Андрей Курков
Сказание об истинно народном контролере
Глава 8
Звонок с седьмого урока в московской школе, что была в Даевом переулке на Сретенке, прозвенел минут на пять раньше обычного, и буквально через минуту двери классов раскрылись, и в широкий и светлый коридор организованно вышли мальчики и девочки в аккуратно повязанных на белые сорочки алых галстуках. Вышли и быстро построились поотрядно, как и полагается в таких случаях. Директор школы Василий Васильевич Банов прошел вдоль пионерских шеренг, строгим взглядом оценивая внешний вид учащихся, потом вернулся на середину коридора, выслушал рапорты о готовности классных отрядов к линейке и сказал:
– Ну что, по учебе и другим показателям за прошедшую неделю первое место занял пионерский отряд пятого-А класса, и за это отряд премируется сегодня встречей с кандидатом в депутаты Верховного Совета РСФСР Сильиным Григорием Маркеловичем.
Пионеры стояли, затаив дыхание. Их взгляды были прикованы к директору школы. Директор был одет в темный костюм, сидевший, однако, на нем несколько неуклюже, а на лацкане горел звездою орден Красного Знамени, на который то и дело «сползал» взгляд мальчишек, взгляд, полный зависти и восхищения.
– Ну что, – продолжал Василий Васильевич Банов. – Я понимаю, что было бы несправедливо полностью лишать остальные отряды встречи с кандидатом в депутаты, но в любом деле надо проявлять и твердость! Поэтому предлагаю каждому отряду делегировать на встречу по три лучших пионера, которые потом смогут доложить обо всем услышанном своим отрядам. Все, можно разойтись. А отряду пятого-А класса приказываю собраться в полном составе в красном уголке школы ровно через двадцать минут.
Пионеры разошлись по своим классам для открытого голосования по делегатам на встречу. Только пятый-А – двадцать восемь мальчишек и девчонок, сплоченных в один живой коллективный организм, вышли дружно на улицу поглазеть на проезжающие иногда грузовики. Петя Кольцов, их пионерский вожак, обязал Ваню Климчака быть ответственным за время, потому что у Вани были единственные на весь класс часы.
В Даевом переулке было тихо и грузовики не ездили. Девчонки собрались отдельно в кружок и принялись что-то обсуждать, а мальчишки стояли по двое – по трое, изредка перебрасываясь не очень важными словами.
И вдруг тихо подошла машина – черный «ЗИМ», – остановилась у входа в школу, и из нее вышел высокий коротко остриженный мужчина с кожаной черной документной папкой в руках. Он поправил воротник рубашки, дотронулся рукой до узла галстука, проверяя свою опрятность, потом поднялся на школьный порог.
Красный уголок, а располагался он в самом конце коридора, размером был чуть больше обычной классной комнаты, но всегда отличался завидной чистотой. Каждый учебный день по заведенному графику в нем убирали два человека, убирали на совесть. В графике значились не только ученики, но и учителя, включая директора школы. Во время этих уборок дежурные мыли пол, протирали углы, снимали со стен стенгазеты и прочие политические материалы и аккуратно вытирали с них пыль. Вот и в этот день красный уголок просто блестел. Пятый-А уже сидел на лучших местах, а в задние ряды стульев проходили делегаты от других пионерских отрядов.
Кому-то не хватило места, и догадливые мальчишки и девчонки составили стулья по два вместе и усаживались на них втроем.
Открылась дверь, и в уголок вошли директор и кандидат в депутаты. Вся ребятня встала и застыла торжественно.
– Здравствуйте, товарищи пионеры! – кандидат в депутаты кивнул ребятам и глянул на директора.
– Садитесь! – сказал директор.
– Смотри, какая у него родинка на щеке! – прошептала одна девочка-пионерка своей подружке.
– Да… – закивала вторая. – Так похож на полярника Ширшова!
– А ты что, его видела? – удивилась первая.
– Ага, в газете…
И вдруг, поймав на себе директорский взгляд, девочка запнулась и покраснела.
– В газете? – шепотом переспросила ее подружка, но вместо ответа получила легкий шлепок ладошкой по коленке.
– Ну что, – снова заговорил директор, оглядывая внимательные лица собравшихся ребят. – Разрешите представить вам кандидата в депутаты Верховного Совета РСФСР, директора прославленного завода «Серп и молот» Григория Маркеловича Сильина. Вы можете задать ему вопросы… ну и поговорить… Пожалуйста!
Директор вышел из комнаты, а кандидат в депутаты опустился на поставленный для него стул. Казалось, кандидат волнуется. По крайней мере, чувствовал он себя неловко, жевал свои толстые губы, словно обдумывал возможные ответы.
В первом ряду поднялась рука, и Григорий Маркелович кивнул низкорослому мальчишке, желавшему задать вопрос.
– Товарищ кандидат, расскажите о вашем детстве! – попросил мальчишка.
Сильин перестал жевать губы, поднес правую руку к лицу и в раздумье дотронулся пальцем до родинки на щеке.
– Ну, такого детства, как у вас, у меня, конечно, не было, – стал рассказывать кандидат в депутаты. – Родился я в деревне Панино Московской губернии. Сейчас это – Можайского района. В крестьянской семье. Отец был печником, и меня учил этому делу. Умер он рано, мне тогда пятнадцать лет было. Ну, пока он не умер, ездили мы с ним и с братом мамы по Подмосковью, на дачах печи клали, а как умер он, так и остановилась работа. Хорошо, что родственник мой устроил меня в техническую контору Гиллерта, была она тогда на Басманной. Стал я там учеником печника. Положили мне жалованья восемнадцать рублей в месяц на своих харчах… Вот такое детство было…
– А расскажите нам, пожалуйста, как жили рабочие-печники при старом грабительском строе! – попросила курносая девочка из первого ряда.
– Ну, как жили? – сам себя спросил кандидат в депутаты. – По утрам я пил кипяток без чая с булкой, в обед съедал фунта полтора ситного хлеба, обязательно черствого – он и стоил дешевле, и уходило его меньше. Вечером, когда уже и спину не разогнешь от усталости, забредешь в грязную харчевню, возьмешь там постных щей да каши. Вот, так сказать, рацион рабочего. Только по воскресеньям я в виде роскоши разрешал себе… не мясо, нет!.. фунт свежего ситного хлеба из крупчатки. Ведь был я еще мальчиком, и ой как хотелось чего-нибудь вкусного и хорошего. Что и говорить, страшная была жизнь. По воскресеньям десятник заставлял ходить в церковь, а вечером читать себе вслух газету «Русское слово». Иногда он уходил с друзьями в чайную, заказывал там чаю – пять копеек пара чая, и играл в карты, в любимого козла. Хорошо еще, что десятник непьющим был и меня приучал к трезвости. Остальные все пили, – да и как не запить от такой жизни!
В комнату тихонько протиснулись две старушки-учительницы и притаились, встав под стенкой и вслушиваясь в рассказ Сильина.
Снова поднялась детская ручонка – в этот раз в третьем ряду с правой стороны, у окна.
– Пожалуйста-пожалуйста! – подбодрил кандидат в депутаты пионера, увидеть лицо которого он никак не мог – настолько тот был мал.
Мальчишка поднялся и как бы растерялся из-за того, что все на него обернулись.
– Ну, говори! – по-дружески улыбнулся ему Сильин.
– А… а вы на фронте были? – наконец спросил маленький пионер.
– Конечно, был, – Григорий Маркелович кивнул. – И в Первую мировую, но больше в Красной Армии. И скажу вам, что Красная Армия – это целый университет. Мы часто останавливались в бывших помещичьих имениях. И первым долгом искали библиотеку. Во время гражданской войны я успел прочитать почти всех классиков. А в зарядном ящике я всегда возил с собою две-три еще не прочитанных книги…
В комнату просочились тихонько еще три учителя: один старик-географ и двое двадцатилетних парней-физкультурников. Они попросили старушек-учительниц продвинуться дальше и сами заняли их места под стеной.
– Про завод расскажите! – попросил кто-то, даже не подняв руки.
Но кандидат в депутаты не обратил внимания на нарушение пионерского этикета.
– Про завод? – переспросил он и тут же стал рассказывать. – Ну, завод «Серп и молот» раньше звался заводом Гужона… Пришел я на него в двадцать первом после демобилизации. Напоминал он тогда кладбище – так тихо и заброшено все было. Типичная картина для заводов того времени: оборудование ржавело и портилось, работа производилась только в подсобных мастерских. То была пора «зажигалок», как принято говорить. Рабочие делали зажигалки, спичек ведь в то время всеобщей разрухи почти не было! Делали и другие ходкие товары, которые можно было выменять у крестьян на хлеб и картошку. В мартеновском цеху «Серпа и молота», куда я попал, работала только одна четырехтонная печь. То, что она действовала, представлялось чудом. Мне, пришедшему из Красной Армии и привыкшему к дисциплине и порядку, казалось диким то, что я увидел в цеху. Рабочие относились к заводу потребительски, чтоб не сказать хищнически. Производили топоры, шинное железо и еще что-то, что можно было менять на продукты. Железо расхищалось и уносилось за ворота. Сплошная масса состояла из одних шкурников и обывателей. Но на заводе оставалось немало и честных, сознательных рабочих. Группа таких товарищей устраивала на заводе засады и ловила шкурников, когда те таскали заводское железо. Ну вот еще несколько цифр, показывающих рост нашего завода.
И Сильин открыл черную кожаную документную папку, покоившуюся до того момента у него на коленях, достал оттуда листок бумаги и прочитал вслух: «В 1921 году на заводе работала одна печь, в лучшие дни она плавила 20 тонн в сутки, и это считалось хорошо. А сейчас у нас четыре новых печи, и дают они 750 тонн стали в сутки, и зарегистрирован уже рекорд – 948 тонн стали в сутки».
– Что еще сказать? – Сильин отвлекся от листка бумаги. – Тогда, в двадцать первом, завод выпускал проволоку на гвозди, костыли, шинное и другое так называемое «торговое железо», а теперь мы плавим высококачественную сталь, идущую на укрепление обороноспособности республики. Но мне кажется, что это еще не все, что можно сделать. Надо – еще и еще вперед!
Закончив отвечать на последний вопрос, кандидат в депутаты вздохнул и посмотрел на свои ручные часы, потом перевел взгляд на пионеров. Увидел сразу три поднятых руки: двух мальчиков и девочки, желавших о чем-то спросить. Кивнул девочке, она встала, спросила:
– А как вы стали директором завода?
– Ну, для этого надо учиться, учиться и учиться… – Сильин развел руками. – Вот я и учился в вечерней рабочей школе, потом был мастером, в начале двадцать седьмого меня выбрали членом завкома. А в двадцать девятом, помню, случилась серьезная авария недавно отремонтированной мартеновской печи. Неожиданно обвалилась часть свода над камерами регенераторов. А это очень тесное и, главное, необычайно горячее место, залезть туда невозможно. Все потеряли голову. Останавливать печь на ремонт бессмысленно, продолжать работать – нельзя. Авария грозила выходом печи из строя на месяц – а это четыре с половиной тысячи тонн стали! Прибежал начальник цеха. Я предложил, несмотря на высокую температуру свода, пролезть туда, подвесить листы и заделать пробоины. Ничего подобного в нашей практике не было, и, однако, я настаивал на том, что после подвески листов температура в своде снизится. Действительно, как только листы были подвешены, стало прохладнее, и я заделал дыру по своему способу. Печь могла продолжать нормально работать. Этот случай выдвинул меня в ряды лучших печников страны… Ну и много похожего было… Я извиняюсь, товарищи пионеры, но, к сожалению, у меня еще сегодня две встречи с избирателями…
Григорий Маркелович Сильин поднялся. Пионеры тоже вскочили на ноги и долго хлопали, отбивая до красноты ладошки. Хлопали и две старушки-учительницы, и те учителя, что подошли под конец встречи.
На прощанье пионерский отряд пятого-А подарил кандидату в депутаты сувенирный отбойный молоток, который оказался довольно-таки тяжелым, несмотря на свой малый размер. Так, неся сувенир в левой руке, а документную папку в правой, Григорий Маркелович покинул красный уголок, зашел попрощаться к директору школы, но кабинет директора был закрыт, а посему направился кандидат в депутаты прямо на улицу, где ждала его казенная машина – черный «ЗИМ».
Василий Васильевич Банов сидел в это время на крыше трехэтажного здания школы и с грустью глядел, как между школой и далекой, но все еще видимой одной из башен Кремля медленно, но неумолимо поднималась громада строящегося высотного здания. Уже сейчас от той далекой башни виден был лишь кончик с рубиновой звездой, а уже следующий этаж новостройки скроет из виду эту звезду навсегда. Конечно, директор школы очень переживал по этому поводу. Была у него привычка два раза в году после принятия своих сорванцов в пионеры вытаскивать их сюда на крышу и показывать им видневшуюся часть Кремля. Теперь эта привычка должна была умереть, ведь больше ничего интересного с крыши школы видно не было. Ну разве что заход солнца за далекие дома, но этого пионерам не покажешь, ведь происходит заход солнца всегда в вечернее время, когда подопечные Банова сидят по домам и готовят домашние задания, так что останется ему, директору школы, забираться иногда на эту так любимую крышу в одиночестве и ждать иногда потрясающе красивого кроваво-красного заката. Из-за грустных раздумий вспомнилось Банову его славное революционное прошлое, в котором был он настоящим пулеметчиком и тоже страсть как любил крыши и колокольни, с которых открывался невероятный обзор. Да, в те времена был и обзор у Банова, и пулемет, и все было проще и понятнее, хотя и сейчас ничего особенно непонятного директору школы не встречалось, но то ли из-за того, что те времена пришлись на яростную юность Василия Васильевича, а в нынешнее время он и чувствовал себя неважно по причине нездоровья, и путался в жизни часто из-за ее непомерной усложненности и перегруженности различными победами, но в общем радовался жизни он все меньше и реже. Видимо, как ни крути, приближалась старость, приближалась медленно, но неумолимо, будто знала она, что нет больше у него пулемета, и поэтому совсем его не боялась и иногда даже показывала свое обличье в маленьком прямоугольном зеркале с отбитым уголком, прислоненном к обратной стороне поломанного будильника, стоявшего извечно на столе в его тесной комнатушке, самой маленькой в той коммунальной квартире, что занял он полностью еще тогда, когда был у него родной «максим», а уже потом, когда не стало «максима», заняли и другие жильцы, сначала потеснив, а после уже и притеснив его достаточно, словно был он кем-то малозначительным и на этой земле ненужным.
Бросив печальный взгляд вниз, увидел директор отъезжающий от порога школы «ЗИМ» и понял, что закончилась встреча с кандидатом в депутаты. А раз закончилась, то разойдутся скоро и ученики, и учителя, и тогда надо будет закрывать школу до понедельника, но перед этим посидит Банов в пустой школе в своем кабинете, посидит, попьет чайку и посмотрит еще не раз в глаза портрета Дзержинского, висящего над его столом. Посмотрит пристально и строго, и будет думать об этом железном Феликсе, думать много и думать разное, потому что рассказал однажды Банову покойный ныне товарищ много нехорошего про этого рыцаря революции, и, не зная, что из того было правдой, а что не было, да уже и не в состоянии узнать, будет оставаться Банов в своем кабинете, в пустой школе, и часто смотреть вопросительным взглядом в глаза портрету, словно ожидая от того каких-либо разъяснений.
* * *
– Замучали они меня своей любознательностью! – жаловался Сильин шоферу по дороге. – Расскажите о своем детстве, о своем заводе!
Благо дорога была короткая. Заехали сначала на завод, где Григорий Маркелович удостоверился в том, что все в порядке, после чего снова сел в «ЗИМ», и повез его шофер на улицу Желябова, где в семиэтажном доме жил кандидат в депутаты.
– Подожди здесь, мы через пять минут спустимся! – сказал Сильин, выходя из автомобиля.
Дежурный дворник чуть старомодно поклонился, открывая перед директором завода двери парадного.
– Жена дома? – поинтересовался Сильин на ходу у дворника.
– Должно быть, не выходила… – ответил дворник.
Спешно зашел в квартиру и прямо в гостиную прошел, не сняв туфли. Тут же и остановился, недоуменно выпучив глаза на жену, стоявшую перед раскрытым шкафом, где висел арсенал ее платьев. Сама же она была одета в длинный халат зеленого цвета.
– Ты еще не готова?! – полуспросил-полувозмутился Григорий Маркелович. – Ты на часы глядела?
– Ой, Гриша, я еще не решила, в чем идти! – с досадой на лице ответила жена, выразительно махнув при этом рукой. – Дай мне еще пять минут.
– Ладно! – бросил Сильин и прошел в свой кабинет.
На левом крыле его большого письменного стола лежала толстая пачка одинаковых книжек. Сильин взял одну из них и положил ее в свою черную кожаную документную папку. Присел в кресло, подумал о чем-то, глянул на свои часы и тут же вскочил и вернулся в гостиную.
Жена была уже одета. Длинное платье темно-изумрудного цвета, украшенное большой брошью-ящерицей, изящно подчеркивало ее чуть полноватую фигуру.
– Гриша, я не могу свои духи найти. Ты не видел?
Григорий Маркелович пожал плечами.
– Я же не спрашиваю тебя, куда подевался мой одеколон! – ответил он и тут же насторожился, услышав шум, доносившийся из комнаты жены.
– Это Клава, домработница! – объяснила жена.
– А разве у нее не выходной?
– Я попросила ее сегодня прийти, а выходной у нее будет в понедельник.
– Ну так у нее и спроси про духи, может, она их видела! – уже более дружелюбно посоветовал Григорий Маркелович.
Жена позвала Клаву. Та зашла в гостиную со щеткой для чистки ковров в руке – старая, сгорбленная, седая старушка, уже пятнадцать лет проработавшая у них.
– Да сын ваш унес куда! – ответила она на вопрос о духах и одеколоне. – Барышне какой подарил, может быть, вы ж ему денег не даете, а подарки нынче сами знаете почем.
Сильин подумал и согласился с предположениями домработницы Клавы. И тут же снова заторопился, случайно попав взглядом на настенные часы.
– Ну, Полечка, – взмолился он. – Мы же катастрофически опаздываем, прямо авария какая-то с тобой!
– Ну, пошли-пошли! – Поля выскочила в коридор, нагнулась, чтобы отыскать или выбрать туфельки, а муж уже открыл двери на площадку и, держа их открытыми, стоял и ждал, подгоняя жену взглядом.
Наконец спустились и сели в машину.
– Я же обещал там быть в полпятого! – повторял жене Сильин и смотрел недовольно на свои часы, упрямо показывавшие пять минут шестого. – А еще ехать!
– Да через десять минут будем, Григорий Маркелович! – попробовал успокоить его шофер.
Сильин замолчал.
Так и промчались те десять минут, что были они в дороге.
Остановилась машина у ресторана «Столица».
Ничего не сказав шоферу, Сильин выбрался из «ЗИМа», подал жене руку. Поднялись по ступенькам и оказались в фойе, посреди которого росла пальма с листьями-пятернями. Слева за темным деревянным барьерчиком виднелся пустой гардероб – ненужный в такое теплое время.
Отдышавшись, Сильин подошел ко входу в зал, нашел взглядом метрдотеля, поманил его пальцем.
– Слушаю вас? – вкрадчиво спросил тот, приблизившись.
– Я заказывал банкетный стол на шесть персон на фамилию Сильина.
– Секундочку… – Метрдотель, кругленький и в то же время каким-то странным образом стройный мужчина с тонкими, словно нарисованными усиками, вытащил из кармана блокнот и, полистав его, остановился на одной испещренной мелким почерком страничке. – Сильин, шесть персон, есть, пойдемте, я вам покажу стол!
И метрдотель чуть семенящей походкой увлек за собою в зал Сильина и его супругу.
Необычный, чуть вытянутый восьмигранный стол располагался в самом тенистом уголке ресторанного зала. Отделен он был тремя кадками с молодыми финиковыми пальмами, которые в это время были в Москве чрезвычайно модными.
– Вот, видите, – говорил-пел метрдотель, остановившись у стола. – Сервировочка уже в порядке. Проверим заказанное меню! А вы присаживайтесь, присаживайтесь!
И метрдотель услужливо усадил пришедшую пару, потом снова заглянул в свой блокнот.
– Так… – Он сделал паузу, потом стал читать – Закуски холодные: салат картофельный с крабами, маслины, правильно?
Григорий Маркелович кивнул.
– Продолжим. Горячие закуски: судак орли, почки, жаренные в масле… вот тут, во вторых блюдах замена, к сожалению… вы заказывали кижуча отварного, но, к сожалению… кижуч не очень хорошего качества, и я рекомендую вам взять муксуна жареного с картофельными крокетами вместо гарнира… а?
Григорий Маркелович пожал плечами, повернулся к жене.
– Хорошо, – мягко произнесла Поля, которой не хотелось надолго оставлять метрдотеля в неудобном положении.
– Отлично, – обрадовался метрдотель. – Из супов три солянки сборных мясных по-ленинградски, два супа картофельных с осетриной и одна похлебка по-суворовски с расстегаями, это для вас, наверно?
Григорий Маркелович кивнул метрдотелю, и тот, удовлетворив свое скромное любопытство, продолжил:
– …и десерт – кофе по-варшавски и мороженое «Октябрь»…
– Это мороженое с орехами? – вдруг оживилась Поля.
– Да, с орехами, малиново-земляничным сиропом и ломтиками ананаса, – отвечал метрдотель, глядя в зеленые глаза спросившей и в мыслях восхищаясь ее хорошим вкусом – темно-изумрудное платье так неимоверно хорошо подходило к ее глазам.
– Все правильно? – Метрдотель с трудом перевел свой взгляд на мужчину с такой интеллигентной родинкой на щеке.
– Да, – твердо ответил Сильин.
Метрдотель, вежливо кивнув, отошел от стола. В ресторане было пустовато, но объяснялось это довольно легко – время еще не подоспело для обычно поздних застолий. Сильин глянул на часы, потом ожидательно посмотрел на двери, ведущие в ресторанный зал, и тут же лицо его оживилось, потому что увидел он там тех, кого нетерпеливо ждал: своего давнишнего приятеля, директора мебельной фабрики «Красное дерево» с женою Женечкой и партсека своего завода Поливанова со своей «вечной» невестой Соней. Стоя в широком проеме дверей, они искали его взглядом, но из-за этой пальмовой «засады» не могли увидеть. Сильин поднялся и заторопился к ним, и тут уж они его заметили, заулыбались радостно, пошли навстречу.
Когда расселись за столом, Сильин облегченно вздохнул.
– Ну… – желая начать разговор, но как-то еще не сообразив, с чего начать, заговорил Григорий Маркелович. – А мы думали, что опоздали… а пришли первыми…
– Да уж извини, сам знаешь, какая наша жизнь, – забасил директор «Красного дерева» Эдуард Бекетов. – Я уже и сам готов был, а тут Женечка что-то потеряла, вот, – он оглянулся на жену, – пришлось ждать.
Сильин улыбнулся и бросил чуть едковатый взгляд на свою супругу.
К столу подбежал метрдотель.
– Ой, извините, не заметил! – Лицо его выражало искреннюю растерянность. – Сейчас, секундочку, – он еще раз окинул внимательным взглядом сервировку стола и всплеснул руками, сам себя спросив озадаченно: – А где же мадерные рюмочки?!
И тут же перевел взгляд на Сильина.
– Дамы ведь мадеру будут, а… вы – водочку? Две «Кубанских» и две «Перцовки»? Да?
– Да-да! – радостно выдохнул партсек Поливанов. – С водочки и начинать полагается…
Метрдотель исчез и тут же появился с подносом, составил на стол открытые графины – один из синего стекла, второй – хрустальный.
– В синем – «Кубанская», а вот здесь «Перцовочка», – объяснял он, не глядя опуская пустой поднос на стоящий в стороне подсобный столик. Тут же в его руках появилась бутылка мадеры, он нежными жестами, какими-то замысловатыми просовываниями руки с бутылкой наполнил рюмочки дам, потом налил мужчинам водки – какой кто желал. И вновь исчез.
– Ну, кандидат, – заговорил Бекетов, поднимая рюмку. – За твою победу на выборах! Будешь нас в Верховном Совете представлять!
Дружно чокнулись, выпили, поискали глазами закуску.
– Вот-вот, все уже тут… – отвечая на немой вопрос в глазах посетителей, затараторил метрдотель, составляя с подноса на стол маленькие тарелочки, салаты, розеточки с маслинами.
Так и не выдохнув после выпитой водки, принялись гости закусывать, приятно давясь картофельным салатом и особенно радуясь, выловив в нем кусочек крабной палочки.
Завязался разговор, который время от времени возвращался к кандидатству Сильина, после чего каждый раз рюмочки наполнялись снова, но тосты уже не касались этой темы и были все разнообразнее и разнообразнее.
– А я вот и вспоминал недавно, как мы вместе работали, – заговорил Бекетов, серьезно глядя в глаза Григорию Маркеловичу. – Ты же помнишь, Гриша… Ту аварию помнишь?
Сильин погрустнел. Не хотелось в этот славный день вспоминать о трудных буднях из прошлого. Конечно, он помнил ту аварию. Тогда в камере прогорел столб, через который подается горячий воздух. Получился обвал. Ох и много тогда пришлось повозиться и понервничать, и только правильное решение Сильина да поддержка начальника цеха Королева спасли положение. Бекетов был тогда партсеком цеха и обещал полную поддержку партийного комитета – он тоже верил в идею Сильина отключить камеру горячего воздуха и наполнить ее водой на несколько часов, чтобы потом, когда она уже остынет, отремонтировать, что называется, «на ходу». «Да, – подумал Сильин, – это было трудное время…»
Принесли супы. Разговор затих. А на эстраде появился маленький оркестрик – человек пять. Ресторан постепенно наполнялся посетителями, обрывки разговоров носились в воздухе, добавляя в атмосферу вечера чьи-то проблемы и радости. Рядом, за пальмами, группа кондитеров с семьями отмечала юбилей своей фабрики. Они то и дело произносили какие-то свои профессиональные слова, и из-за этого Поле, сидевшей к ним спиной, казалось, что и воздух, которым она дышала, и суп картофельный с осетриной, который ела, были сладковатыми, словно все вокруг было покрыто незаметным слоем мельчайшей ванили.
«Вечная» невеста Поливанова, учительница одной из вечерних школ, одновременно с поеданием супа умудрялась поворачивать голову в полупрофиль то влево, то вправо, желая таким образом показать своим соседкам новенькие золотые серьги с крупными каплевидными рубинами. Это немного раздражало Полю, но виду она не подавала и даже как будто не замечала сережек Сонечки.
Снова появился метрдотель, самолично наполнил рюмочки, потом наклонился к Сильину и прошептал:
– Извините, конечно, это ваш портрет вчера в «Правде» опубликовали? Тут у одного официанта газета на работе…
– Да, мой, – не шепотом, но негромко ответил Григорий Маркелович.
Метрдотель, стоя сбоку от кандидата, облизывал губы, словно обдумывал следующий вопрос. Но тут на эстраде появился низенький мужчина в лакированных туфлях, черных брюках и смокинге.
– Прошу минуту внимания! – громко произнес он тонковатым голосом, приподняв выше обычного подбородок и оглядывая зал.
Стало тихо, и в этой тишине мужчина, привлекший общее внимание, хлопнул в ладоши, и девочкоподобная женщина в цирковом наряде, видимо его ассистентка, вынесла на эстраду клетку с большим сине-зеленым попугаем.
– Вот! – громко выкрикнул мужчина, открывая дверцу клетки.
Попугай выбрался, уцепился когтями за руку мужчины и закрутил клювом по сторонам.
– Вот! – повторил мужчина. – На удивление всем образованнейшая птица для вас… Ну, прочти, Кузьма, что ты для нас выучил!
Посетители ресторана дружно рассмеялись, захлопали. Мужчина в смокинге поклонился и заставил поклониться своего попугая, потом сошел с эстрады и исчез в коридорчике, из которого то и дело «выныривали» опрятные официанты с заставленными едою подносами в руках.
Сильин обернулся, вспомнив о стоявшем за спиной метрдотеле, но того уже не было рядом.
Бекетов снова разливал водку, о дамах он как-то не сообразил позаботиться, и Григорий Маркелович решил исправить ошибку.
– Ай-яй-яй, Эдя, – шутливо погрозил он товарищу пальцем, – что это ты все нам да нам, а про прекрасный пол забыл!
Эдя, уже чуть захмелевший, протянул было левую руку к мадере, но Сильин проворно рывком взял бутылку со стола и сам стал проявлять хороший тон.
Поливанов, доев своего муксуна, потянулся вилкой к маслинкам.
– Роберт Анатольевич, – зашептала ему Соня, – вы больше не пейте, вам же нельзя!
Поливанов кивнул, разжевал маслинку и опустил губами косточку на уже пустую тарелку.
Вскоре произошла очередная смена блюд.
На эстраде что-то легкое заиграл оркестрик.
– Ну а какие у тебя последние рекорды? – спросил Бекетов у Сильина, держа в руках рюмочку с водкой.
– 948 тонн в сутки, – ответил Григорий Маркелович.
– Ну, давай тогда за рекорды! – предложил директор «Красного дерева».
Тост поддержали и Поля, и Поливанов, хотя Соня и дергала его за рукав, и из-за этого он чуть не разлил свою водку.
– За рекорды! – повторил партсек и, с трудом выдохнув воздух, выпил.
– А полторы тысячи тонн в сутки дать можешь? – Бекетов азартно уставился в глаза Сильину. – Такой рекорд слабо?
Сильин словно протрезвел. Лицо его стало серьезным.
– Думаю, что можно, – сказал он уверенно.
– Не-е-ет… – промычал Поливанов. – На наших печах столько не дашь.
Сильин удивленно посмотрел на партсека, прищурился, все еще продолжая думать.
– А я считаю, что можно, – сказал, как отрубил, он.
– На спор! – предложил руку директор мебельной фабрики.
– Добро, – согласился Григорий Маркелович. – Что ставишь?
– Хороший шкаф, бочку икры и ящик грузинского коньяка.
– Идет, – согласился кандидат и сжал что было силы ладонь Бекетова, потом попросил Поливанова перебить.
Поливанов перебил руки, но сам замотал головой и сказал, нечетко произнося слова:
– Одной штурмовщиной этого не сделаешь…
– Эх, Роберт Анатольевич, – посмотрел на него Сильин. – Нет, чтобы поддержать своего директора. Я ведь, не подумав, ничего не говорю. Есть у меня давняя мысль: если на наших печах изолировать шиберы от холодного воздуха и колпаки поставить – сразу ход улучшится, а это что значит?!
Поливанов кивнул, показывая свое согласие.
Метрдотель принес мороженое «Октябрь» и кофе по-варшавски.
Видно, он слышал часть последнего разговора, а если точнее сказать – спор. Расставив все аккуратно, он обернулся к Сильину и сказал:
– Тут мы с товарищами-коллегами посоветовались и решили уплатить за ваш дружеский ужин десять процентов от счета… это как наша поддержка кандидата в депутаты… И еще хочу сказать, что во всякой профессии есть сложные слова и понятия. Вот вы сказали «шиберы». Я, конечно, не знаю, что это. Но и у нас есть словечки, что язык поломать можно. Вот, к примеру, кокильницы или кокотницы, или вот стакан конический… А ведь это еще не названия блюд, там, в блюдах, такие названия есть, что почище ваших «шиберов»…
– Да вы присядьте к нам, поговорим, может, выпьете с нами, товарищ метрдотель! – обратился к работнику ресторана Бекетов. – Очень просим.
– Ну, если товарищем назвали, то не присесть нельзя, – кивнул метрдотель, приставил еще один стул и присел рядом с кандидатом в депутаты.
