,
И с церкви сбить Святой венец.
Ильич на стенке удивился,
Вновь чудом на пол не свалился,
(Тугую привязали нить,
Теперь уж точно не свалить).
И я сказал: «Наверно, зря
Холопы сбросили Царя,
Помазанник он всё же Бога,
В народ ведёт его дорога.
Чекисты подлость совершили,
Царя с царицей застрелили,
С детьми жестоко обошлись,
Штыки о сердце обожглись».
Мой детский разум, продолжая:
«Чем думали, царя свергая,
Что манна упадёт с небес?
А вылез всенародный бес.
Поверг Россию в нищету,
В гражданскую втянул войну,
Народы голодом морил,
Про Крупскую совсем забыл.
Детей не даровал им Бог,
Отсюда и в мозгах порок,
Россию немцам он продал:
Иуда так не поступал!
Стоит «Аврора» у причала,
Нет ни конца, и нет начала,
Висит на ней бесовский флаг,
Весь в орденах кровавый стяг.
Да лучше б вовсе утопили,
Мозги народу не мутили,
Консервной банки гниль, труха,
А ей дают всё ордена.
Учитель и Ильич очнулись,
Между собой переглянулись,
Опять он начал выступать,
Царя и Бога прославлять.
Ильич уже хотел упасть,
А я шепчу: «Что за напасть,
Стальная нить крепка, цела,
Нет на тебя, Ильич, стекла».
Учитель мне: «Ах ты, подлец,
Ты – нехороший сорванец.
Аврора, мол, плохая стала?
Она в войну нас всех спасала».
А я учителю в ответ:
«Да если б не стрельнул корвет,
Страна не знала б голытьбы,
И не было б тогда войны.
Всем говорил Бог Аполлон,
Когда входил на стадион,
Аврора – это от души,
Богиня утренней зари».
«Опять про Бога он твердит», —
Учитель детям говорит,
Мы все – весёлые ребята,
И наше имя – октябрята!
Вас в пионеры примут скоро,
Повяжут галстуки на горло,
И кинут клич: «Ты будь готов»,
Ответ один: «Всегда готов!».
Опять сомнение в мозгах,
Учитель наш, как на дрожжах,
Кричит, что я такой-сякой,
А надо мной опять Святой.
Учитель быстро говорит:
«Подводный флот наш знаменит,
Врагам на море даст отпор,
Под компасом лежит топор.
Мы что-то там не рассчитали,
Подлодку в море подорвали,
Лежит она на самом дне,
На горе всей нашей стране».
Учитель быстро говорит:
«Вьетнам в огне давно горит,
Бомбят его американцы,
Для нас злодеи и заср*нцы.
Наш друг, товарищ Хо Ши Мин,
Всему Вьетнаму господин,
Войска свои он в бой ведёт,
Американцев всех порвёт».
Ещё про джунгли нам сказал,
Что пару раз там побывал,
Большую видел обезьяну,
Орал, кричал, он вспомнил маму.
Вдруг наш учитель побледнел,
За стол тихонечко присел,
Слезинки с глаз его катились,
Мы дружно все насторожились.
Рыдая, выдавил он хрип:
«Гагарин Юрий наш погиб,
Испытывал он самолёт,
Кто-то прервал его полёт.
На МИГе ввысь, в полёт летели,
Да, что-то там не досмотрели,
Он первым был в гостях у Бога,
Теперь обратная дорога.
На Красной площади светло,
Несёт его политбюро,
Лафет, колёса, сильный скрип,
В стене Кремлёвской Юра спит.
Весь мир встречал его с цветами
И провожал его с цветами,
Огромный был авторитет,
Подпортил чей-то он портрет.
Скорбим о Юре, просим Бога,
Душа летит его с порога,
Любви не просим, лишь добра,
Любимым Юрий был всегда».
Учитель перешёл на крик:
«Убит наш Мартин Лютер Кинг!
Американцы не простили,
Их идеалы раздавили.
Проклятый империализм,
Как Гитлера родной фашизм,
Страны героев не щадили,
Роберта Кеннеди убили».
Недолго мой сатрап ревел,
Звонок давно уже звенел,
Зовёт ребят всех отдохнуть,
На жизнь по-новому взглянуть.
Для всех детей есть перемена,
А для меня одна проблема,
И вновь учитель мне кричит:
«Мой мозг уже давно кипит,
Тело не спит, воздух глотая,
Дорога в жизнь моя кривая,
Глаза всё ищут амулет,
Ильич висит, а счастья нет!».
Опять Ильич перекосился,
Учитель снова удивился,
Портрет учителю в ответ:
«Да я ж твой верный амулет,
Ильич, ведь ты же не крещёный,
Учитель наш умалишённый,
Ведь ты подобен сатане,
А это грех, уже вдвойне».
Учитель Ильичу в ответ:
«Гляди, каков ты амулет,
Тебя-то в детстве окрестили,
Твои мозги Христа забыли.
Ты сотни поломал церквей,
Уродец Родины своей,
Ты возомнил из себя Бога,
А сам висишь вон – у порога».
От слов таких Ильич смутился,
Портрет опять перекосился.
«В звезде ты видишь силуэт,
Вот это есть ваш амулет».
Стоял я, слушал диалог,
Над храмом появился Бог:
«Какую ересь вы несёте,
Простой ведь мысли не поймёте —
Висит портрет, на нём злодей
Несчастной родины моей,
Полвека вы его все чтили,
С ума наверно по сходили.
Смотрю на храм, сидит бродяга,
Какой Ильич наш доходяга,
Икону из себя он льёт,
Иудин верный патриот».
Уста младенца всё гласили:
«Народ в крови вы утопили,
Родную Русь всю развалили,
Свечу Святую загасили.
Вам, недалёким, не понять,
Что Русь всегда должна стоять,
На вере, правде, торжестве,
И на одном святом Христе».
Ильич вдруг наш преобразился:
«Недаром в детстве я крестился, —
Кричит учителю, – халдей,
Безбожник, старый иудей!
Да, виноват я перед Богом,
Да, каюсь перед всем народом,
Мой прах не предадут земле,
В аду гореть моей душе.
«Да, да! – кричит ему учитель, —
Ты наш злодей и наш мучитель,
Ты погасил Священный свет,
А сам кричишь «я амулет»!
Висишь на стенке, истукан,
Как неотёсанный болван,
Не тот указываешь путь,
Скорей бы, чёрт, тебе заснуть».
Я вновь вступаю в перебранку,
Вкусив солёную баранку,
Копейка, грош её цена,
Но как она была вкусна…
«Вы спор напрасный учинили,
Про храм наш старый позабыли,
Стоит, покрытый весь листвой,
Такой он близкий и родной.
Кресты все золотом горят.
Сломал, Ильич, его ты зря!
Безбожников мы народили,
Святых людей совсем забыли.
Где нам крестить теперь детей?
Где нам молиться за людей?
Где отпевать нам всех умерших?
Где исправлять нам души грешных?
Венец, венчания корона,
Лежит в углу возле амвона,
Святой воды нет больше в мире,
Купель с вином стоит в трактире.
Святейший мученик Андрей
Пошёл с торгов за пять рублей,
Кадило, где парил елей,
Купил учитель-иудей.
А спор ваш в чём, каков предмет?
Вам нужен Бога амулет?
Для вас пока на нём замок!».
Звенит пронзительно звонок.
Учитель всех нас отпускает,
А сам на что-то намекает,
А сам глядит сатрапу в рот,
Какой он, всё же, идиот.
И снова про капитализм,
Про НАТО, империализм,
Про то, где наш стоит райком…
Директор в класс проник тайком,
Детей он всех перепугал,
Через секунду класс стоял.
Учитель адски хохотал,
Директор в классе речь держал.
«Большие вы уже ребята,
Отличные вы октябрята,
Пришла пора совет держать,
Завхоза нужно выбирать.
Кому доверить этот пост?
Подумайте, вот вам вопрос.
Нам староста по горло нужен,
Ведь интернат наш перегружен.
Нам нужен классных парт учёт,
Чернил исписанных отчёт,
Разбитых окон пересчёт,
Завхозу все пойдет в зачёт».
Ребята тут насторожились,
Работе взрослой удивились,
Директор что-то прокричал,
Наш класс панически молчал.
Качал учитель головой:
«Вот, твой отец – войны герой,
Нам всем ты вроде не чужой,
Завхоз ты будешь мировой».
Директор тут заверещал,
Что Бог меня им всем послал,
Учитель брызгать стал слюной,
А надо мной опять Святой.
Директор «браво» мне сказал,
А класс ладоши разминал,
Учитель мне: «Ты озорной,
Завхоз совсем наш молодой!».
Я мал ещё, не понимаю,
Хожу, карандаши считаю,
Вчера разбили два окна,
Опять мне будет не до сна.
На кухне повар, наш толстяк,
Плечом сломал дверной косяк,
А кастелянша баба Зоя,
Пролом устроила в заборе.
Наш школьный дворник, дядя Жора,
С метлой стоит возле пролома,
На страже родины стоит,
Всегда хмельной, но боевит.
Учитель как-то мне сказал:
«Уроков я не отменял,
Завхоз, конечно, ты хорош,
Мозги же стоят медный грош».
«Да, да», – тогда я отвечал,
И на уроки побежал.
Учитель наш журнал держал,
Класс от восторга замирал.
Мою фамилию читает,
Класс в мою сторону кивает,
Учитель вновь по центру встал,
Свой рот открыл и продолжал:
«Студентов местная орда
Французов чуть не подвела,
Хотели в оборот их взять,
Опомнились, им благодать.
У них отличный есть пример,
Как нужно жить в СССР,
Всех главарей сажать в темницу,
На каторгу студентов, в Ниццу».
Учитель вслух опять мечтает,
Войну с французом вспоминает,
«Нам не понять этих месье,
Одно дерьмо в их голове.
Французам этим не понять,
Как трудно Магадан поднять,
Как трудно жить на Валааме,
Известно только «русской маме».
Учитель дальше продолжал,
Весну он в Праге вспоминал,
Про танки наши вспомнил он,
И резолюцию ООН.
Кричит, что чехи все зажрались,
Американцам все продались,
Мы наведём порядок в Праге,
Сказал генсек наш на параде.
А эти крысы-диссиденты,
Кремлю враждебны элементы,
Плюют на наши постаменты, —
Обидные для нас моменты.
Кто успокоит эту мразь,
Давно наглеющую всласть?
Наган, обойма и курок!
За дверью прозвенел звонок.
И снова дети дружно встали,
На улицу играть бежали,
Я не бегу и не дремлю,
Сижу, в окно на храм смотрю.
Учитель вновь мне говорит:
«Душа моя давно болит,
Глаза мои бы не видали,
Как предки наши храм ломали.
Кресты сбивали, купола,
Иконы шли все на дрова,
Топили ими дом слепых,
Огнём вознесся лик Святых.
Всю утварь из церквей тащили,
Старушки местные все выли.
Портреты вешали вождей,
Из храмов сделали музей.
Музей людей наших убогих,
Музей вождей всех однобоких,
Музей заветов Ильича,
Да вон висит он, саранча.
У нас на стенке свой Ильич,
В красивой рамке старый хрыч,
Висит, всю пыль в себя вбирает,
Кто, подлого, его не знает!
Ах, дети, все вы октябрята,
Вы юные страны орлята,
Вы серп и молот понесёте,
Про Ильича всегда поёте».
«Тебе всю жизнь перекосили,
Тебя, похоже, не крестили», —
Продолжил со стены Ильич,
В ночи лесной картавый сыч.
«Жаль, крепко к стенке я прибит,
На тросе мой портрет висит,
Но, если бы ослабла нить,
Я научил тебя бы жить».
«Нет, нет, не допусти Господь,
Из стенки вынуть старый гвоздь,
Ты, наш завхоз, давай прибей,
Портрет к стене ещё сильней.
Не приведи Господь, случится,
Что наш Ильич вдруг возродится,
Сметёт он в хаос всю страну,
Развяжет новую войну.
Придёт и призрак, весь косматый
Карл Маркс, чертяга бородатый,
И свяжут в красный узел всех!
Не наводи меня на грех».
Учитель вновь вскипел до края:
«Гляди, Ильич, какая краля,
Научит жизни он меня,
Не заросла его стерня!
Ты посмотри на этот храм,
Вам, коммунистам, стыд и срам,
До основанья всё ломали:
Фашисты так не поступали.
Людей вы православной веры
Отправили всех на галеры,
Сибирь им всем родная мать.
Тебя, Ильич, им не достать…
Из пьяни нищей, из отбросов,
Слепили тысячу колхозов,
В село послали продотряд,
Бегут оттуда все подряд.
Партийным стал любой колхоз,
Тюрьма – всем, даже за навоз.
Скажи, наш маленький завхоз, —
Учитель задает вопрос, —
Как храм родной нам оживить,
Святой водою окропить,
Затем людей всех пригласить,
Народ весь Русский освятить.
Глаза забиты кумачом,
Вон той заразой, Ильичом,
Красивый храм хотят глаза!»,
Как искра брызнула слеза.
Учителя я пожалел,
Сказал ему, что не посмел,
Вступать в их скромный диалог,
Благослови, Господь мой, Бог.
«Вам память нужно освежить,
В субботу в Божий храм сходить.
Придя, поставить Богу свечку
И вспомнить бедную овечку,
К иконе, ко Святой Марии,
Которую все поносили,
Прийти, поцеловать оклад,
Поймать её душевный взгляд.
Угодника вы, Николая,
Просите, Бога вспоминая,
Чтобы простил ваши грехи,
Господь Иисус, нас всех спаси.
И так вы год должны молиться,
Чтоб от грехов своих отмыться,
Чтоб благодать на вас спустилась,
Чтоб ваша мать вами гордилась.
За год вы крёстных подберёте,
И так же в храм их отведёте,
Начнёте Богу вы молиться,
На праздник можно окреститься».
Я мог бы долго толковать,
Как храм больной наш открывать,
Как Бога сделать уголок…
Увы, пронзительный звонок.
Учебный день тут завершился,
Обедать! Пищеблок открылся,
За стол все сели, стали есть,
А мне и некогда присесть.
Доем я позже свой обед,
Убрать мне нужно кабинет,
Чтобы он грязью не зарос,
Я ж в интернате был завхоз!
Потом все весело гуляли,
Ходили, Лёню прославляли,
Мне с ними некогда гулять,
Кровати нужно сосчитать.
И так крутился целый день,
Работать было мне не лень,
Учителя меня хвалили,
На полдник яблок приносили.
Подходит ужин, но поесть
Опять мне некогда присесть,
Бегу я спальни открывать,
Всем детям нужно где-то спать.
Замки я в спальнях открываю,
А сам внутри себя мечтаю,
Как повар, добрый наш толстяк,
Даст обглодать быка костяк.
Иду тихонько в пищеблок,
Детей уж нет, для них звонок
Пронзительно звенел ко сну,
Пойду поем, потом засну.
К раздаче подошёл трусцой
И что я вижу, Боже мой,
Лежит на блюде мой костяк!
Какой он добрый, наш толстяк.
Я с чёрным хлебом кость глодаю,
Прошедший день припоминаю,
Про стул, про стол, про храм Святой,
И слышу с кухни: «Ешь, седьмой!».
Пью сладкий чай, сижу, мечтаю,
А наш добряк слезу пускает:
«Отец твой храбро воевал,
Он, как и ты, недоедал».
Недолго я ещё сидел,
Толстяк совсем наш раздобрел,
Морковь мне дал своей рукой,
О, Боже мой, над ним Святой.
Покушал я, порозовел,
Затем столы все осмотрел,
Все стулья к ним пересчитал,
Учебный блок меня позвал.
Никто из взрослых не решался,
Тем более не нанимался
Ходить в ночи, тушить весь свет,
В учебный блок и лазарет.
Тогда я был немного мал,
Как я всем вам уже писал,
Я многого не понимал,
Но страх в себе одолевал.
Иду наверх, в руках ключи,
Чтобы закрыть в дверях замки,
Шестой этаж, свет не погашен,
Гашу его, на радость старшим.
Спускаюсь вниз, второй этаж,
Гляжу вперёд, что за пассаж?
Мужик высокий, худощавый,
Хромой, на морду весь прыщавый,
В руках дрожащих – длинный нож.
Меня так просто не возьмешь!
Я встал в сторонку, наблюдаю,
В душе я Бога поминаю.
Ножом дверь нашу ковыряет,
В замок он что-то там вставляет,
Хромой ногой откос толкает,
Дверь не сдалась, он отлетает.
Я в тот момент кричу: «Постой,
Мужик, противный и плохой!»,
В одно мгновенье свет гашу:
«Замок закрыт, привет! – кричу, —
На этаже входная дверь,
Броня дубовая, поверь!»,
Бегу я вниз, машу рукой,
А надо мной опять Святой.
Я с лестницы и напрямик,
Кричу ночную няню в крик:
«Будите Жорика с метлой,
Лазутчик на передовой!»
Мы дядю Жору разбудили,
Метлу скорей ему вручили,
Зачем нужна эта метла?
Достаточно и топора.
«На фронте я служил в пехоте,
Врагов, как он, ломал в окопе,
Скорей веди меня, завхоз,
Прохватит вмиг его понос».
Пошли в учебный блок мы с Жорой,
Потом прошли по коридору,
Поднялись с ходу на этаж,
Замок открыт, лазутчик – наш!
Момент понадобился Жоре
Скрутить лазутчика в дозоре.
Ведём его мы на допрос,
Смотрю наверх – вот наш Христос.
Мы в штаб лазутчика спустили,
Допрос с пристрастьем учинили,
Погладил Жора свой топор,
Пробил лазутчика запор.
Тотчас к нам помощь подоспела,
Преступника опять нагрела,
Сажают в чёрный воронок,
Надолго стих его звонок.
Добряк тут с кухни прибежал,
К груди меня своей прижал,
Рыдали тихо взаперти:
«Прости, сыночек, нас прости,
Мы эту мразь пять лет ловили,
В учебный блок вдвоём ходили,
Чтоб гадость эту отловить,
Которая мешает жить».
Мы час ещё втроём сидели,
Картошечку в мундире ели,
Потом нам Жора дал понять,
Что нужно детям ночью спать.
Да, да, иду скорее спать,
Ведь завтра новый день опять,
Побрёл я спать, едва живой,
Гляжу – со мной опять Святой.
А утром – солнечный рассвет,
Ворвался солнца яркий свет,
Вставать мне нужно в ранний срок,
Зубной поставить порошок.
Затем обратно в пищеблок,
Пока не прозвенел звонок,
Нарезать всем на завтрак хлеб,
Покрасить дверь, ночной ущерб.
Встаю я быстро, умываюсь,
Спускаюсь вниз и удивляюсь:
Народ огромною толпой,
Кричат все разом, я – герой!
Я мал ещё, и я смутился,
Директор наш развеселился,
А Жорик с длинною метлой
Кричит, как все: «Ты наш герой!».
Директор речь всем произнёс:
«Смотрите, быстро он подрос,
Он сын отца войны героя!»,
Все аплодировали, стоя.
Учитель встал возле меня,
Кричит: «А школа-то − моя!
Ильич в руках его светился,
Как быстро он переменился».
Все дружно лозунги кричали,
Меня, малого, обнимали,
И только самый добрый повар,
Всё понимал про этот сговор.
Все покричали, разошлись,
На завтрак дети собрались,
С утра неважный аппетит,
Душа у повара болит.
Перед уроками − линейка,
На Жоре нашем тюбетейка,
Стоят ребята, чуть дыша,
В груди колотится душа.
«Да, выходи уж к детворе, —
Кричит директор в рупор мне, —
Да, выходи уже скорей,
Ты наш герой, наш Прометей».
Я медленно к нему шагаю,
Сам от волнения зеваю,
Со всех сторон летит «ура»,
Поймали демона вчера.
Стоял и слушал я народ,
Вот старший пионер поёт,
Стихи читает первоклашка,
Красивая на ней рубашка.
Наш Жора с грязною метлой
Всем рассказал, как ночью той
Враг подошёл к нашей границе,
Теперь сидит в сырой темнице.
Учитель речь опять толкает,
Себя и школу прославляет,
В руках его кремень, Ильич,
Ты тоже, как и он, москвич.
Учитель галстук притащил,
Ему директор: «Кто просил?
Над ним сияет Бога Крест,
Не вписан он в наш манифест».
Учитель галстук в руки взял,
Поднёс к лицу и весь измял,
Как будто носовой платок,
Опять, Ильич, в тебя плевок.
Опять кричит учитель, стоя:
«Вы посмотрите на героя,
Огромный в нём потенциал», —
И затянул «Интернационал».
Все дружно расходиться стали,
Мои ко мне все подбежали,
И быстрой шумною толпой
Ввалились в класс, почти родной.
Учитель, радостный такой:
«Урок сегодня не простой,
Мы чествовать должны героя.
Опять аплодисменты, стоя.
Вступай на центр наш герой,
Скажи, как ночью тёмной той
Не допустил врага в наш класс,
Не подложил он нам фугас».
«Что говорить вам, я не знаю,
Я мал, ещё не догоняю,
Не понимаю, что и где…
Не бросил школу я в беде.
Помог мне Жорик и Добряк,
Дубовой двери наш косяк,
Помог замок, помог затвор,
В ловушке оказался вор».
Учитель смотрит на меня:
«А где заслуга тут моя,
А где заслуга коллектива,
Или партийного актива?
На подвиг вдохновил Ильич,
Ему бы выдумал ты спич,
Он наш партийный идеал,
Вот кто на подвиг нас послал».
Учитель вновь ко мне проник:
«Да я ведь старый фронтовик,
Ходил в разведку в тыл врага,
Матёрого брал языка.
Все в бой идут, а я бегу,
Все водку пьют, а я не пью,
Бойцы устали, спят в окопе,
Я сон их охраняю в дзоте.
Я всю войну провоевал,
Снаряд здоровье подорвал,
Я всю войну провёл в дороге,
Оставил роспись на Рейхстаге».
И дети слушали урок,
Пока не прозвенел звонок.
В душе своей перекрестился,
