Андрей Квакин
Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930 годов в поисках Третьего Пути

В целом, по мнению сменовеховцев, если придерживаться более строгой и более свободной разрешительной системы, государство сможет сохранить и без монополии возможность регулировать и направлять в своих интересах внешнюю торговлю. Для этого Наркомат внешней торговли должен будет «контролировать деятельность допущенных им к заграничным закупкам организаций и предприятий»^[219]. Появление же на мировом рынке российских частных и кооперативных организаций позволит максимально использовать экспорт отечественных товаров для привлечения в страну иностранной валюты и кредитов, не связанных государственными обязательствами, уменьшить использование золота для оплаты ввозимых из-за границы товаров. Для более полного принятия Россией торговой техники международного рынка с ее гибкой приспособляемостью к переменчивым условиям мировой конъюнктуры сменовеховцы предлагали создание смешанных обществ и концессий, а также организацию в стране международных торговых бирж и сети коммерческих школ^[220].

Таким образом, предлагая осуществить все перечисленные меры во внутренне– и внешнеэкономической областях, сменовеховцы полагали, что благодаря им Россия сможет возродиться в форме могущественного государства с рыночной экономической системой. Они считали свободное предпринимательство наиболее эффективным методом хозяйствования, однако отнюдь не стремились к восстановлению капитализма как формы социального господства старых эксплуататорских классов. Думается, что выдвинутая сменовеховцами экономическая программа могла бы стать реальной альтернативой складывающейся в 1920-е годы в нашей стране командно-административной системе. Однако она не была с должным вниманием изучена большевистским руководством, провозгласившим «новую экономическую политику», но так и не осуществившим ее на деле. Большевиками была твердо усвоена необходимость полного устранения из социальной жизни экономических рыночных механизмов хозяйствования, с которыми до самого последнего времени отождествлялись все основные пороки капитализма. Исключив экономические методы, механизмы саморазвития общества, большевистское руководство тем самым сделало окончательный выбор в пользу прямых, волевых методов хозяйственного развития, оно предпочло силе экономических стимулов силу власти.

В этих условиях «диктатура пролетариата» оценила предложения сменовеховцев в экономической области как «реставраторские». Одновременно в антисоветском лагере данные предложения сочли за «пробольшевистскую пропаганду». Однако мы видим, что экономические идеи сменовеховцев представляют достаточно сложную и довольно стройную систему, они гораздо сложнее приписываемых ему политико-идеологических характеристик. Скорее всего, мы можем говорить о том, что в этих идеях были во многом предвосхищены идеи «мирного сосуществования государств с различными социальными системами» академика А. Д. Сахарова 1960-х годов, а возможно, и теории конвергенции американского социолога и государственного деятеля Збигнева Бжезинского 1970-х годов. Деловые, обоснованные предложения сменовеховцев, правда, не имели столь громких названий и не рассматривались как принципиально новые политические доктрины, но они давали возможность быстро и эффективно поднять экономику России. Это была реальная экономическая программа Третьего Пути России.

Данная экономическая программа во многом дополняла и углубляла основные положения их политической программы, где можно выделить три основополагающих момента. Во-первых, сменовеховцы поняли бесперспективность дальнейшей вооруженной борьбы с большевиками, осознали кризис антибольшевистского движения в белой эмиграции, а потому считали необходимым «примириться с советской властью» и выражали готовность работать с ней для возрождения великой России. Во-вторых, сменовеховцы, оставаясь на позициях русского патриотизма, желали использовать сотрудничество с большевиками для укрепления российской государственности, видели в Советской России единственную силу, способную укрепить позиции будущей новой России во всем мире. В-третьих, у сменовеховцев были сильны надежды путем сотрудничества с большевиками добиться расширения частной инициативы в экономике, введения демократических прав и свобод для эволюции «диктатуры пролетариата» в сторону либерально-демократического государства. Можно предположить, что определенное воздействие на взгляды сменовеховцев оказали идеи правых социал-демократов и центристов в Германии, которые пытались соединить систему Советов с парламентской демократией, то есть включить Советы в систему парламентской республики. Во всяком случае, родство подобных взглядов, время и место их появления, близость их идеологических постулатов позволяют высказать такое предположение.

В условиях социального хаоса интеллигенция всегда пытается выявить то направление социального компромисса, который можно охарактеризовать как аттрактор. И «Смена вех» была одним из наиболее ярких вариантов подобного поиска в 1920-е годы.

Национал-большевизм и ВКП(б)

На практике идеи сменовеховства объективно способствовали укреплению власти большевиков, приходу на советскую службу значительных слоев российской интеллигенции. Лидеры большевиков использовали идеи «Смены вех» чисто прагматически для привлечения интеллигенции к сотрудничеству на короткий период. Конкретная помощь сменовеховцев плодотворно использовалась советской властью в разложении антибольшевистских сил, особенно в российском зарубежье. Так, на объединенном совещании Агитпропа с целью привлечения на сторону советской власти интеллигенции было принято решение не препятствовать в ближайший период журнальным изданиям сменовеховцев, «поскольку они ведут борьбу с контрреволюционными настроениями верхушки русской интеллигенции»^[221]. В докладе видного большевика А. С. Бубнова на пленуме центрального бюро Секции работников печати прозвучал следующий призыв: «Надо внимательнее относиться к буржуазно-реставраторским тенденциям в сменовеховстве. Под прикрытием революционной внешности сменовеховцы могут скорее привлечь колеблющихся»^[222]. В 1922 г. сменовеховец И. Г. Лежнев утверждал: «Сменовеховство сыграло свою роль и в России, выведя из состояния политического анабиоза наиболее консервативных, упрямых и тупых. Революция – бодрствующий и возбуждающий лозунг пересмотра и переоценки, брошенный в косную интеллигентскую среду, родил, несомненно, живой отклик. И это, по справедливости, надо занести в актив «Смены вех», независимо от пассивных статей»^[223]. При этом большевики дифференцированно определяли задачи «Смены вех»: «Если задача зарубежных сменовеховцев – разложить эмиграцию, то перед российскими сменовеховцами стоит задача привлечь интеллигенцию на сторону советской власти»^[224]. Среди конкретных направлений большевистской работы среди белоэмигрантов называлось «создание в Берлине по образцу Праги комячейки, которая взяла бы на себя работу по разложению эмиграции путем сменовеховской пропаганды»^[225]. Один из лидеров парижских сменовеховцев Ю. В. Ключников в письме М. Горькому 17 сентября 1921 г. характеризовал журнал «Смена вех» как «соглашательский» или «необольшевистский». Важнейшую задачу журнала он усматривал в достижении взаимопонимания в среде русской интеллигенции. «Участие авторов, живущих в России, для нас было бы чрезвычайно важно тем, что оно положило бы прочное начало взаимопониманию русской интеллигенции в России и той, которая оказалась выброшенной за границу»^[226]. В ответном письме М. Горького приводится мнение Ленина, который считал, что книга «Смена вех» может образумить некоторую часть эмиграции»^[227].

Отмечается, что непосредственным катализатором процесса поворота эмигрантской интеллигенции в сторону сменовеховства «явился приезд в Берлин Пильняка, с энтузиазмом встреченного русским Берлином»^[228]. Именно Б. А. Пильняк «сыграл если не решающую, то непосредственную роль в принятии ими решения вернуться в Россию»^[229]. Он отстаивал общенациональный, внепартийный характер новой, «мужицкой» культуры, и это привлекало к нему равно берлинских писателей, близких к сменовеховству, и молодых советских литераторов. Московский писатель Н. С. Ашукин говорил о Б. А. Пильняке в те годы: «Он – вне литературных групп и партий. Тем интересней»^[230]. Сам Б. А. Пильняк в письме в редакцию берлинского журнала «Новая русская книга» 4 июня 1922 г. так охарактеризовал свое отношение к «Смене вех»: «Я приветствую сменовеховство как искание. Сам я, в сущности, сменовеховец. Но «Накануне» не знает наших будней и просматривает нашу молодую, теперешнюю, революционную общественность – тактика «Накануне» мне чужда. И это разводит наши дороги. Я с глубоким уважением отношусь к тем, кто искренно сменовеховствует, как ко всякому искреннему верованию, и думаю, что дружеские мои отношения с товарищами, работающими в «Накануне», – по-прежнему останутся товарищескими и дружескими»^[231].

Идеи, близкие к сменовеховству, с трудом пробивали себе дорогу из-за отсутствия консолидирующего печатного органа. Так, Ю. В. Ключников в письме к А. С. Ященко 25 апреля 1921 г. сетовал: «В Париже появилось довольно много книг, о которых следовало бы написать. У меня имеется очень интересная книга Н. В. Устрялова, присланная им мне из Харбина. Есть у меня много своих тем, на которые хотелось бы написать, но во Франции нет соответствующего русского органа»^[232]. После начала выпуска журнала «Смена вех» и особенно газеты «Накануне» распространение идей сменовеховства интенсифицировалось. Это сказалось на общественно-политической жизни эмиграции. Сразу же с выходом «Накануне» возникли разногласия в берлинском «Доме искусств». В середине апреля 1922 г. здесь образовалось новое объединение русских литераторов и художников «Веретено», которое имело явно антисменовеховскую направленность^[233]. В письме Веры Зайцевой Вере Буниной 9 ноября 1922 г. из Берлина читаем: «Приехавшие из Москвы устраивают «Союз Писателей» – я очень рада, там будем встречаться по субботам. Здесь был «Дом литер[аторов]» (кажется, так наз[ывается]), но там мы не бывали, это все советск[ие] учрежд[ения] и «Накануне»^[234].

О влиянии сменовеховских изданий на эмиграцию говорит и тот факт, что член оргбюро ЦК ВКП(б) А. С. Бубнов в объяснительной записке к проекту постановления о работе среди эмигрантского студенчества подчеркивал «желательность работы сменовеховцев, в первую очередь через «Накануне», со студенчеством»^[235]. В инструктивном письме Агитпропа среди задач по разложению эмигрантского студенчества также указывается «использование сменовеховской прессы и прежде всего «Накануне», поскольку эта газета проникает в очень широкие эмигрантские круги»^[236]. О расширении влияния на эмигрантское студенчество сменовеховства говорит, например, тот факт, что 10 октября 1922 г. редакция газеты «Накануне», «Союз студентов – граждан РСФСР в Чехословакии» и Объединение Российских студентов в Германии выпустили бюллетень № 1 «Студенческая жизнь»^[237].

Среди документов П. Н. Милюкова находится рукопись, носящая характер донесения, без подписи отправителя, даты и места отправления. В ней говорится: «В последнее время Советское правительство очень заинтересовалось делом возвращения беженцев в Советскую Россию. Большевики стремятся внести возможно большее разложение в среду беженцев, особенно воинских чинов… Как сообщают из «сменовеховских» кругов, в Москве обратили внимание на подготавливаемую Верховным Комиссариатом д-ра Нансена перевозку 1000 сибиряков из Константинополя во Владивосток. Для дальнейших переговоров по репатриации русских беженцев вообще и сибиряков в частности, предполагается в начале сентября выехать из Берлина в Женеву известным сменовеховцам Лукьянову и Корешкову. В случае удачи переговоров Советы предполагают командировать для работы на местах среди казаков Лукьянова в Югославию и Корешкова в Болгарию… Так под прикрытием громких фраз об аполитичности и гуманности верховный комиссариат д-ра Нансена поставляет жертвы чрезвычайке и рекрутов в Красную армию»^[238].

И все же наибольшее влияние сменовеховцев наблюдалось среди эмигрантского студенчества, где данное общественно-политическое течение вело активную работу. Так, среди докладов, читаемых в Объединении Российских студентов в Германии, значатся доклады Ю. В. Ключникова, С. С. Лукьянова, С. С. Чахотина^[239]. Однако пражские студенты-эмигранты из Союза студентов – граждан РСФСР в своей просоветской ориентации пошли дальше сменовеховцев: «Группа выступает под флагом сменовехизма, так как сменовеховские настроения есть во всех категориях эмигрантского студенчества. Группа рассматривает сменовеховство как средство, ведущее к созданию Союза студентов. Но группа не рассматривает сменовеховство как явление, враждебное коммунизму и имеющее какие-либо недоговоренные цели. Но у сменовеховцев отсутствует инициатива, а потому не они должны руководить союзом»^[240]. Кризис сменовеховства в тех условиях был неизбежен, ибо деятельность сменовеховцев постепенно все больше зависела от материальной подпитки со стороны большевиков. А это означало отказ от собственной, независимой идеи Третьего Пути России, безоговорочное приятие большевистской идеологии.

Сменовеховство изнутри

Представление о взаимоотношениях внутри сторонников основополагающих идей «Смены вех» дает переписка профессора Н. В. Устрялова со своими коллегами по этому общественно-политическому течению. Данная переписка была подобрана и, скорее всего, отредактирована и перепечатана в нескольких экземплярах на машинке самим Н. В. Устряловым накануне отъезда в СССР. Один из экземпляров переписки сохранился в Гуверовском архиве войны, революции и мира в коллекции Ustrialov, Nikolai. Последующие выдержки из писем цитируются по данной коллекции. Письмо А. В. Бобрищева-Пушкина Н. В. Устрялову из Монте-Карло от 30 июля 1922 г., в частности, указывает на определенные разногласия в редакции «Накануне»: «В «Накануне» трения между правыми и левыми; редактор Кирдецов – социалист. О Ключникове и Потехине сообщено в печати, что они получают места в Москве; Ключников – кафедру профессора международного права. Мне товарищи усиленно пишут, что желательно мое присутствие в Берлине, но я по семейным обстоятельствам пока туда выехать не могу. Расходится газета «Накануне» очень хорошо. «Смена вех» в эмиграции все усиливается: недавно примкнула студенческая группа в 370 человек, что вызвало у наших противников большое волнение»^[241].

Письмо А. В. Бобрищева-Пушкина Н. В. Устрялову от 22 августа 1922 г. содержит также сведения о разногласиях сменовеховцев: «Разница идеологии чувствуется в редакции «Накануне», как и личные трения. В России же «термидор» укрепляется. Это – давление жизни, и коммунизм перед ним не может не отступить. Так, как я писал в «Новой вере», все образуется – без новой революции и без эмиграции. Не пишу Вам пока много, так как в своем отшельничестве далеко даже от дел нашей группы»^[242].

В следующем письме А. В. Бобрищева-Пушкина Н. В. Устрялову из Монте-Карло от 9 октября 1922 г. уже сообщается о «перевороте» в редакции «Накануне»: «С тех пор как я Вам писал, в «Накануне» произошел переворот: уход Ю. В. Ключникова с Потехиным. Этого можно было ожидать после его отъезда в Россию, так как уже тогда были серьезные трения, о которых я Вам писал в своем июльском письме и оставление Юрием Вениаминовичем[Ключниковым] своего редакторского поста для этой поездки было не совсем добровольным, а произошло под давлением остальных членов редакционной коллегии. Таково, по крайней мере, мое впечатление отсюда из Монте-Карло; я во все это отсюда не вмешиваюсь. Вернувшись в Берлин, Юрий Вениаминович крупно спорил с «наканунцами», требовал даже закрытия газеты, в чем ему, конечно, было отказано, но, наконец, был заключен худой мир, который лучше доброй ссоры, без возвращения его в газету. Он и Потехин уезжают в Россию окончательно. Дело очень развилось; наши товарищи из «Накануне» занимаются и издательством, и репатриацией, и делами Красного Креста. Я вызван теперь в Берлин, так как нужны работники. С большим интересом ожидаю, когда начнет приходить Ваша газета «Новости Жизни»^[243].

В самом общественно-политическом течении «Смена вех» в 1920-е годы происходили достаточно явные процессы сближения с большевиками, что вызывало недовольство ортодоксальных «сменовеховцев», и в первую очередь профессора Н. В. Устрялова, проживающего в Харбине, где были более сильными монархические и профашистские силы. В этом плане характерны три письма Устрялова другим авторам сборника и журнала «Смена вех» с оценкой «мимикрии» «сменовеховской» газеты «Накануне» в сторону большевизма. В начале октября 1922 г. в письме Н. В. Устрялова С. С. Лукьянову читаем: «Я все время избегал полемики с Вашей группою, учитывая ее тактическую нежелательность. Но теперь, когда не только повсюду со стороны отмечают различие в «тоносе» заявлений харбинской и берлинской сменовеховской групп, но и Вы сами считаете в известном смысле полезным выявить наши разногласия, – я вынужден, так или иначе, откликнуться.

Я убежден, что та «мимикрия» (по выражению А. В. Бобрищева-Пушкина в его письме ко мне), которая характерна для «Накануне», весьма опасна для сменовеховского движения. Другое дело, конечно, если на сменовехизм Вы смотрите искренно, как на прямой мост к большевизму и РКП – и только. Но если Вы расцениваете наше движение, как нечто самостоятельное, имеющее свое собственное будущее, то необходимо вырабатывать и собственную идеологию, отличную от экономического материализма и классовой точки большевиков. Ключников, по-видимому, это пытается сделать в своем «Перепутье», но вышло, к сожалению, достаточно слабовато. А «Накануне», увы, чересчур уж вдалось в мало оригинальные перепевы большевистских мотивов.

Мне кажется, это невыгодно для самого «Накануне», утрачивающего яркость и своеобразие позиции, ничего взамен не приобретая. Стремясь быть «большевиками второго дня революции» (мечта Ключникова и Бобрищева-Пушкина), следует опасаться стать просто большевиками второго сорта, – не правда ли?

Заметьте вдобавок, что сами большевики (не говорю уже о других русских течениях) с гораздо большим вниманием относятся именно к нашему, идеологически самостоятельному крылу сменовехизма, нежели к Вашему, «мимикрическому». Все равно, Вашей группе они верят, и вместе с тем чувствуют, что внутреннее зерно движения, его историческая «энтелехия» – не в «притворной» публицистике «Накануне», а в откровенной идеологии нашей харбинской группы. Это подтверждали и Ленин, и Зиновьев, и dii minores.

…В заключение мне хотелось бы подчеркнуть, что было бы весьма желательно не придавать нашим разногласиям характер раскола. Будем по-прежнему выступать как единое целое, по возможности затушевывать разногласия и выдвигать на первый план то, что нас объединяет. Тогда оба наши крыла будут принадлежать действительно чему-то живому и развивающемуся и не уподобляться крыльям давно съеденного гуся, годящимися лишь для подметания эмигрантской пыли, а отнюдь не на парение в воздухе. С этой точки зрения, меня крайне огорчает нетактичность, допущенная Ключниковым в Москве и послужившая причиной его разлада с Вашей редакцией, весть о чем только что дошла до Харбина»^[244].

Из письма Н. В. Устрялова другому сменовеховцу С. С. Лукьянову 19 октября 1922 г. мы узнаем следующее: «Я Вам откровенно скажу, что положение, которое занял в Москве Слащев и занимает Брусилов, кажется мне гораздо более правильным и достойным, нежели та мимикрия (абсолютно верю – субъективно искренняя), которая характерна для Юрия Вениаминовича[Ключникова]. Мне его от души жалко, ибо он не сознает, что приносит себя в жертву совершенно напрасно – никто этой жертвы не оценит и, главное, ни к чему она не нужна. Губер в «Литературных Записках» очень злобно отметил какую-то суетливость, суматошность, которую проявляют сменовеховцы, «делающие русскую историю в Берлине, как хромой бочар делал луну в Гамбурге». Чтобы он не оказался прав, мне кажется, нужна нам большая выдержка, сознание, что в данную минуту нам еще не следует становиться слишком близко к правящим кругам, не следует брать на себя ответственность за советскую политику. Мне представляется, что Ключников и, отчасти, «Накануне» не уясняют себе объективно-исторической роли, которую призван сыграть сменовехизм: – он ни в какой мере не течение революционное, а вполне и всецело послереволюционное. И рядиться в революционные тоги нам невместно, даже если б кто из нас (как Ю. В. [Ключников]) и впрямь воспылал поздним революционным пафосом: тога ему окажется весьма не к лицу, что отмечают, увы, единодушно и подлинные аристократы революции («прикидываются»), и эмигранты всех колеров.

Брусилов и Слащев отнюдь не заявляют себя чересчур проникшимися «заветами Октября», но приносят России вполне реальную и ощутительную пользу, сохраняя себя и для будущего. Ключников, втравливаясь в большевистскую политику, воспринимая большевистскую идеологию, без нужды вовлекает себя в атмосферу, которой он по существу своему чужд и которая, как всякая революционная атмосфера, постепенно рассеивается. Того и гляди он попадает в какую-либо мелкую склоку и уже окончательно оторвется от всякой почвы, не пристав, как следует, к большевикам (для чего, прежде всего, полагается быть историческим материалистом, а попробуйте-ка освободить нас с Юрием Вениаминовичем от всяких реминисценций школы Трубецкого!) и вооружив против себя и нэпманов, и спецов, и новую буржуазию, и адвокатов «крепкого мужичка». Нет, нет, больше самостоятельности, больше чутья к фазисам революции, больше осторожности в идеологических уступках!.. А в повседневной практической политике «наши пути сходятся», и я здесь на Дальнем Востоке, не скрывая, поддерживаю контакт с советскими представителями и давно уже вошел в советское подданство…»^[245]

В письме А. В. Бобрищеву-Пушкину 20 октября 1922 г. Н. В. Устрялов пишет: «Я по-прежнему считаю ошибочной линию «Накануне»… Вы тысячу раз правы: «В России Термидор укрепляется. Это давление жизни, и коммунизм перед ним не может не отступить». Да, конечно, это так. И наша задача теперь – не нервничать, не суетиться и сумасшествовать, чем, по мнению Губера («Литературные Записки»), грешат сменовеховцы, а упорно гнуть свою линию «второго дня», ни в какой мере не приспосабливаться под первый.

Недавно приезжал сюда из России профессор М. М. Рубинштейн, бывший московский, а теперь иркутский. Мы долго беседовали с ним. Он – вполне «сменовеховец», т. е. стоит за полное признание советской власти и созидательную работу в России. Но отсюда вовсе не хочет он выводить своей политической солидарности с коммунистической партией, – не любит злоупотреблять и ссылками на «заветы Октября». Он считает, что мы допустим огромную ошибку и погубим себя, если добровольно возьмем на себя ответственность за политику советской власти. Наша роль теперь – деловых людей и только. Мне кажется, он глубоко прав.

Если укрепляется термидор, должны скоро сказаться и его результаты. Постепенно начнут сходить со сцены люди крови и первого дня. Бухарин, Дзержинский, Радек – диссонируют с атмосферой нэпа. Тут место Красиным, Ломоносовым, ну, Чичериным, Луначарским. Предстоят, несомненно, еще кое-какие перемены, будет дифференциация. Левые могут временно победить, но не в споре о нэпе, а в плоскости внешней политики (агрессивная революционная война). Но погибнут и в случае поражения, и в случае победы русской армии… Нам же необходимо быть по ту сторону этих внутрибольшевистских эволюций. Я писал Лукьянову, что «Накануне» не уясняет себе объективно-исторической роли сменовехизма: это движение ни в коей мере не революционное, а вполне и всецело послереволюционное. Так нужно и записать (умные большевики так и записали) и не рядиться в революционные тоги, идущие нам не более, чем Врангелю – костюм демократа. Я считаю, что Ключников, благодаря своей неуравновешенности, – «ни в какую не попал» и теперь может погрязнуть в какой-либо мелкой склоке переломного времени. Очень жалко его!

Общая наша линия ясна: собственническая крестьянская советская Россия. Но полная лояльность наличной власти, борьба со всеми врагами нынешней России. Большего от нас умные большевики абсолютно и не требуют. «Накануне» же упорно пытается уподобиться той belle fille^[246], которая надеялась doner plus que ce qu'elle a…^[247]

Опять же в тактике по отношению к эмиграции. Вы пишете, что «Накануне» озлобилось, ибо его травят из последних слов со всех сторон. Озлобилось и «полевело». – Но разве это достойно серьезных политиков? Пусть Милюков, Струве и Гессен озлоблены – разве это мотив для нашего «левения» или «правения»? Пусть ругаются, это вполне естественно. Тем спокойнее должны мы доказывать, что они губят собственные идеалы, а мы служим патриотизму и именно их богам, только усовершенствованным. Вода камень точит. А что добьемся мы, заворачивая влево – в интернационализм и коммунизм? Ровным счетом ничего.

Очень интересны Ваши соображения о мировой революции. Но я их воспринимаю больше не sub specie коммунизма, а, скорее, в плане шпенглеровского «[Der] Untergang des Abendlandes»^[248]. Коммунизм сам по себе ничего не спасет, ничего не исцелит. Он – последнее слово механизации общественной жизни. Но, впрочем, это тема настолько сложная, что не решаюсь говорить о ней и схематически.

…Считаю возвращение свое в Россию еще преждевременным, – пусть еще кое-что утрясется: людям нашего ремесла (политикам, публицистам) там еще нельзя служить, – надо прислуживаться, что, как и прежде, достаточно «тошно». Но скоро и это будет изжито, – тогда поедем…»^[249]

При тогдашних средствах связи активная регулярная переписка между Европой и Азией была затруднена, что уменьшало остроту полемики между сменовеховцами, о чем свидетельствует письмо А. В. Бобрищева-Пушкина Н. В. Устрялову из Монте-Карло от 2 ноября 1922 г.: «Для обмена письмами нам нужно три месяца – огромный срок, конечно, крайне затрудняющий переписку. Так Юрий Вениаминович[Ключников], о котором Вы пишете, уже перестал быть лидером сменовеховцев, а «левые» заняли в «Накануне» доминирующую позицию. Недавно в полемике их с коммунистической печатью даже проскользнуло замечание, что они отмежевались от устряловского сменовехизма. Моя позиция здесь – примирительная. Я вижу тут лишь оттенки мысли, где и отмежевываться нечего: не такая у нас большая территория, земли мало, куренка, скажем, и того выпустить некуда; где же тут еще межеваться? Но это – вековечная русская черта. Если я перееду в Берлин, куда меня зовут, то кое-что растолкую. Во всяком случае, газета ведется прилично, с достоинством; я совершенно с Вами согласен, что в ней «ощущаются более разумные нотки», сравнительно с ляпсусами первого времени. И думаю, что это «надолго», так как коммунистическая печать вынуждает к полемике и невольно отбрасывает вправо. Парижский журнал «Смена вех» велся неизмеримо хуже, был сухим, а газета живая. С Юрием Вениаминовичем[Ключниковым] помирились и даже об этом напечатали, но это именно худой мир, который лучше доброй ссоры. В газету он не вернулся и не мог вернуться. Таким образом, он теперь – профессор, имеющий кафедру в Москве, заведующий там одним из книжных издательств, но к заграничному сменовехизму и к «Накануне» его отношение кончилось. Каковы дальнейшие судьбы сменовехизма, отсюда, из Монте-Карло сказать не могу. В Берлине определится»^[250].

Из письма Н. В. Устрялова профессору Н. Н. Алексееву от 4 ноября 1922 г. явствует, что автора письма настораживало быстрое скатывание на советские позиции представителей группы «Смена вех»: «…Вы, вероятно, слышали, что я числюсь в стане «сменовеховцев», ибо некоторые мотивы моих здешних статей совпали с линией «Смены вех». Однако Ключников и его нынешние европейские друзья умчались с чрезвычайной быстротою куда-то дальше, все левей, левей, и за ними не угонишься, да, признаться, и охоты нет гнаться. Я и решил лучше уж остаться собой, и вот стал черносотенцем среди сменовеховцев и сменовеховцем среди черносотенцев. Тактически я приемлю многое в «Накануне», но идеологически по-прежнему мне ближе «Русская мысль». Удивляюсь только, как Струве с его огромным и столь недогматическим умом не хочет понять, что воссоздание России теперь мыслимо только через трансформацию, а не через сокрушение революции. Вернее, – через ее самоотрицание, а не просто отрицание. И в этом ее самоотрицании надо быть с ней, иначе вовсе отобьешься от России.

Помните, Вы когда-то смеялись, передавали слова какого-то студента, будто бы я на семинарии «синтезировал революционное народничество со старым славянофильством»? – Не пришла ли пора синтезировать со старым славянофильством нашу революцию? Тем самым весьма подновится славянофильство и весьма выиграет революция…

Ну, да, впрочем, все эти «синтезы» производятся жизнью совершенно независимо от нашего желания и нежелания. Мы только регистраторы, а итог подведет пресловутый «будущий историк»…»^[251]

Из письма Н. В. Устрялова С. С. Лукьянову от 14 декабря 1922 г. из Харбина данная позиция проглядывает еще более четко: «Я вполне учитываю необходимость в настоящий момент революционного жаргона, и в этом отношении готов понять тактику «Накануне», – но сам к этому жаргону органически не могу приучиться… И все же вряд ли следует чересчур им злоупотреблять. Вообще говоря, сменовеховцы имеют явственную тенденцию превратиться в обыкновенных «сочкомов», – и повторяется старая история, что паписты держат себя всегда восторженнее и ортодоксальнее самого папы…

С большим интересом ожидаю от Вас ответа на посланные Вам мои письма. Я так давно ничего не имею ни от Ключникова, ни от Потехина, что начинаю утрачивать чутье тех внутренних сменовеховских интуиций, которые стоят за газетным «парадным крыльцом»^[252]. Ужели эти интуиции – окончательно в сфере интернационально-коммунистической идеологии? Ужели, кроме тактики, у нас нет с Вами ничего общего и мы – не спутники, а только попутчики?..»^[253]

Интересные размышления о будущем сторонников «Смены вех» можно почерпнуть из записи от 1 января 1923 г. дневника Н. В. Устрялова:

«Ну, еще год. Что-то даст наступивший?..

Весна нашего «большевизма» кончилась. Большевики нас теперь ругают чуть ли не по-прежнему. Особенно меня. И сам сменовехизм перестал быть единым течением, внутренне расслоился, дал менее, чем обещал. Ключников поссорился с «наканунцами», наканунцы «отмежевались» от меня, ну а я чувствую идеологическую свою отчужденность и от наканунцев, и от Ключникова… Бобрищев-Пушкин, впрочем, полагает, что корень этой разладицы не слишком глубок…