Андрей Курпатов
Комплект книг: Чертоги разума. Убей в себе идиота! / Машина мышления, Способы думать / История и общество, дискурс и концепт
Это происходит не сразу. Лишь с годами мы узнаём, допустим, что у людей есть их собственные мотивы, что они не всегда говорят то, что думают, что им бывает больно, что с другими людьми они взаимодействуют как-то иначе, а не так, как с нами, и т. д.
Всё это чрезвычайно сложная для мозга работа, которая, например, аутистам совершенно не под силу – зеркальные нейроны им не помогают, а дефолт-система работает крайне скверно.
Но если наш мозг не страдает от подобной патологии, то к двадцати пяти годам в нём благополучно разрастаются соответствующие связи между клетками, возникают те самые нейрофизиологические комплексы («программы»).
Именно эти программы и отвечают в дальнейшем за создание и развёртку образов других людей, с которыми мы повстречаемся на своём жизненном пути.
Таких комплексов, как вы уже знаете, всего порядка двухсот (то есть репертуар «программ» не слишком богатый). И когда вы сталкиваетесь с новым человеком, впускаете его в себя, начинаете создавать его образ в своём мозгу, вы не действуете наугад, вы подыскиваете для него уже готовую, уже содержащуюся в вашей дефолт-системе форму, программу.
⁂
С очень большой долей условности можно сказать, что там есть нейрофизиологический комплекс, который разворачивает для вас образ любого реального человека, если вы посчитаете его, например, своим другом, другой – если сотрудником, третий – начальником, четвёртый – любовником, пятый – подлецом и врагом.
Но это условно! Не понимайте буквально! Потому что «пятый» из приведённых примеров подобных нейрофизиологических комплексов (ответственный за «подлеца» и «врага») может использоваться вами для того, чтобы развернуть в нём человека, который формально является вашим начальником или сотрудником.
А возможно, кто-то был прежде вашим «другом» или «любовником», но что-то изменилось в ваших с ним отношениях, и теперь дефолт-система вашего мозга вынуждена использовать другую «программу» для его «распаковки». Поэтому если раньше, он был «интересным», «глубоким», «добрым», «милым» и т. д., то теперь он «просто сволочь».
Так или иначе, но определённые нейрофизиологические паттерны в нас уже сформированы. Если вам в молодые годы доводилось общаться с интересными, умными и сложными людьми (причём не просто общаться, а быть с ними в тесных и, возможно, даже напряжённых психологических отношениях), то ваш мозг создал «программы» для развёртки очень сложных, глубоких и многоаспектных человеческих образов.
Так что иногда, по молодости, пострадать на предмет неразделённой любви, перипетий дружеских отношений и прочей ерунды – это очень неплохо.
Чем сложнее отношения, тем больше работы для мозга. Чем больше работы для мозга, тем более сложные «программы» (нейрофизиологические комплексы) для реконструкции других людей он создаст.
Если же ваш мозг такой социальной практики не имел, то и жизнь ваша будет другой. «Программы», которые будет использовать его дефолт-система, чтобы развернуть для вас образы новых людей, которых вы только узнаёте, будут весьма примитивными.
К сожалению, они просто не позволят вам увидеть многое из того, что есть в этих ваших новых знакомых. Вы не сможете понять их внутренний объём, сложность их психологической структуры, её противоречивость, всю палитру их мотиваций и смыслов.
У вас сформируется что-то вроде «приобретённого аутизма». Чем меньше репертуар таких «программ», тем однообразнее будут казаться вам другие люди. Вы будете ловко вешать на них те или иные «ярлыки», не заботясь о том, что в действительности они, мягко говоря, несколько сложнее.
Внешние отличия вы, конечно, заметите, но сами по себе эти люди будут казаться вам понятными и неинтересными. Если вы реконструируете внутреннюю реальность другого человека примитивно, упрощённо, то не удивлюсь, если вы скоро начнёте цитировать поэтические строчки – «и скучно, и грустно, и некому руку подать».
Впрочем, и тот поведенческий репертуар, который вы сами будете использовать во взаимодействии с другими людьми, особенным богатством выбора не удивит – постоянно и со всеми одни и те же ходы.
И вот ещё что, раз уж об этом зашла речь…
Помните, мы говорили о том, что люди, с которыми мы перестаём поддерживать всякие отношения, уходят, так сказать, в архив?
До этого они «сидели» в том или ином нейрофизиологическом комплексе (были «открыты» той или иной «программой» вашей дефолт-системы мозга), а затем жизнь вас развела, ничто больше вас не объединяет, и они освобождают своё место для кого-то другого.
Если этот человек потом, вдруг, в вашу жизнь по какой-то причине вернётся, то его «место» (нейрофизиологический комплекс, «программа»), вполне возможно, будет уже кем-то занято.
Если же оно занято, то вы уже не сможете развернуть его образ в своей голове так, как делали это прежде: с тем объёмом сложности и многоаспектности.
Был у вас когда-то друг, с которым вы чувствовали себя на одной волне, знали о нём всё, он знал о вас всё, вы делились сокровенным, поддерживали друг друга, сопереживали… А потом он уехал, или вы уехали, и связь оборвалась.
Но вот он вдруг возникает из небытия, а его место (соответствующий нейрофизиологический комплекс в дефолт-системе вашего мозга) занято другим человеком – тем, с кем вы теперь близки, делитесь сокровенным, который знает о вас всё и т. д.
Вы смотрите на него – этого своего прежнего «друга» (или любовника, например) – и недоумеваете: мол, странное дело, и что это могло меня связывать с ним прежде? Странно, правда?
На самом деле, нет. Просто его место в вашей дефолт-системе кем-то занято, а для него – в прежнем его качестве – у вас места нет. Но нам трудно понять те игры, в которые с нами играет наш мозг. Вы обоснуете себе это как-то иначе – мол, как он изменился, совсем другой стал, постарел и т. д.
Да, возможно, он изменился, но если бы в вашей дефолт-системе мозга его прежнее место («программа») оставалось свободным, то вы бы никакой странности не заметили бы.
Его образ развернулся бы с помощью этой «программы» так же, как когда-то, а, может, даже и лучше, потому что у вас теперь и опыта больше, и знаний больше. Но так случается редко.
«Люди в нас» сменяют друг друга, занимая уже существующие в нашей дефолт-системе нейрофизиологические комплексы.
Когда-то соответствующие «программы» были здесь созданы, а теперь эти двести мест, как правило, всегда кем-то заняты. Не тем человеком, так этим, не этим – так другим.
И не следует переоценивать наши интеллектуальные способности: двести мест – это не двести мест в первом ряду. Небольшой первый ряд, конечно, имеется, но в основном в нашей дефолт-системе – бельэтаж и галёрка.
Отличие этой «рассадки» – в сложности разворачиваемого нами образа другого человека. То есть в том, насколько системно и глубоко мы можем его понять. В «первом ряду» сложность максимальна, но и мест мало. А на галёрке места всегда есть, только вот по структуре – два притопа, три прихлопа.
По-настоящему сложных программ в нашей дефолт-системе не так уж много – у кого-то три, у кого-то пять, и вряд ли у кого-то больше семи[22].
Значительная часть «мест» – это, в целом, очень простые «программы». Вы здесь в большей степени руководствуетесь заготовленными нарративами и простыми ярлыками («хороший парень», «страшное чудовище» и т. д.).
Про человека, о котором вы думаете сложно, много и разное, вам трудно рассказать непротиворечивую историю – слишком много фактов, слишком многоаспектны ваши отношения с ним. Вот он-то и сидит у вас в первом ряду.
Про тех же, о ком думаете лишь по необходимости, потому что «много с ними проблем», вы истории складываете быстро и ловко. Именно им отведены места в бельэтаже и на галёрке – вроде и в зале, но не особо и разглядишь.
То есть вопрос не только в том, сколько вообще «программ» (нейрофизиологических коррелятов) создал ваш мозг для постройки сложных интеллектуальных объектов, но ещё и в том, какова сложность этих ваших «программ».
Удаётся ли вам видеть «глубину» в другом, «объём» его внутреннего мира и его «многоаспектность»? Если да, то у вас хороший интеллектуальный потенциал, если нет – то вы существенно интеллектуально ограничены.
Оправдания, фантазии, мечты…
Когда мы инвентаризировали «умственную жвачку», мы разделили все мысли, которые появляются у вас во время «блуждания», на те, что касаются дел, которые нужно внести в график, на бессмысленные мысли, бесконечно обмусоливать которые глупо, а также на важные мысли, которые нуждаются в продумывании, когда у вас появятся дополнительные факты.
Но есть и другой способ взглянуть на то, что творится у нас в голове в состоянии мыслительного автопилота. Как вы уже, возможно, знаете из книги «Красная таблетка», наши мысли:
• во-первых, постоянно крутятся вокруг одних и тех же проблем;
• во-вторых, эти проблемы не являются истинными, а их действительные причины, которые мы не осознаём, как правило, лежат глубже.
Прислушайтесь к другим людям. Они очень мало говорят по делу, иногда травят какие-то байки или сплетничают, но в остальном наша речь – как внешняя, так и внутренняя (то, что мы думаем про себя) – состоит из трёх мыслей-паразитов: оправданий, фантазий и мечтаний.
Что такое «оправдания»? Нам кажется, что человек нам просто что-то рассказывает, а на самом деле он описывает ситуацию так, как ему это удобно и выгодно. То есть он находит оправдание своему поведению, объясняет его так, чтобы его решения выглядели правильными и справедливыми.
Допустим, что ваш друг рассказывает вам об отношениях со своей второй половиной, которые «зашли в тупик». Вы можете думать, что это просто история, а можете быть умнее и отнестись к этому как к тенденциозному подбору фактов.
Например, молодой человек может рассказывать, что его девушка «вечно всем недовольна», «обижается», «устраивает истерики», «не слушает, что ей говорят», «не хочет учиться», «соглашается, а потом делает по-своему», «не помогает» и т. д.
На самом деле не так важно, что именно он говорит, важно к чему он ведёт. А ведёт он, очевидно, к тому, что если он решит со своей девушкой расстаться, или, например, просто изменит ей с какой-нибудь другой красоткой, то это его действие будет – в его же собственных глазах – оправданно.
То есть вместо того, чтобы посмотреть реально на то, что происходит в его отношениях, он лишь последовательно создаёт для себя индульгенцию на случай расставания или измены.
Причем вот что тут интересно. Наличие таких объяснений, с одной стороны, удерживает его в этих отношениях – мол, выговорился другу, легче стало и можно отложить решение. С другой стороны, если всё-таки до решения дело дойдёт, то у него есть хорошее, заранее приготовленное «оправдание».
Так что, если вам описывают ситуацию (или вы сами это делаете), важно понимать: к чему ведёт рассказ, какое своё решение – прошлое или будущее – человек пытается таким образом оправдать.
Что такое «фантазии»? Прислушайтесь к тому, что люди говорят о своём будущем. Сколь бы милым и замечательным ни казался вам повод, как правило, эти мысли (высказывания) документируют то, чего человек на самом деле боится.
Так устроена наша психика, что, когда мы заглядываем в будущее, она окружает его возможными опасностями. Точнее – нашими проекциями, то есть страхами, которые мы проецируем из нашего прошлого в наше воображаемое будущее.
В этом есть определённый эволюционный смысл: мы должны быть готовы к тому, с чем столкнёмся. Кроме того, необходимо адекватно оценивать риск: если какое-то будущее выглядит слишком опасным, то, может быть, изменить стратегию?..
Короче говоря, если вы знаете, о чём и как фантазирует другой человек (или вы сами), вы получаете уникальный доступ в его святая святых – к его страхам, о которых люди обычно не любят распространяться.
Приглядитесь и к собственным фантазиям – возможно, вы увидите, чего вы сами боитесь, даже не вполне осознавая это.
Когда человек говорит, что у него что-то болит, что он испытывает недомогание и ему нужно пройти медицинское обследование, речь идёт о его страхе за здоровье. Когда он говорит, что не знает, куда поехать в отпуск, он рассказывает о том, что прошлый отпуск был не таким уж удачным, и он боится снова попасть впросак.
Если человек говорит, что завтра ему предстоит ответственное выступление – он боится провала. Если его мысли заняты приездом родственников, то он боится, что всё пойдёт наперекосяк. Если он планирует с кем-то встречу и рассказывает об этом, то, вероятно, эта встреча не представляется ему безоблачной.
Обычно мы отмахиваемся: мол, да, конечно, хорошая идея пройти обследование, выступить с докладом, с кем-то повстречаться! Но если вы проявите чуть бóльшую чуткость, то узнаете человека, с которым находитесь в отношениях, куда лучше и сможете понять его.
Вероятно, и он это оценит, и вам будет польза – всегда лучше понимать, чем пребывать в иллюзии понимания.
Что такое «мечты»? Было бы прекрасно мечтать о чём-то замечательном. Но наша психика не большой специалист по таким мечтам. Она или фантазирует на предмет несчастий и проблем, или мечтает о том, что недоступно, а это уже вызывает стресс другого рода – разочарование, раздражительность и депрессию.
Да, мечтаем мы постоянно, только не понимаем, что это наши «мечты».
Мы мечтаем о том, что близкие люди изменятся и станут такими, какими мы хотим их видеть. Это мечта. Мы мечтаем о том, что на работе будет интересно, а денег нам будут платить больше. И так далее, и тому подобное.
Впрочем, как правило, эти мечты выражаются раздражением и недовольством: «Почему он так со мной поступает?! Разве нельзя по-другому?!» или «На работе ужасно! Платят мало!».
Вы думаете, это просто оценочные суждения, просто брюзжание? Нет, это тайные мечты – о других отношениях, о другой работе, о другой жизни и т. д.
Но мы, как правило, не видим истинных интенций, стоящих за нашим раздражением, за нашими требованиями, обращёнными к жизни, – мол, должно быть по-другому и точка, иначе я не знаю, что я сделаю!
Правда лежит у нас перед носом, а люди всё время говорят правду. Только мы не умеем её читать, а они говорят о ней, когда думают, что говорят о чём-то другом.
Так что зачастую простая внимательность может открыть нам массу тайн, если, конечно, мы даём себе труд не просто пассивно слушать то, что нам говорят, а ещё и обращаем внимание на то, что стоит за тем, о чём нам говорят.
Впрочем, это работает только в том случае, если мы подключаем к этой работе свою дефолт-систему мозга – то есть не впадаем в досужие размышления, не прибегаем к рационализации и не «блуждаем» где-то далеко-далеко.
Глава третья
Мыслящий мозг
Признак первосортных мозгов – это умение держать в голове две взаимоисключающие мысли одновременно, не теряя при этом способности мыслить.
Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Мышление – это не что-то, что дано нам от рождения. Мышление – это навык, а значит он формируется.
Это вроде бы всем понятно. Но почему в таком случае способы, которые предлагаются нам для тренировки этого самого навыка, как правило, не срабатывают?
Всему виной базовая ошибка – игнорирование фундаментальных законов работы человеческого мозга.
Мы думаем, что это мы думаем, но наше мышление – это лишь производное мозга. А повлиять на корову, колдуя над её молоком, – затея, на мой взгляд, как минимум странная.
Поэтому любые «техники», обещающие нам развитие мышления как такового, – это сущей воды профанация.
Да, нас можно натренировать решать какие-то ребусы, и мы будем щёлкать их как орехи (в том числе и IQ-тест, например). Нас можно обучить навыкам принятия решений в той или иной профессиональной сфере – будь мы хоть водителем, хоть авиадиспетчером, хоть врачом. Задача тоже решаемая.
Но наличие профессионального навыка – это ещё не мышление как таковое. Это умение следовать выученным алгоритмам – складывать интеллектуальные объекты в рамках определённой и отработанной однажды задачи. А что, если мы поменяем задачу?
Справится ли водитель с принятием эффективных бизнес-решений? Сможет ли авиа-диспетчер построить гармоничные семейные отношения, основанные на понимании своей второй половины? Получится ли у врача так же эффективно работать со статистическими данными, как он лечит больных? Не факт.
Наличие конкретных интеллектуальных навыков – это ещё не владение мышлением как навыком. Если в нас думает не какое-то абстрактное «я», которого в природе не существует, и не какое-то мифическое «сознание», которого тоже нет[23], а сам наш мозг, то вопрос управления собственным мышлением является практически неразрешимым.
Действительно, как мы можем так вывернуться, чтобы управлять мышлением, продуктом которого сами и являемся? Боюсь, что это грозит вывихом с необратимыми последствиями для психического здоровья.
Нет, идти надо другим путём. Необходимо понять, как наш мозг думает, а затем уже целенаправленно этим воспользоваться.
Иными словами, нам не надо пытаться обыграть наш мозг, понудить его нам (кому это – «молоку»?!) подчиняться. Нам нужно сыграть на его поле, воспользоваться им как ресурсом.
Благодаря предыдущей главе мы уже поняли, каким образом остовом нашего мышления становится наша социальность. Мышление как навык формирования сложных моделей реальности развивается в нас благодаря инстинктивной потребности мозга адаптироваться к социальной среде.
По факту происходит следующее: мы формируем в себе навык построения сложных отношений с другими членами нашей группы (стаи, племени, общности и т. д.) и их образов в нашем внутреннем психическом пространстве, а затем используем эти «программы» для просчёта любых других данных о реальности, которые только можем получить.
Впрочем, чтобы этот процесс был эффективным, он должен стать в некотором смысле осознанным, целенаправленным. Я, например, в весьма позднем возрасте сообразил, что таково моё собственное мышление. К счастью, до этого момента я много занимался социальностью…
Попасть в профессию
То, что я стану психиатром, было решено, когда мне было около шести лет.
Конечно, я тогда не мог этого хотеть, да вообще и не понимал, что это такое. Я хотел быть «как дедушка», который являлся безусловным авторитетом для всех членов нашей семьи. Что и понятно: герой войны, генерал, начальник медицинской службы Северного Флота…
Но когда я заявил, что «буду как дедушка», мне в достаточно ультимативной форме сообщили, что «как дедушка» я быть не могу, «потому что он начальник». Мол, сначала надо стать врачом, а потом уже, может быть…
Тогда каким врачом быть? На выбор было предложено: другой дедушка – гастроэнтеролог, бабушка – физиотерапевт, тётя – патологоанатом, один дядя – уролог, другой – невропатолог…
Если бы мне сказали, что дедушка не просто «начальник», но ещё и хирург, я бы, конечно, пошёл в хирурги. Но об этом речь почему-то не зашла, я растерялся и сказал, что если нельзя «как дедушка», то буду «как папа», то есть – психиатром.
Сказано – сделано. Впрочем, врачебная деятельность как таковая меня, честно говоря, не слишком вдохновляла. И буквально с первого курса я занялся самыми разнообразными научными исследованиями – изучением феноменов психической адаптации, сексуальных расстройств, психометрией и т. д.
В частности, конечно, меня заинтриговала совершенно неизведанная на тот момент у нас область – психотерапевтическое лечение пограничных психических расстройств.
Для постсоветской России это направление было чем-то абсолютно новым, так что и учителей по этому профилю для меня на кафедре психиатрии Военно-медицинской академии не нашлось. Моя психотерапевтическая практика в кафедральной клинике превратилась в сплошную экспериментальную работу[24].
Честно говоря, это был, конечно, один сплошной авантюризм (что, конечно, не очень хорошо, но случилось как случилось).
По сути, у меня на руках были только книги, начиная с книг по психоанализу Зигмунда Фрейда и заканчивая полумистическими техниками психосинтеза Роберта Ассаджиоли, где описывались самые разнообразные феномены, теории и психотерапевтические техники.
Спасло то, что я всё-таки параллельно получал качественное академическое медицинское образование, занимался психиатрией, а значительная часть моих научных работ была посвящена психофизиологии. Так что это хоть как-то придавало моей психотерапевтической практике некоторую осмысленность и системность.
Как я теперь уже понимаю, ситуация в общем смысле выглядела таким образом…
Передо мной была некая реальность – реальность пограничных психических расстройств (пациент и симптоматика его болезни), а также набор неких практик (инструментов, психотерапевтических техник), которые изначально было совершенно непонятно, как к этой реальности применить.
Какие из этих техник являются рабочими, а какие – плодом буйной фантазии авторов соответствующих психотерапевтических направлений, было совершенно непонятно.
Поэтому, чтобы создать модель (карту) этой реальности, я воспользовался знаниями из области нейрофизиологии[25] (как именно я это делал – сейчас совершенно не важно, а если кому-то это интересно, то всё это есть в моих книгах по популярной психотерапии).
В конечном итоге вот он мой «суповой набор»: реальность психической болезни, способ думать о ней как о нейрофизиологическом нарушении и набор техник, который использовался для того, чтобы на эту реальность воздействовать. А дальше, как это обычно бывает: практика – критерий истины.
Если ожидаемых изменений в реальности не происходит, то или реконструкция ситуации не верна (не отражает наша карта фактической территории), или техники – барахло.
Если же ситуация меняется и пациенту становится ощутимо лучше, значит, и реконструировали мы его состояние правильно, и техники у нас рабочие, а значит, можно продолжать в том же духе.
Классический научный метод, что ты с ним ни делай, работает всегда и везде. Но является ли он сам по себе мышлением?.. И да, и нет.
С одной стороны, конечно, без мышления в научном эксперименте не обойтись. С другой, это же просто некий алгоритм – ничего особенного: строй гипотезу, ставь эксперимент, смотри на результат.
Но вот что такое эта «гипотеза»? Откуда она берётся? Кто и как её выдумывает?
Иван Петрович Павлов любил повторять: «Если нет в голове идеи, то не увидишь и фактов». А как эта идея у нас появляется? Кто её, так сказать, делает? Этот наиважнейший вопрос почему-то всегда остаётся за скобками. Но в нём-то и состоит суть мышления…
К двадцати семи годам я написал все свои основные монографии (включая книги по «новой методологии» и «несодержательному мышлению»), результатами которых пользуюсь до сих пор. Но знал ли я тогда, что такое моё собственное мышление? Владел ли я им осознанно и целенаправленно? Нет.
То, что такое моё мышление, я понял совершенно случайно и в обстоятельствах, которые вроде бы абсолютно к этому не располагали.
Думаю, что это прозвучит даже забавно, но за осознание механизмов собственного мышления я должен благодарить программу «Доктор Курпатов».
Далась нам эта программа, как я уже рассказывал, непросто. Первому телевизионному эфиру предшествовали два с лишним года подготовки. Мы сняли множество пилотов (то есть разных вариантов программ).
Продюсеры даже пытались сделать программу с подставными героями (актёрами), но на этих съёмках и мне пришлось актёрствовать, что, мягко говоря, не мой конёк. Так что эта затея, к счастью, с треском провалилась.
Да, я мог просто, как у нас говорят, сесть в кадр, поговорить с человеком, разъяснить ему суть проблемы и предложить варианты её решения, а он, довольный, отправлялся бы восвояси.
Но сделать из этого шоу режиссёры и редакторы не могли. Никто не мог взять в толк, что же, собственно, происходит между этими людьми на экране. О чём-то говорят-говорят, а потом вдруг бац – всем спасибо, все свободны!
В чём фокус этого «чудесного преображения героя» было непонятно, а потому и смонтировать отснятый материал у редакторской группы не было никакой возможности. Зрелище получалось предельно «не телевизионное».
Раз за разом вся работа огромной съёмочной группы торжественно отправлялась в корзину. Это был сущий кошмар! Всё-таки время, деньги, люди…
Я же, со своей стороны, не понимал, чего все они не понимают! Вроде же так всё очевидно, никаких фокусов: у человека есть проблема, в процессе разговора я понимаю, в чём она, а дальше уже, что называется, дело техники.
Но всё, что я понимал, я понимал исключительно внутри собственной головы. То есть это «понимал» нужно было телевизионно вывернуть наружу – так, чтобы происходящее в студии стало понятно и тем, кто это снимает, и тем, соответственно, кто будет смотреть это безобразие по телевизору.
И вот мой шеф-редактор Юля Бредун (уже неизвестно какой по счёту, потому что команды бессильно сменяли на проекте одна другую) в буквальном смысле этого слова поставила мне ультиматум: мол, пока она не поймёт, чтÓ я буду делать с героем, мы к съёмкам программы не приступим. И начала меня пытать…
Мне же ничего не оставалось, как самому, наконец, понять, как я думаю, решая задачу моего пациента (героя нашей многострадальной программы). Было бы, конечно, неплохо озадачиться этим чуть раньше, хотя бы годиком пораньше, а то и за парочку лет назад до этого. Но кто ж знал?..
И вот выяснилось, что я всё время делаю одну и ту же предельно примитивную вещь.
За время своей клинической практики я выявил целый ряд специфических паттернов психологических проблем[26]. То есть тех механизмов, по которым у человека формируются те или иные патологические состояния.
Поэтому первое, что я делаю, – я пытаюсь понять, по какому, так сказать, сценарию развивалась ситуация данного конкретного человека.
Он мне что-то рассказывает о своей проблеме, а задаю ему (или ей) вопросы, которые позволяют мне соответствующий паттерн выявить. Когда же все необходимые факты собраны, я понимаю проблему как бы автоматически. Дальше мне известно, что с этим делать. Ну и делаешь…
Но всё же эта диагностическая работа происходит у меня в голове – её ни съёмочная группа, ни тем более зритель не видят.
Конечно, когда я сейчас вот так об этом рассказываю, всё выглядит как «дважды два». Впрочем, надо сказать, что мышление – как раз эти «дважды два» и есть (ничего сверхъ естественного в нём не обнаруживается). Но вы или понимаете, как оно работает, или нет. И пока не понимаете – это не «дважды два», а «высшая математика».
Думаете, что «законы Ньютона» или «теория относительности» – это что-то невообразимое? Нет, это в целом очень простые вещи, если, конечно, вы понимаете, из чего они складываются. И вот самое сложное – найти этот путь: как сложить всё так, чтобы стало ясно, понятно и просто.
Так, впрочем, с любой интеллектуальной деятельностью – вы можете натыркаться совершать самые сложные интеллектуальные действия, но до тех пор, пока вы не понимаете, как ваш мозг это делает, вы совершенно не способны этим процессом управлять и очень ограничены в возможностях.
«В эфире “Доктор Курпатов”!»
Если вернуться к «Доктору Курпатову», после того как мы совместными усилиями убили во мне идиота, достаточно быстро возникла универсальная схема телевизионного сценария.
Дальше всё пошло как по накатанной (если, конечно, не считать бесконечных организационных трудностей, продюсерских интриг, перехода с канала на канал и прочего безобразия).
Теперь работа строилась таким образом… Чтобы не потерять ощущение естественности от разговора с героем, я не мог встречаться с ним до начала съёмок программы. А поскольку сценарий у программы должен быть, то с потенциальными участниками общались редакторы.
Они их расспрашивали, следуя специальным инструкциям, затем пересказывали историю мне. Я разъяснял редактору, что за конфликт может лежать в основе психологической проблемы героя, и тот задавал ему дополнительные вопросы.
Этого было достаточно, чтобы написать подробный сценарий того, что будет происходить на съёмочной площадке, когда я впервые поговорю с героем программы лично. То есть на бумаге наш герой, ещё только заходя в студию, даже не подозревая об этом, уже был «вылечен».
Этот сценарий всегда состоял из трёх частей:
• в первой – обсуждение проблемы;
• во второй – обсуждение истинных причин, её породивших;
• в третьей – разъяснение ситуации, решение и как быть дальше.
Мы всегда знали, что я спрошу, что герой ответит и, в общем, это те самые «дважды два».
То самое «чудесное превращение героя» было теперь не спонтанным делом, а чем-то абсолютно запрограммированным – я уже знал, какова реальность и каким способом я буду на неё воздействовать, чтобы получить искомый результат.
Причём внутренняя механика этого «чуда» была очевидна не только мне одному, но и редакторам соответствующего выпуска!
После им только оставалось смонтировать из часового разговора пятнадцатиминутный сюжет для программы, что, если ты знаешь все узловые точки, большого труда не составляет[27].
Да, примерно в двух случаях из десяти я ошибался (или потому, что что-то недодумал, упустил, или потому, что герой решил приберечь нечто важное «специально для доктора», а редакторам не рассказал).
И тогда уже приходилось ориентироваться по ситуации, а на монтаже у редакторов работы было больше. Но в целом мы вполне справлялись со съёмками восьми-десяти человек в смену, а с короткими историями из зала – и вовсе в два раза больше.
Теперь давайте ещё раз взглянем на это «чудо», которое, конечно, никаким чудом на самом деле не является. Вот обязательные этапы мыслительного процесса:
• Первый этап. Мы сталкиваемся с некой неизвестной нам ещё реальностью и должны что-то в ней изменить (именно для этих целей мышление нам и нужно).
Изначально мы не знаем, как это делать, а поэтому используем разные способы, пока не пройдём этот квест.
Впрочем, на данном этапе достигнутый результат – это просто «случайность» (мы пока не понимаем, как это у нас получилось).
Дальше мы проделываем одно и то же несколько раз. Ровно до тех пор, пока мозг не выработает соответствующий автоматизм.
Собственно, на этом этапе обычно у большинства из нас интеллектуальная работа и останавливается. Но на мой взгляд, самое интересное происходит как раз дальше.
• Второй этап. Мы понимаем, что наш мозг научился собирать какие-то специальные интеллектуальные объекты (модели реальности, её карты), которые помогают нам что-то менять в реальности, как-то на неё воздействовать, получая желаемый результат.
Но это пока умеет делать наш мозг (как бы на автомате, не вполне осознанно), а этого недостаточно для того, чтобы двигаться дальше и улучшать результаты.
