Андрей Кузечкин
Святокаменск
Змейцев перешёл на быстрый шаг. Свернул за угол. Вдоль стены на второй этаж поднималась бетонная лестница, под лестницей имелась глубокая ниша с дверью – запасным выходом. В этой нише, скрючившись, валялся Блимберг, вяло ворочался и громко стонал.
Антон торопливо склонился над ним:
– Тимка? Живой?
– Живой… – всхлипывая, ответил тот.
– Больно?
– А тебе бы в живот саданули кулаком, раз пять – тебе бы не больно было? – взвыл Блимберг.
Антон помог ему сесть.
– Фак! Больно и тошнит… – пожаловался Тим. – Башка кружится, фак.
– Кто тебя так?
– Да этот… амбал.
– Какой?
– Да он в какой-то группе играет. «Бухие тролли», что ли. Гармонист.
– Харпер, – поправил Антон. Его вдруг начал разбирать смех.
– Взял, меня затащил сюда. Я даже ничего сказать не успел… Он мне заехал в живот кулаком, несколько раз, и ушёл. Уркан хренов. Сволочь… Подонок… Сегодня же заявление напишу. И сотовый мне разбил. Бандит. Где они только его откопали?
– Говорят, он в горячей точке воевал… А может, сидел.
– Ну, и обратно сядет. Сегодня же напишу заявление.
Змейцеву было злорадно: так тебе и надо. Дурачок ты, Блимберг, напыщенный индюк. А «Авангард» твой – идиотская игра наподобие КВНа. А ты-то, наверное, думал, что всё это всерьёз, собирался горы сворачивать. Вот и свернул. Странно, что тебе самому ничего не свернули – можно сказать, гуманно обошлись.
Нужно построить сюжет вокруг этого: что «Авангард» конкретно обгадился с этим концертом. Первая же серьёзная акция – и полный крах. И показать Дэна, когда тот говорит: во всём виноваты организаторы. А Дэн – молодец мужик. Был бы Антон на месте этих обманутых музыкантов – сам бы с удовольствием врезал горе-организатору.
* * *
Недалеко от здания клуба, у подъезда древнего двухэтажного дома, Дэн заметил кучку «легионеров». Кому не досталось места на лавочках – сидят на корточках, по-зэковски. Бритые головы. Пиво, семечки… Они здесь не просто так, не от скуки. Наблюдают.
Патриотическую организацию «Молодёжный Легион» придумали год назад, по личному указанию новоявленного президента Пирогова. Из униформы обязательной была только нарукавная повязка с эмблемой – древнеримской лавровой веточкой. Остальное додумали сами «легионеры». По всей стране на вещевых рынках подчистую раскупались армейские ботинки, камуфляжные брюки, куртки и майки. Куртка обязательно расстёгнута, чтобы продемонстрировать модный по нынешним временам православный крест. В качестве официальной причёски принята стрижка «под ноль» – просто и без излишеств. В городке под названием Углы в «Легион» входила почти вся местная молодёжь.
Углы слились со Святокаменском давно и прочно, официально считались пригородом, хотя были скорее спальным районом. Были до тех пор, пока на предприятия Святокаменска не пришли новые хозяева и не уволили девяносто девять и девять десятых процентов местных жителей. Причины увольнений одни и те же: алкоголизм, курение, агрессивность, клептомания, невысокий IQ. Реже – наркомания, потому что денег на наркотики у местных просто не было. В довершение всего было закрыто самое крупное из святокаменских ПТУ, в его отреставрированном и переоборудованном здании расположили Университет для детей приезжих специалистов. Оставшись без работы и без учёбы, озлобленные парни вступали, кто ещё не вступил, в «легион». «Легионеры» частенько ходили маршем по улицам Углов и Святокаменска, устраивали шумные акции протеста под окнами представительств заокеанских корпораций. «Янки, гоу хоум!», «Япошки – вон!» До драк и погромов, впрочем, не доходило. Видимо, потому, что «легионеры» не получили соответствующего приказа. Пока не получили.
При прежнем президенте бывали кое-какие стычки между местными и приезжими, потом прекратились – для приезжих быстро возвели элитные жилые районы, на том месте, где раньше был огромный китайско-вьетнамский рынок и прилегавшие к нему трущобы. А в Углы и близлежащие посёлки новые жители Святокаменска старались не соваться. Так окраины превратились в гетто. Ходили слухи, что Святокаменск скоро поглотит свои пригороды: старые улицы снесут, а жителей выгонят прочь.
Когда исполняющим обязанности президента, а потом и официальным президентом стал Пирогов, у местных жителей появилась надежда, что новая власть выгонит из города незваных гостей, и всё будет как раньше. Этого не случилось: договор об аренде Святокаменска нельзя было в одностороннем порядке аннулировать в случае смены власти в стране, это было оговорено в одном из его пунктов. А любое внешнее вмешательство в дела города могло бы быть расценено как международная агрессия.
Но всё-таки что-то назревало, грандиозное и страшное. Дэн чувствовал это. Уже месяца два «легионеры» не устраивали своих патриотических шествий с боевыми песнями времён Великой Отечественной и посаженными на кол чучелами в японской военной форме тех же времён. Даже не появлялись на улицах большими группами, а если и появлялись, то тихонько сидели на лавочках у подъездов, изо всех сил стараясь не привлекать к себе внимание. Параллельно с этим затишьем происходило какое-то тайное движение. Из спортивных магазинов исчезли все бейсбольные биты, их попросту смели с прилавков, хотя вряд ли кто-то в Святокаменске, кроме заокеанских специалистов, играл в бейсбол. В оружейных магазинах скупили все охотничьи ружья и ножи. Обо всём этом взволнованно писала какая-то Аглая Лысенко, в журнале «Часовая башня».
А три дня назад на армейских полигонах недалеко от Святокаменска начались масштабные учения. Звуки выстрелов и взрывов долетали до окраин, в наглой близости от города пролетали боевые вертолёты.
Возле подъезда своего дома Дэн встретил ещё одну группу «легионеров», он лично знал каждого – это были пацаны из соседних квартир. Хромой широкоплечий Михан, повредивший ногу в армии, смуглый Вартан, смешливый глупенький Илюшка… Самому старшему было двадцать пять, самому младшему – тринадцать.
При виде Дэна все встали.
– Здравствуй, Дэн. – На правах старшего Михан протянул Дэну руку. Тот нехотя пожал её, вопросительно глянул хромому в глаза.
– Разговор есть, – пояснил Михан.
– Только короче, я тороплюсь.
– Все торопятся. Садись.
– Постою.
– Пивка?
– Не пью. Гармошка не велит.
Никто не засмеялся.
– Ну да, ты ж гармонист…
– Не называйте меня гармонистом. Давай короче. Ты ко мне опять с тем же самым?
– Ну.
– Сколько раз я должен сказать «нет», чтоб ты понял?
– Дэн, я к тебе сейчас обращаюсь как к порядочному пацану. Ты нам нужен.
Забавные ребята, у них «пацан» – это не указание на возраст, а почётный титул, который носят лет до шестидесяти.
Дэн лениво поскрёб небритую щёку:
– А подробнее можно?
– Подробнее будет, когда ты точно скажешь: «да» или «нет». Ты, конечно, можешь отказаться…
– Вот и ладно. – Дэн шагнул в сторону и, обогнув Михана, двинулся к крыльцу. Остальные «легионеры» встали на его пути, но Дэн прошёл сквозь них, так сильно толкнув плечом Вартана, что тот чуть не упал.
– Да постой ты! Дэн! – Михан догнал его одним прыжком. – Я тебя прошу! Ты понял? Как пацана тебя прошу, как родного брата!
– Ну, чё, чё те надо-то, Миш? – устало спросил Дэн. – В вашем «Легионе» я не буду.
– Почему? Можешь сказать?
– Да хотя бы потому, что он «молодёжный», а я староват уже…
Михан несколько раз громко выматерился. Потом закричал:
– Отмазываешься возрастом? Тут не в возрасте дело-то! Ты же за них, за америкосов и за япошек! Ты ведь за них? На их стороне? А? Крыса?!
Дэн посмотрел ему в глаза. Без угрозы, но Михан почему-то осёкся и отступил на шаг.
– А хоть бы и за них, – спокойно произнёс Дэн. – А ты сам-то почему против них?
– Да как это почему? Они захватчики потому что! Мрази!
– А почему мрази-то? На работу не берут? А ты пиво своё вылей и не пей больше. И не матюгайся, как сапожник. Попробуй хотя бы полгодика вообще не пить и не матюгаться – и всего-то делов. И тест на ай-кью пройдёшь, ты ж с мозгами. На производство тебя хоть куда возьмут, у тебя ж руки золотые… Нет, тебе проще бегать и орать, какие они все мрази и оккупанты. Ну чё молчишь-то, а? Нечего сказать?
– Ага, и так и жить, как они прикажут? По их поганым правилам? А если они прикажут на карачках ползать – мне ползать, да? Да я никогда! Никому! Ни одной твари! Не позволял собой командовать! – рассвирепел Михан.
– Ну да? А в армии?
– Это было другое… Там хотя бы свои люди – командиры. Дэн, короче: ты не с нами?
– Нет.
– Дэн, это был последний раз. Больше спрашивать не будем.
Тот хмыкнул:
– Наконец-то дожил.
– Дэн, ты ведь сам не понял, что сделал…
– Да всё я понял.
– Дэн, последняя просьба. Это я уже к тебе не как «легионер», не как русский человек русскому человеку, а просто как сосед. Уезжай отсюда.
– Куда?
– Всё равно куда. Тебе ж будет лучше.
– А ежели мне некуда ехать?
– Тогда не повезло тебе. Удачи тебе, Дэн.
– Сам не сдохни.
Хреновый какой-то день получается. Сперва концерт сорвался, теперь эти сопляки со своим «Легионом» докопались. Дэн вынул из холодильника банку тушёнки, из хлебницы – кусок батона. Откупорил банку, упал на продавленный диван, включил радио, повертел рукоятку, натыкаясь то на Ларису Черникову, то на лопотание китайских дикторов, долетавшее из-за границы, до которой пять часов езды. Отыскал новости, устроился поудобнее, не спеша поглотил свой обычный ужин вперемешку с информацией.
Мэр Меликов присутствовал на открытии новой больницы… В Святокаменске сделают монорельсовую дорогу… Жителям города будет предоставлен безвизовый въезд на территорию США и Японии – каждому, кто отработал на предприятиях города год и один день… В кинотеатре пройдёт фестиваль японской анимации… Десятилетний сын Георгия Меликова любит фильмы с Джеки Чаном, а особенно его песни… Ерунда одна. Бывает, что в новостях звучат и более интересные вещи. Например, недавняя речь Меликова, в которой он, пользуясь полнейшей безнаказанностью, открыто назвал Пирогова фашистом. Это было достойным ответом на нередко проскакивающие в выступлениях президента намёки, что, мол, из-за фатальных ошибок прежней власти некоторые территории нашей страны незаконно присвоены иностранными капиталистами и что он, всенародно избранный президент Пирогов, найдёт способ их вернуть.
В этот раз не было ничего подобного. Обмолвились только, что крупномасштабные учения близ Святокаменска до сих пор продолжаются, но никак это не прокомментировали. А что комментировать, всё и так ясно. Святокаменск – пусть небольшая, но всё-таки заноза в заднице президента Пирогова. Неясно только, зачем всё это бряцанье оружием – выглядит бессильной злобой и не более того. Если хоть один солдат ступит на территорию города – вмешаются американцы, а там и до Третьей Мировой недалеко… Едва ли этот городишко того стоит.
Поужинав, Дэн отправился в ванную. Почистил зубы над треснувшей раковиной. Впереди ещё одно выступление, нельзя осквернять гармошку грязным ртом. Побрился. Дэн брился раз в неделю и именно в субботу вечером. Без щетины его лицо казалось уже не угрюмым, а просто серьёзным.
Распахнул шкаф, где висел чёрный костюм – единственная ценная вещь, которой владел Дэн, не считая губной гармошки. Почистить его щёточкой, отутюжить белую рубашку, надеть её, завязать галстук, облачиться в костюм – и можно идти. Дэн ненавидел костюмы и галстуки, но с необходимостью надевать всё это раз в неделю давно смирился.
«Легионеров» у подъезда уже не было.
Дэн жил почти на самой границе двух городов, а точнее сказать – двух миров. Две минуты пешком – и замусоренный, потрескавшийся асфальт становится идеально ровным, чистым и целёхоньким, изношенные, измождённые дома сменяются новостройками, а с портретов в витринах магазинов вместо широкой простецкой физиономии президента Пирогов начинает смотреть хитрое скуластое лицо мэра Меликова, с лисьей улыбкой и узкими глазами. Он же сам наполовину японец – потому и смог выторговать для города столь выгодный «особый статус», фактически – независимость. Ворон ворону, как известно…
На пути вырастает милицейский патруль. На животах висят автоматы.
– Документики, пожалуйста…
Милиционера интересует та страничка паспорта, где указана прописка. Прочитав, что Дэн живёт в Углах, патрульный делает серьёзное лицо и интересуется:
– С какой целью направляетесь в город?
– Я музыкант, играю в «Серебряном якоре».
Дэн трезв, хорошо одет и выбрит. Иначе его без разговоров завернули бы обратно, а если бы у него с собой была сумка или ещё что-то, где можно спрятать оружие – непременно обыскали.
– На чём же вы играете?
Дэн достаёт губную гармошку.
– Гармонист, значит?
– Харпер.
– Харпер-фигарпер, харпер-фигарпер… – со скучающим видом напевает патрульный. Милиция большей частью осталась старая, с прежних времён. Служители закона приспособились к новым порядкам, научились не выражаться, заменяя ругательства словами «фиг», «блин» и «транда», перестали брать взятки, потому что вырос их официальный доход… И всё равно многие из них были почему-то недовольны этими самыми новыми порядками. Возможно из-за того, что Меликов планировал со временем распустить милицию и создать какую-то новую службу охраны порядка. Распустить – потому что недовольны новыми порядками. А недовольны – потому что хотят распустить. Заколдованный круг прямо.
– Изобразите что-нибудь… – просит скучающий милиционер.
Дэн играет «Наша служба и опасна, и трудна». Патрульные смеются и аплодируют.
– Можно гармошку посмотреть? А вот эта пимпочка сбоку зачем?
– Чтобы менять звук на полтона выше-ниже.
Милиционеру, судя по выражению его лица, это ни о чём не говорит. Он возвращает Дэну гармошку и паспорт, дружески приобнимает и как бы невзначай сообщает:
– Вот что, Даниил Иванович: завтра вечером не ходите в город.
– Почему?
– Ну… вот так. И лучше вообще не выходите из дома.
– А?..
Милиционер резко отшагивает, отдаёт честь. Все четверо уходят прочь широким шагом. Догонять, что-то спрашивать – бесполезно. Дэн продолжает путь и вскоре выходит на проспект Ленина. Наверное, в каждом городе есть улица Ленина, в Святокаменске тоже была, в проспект её переименовали недавно. За последние четыре года эта улица ощутимо выросла, как и весь город. Множество новых зданий: банк, телецентр, кинотеатр. На месте вчерашних скоплений ларьков – торговые центры. Дэн шагает к автобусной остановке. В новостях сказали, что вместо автобусов скоро будет монорельсовая дорога. Поскорей бы уже, а то автобусный парк, наверное, лет двадцать не меняли. У новой власти тоже не до всего руки доходят.
Дэн едет в Старый город, туда, где старинные дома, вымощенные плиткой тротуары, изящные фонари и Часовая башня. Площадь и прилегающие к ней три улицы. В субботу вечером здесь особенно многолюдно. Среди гуляющих людей нет ни одного пьяного, никто не дерётся. Дэну нравится бродить здесь, но времени у него мало, нужно успеть к началу вечернего концерта. По субботам в «Серебряном якоре» играют джаз. Фортепиано, бас-гитара, ударные и губная гармошка. Из музыкантов Дэн, который на время концерта становится Даниэлем – самый молодой. Ему снисходительно разрешают посолировать в трёх-четырёх композициях, но настоящая звезда вечера – пианист Алёша, немолодой уже человек с глазами ребёнка, да и привычками тоже. Алёша очень любит мороженое и нервничает по пустякам. Не любит здороваться за руку, бережёт пальцы. Вместо этого кланяется, по-особому сложив руки на груди: совмещает большие пальцы, выставив ладони в стороны – ладони становятся крыльями, а пальцы – головой птицы. В Святокаменск Алёша приехал недавно, до этого был преподавателем в провинциальной музыкальной школе и жил впроголодь.
Выступления в «Серебряном якоре» приносили Дэну сто долларов еженедельно. В остальные дни он репетировал с «Бухими троллями», играл с ними на самодеятельных рок-концертах, играл под гитару на вечеринках, играл под магнитофон и радио, играл везде, где мог, и никак не мог насытиться музыкой.
«Серебряный якорь» посещали, в основном, люди средних и преклонных лет. (Для молодёжи была прорва других заведений, в том числе и огромный клуб «Часовая башня», расположенный на первых этажах той самой башни, гордости города.) Они слушали Алёшину игру, боясь сделать глоток, откусить, пошевелиться или даже громко вздохнуть. Как-то менялись даже их лица, будто бы становились моложе.
Алёше очень нравилось здесь, на берегу моря. И он играл это. Когда уходил в импровизацию, в клавишных переборах слышались плавные перекаты волн, порой разгонявшиеся до шторма. Редко, но долго и гулко звучали низы – гудки теплоходов. Быстро-быстро и мелко-мелко на верхних нотах – это краб семенит. Негромко, но величественно – сопки. Иногда Алёша начинал играть порт, быстро и многозвучно, ему помогал барабанщик стуком и лязгами.
Дэн умел слышать музыку чужими ушами. Он смотрел на лица людей в «Серебряном якоре» и знал наверняка, что когда они закрывают глаза, то видят всё это: и штиль, и шторм, и краны, и теплоходы, и сопки, и крабов. Изредка подбрасывал автомобильные сигналы или стоны чаек. Когда приходила его очередь солировать – пытался сыграть морской пейзаж, или опрятный Святокаменск, или грязноватые Углы, но чувствовал – не дотягивает. Получался гармоничный набор звуков и не более того.
Сделать мелодию легко, если знать как. Сперва снизу вверх, потом – сверху вниз. Сперва вопрос – потом ответ. А один известный музыкант сказал проще: «Чтобы сочинить хит, мне нужно две ноты. Одна – «ля». Вторая – не «ля». А в том-то всё и дело, что не ноты надо играть, не ими мыслить. Губная гармошка не должна играть ноты, она должна плакать, кричать, стонать, шептать, вибрировать от удовольствия. Когда Тролль играл Дэну новые песни, тот легко мог подобрать проигрыш к любой из них, но иногда не делал этого. Говорил: «Ничего не слышу. Давай следующую». Этому научил его Алёша. «Даниэль, мой славный юноша… – сказал однажды пианист, хотя Дэн уже лет десять как вышел из юношеского возраста. – Никогда не придумывай музыку. Послушай внимательно и играй то, что слышишь. Первый импульс – самый верный, лучшая музыка – та, что родилась спонтанно. Ничего не слышишь – лучше промолчи».
…В тот вечер в «Серебряном якоре» появился посторонний. Дэн это понял сразу же, потому что Алёшина музыка стала вдруг плоской и блёклой, как пиликанье мобильного телефона. Алёша играл так, как играл всегда, но сейчас его слушал кто-то, на кого не действовало скромное волшебство пианиста. Дэн напрягся: в зале присутствовал недобрый, грубый человек. Вот и он. Хорошо одетый, как и все, но молодой и злой. Местный предприниматель, оказавшийся на грани разорения по вине заокеанских корпораций. Дэн отлично знал людей такого типа и сам работал под начальством одного из них.
Пианист продолжал играть, как ни в чём не бывало. Дэн позавидовал его самозабвению: лично он не умел вот так отключаться от внешнего мира, чтобы во время игры слышать только себя.
Посторонний громко ел, стуча вилкой и ножом – музыка ему явно мешала. Пил водку, быстро напился. Встал из-за стола, уронив стул. Пошатнулся, опёрся на стол, чтобы не упасть, и заорал на весь ресторан:
– Да что это за говно?
Алёша тут же перестал играть, нервно дёрнувшись на сиденье. Пьяный посетитель продолжал:
– Херня, а не музыка. Мэ-мэ-мэ, бэ-бэ-бэ… – Он подёргал пальцами, передразнивая пианиста. Повернулся к остальным посетителям. – И чё, вам это нравится? А жопу лизать япошкам – нравится? Ничего-о-о-о… Скоро хана всем япошкам. И Меликову вашему, самому главному япошке. – Он опять повернулся к растерявшимся от неожиданности музыкантам. – А вы все, вот вы все, да – вы опять будете «Мурку» играть. До самой, блин, старости будете «Мурку» играть. И «Таганку».
Пьяный молодой человек замолк ненадолго, а потом, не то откашлявшись, не то рыгнув, заорал «Голуби летят над нашей зоной, мне с тоски нельзя на них смотреть…» К нему подступили двое охранников, вежливых, совсем молодых ребят:
– Пожалуйста, прекратите по-хорошему.
Тот заржал, громко и деланно:
– Гэ-гэ-гэ! А по-плохому? Ну чё вы мне сделаете, а? Морду разобьёте?
Охранники замялись:
– Вызовем милицию…
– Во. Вот и всё, что вы можете. В морду-то дать слабо? Слабо, а? – Он несильно шлёпнул ладонью по лицу одного из охранников, тот попятился.
– Да ну вас на хер, – подвёл итог пьяный молодой человек и двинулся по ломаной траектории к выходу из ресторана. Охранники шагали следом, легонько подталкивая в спину, или делая вид, что подталкивают.
Хозяин ресторана, вытирая платком руки и лысину, выбрался на сцену и виновато произнёс:
– По всей видимости, сегодняшний музыкальный вечер окончен… Вы понимаете, да. – Он посмотрел на пианиста Алёшу, который неподвижно сидел на прежнем месте, закрыв лицо руками (ладони опять были сложены «птичкой»). Вечер был не закончен, а уничтожен. Завсегдатаи ресторана сидели, будто помоями облитые – растерянные, униженные. Блондинка в ярко-красном вечернем платье, сохранившая в свои сорок лет молодые фигуру, зубы и лицо, беззвучно плакала и скребла ногтями по фиолетовой скатерти, будто по лицу пьяного хама.
Дэн знал, что Алёша не притворяется, что играть сегодня он уже не будет. И есть, и разговаривать. И заснуть не сможет.
Получив у хозяина деньги – пятьдесят долларов вместо обычных ста – Дэн поспешил к выходу.
Пьяный молодой человек не успел далеко уйти – опершись на стену ресторана и наклонив голову, громко икал. Охранники стояли у дверей ресторана и наблюдали за ним.
Дэн быстро подошёл к пьяному сзади и, когда тот успел наполовину обернуться, молча ударил тяжёлым кулаком в ухо. Молодой человек рухнул, не издав ни звука. Дэн наклонился к упавшему, схватил за ворот, приподнял, хотел ударить головой о стену. Передумал. Бросил парня обратно на асфальт.
– Вызовите ему неотложку, – буркнул Дэн.
В Углы Дэн возвращался другой дорогой, через подземный переход, пролегавший под железнодорожной станцией. Несмотря на поздний час в переходе играл музыкант – длинноволосый мальчишка в потрёпанном берете а-ля Че Гевара.
Дэн остановился рядом, какое-то время внимательно слушал. Мальчик пел под гитару «Кончится лето» Виктора Цоя.
Во внутреннем кармане куртки беспокойно шевелилась гармошка – словно клинок, который впустую извлекли из ножен, а потом убрали обратно, так и не напоив кровью.
Харпер извлёк из кармана пиджака зелёную бумажку с портретом Гранта, показал её мальчику, бросил в раскрытый гитарный чехол, лежавший у ног музыканта. Встал рядом с гитаристом и стал подыгрывать на гармошке. Исполнил вместе с ним «Что такое осень», «Ой-йо», «Маму-анархию», «Я хочу быть с тобой». Закончив одну песню, гитарист тут же начинал следующую. Со своим неожиданным компаньоном он не перекинулся ни словом, лишь опасливо поглядывал на испачканную кровью манжету белой рубашки.
За полчаса мимо Дэна и гитариста прошло всего три человека, никто не швырнул ни одной монетки. Глухие! Когда свежеиспечённый дуэт завершил длинным проигрышем Чиграковскую «Песню о любви», Дэн зашагал дальше, продолжая держать гармошку в руке.
Выйдя из перехода, он устало спросил:
– Ну что ещё я могу для тебя сделать?
Гармошка не ответила. Когда он говорил, она молчала. И наоборот.
Дома его ждали консервы, чёрствый хлеб, радиоприёмник и продавленный диван. Дерьмовое завершение дерьмового дня. Завтра на работу. Дэн работал сутки через двое, завтра рабочая смена. Взять выходной вряд ли получится, договариваться со сменщиками надо было заранее. Да Дэну и не хотелось брать выходной, даже несмотря на все предупреждения. Завтра что-то будет. Что-то будет. И это надо увидеть. Даже если придётся умереть.
Дэн ощупью отыскал губную гармошку и негромко, чтобы не разбудить соседей, заиграл «Марсельезу».
* * *
Звонок в дверь.
– Здравствуйте, Тамара Сергеевна.
– Привет, Вика. Заходи.
У себя в комнате Рудик захлопнул книгу, отложил на тумбочку. Вздохнув, вытянулся на диване, заложил руки за голову. Спокойный вечер окончен.
– Ты поиграть?
– Да. Я не помешаю, Тамара Сергеевна?
– Нет, я ж как раз ухожу на весь вечер.
– В «Серебряный якорь»?
– Да… Чай будешь пить?
– Нет, спасибо.
А голос-то, голос у Вики! Прямо сама скромность и невинность.
Мама, уже облачённая в вечернее платье, заглянула в комнату:
– Рудик, к тебе ж подруга пришла!
– И что дальше?
– А здороваться ж кто будет?
– Зайдёт – поздороваюсь.
– Не стыдно, Рудик?
Рудольф уже закончил первый курс Универа, а мама до сих пор зовёт его Рудиком и стыдит, как первоклассника.
– Мама, уйди… – просит он со страдальческим лицом.
Она скоро уйдёт. Мама каждую субботу уходит на весь вечер в «Серебряный якорь», а каждую пятницу – в «Часовую башню». По пятницам она надевает топик и джинсы в обтяжку, а в субботу – вечернее платье. В «Часовой башне» у неё целая куча поклонников: Саша, Володя, Марат. И в «Серебряном якоре» – Всеволод Ильич, Михаил Петрович… Мама мечтает выйти замуж во второй раз, но для неё это не основная цель вечерних походов в огромный молодёжный клуб и в маленький уютный ресторанчик.
«Рудик! – говорила она. – Ты ж не представляешь, какое это счастье: отдыхать в обществе культурных, трезвых людей!» Как человек, которого долго морили голодом, а потом посадили за шведский стол: ела и не могла наесться. Она, всю жизнь мечтавшая вырваться из своего маленького городка, работала теперь переводчицей при каком-то японце, и только «ж», втыкаемое к месту и не к месту, выдавало в ней человека из провинции, почти что колхозницу. Свои сельские гены мама глушила, как могла. В терапевтических целях читала классику и модернизм, слушала джаз. «В «Якоре» такие ж музыканты играют! Пианист – просто чародей!» Рудик верил на слово и никогда не ходил вместе с мамой, хотя она и звала. Рудик не любил места, где много людей.
Из соседней комнаты доносится стрельба. Там стоит огромный телевизор с 32-битной японской игровой приставкой. Вика любит пострелять в монстров из светового пистолета, встав в красивую позу с отставленной в сторону ножкой. Она вообще любит пострелять, даже ходит в кружок стендовой стрельбы при стадионе «Луч». Любит шизанутые японские мультики и выглядит, как персонаж одного из них. Два хвоста, спускающихся ниже лопаток, фиолетовый топик, короткие ярко-сиреневые шорты с бахромой, длинные ножищи, ботинки на огромных платформах.
Мама захлопывает дверь. Сейчас начнётся.
Вика словно бы не слышит – стреляет, как ни в чём не бывало. Демонстрирует презрение, а может, решила немного подождать, не вернётся ли мама.
Мама не вернулась.
Подождав ещё минуты две, Вика выключает телевизор.
«Шлёп-шлёп-шлёп» – негромко звучат её босые шаги. Приближаются к двери.
Вика заглядывает в комнату:
– Как поживает мой маленький симулятор мужчины?
– Отлично.
– Встань, когда дама входит, – командует она.
Лучше подчиниться. За непослушание Вика наказывает.
– Ладно тебе, – смеётся она. – Садись.
Кажется, у неё хорошее настроение.
– Чем занимаешься завтра?
– Залипаю.
Когда Рудик говорит «залипаю», это означает: целый день сижу дома, читаю, смотрю видак, режусь в видеоигры, пью чай… И очень хочу, чтобы кто-то предложил другой вариант. Вика это прекрасно знает.
– Завтра в 18.00 приходи к Универу.
– Зачем?
– Общий сбор «Авангарда».
– А я причём? Я ж не в «Авангарде»…
– Считай, что в «Авангарде».
– Что будет-то?
– Пока что не могу сказать… Секрет.
Рудик, не выдержав, усмехается:
– Иди туда, не знаю куда?
– Рудик, не вредничай, а то в ухо получишь. Ты нам нужен. Нужны мальчишки с руками и с головой. Но их мало, так что и ты сойдёшь.
– С руками и с головой? Что, глобальная акция намечается? Металлолом собирать?
– Рудик, скажи: ты придёшь или нет?
Можно подумать, есть выбор.
– Приду.
– Ай ты, умница моя! – Вика громко целует его в ухо. Потом вытягивается на диван, уложив ноги Рудику на колени. – Смотри, какие красивые ножки.
– Красивые, – подтверждает он.
– А почему ты мне сам не скажешь? Ждёшь, когда я спрошу? Целуй! – приказывает она.
Он целует её загорелые колени, потом спускается губами ниже к ступне. Легонько кусает за пальчики.
– Продолжай, – командует девушка.
Рудик знает, что она часами может наслаждаться этим – поцелуйчиками и массажем. И ограничиваться только этим. У кого-то другого вряд ли хватило бы терпения вот так вот лизать и массировать без надежды на продолжение – вот почему Вике нужен был он.
Он прикасается губами к одной из подушечек её пальцев. Несильно пощипывает зубами – Вика от этого просто балдеет.
Не менее десяти минут – массаж ступней. Потом спина, плечи, шея. Потом она переворачивается – настаёт очередь целовать её животик. Главное в эти мгновения – не позволять себе лишнего, а то Вика может со всей силы ударить ногой в живот – или ниже. У неё сильные ноги, как у лошади.
– Только чтобы следов не осталось, – в миллионный раз предупреждает она.
Кожа Вики была приятно солоноватой – жара всё-таки.
Она молчит. Это хороший знак. Вика говорит, только когда Рудик делает что-то не так: «Ниже», «Так не надо», «Веселей, веселей», «Зубками, зубками, не стесняйся»…
– Хватит. – Она отталкивает Рудика и какое-то время остывает, неподвижно лежит, блаженствуя. Ближайшие несколько минут её не стоит тревожить. Лучше всего сходить на кухню, выпить холодной воды, а лучше принять душ. Если Вика заметит его возбуждение – будет смеяться, обидно так, негромко, снисходительно. «Вот сниму с тебя трусы, сфотографирую твою недоразвитую пипетку и вывешу на универовском сайте, пусть люди посмеются…» – иногда говорит она, будто бы не зная, что универовский сайт ещё в стадии разработки, и кроме значка в виде чёрного человечка с лопатой на жёлтом фоне там никаких изображений нет и в ближайшие пару лет не предвидится.
– Рудик, иди сюда!
Он возвращается с кухни. Вика уже сидит в зале, напротив телевизора.
– Садись!
Принимается тискать его, как плюшевого мишку:
– Ух ты, мой-то! Не передумал насчёт завтра?
У неё не просто хорошее настроение, она будто бы ждёт чего-то, предвкушает. Для неё это «завтра» – особенный день.
– Нет, конечно.
– Молодец-то мой какой! Мы всем покажем! Рудичек… а ты ни на что не сердишься?
– На что?
– На меня. Может, я тебя обидела чем-то?
Она несколько раз при всех выставляла его на посмешище, называла маменькиным сынком и рохлей, била, если Рудик во время сеанса массажа нечаянно дотрагивался до её груди. А больнее всего ранила Рудика тогда, на вечеринке – две недели назад. Нет, не ранила, а изранила. Вся вечеринка была пыткой, даже то, чем она закончилась, мало чему помогло…
– Нет. Что ты.
Вика удивилась бы, если бы Рудик сказал «да». Она ведь искренне считает, что делает его счастливым, что позволяет делать себе приятно – да и просто дотрагиваться до её священного тела. «Обязательно позовёшь меня на свою свадьбу, – сказала она однажды. – Хочу посмотреть, какая кикимора на тебя позарится».
