Андрей Левицкий
Наемники фортуны
Глава 8
Рокотал двигатель. Совсем рядом бахнул выстрел. За ним второй.
Я понял, что сижу, наклонившись вперед и едва не выскальзывая из развилки, и от падения меня удерживает лишь натянувшаяся рубаха. Голова склонилась на грудь, руки свисали между колен. Левая по-прежнему болела. Было прохладно. Едва рассвело – серенький, какой-то жиденький свет проникал под веки.
Внизу гудел мотор, что-то часто стучало по основанию дуба. Я не шевелился, соображая: нож воткнут в ствол слева, значит, правой рукой я могу легко вырвать его и с ходу прыгнуть на того, кто стрелял… Нет, не могу, ведь я привязан. И привязан надежно – сам же вчера постарался. И выскользнуть из-под рубахи тоже не выйдет… Тогда так: выдерну из ствола нож, полосну по узлам и потом уж прыгну…
Прозвучал голос Юны Гало:
– Я видела, ты моргал. Хватит притворяться, Разин. Да сдохнешь ты или нет?!
Я поднял голову. Под дубом на боку лежал манис, с морды его свешивался обрывок цепи – шипастое грузило все еще сидело в глазнице, брюхо было разворочено пулями. Он бил хвостом по дереву и дергал кривыми ногами. Из разинутой пасти торчали кривые клыки очень внушительного размера.
Рядом стояла Юна Гало с хаудой в руках. Так называл короткие двуствольные обрезы англичанин-инструктор в нашем лагере на Тургайском плато. В стороне между деревьями виднелась приземистая машина с открытым кузовом и большими черными колесами.
Девушка подняла ко мне осунувшееся лицо.
– Манис хотел тебя сожрать. Не понимаю, откуда он здесь взялся? Я живых манисов видела только в Арзамасе, в загоне у наших охотников. Они же далеко на юге живут, в Донной пустыне, сюда раньше не забредали. Опасные твари. Слышишь, Разин? Он встал передними лапами на дерево и тянул шею. Схватил бы тебя клыками за ступни… Видишь, какие у него клыки?
– Вижу, – сказал я и стал развязывать рубаху.
Юна выглядела плохо – волосы растрепались, под глазами круги. На щеке царапина, правый рукав рубахи наполовину оторван. Взявшись за нож, я перевел взгляд на машину – на сиденье лежала брезентовая куртка, рядом винтовка с алюминиевой трубкой оптического прицела.
– Монахи? – спросил я, выдергивая нож.
Юна кивнула. Манис ударил хвостом в последний раз и затих.
– Посреди ночи напали, – пояснила девушка. – Бурнос этот, идиот полный, когда увидел, что Сип мертв, а ты пропал… Сип его брат вроде. Был. Бурнос решил тебя ночью искать. Я говорила: утра надо ждать, и вообще, зачем тебе этот наемник, но он… Мы сели в машины, и только выехали, как напали монахи. Их немного было – наверное, разделились, половина в Кевок поехала, половина в Гарь. Поэтому они сначала выжидали в темноте – не знали, сколько людей у Бурноса. А как мы поехали, начали стрелять. Бурноса первого и пристрелили, потом других… Я едва ноги унесла. У Бурноса весь пояс гранатами был обвешан, я стала их кидать во все стороны, потом его наружу выпихнула, за руль перепрыгнула и рванула оттуда. Чудом вырвалась, только потому что темно было.
Я бросил нож на землю и сам полез вниз. Юна Гало, помолчав, заговорила опять:
– Разин, прости меня. Я не хотела тебя предавать. Просто моя миссия… дело мое, с которым я еду, очень важное. От этого много жизней зависит. Тысячи, понимаешь? Но все равно я поступила неправильно. Это… это было недостойно дочери Тимерлана Гало. Я прошу твоего прощения и…
Спрыгнув, я шагнул к ней, схватил за шиворот, дернув так, что она привстала на цыпочки, и занес кулак. Юна Гало закрыла глаза – не взвизгнула, не попыталась отстраниться или вцепиться в мою руку, просто зажмурилась, ожидая удара. Я впервые увидел ее лицо вблизи, впервые по-настоящему рассмотрел его: узкий подбородок с родинкой, тонкие губы, едва заметный шрам у виска. Смуглая, черные брови… Отец ее, Тимерлан этот, казах, что ли? Тут явно не обошлось без восточной крови.
Она стояла неподвижно. Я был все еще зол на нее, очень зол. Но рука опустилась сама. Забрав у девчонки хауду, я поднял нож с земли и пошел к машине.
Тачка казалась совсем простым механизмом: сваренный из труб каркас, движок, колеса, бак под жестяным колпаком да примитивное управление. Вместо лобового стекла – наклонная рама, в ней натянута пленка, покрытая чем-то блестящим вроде прозрачного лака. Два сиденья, сразу за ними багажник с железными скобами, к которым ремнями прикручена большая котомка. Над массивным бампером канистра в сваренной из арматурных прутьев корзине.
Я отстегнул ремни и открыл котомку. Внутри лежали всякие припасы – вяленое мясо, хлеб, завернутые в тряпицу яблоки, пара фляжек. В одной оказалась вода, и я напился.
Подошедшая Юна присела на капот.
– Далеко этот сендер не уедет, – сказала она устало. – Горючего – всего ничего, даже до люберецких кормильцев не дотянем. А канистра пустая.
– Не дотянем? – повторил я.
– Ты поедешь со мной?
Я покачал головой.
– Бурнос забрал у меня все деньги, – произнесла девушка, помолчав. – Сказал: за охрану. Но тебе заплатят все, что я обещала. Я клянусь, Разин! Клянусь… жизнью моего отца.
– А почему не матери? – спросил я, вытаскивая из котомки мешочек с какими-то склянками.
– У меня нет матери. Вернее, я ее никогда не знала. Послушай, Разин! – Она вскочила и порывисто шагнула ко мне. – Некроз наступает на Арзамас. Через два-три дня город погибнет. Я должна попасть в Москву как можно быстрее. В Балашихе меня ждут, помоги мне добраться хотя бы туда, я прошу тебя!
Подойдя ближе, она положила ладонь мне на плечо, снизу вверх заглядывая в глаза, но я отвернулся. Стал доставать склянки из мешочка, открывать, нюхать и ставить на багажник.
– Почему? – спросила Юна.
Я пожал плечами:
– Теперь я не могу тебе доверять. То есть я и раньше не доверял, но сейчас… получается, от тебя можно ожидать вообще всего что угодно. Любого поступка. Отвернусь, а тебе что-то стукнет в голову, и ты засадишь мне пулю в затылок. Короче, иди куда тебе надо. Вернее, езжай. Я возьму часть припасов, обрез и патроны к нему. Тебе оставлю винтовку и…
– Да что ты их нюхаешь? – перебила она и забрала у меня очередную склянку. – Ты что, не знаешь, что это такое? А ну развяжи руку… Так… Чем это ты проколол? Ладно, не важно.
Юна открыла пузатую баночку, намазала оставленные на моей ладони шипами раны густой пахучей мазью, потом обмотала мне кисть чистой тряпкой. Складывая склянки обратно в мешочек, сказала:
– Я не доеду без тебя. До кормильцев, может, доберусь, но там…
– Ты говорила, тебя ждут в Балашихе.
– Да, но мне еще надо попасть туда! А теперь у меня даже нет денег, чтобы нанять кого-нибудь для охраны.
– Я не знаю этих мест. Никогда не бывал здесь. Поэтому ничем тебе не помогу.
– Это не важно! Ты умеешь драться. Драться и стрелять, мне это нужно.
Наверное, я и вправду был нужен ей. Но я совсем не был уверен в том, что раскаяние девчонки и те слова, которые она сказала перед тем, как я чуть было не ударил ее, искренни. Юна могла опять все рассчитать, как тогда, при виде кетчеров, и просто пыталась манипулировать мною.
Поэтому я покачал головой, забросил полупустую котомку на плечо и стал прилаживать ремень хауды так, чтобы она не болталась слишком низко на боку, но и не висела чересчур высоко под мышкой.
Юна Гало опустила голову, закусив губу. Кажется, в глазах ее были слезы, но я не приглядывался.
Я смотрел совсем на другое.
Она стояла боком ко мне. Правый рукав почти оторвался, воротник над плечом тоже, и в прорехе под шеей виднелась смуглая кожа.
А на коже татуировка.
Рисунок.
Человек внутри шестерни.
Точно такой же был на перстне доктора Губерта.
Глава 9
Тачка оказалась тяжела на разгон и плохо слушалась руля, двигатель тарахтел и часто кашлял, плюясь гарью из выхлопной трубы. Зато, хотя она выглядела приземистой, клиренс из-за больших колес получался высоким, да и сами колеса – будь здоров, так что проходимость у нее была приличная.
Покинув рощу, мы проехали глубокую лужу и перевалили через холм, а дальше потянулся пустырь с силуэтами зданий на горизонте.
Сидя за рулем, я размышлял над происходящим. Старые подозрения проснулись во мне. Что, если это виртуал, а человек в шестерне – знак, который подает мне Губерт, что-то вроде внутреннего пароля, который он упоминал? Вдруг по какой-то причине они потеряли возможность управлять своим виртуальным детищем и отправили меня сюда… ну как агента, чтобы я разобрался с проблемой? После подключения я должен был пройти инструктаж, но из-за системного сбоя меня сразу выбросило в эту локацию, и девушка с татуировкой – вроде программы-проводника, которую Губерт быстро инсталлировал в помощь мне?
Юна спала на соседнем сиденье с винтовкой Бурноса на коленях. Объехав торчащий из земли огрызок бетонной плиты с клубком ржавой арматуры на торце, я поморщился. Бред! Драка с Сипом, рана, боль в руке, манис, врезавшийся башкой мне в грудь… все слишком реально. Ни в какой виртуальной локации невозможно такое.
Хотя если поток сигналов идет прямо в мозг через какие-то нейрошунты, то всё, включая и боль, должно быть для меня абсолютно реальным. В том-то и дело: если это прямое подключение к зрительному, слуховому, обонятельному и прочим центрам, у меня нет возможности отличить, реальность вокруг или нет. Потому что в мозг поступают такие же сигналы, как если бы я видел обычные вещи в физическом мире, ощущал их, слышал звуки и чувствовал запахи. Ведь все это точно так же создает сигналы в мозгу. Я помню, как мы тренировались на летных симуляторах – без всякого «прямого подключения» возникала очень плотная иллюзия, все внутри екало и обрывалось, если машина падала, а от перегрузки сердце начинало громко стучать, разгоняя кровь… И этих эффектов в нашем лагере добивались лишь с помощью телешлема и сенсорного костюма не самой последней модели, что уж говорить о более сложных технологиях…
Я окинул взглядом пустырь. Какая-то Матрица, сто мутафагов вам в зад!
Одно я теперь понимал хорошо: мне ни за что нельзя упускать из вида Юну Гало. Что бы там ни было, она – мой ключ к дверце, за которой спрятана разгадка происходящего. У меня было четкое, ясное ощущение: если мы почему-либо расстанемся, если я потеряю ее, то никогда ни в чем не разберусь. Буду бродить между свалками и пустырями, населенными кетчерами и бродягами, всяким зверьем, мутафагами, ящерами, пока в один прекрасный день кто-то не подстрелит меня или не отгрызет мне башку.
Не отводя взгляда от пустыря впереди, я нащупал фляжку между сиденьями, зубами сорвал колпачок, выплюнул его и сделал несколько глотков самогона.
– Рука еще болит? – сонно спросила Юна. – Сильно?
Я снова отхлебнул. Самогон был крепкий – в голове зашумело. Наплевать, тут нет гаишников и камер слежения.
– Возьми, – сказал я, не поворачивая головы.
Юна взяла у меня фляжку, сделала маленький глоток, нашла колпачок под ногами, завинтила ее и положила обратно. И снова откинулась на спинку сиденья, устало закрыв глаза.
Я с подозрением покосился на девушку. Что, если она все знает? Знает тайну этой реальности, причину моего появления здесь, знает, кто я на самом деле такой…
Нет, это уже паранойя. Но откуда тогда у нее наколка с рисунком?
Утром, заметив его, я едва сдержался, чтобы не схватить Юну Гало за плечи и не вытрясти из нее правду. Удержала меня одна мысль: если это какой-то заговор, то она просто соврет мне, а возможности проверить ее слова у меня нет. Действовать следовало осторожно, и лишь позже, согласившись охранять ее дальше и уже садясь в машину, я невзначай спросил про наколку. Девушка удивилась, потерла кожу у основания шеи и сказала, что татуировка у нее с детства. А потом нахмурилась и добавила:
– Странно, теперь, когда ты спросил, я подумала… Ведь я несколько раз пыталась узнать у отца, откуда она взялась и что значит этот рисунок, но он всегда переводил разговор на другое.
Тимерлан. Тимерлан Гало, глава Меха-Корпа, то есть Механической Корпорации. Их база в Арзамасе, а мы сейчас между Арзамасом и Москвой. Мысленно представив себе географическую карту, я вспомнил, что где-то в этом районе находятся Владимир, Муром, Рязань… И Ока? Ведь к юго-востоку от Москвы протекает Ока. Или мы ближе к столице?
Или Ока пересохла?
Возможно, то русло с железнодорожным мостом – все, что осталось от Оки?
Я вел машину дальше через болотистые пустыри, объезжая рощи и остатки строений. Может, мне соврать Юне Гало, что после некроза я ничего не помню? Не помню даже, как забрел на тот холм? Чтобы она рассказала мне все про этот мир…
Нет, пока что я не настолько доверял ей. Мне казалось, что сегодня она не врала и была искренней, когда просила прощения, но если девчонка поймет, как мало я понимаю в происходящем, то сможет крутить мною как захочет.
Иногда машина ехала по твердой земле, иногда под колесами хлюпала грязь или булькала мутная вода в лужах. Я повернул, оставляя слева большой холмовейник, который высился на крыше здания, ушедшего в землю до самых окон, и тогда Юна сказала:
– Я расскажу тебе, что происходит.
– Давно пора, – проворчал я.
Не обращая внимания на мой тон, она продолжала:
– Чтобы доверять мне, ты должен понимать, во что ввязался. Я еду в Храм, чтобы…
– Храм? – перебил я. Как и огромное тело, летевшее в небе прошлой ночью, это слово – а вернее, то, что под ним обычно подразумевают, – выпадало из общей картины бесконечных пустырей, свалок, грязных оборванцев и бандитов на примитивных тачках. Хотя ведь преследовали фургон Юны Гало какие-то монахи…
– Ну да. – Она взглянула на меня. – Почему ты удивился? Храм Ордена Чистоты.
Чтобы как-то загладить оплошность, я спросил:
– Какие дела могут быть у Меха-Корпа с Орденом?
И, как выяснилось, угадал. Юна кивнула:
– Да, наверное, это непонятно. Орден не любит нас. Но мы обещали поддержать их в борьбе с мутантами, если они согласятся помочь. Некроз окружил Арзамас, в городе заперто множество людей. Мы связались с небоходами, но пока они пришлют свои дирижабли…
Небоходы, дирижабли? Интересно, а самолеты у них есть? Надо было как-то поддержать разговор, и я сказал:
– У дирижаблей небольшая скорость.
– К тому же их просто не хватит, чтобы вывезти всех! – подхватила она. – И потом, в Арзамасе все наши лаборатории, мастерские, если некроз накроет его, Меха-Корпу конец. А Владыка дал понять, что знает, как остановить некроз. Поэтому я и еду…
– Я не понимаю двух вещей, – опять перебил я.
– Ты можешь задавать любые вопросы, Разин. Я не буду ничего скрывать.
Впереди заблестели воды озерца, затянутые радужной пленкой, через него вел широкий мосток. Направив к нему машину, я спросил:
– Почему на переговоры послали тебя? Ты…
– Я дочь Тимерлана Гало, главы Меха-Корпа!
– Но ты еще совсем молодая.
Она снова удивленно взглянула на меня. И заговорила сухо:
– Меня обучали этому с детства. Готовили к роли переговорщика. Четыре сезона назад я заключила свой первый договор с харьковскими Цехами на поставку нарезных карабинов. Теперь на всех переговорах Меха-Корп представляю я. Так кому еще ехать в Москву?
– Твоему отцу. Ведь решается вопрос жизни и смерти всей Корпорации…
– Но мой отец – не переговорщик! Разин, у вас на юге как-то странно ведутся дела… Отец в Арзамасе, сейчас там слишком много всего происходит, чтобы он мог покинуть город, и к тому же он… – Юна замолчала.
Не дождавшись продолжения, я сказал:
– Ну хорошо, второй вопрос: почему за тобой гнались монахи? Если ты едешь договариваться с их Владыкой…
Я смолк, поняв, какую ошибку, возможно, допустил. Что, если этот Храм никак не связан с монахами? Может, в нем сидят какие-нибудь жрецы, а монахами тут называют особую банду…
– Я тоже не понимаю этого! – воскликнула Юна с горячностью, и я мысленно перевел дух. Девушка добавила уже спокойнее: – Они напали на нас, как только мы вылетели из Арзамаса. У нас с визитом был переговорщик от небоходов. На своем дирижабле он должен был довезти меня до Балашихи, где будет ждать Лука Стидич, посланник Владыки, а сам собирался лететь дальше в Минск и рассказать другим небоходам, что происходит в Арзамасе. Но как только дирижабль перелетел через полосу некроза, по нему открыли огонь с земли. Мы летели невысоко, дирижабль упал, появились монахи, началась стрельба. Большинство из тех, кто летел со мной, были убиты. И команда дирижабля тоже. Мы забрали самоход у какого-то торговца, который проезжал мимо. Вернее, Михай хотел просто забрать, но я заплатила… На самоходе поехали дальше, а оставшиеся в живых монахи погнались за нами. Два мотоцикла вырвались вперед, почти догнали. Тут появился ты. Наверное, остальные монахи на самоходах и сейчас едут сзади. Кетчеров на свалке было слишком мало, чтобы справиться с ними… – Замолчав, она вдруг повернулась и стала смотреть назад.
Машина съехала с мостка, и я покосился на девушку. Встав коленями на сиденье, она упиралась локтями в спинку. Иногда Юна Гало казалась зрелой и серьезной, опытной, привыкшей решать важные вопросы, а иногда взрослость будто слетала с нее… Вот как сейчас, например.
– Что там? – спросил я, кинув взгляд через плечо. Ничего интересного позади не было.
– Я вдруг подумала, что те монахи из Киева, – пробормотала она.
Не зная, что сказать на это, я молчал.
– Ведь они с москвичами… Мне говорили, что в последнее время, после того как в киевском Храме сменился Владыка, у них испортились отношения. Киевские немного другой знак носят на груди, он у них посеребрённый, а в Москве – медный. Ведь ты видел, да? Значит, это не те, к кому я еду… Но зачем киевлянам охотиться за нами?
Я спросил:
– Что конкретно Меха-Корп обещал Владыке в обмен на помощь против некроза?
– Московский Храм хочет выбить мутантов с севера Пустоши, а для этого его сил недостаточно. Монахи обратились за помощью к топливным королям, но кланы отказали… Они возьмутся за мутантов, только если те подойдут совсем близко к их скважинам и нефтяным полям. А Меха-Корп согласен помочь.
– Ты говорила, Орден с вами не очень-то дружен.
– Конечно, как и топливные кланы. Потому что в наших лабораториях делают такое… Мы единственные, кто пытается развить древнюю науку, которую до Погибели называли электроникой. Может, ты не знаешь этого, Разин, – перед Погибелью люди получали энергию не из нефти или угля, а от солнца и других источников. И топливные кланы боятся, что мы сможем возродить это ремесло. Тогда нефть упадет в цене или их скважины станут вообще не нужны. Ведь сейчас они заправляют на всей Пустоши, а так… Ну а Храм всегда выступал против техники, против наших изобретений, против всего нового. Там уверены, что именно из-за этого и наступила Погибель и теперь мутанты, порождения Нечистого, угрожают всем. Но если наша техника может помочь монахам уничтожить мутантов, они согласны поступиться принципами. Потому на переговоры пошли и они, и мы.
Погибель? Она произносила слово так, будто оно означало нечто очень важное. Я нахмурился, пытаясь сложить из того, что узнал, общую картину. Значит, помимо банд кетчеров, здесь есть как минимум четыре серьезные силы: Орден Чистоты, небоходы, топливные кланы и Меха-Корп. И все они недолюбливают друг друга. Механическая Корпорация пытается развивать электронику и технику, Орден отвечает за идеологию и пытается уничтожить мутантов. Небоходы – либо перевозчики, либо… В общем, авиация всегда была одной из решающих ударных сил в бою. Ну а топливные короли добывают нефть, перерабатывают ее в горючее, которым торгуют по всей Пустоши, и, судя по всему, не позволяют заниматься этим другим. Да, и еще Орден разделен на два Храма, московский и киевский, отношения между которыми тоже не ахти. Плюс есть еще какие-то харьковские Цеха, занимающиеся оружием… Политика! Знакомое дело, в моем мире было не лучше. Кажется, я попал в самый центр какой-то большой политической игры.
Непривычно только то, что решать такой важный вопрос послали молодую девушку, пусть даже она дочка очень важной персоны…
Голова гудела от всех этих сведений, и я задал последний вопрос:
– Так что такое есть у Храма, что может помочь вам справиться с некрозом?
Юна покачала головой:
– Я не знаю. Владыка Гест сообщит на переговорах, или Лука Стидич расскажет мне раньше, по дороге в Москву. Разин, ты проверял бак? Кажется, горючего было совсем мало. Нам надо туда, – она показала левее развалин, которые все четче проступали на горизонте.
– Что там? – спросил я.
– Разлом, что же там еще может быть? Перед ним нефтяная скважина Южного братства, рядом поселок и топливохранилище. Оттуда вдоль Ленинского тракта к Москве идет их трубопровод. В хранилище сможем заправиться и ехать дальше в Балашиху. Только у меня совсем не осталось денег.
* * *
Двигатель кашлял и бурчал, словно сердился, что его не кормят. Мы ехали не останавливаясь, на ходу поели, потом Юна предложила сменить меня за рулем, но я отказался. Рука ныла, хотя и не очень сильно – мазь из склянки хорошо заживляла, – но пальцы еще слушались плохо.
Солнце только начало клониться к горизонту, когда машина выкатилась на сильно поврежденную асфальтовую дорогу. В паре километров впереди виднелось что-то темно-серое, некоторое время я не мог понять, что это там такое, потом вспомнил слова Юны про скважину и топливохранилище… Значит, впереди нефтяное поле?
– Только бы дотянуть, – сказала она. – Может, как-то договоримся насчет горючего.
– Кому принадлежит этот поселок?
– Я же говорила, Южному братству. И скважина, и перерабатывающий завод.
– Богатый клан? – поинтересовался я.
И снова она взглянула на меня удивленно:
– Ну конечно. Он самый большой из топливных… Как ты можешь не знать этого?
– Не забывай, я с берега… с границы Донной пустыни. На севере Пустоши никогда не бывал и плохо понимаю, что у вас здесь к чему.
– Но про топливных королей знают все! А Южное братство торгует по всей Пустоши, даже на Крыме. Разин, чем ты занимался раньше?
– Воевал.
– За кого, где? Ты был в том ополчении, которое крымчане послали против кочевников Донной пустыни?
– Да, – кивнул я, так как не знал, что сказать еще. – Меня взяли в плен, я несколько лет… то есть много сезонов жил у кочевников. Пока не сбежал. Потому-то и плохо знаю, что здесь к чему.
– И тебя не съели? – спросила она. – Ведь все кочевники людоеды. Каннибалы, так говорят. Это правда?
– Ну, не то чтобы все-е… – протянул я.
Мы подъезжали к поселку Южного братства, окруженному оградой из глиняных кирпичей. Перед ней землю залили цементом, из которого торчали осколки бутылок и заточенные концы арматуры. По верхнему краю ограды тянулась колючая проволока.
По сторонам дороги стояли две цистерны, между ними были железные створки, над цистернами торчали стволы пулеметов.
– Лучше я сама буду говорить, – сказала Юна. – Нельзя, чтобы они догадались, кто я. Останови сендер и не выходи.
Я притормозил, не глуша двигатель. В основании цистерн были прорезаны двери – одна открылась, и наружу вышли двое с кобурами на ремнях. Юна, оставив винтовку Бурноса на сиденье, направилась к ним.
Впереди Балашиха, причем до нее, судя по словам девушки, недалеко. То есть мы в Подмосковье – и откуда здесь нефть? Юна упоминала Погибель… Это что – как Рождество Христово, некое событие, от которого они ведут отсчет? До Погибели было одно, после Погибели – другое… Может, нефть в этих местах появилась в результате какой-то катастрофы? Я читал, что иногда крупное землетрясение выдавливает ее ближе к поверхности, из-за этого доступ к большим нефтяным запасам может появиться там, где раньше его не было. Если впереди Разлом – как и многие другие слова, это Юна выделяла голосом, – то есть большая трещина, расколовшая, возможно, даже часть тектонической плиты… Ну да, тогда возможно появление нефти и в этом районе.
Юна с одним охранником осталась возле цистерны, а второй направился ко мне. Я сидел неподвижно и глядел перед собой. Он медленно обошел машину, постучал кулаком по багажнику, похлопал по котомке. Взял винтовку Бурноса, оглядев, поцокал языком и небрежно бросил обратно. Когда охранник встал перед машиной, я поднял взгляд. Он смотрел на меня насмешливо и слегка презрительно.
– Говорят, с самой Донной пустыни к нам приехал, бродяга? – отчетливо акая, спросил охранник. – Там у вас все в такой одеже ходят?
Я равнодушно отвернулся. Он постоял еще немного – я буквально физически ощущал, как в нем усиливается раздражение, – но потом его окликнули от цистерны, и охранник пошел обратно.
Вернувшаяся Юна села рядом со мной. Охранники стали открывать ворота.
– Что ты им сказала? – спросил я, заводя двигатель.
– Что я с фермы из-под Арзамаса. Некроз накрыл ее, я одна спаслась. А ты мой брат, который жил возле Донной пустыни, но недавно возвратился к нам. Прикатили сюда, просто потому что больше нам некуда податься.
Ворота со скрипом открылись, и мы въехали в поселок Южного братства.
