Андрей Курков
Сказание об истинно народном контролере
Глава 4
Дезертир Сергуньков, путаясь в своем новом странном одеянии, брел по ночному лесу. В душе он был спокоен, зная леность своих бывших сослуживцев из отдельного красноармейского отряда по поимке беглых колхозников. Однако безветрие лишило лес его привычного шума, а тишина, наступившая взамен, настораживала, и особенно было неприятно Сергунькову слышать, как трещали под его ногами ветки. Каждый раз после такого треска замирал бывший красноармеец на месте, беспрестанно крутя головой по сторонам. Но вокруг, в подсвеченном луной полумраке, стояли лишь неподвижные стволы деревьев, которые порою тоже пугали, потому как казались притаившимися врагами.
Так и шел Сергуньков, жалея о буханке хлеба, которую он, должно быть по глупости, добавил к своей форме при явно неравном обмене. Во всем виновата была ночь, ведь будь на земле больше света – никогда бы он не сменял добротную красноармейскую форму на эту белую мануфактуру с вырезом для головы. Но дело было сделано, и если б не пустой до неприятности желудок, можно было бы думать о чем-нибудь другом.
Опять треснула под ногой ветка, и опять застыл Сергуньков, выжидая. И услышал эхо далекого выстрела, отчего мурашки пробежались по коже. Спокойствие покинуло его, а тут еще после этого растаявшего в ночи эха осталось какое-то едва уловимое жужжание, которое, казалось, становилось все громче и громче и вдруг превратилось в свист пули, отчего Сергуньков сразу бросился на землю и вжался в нее.
А свист продолжался, но был он не таким резким, как обычно при стрельбе, а скорее напоминал посвистывание. И, подняв голову, дезертир увидел пролетавшую над ним пулю. Она летела настолько медленно, что напуганный Сергуньков сумел проводить ее взглядом, а под конец и заметить, как она вдруг чуть повернула налево и устремилась вверх, к сосновым кронам.
Из-за всего увиденного взяла Сергунькова оторопь, и, опустившись на землю, подняться он не мог. Возвратившаяся тишина не успокаивала его, не отвлекала его мысли, клочковатые и несобранные, от этой странной пули. И так сидел он, пережидая ночь. Сидел, то впадая в нетвердую дрему, то вдруг просыпаясь по причине внезапной дрожи, вызванной ночной прохладой. И вот, проснувшись в очередной раз и поежась от этой прохлады, он явно услышал треск веток и затаил дыхание. Треск затих, но тут же до его ушей донесся какой-то другой звук. Весь напрягшись и вглядевшись в темноту, Сергуньков увидел приближающиеся к нему три белых пятна. Захотел было вскочить и бежать, но силы покинули его, и от огромной обиды на свою неудачливую судьбу он заплакал. Плача, заметил, как на земле перед ним остановились две босые ступни. Поднял голову и встретился с твердым и недружелюбным взглядом высокого широкоплечего мужчины, одетого в нечто белое. За спиною мужчины стояли еще двое.
– Вставай! – сказал мужчина холодным, вызывающим дрожь голосом. Сергуньков медленно встал. – Ты понимаешь свою вину? – спросил, уставившись Сергунькову прямо в глаза, мужчина в белом.
Дезертир кивнул. Ощущение близкой смерти холодило ноги. Бил озноб. И снова пришла глупая в этот момент мысль о буханке хлеба, отданной в чужие руки.
– Ладно, – устало сказал мужчина. – Мы с тобой там поговорим! – и он кивнул на небо, где все еще висела луна и только цвет ее чуть-чуть изменился – к бледной желтизне прибавился почему-то кровавый подкрас.
Сергуньков тоже посмотрел на небо, на луну. И подумал о маме, живущей во Пскове.
– Иди за мной, – приказал мужчина в белом, и дезертир послушно пошел. Двое других мужчин шли по обе стороны от него, и именно из-за этого понял Сергуньков, что попал не к красным, а к кому-то другому, потому что в Красной Армии конвоирующие идут всегда за спиной арестованного. Но это открытие не обрадовало его.
– Зачем ты это сделал, брат? – спросил вдруг шепотом конвоир в белом, тот, что шел справа.
Сергуньков пожал плечами. Не будет же он им в самом деле говорить, что соскучился по дому, что в последнем письме от мамы узнал о повальном тифе, охватившем его город, и о том, что Любка, выросшая вместе с ним на одной улице, уехала с каким-то заезжим артельщиком, оставив его без надежды на грядущую семейную жизнь.
Мысли прервались, когда Сергуньков споткнулся, и если бы не левый конвоир, лежал бы он уже на земле.
– Осторожнее, – сказал поддержавший его. – Здесь ступеньки.
Всю дорогу глядя только себе под ноги, Сергуньков и не думал, что они уже вышли из леса и куда-то пришли. Но состояние его было таково, что любопытства поднять голову и оглянуться по сторонам не возникало. И так же, с тем же смиренным видом поднимался дезертир по ступенькам, сожалея о краткости и бессмысленности своей жизни. Поднимался, переворачивая в голове одни и те же скорбные мысли, пока вдруг не услышал такой тоскливый и созвучный его душе собачий вой. Долетел этот вой откуда-то снизу, и посмотрел Сергуньков, не поднимая головы, чуть в сторону, мимо ступенек. И увидел бездну.
А собака, взвывшая на луну и на что-то белое, двигавшееся по небу пониже ночного светила, заскулила негромко и вернулась в свою конуру, зацепив лапой и чуть не перевернув стоявшую тут же миску с вонючей картофельной похлебкой.
Глава 5
Ехали они долго и молча. Шофер только один раз бросил уважительный взгляд на пассажира, но тут же возвратил его на дорогу, которая к тому времени стала уже поровней и в смысле поверхности, и в смысле перспективы.
Павел хотел разговориться с шофером, чтоб узнать от него что-нибудь о городе, куда они ехали, и вообще о шоферской жизни, но сам начать разговор как-то не решался. Все-таки шофер был очень занят управлением автомобиля, и, по разумению Павла, отвлекать его от этого серьезного занятия было нельзя.
А тем временем и сам город показался впереди, и не прошло и десяти-пятнадцати минут, как пассажир, забыв о шофере, разглядывал в окна автомобиля настоящие двух– и трехэтажные каменные дома, виденные прежде только на фотографиях в газетах да на открытках. Но все же настолько разнились эти настоящие дома от тех фотографических, что затаил Павел дыхание, разглядывая их. И особенно поражали его окна, все одинакового размера, но с разными занавесочками. И под каждым таким домом было разбито по клумбе, а в центре некоторых клумб прямо цветами росли портреты выдающихся деятелей эпохи. От всего увиденного у Павла чуть закружилась голова, и он, совершенно ошеломленный, только и сделал то, что покачал ею же, выказывая таким образом свое восхищенное состояние.
– Да, – кивнул согласившийся с ним шофер, который получал особую радость именно от таких пассажиров, впервые видевших из его автомобиля достижения и красоты городской жизни. – А вы еще центральную площадь не видели…
Надо сказать, что центральной площади они так и не увидели, так как перед выездом на нее дорога оказалась перекопана – прокладывался вакуумный мусоропровод, по которому весь мусор города должен был вскоре выбрасываться на дальнюю окраину. Об этом им сообщил подошедший к автомобилю человек в спецовке. Он же и посоветовал, какой дорогой лучше доехать до нужного шоферу места.
Когда машина уже отъехала от человека в спецовке, шофер негромко выругался, сравнив вышеупомянутого человека с одним натуральным удобрением. Обиделся шофер оттого, что человек в спецовке подумал, будто ему, шоферу, неизвестны дороги города.
Но Павел, все это время предававшийся наблюдению из окна, не обратил внимание на сквернословие, раздавшееся в автомобиле.
Вскоре они приехали. Машина остановилась перед красивым величественным зданием этажа в четыре, украшенным высоченными колоннами. На крыше развевался огромный красный флаг, хотя и показалось Павлу, что на улице ветра не было.
Шофер завел Павла внутрь здания, а там его встретили сразу три человека в аккуратных темных костюмах и при галстуках. Они радостно пожали руку Добрынину и повели его вверх по, казалось, бесконечной мраморной лестнице, покрытой красной ковровой дорожкой. Остановились на третьем этаже.
Там их встретил дежурный по этажу в военной форме и в звании лейтенанта.
– Секундочку, – сказал он и ушел за угол по коридору.
Минуты через две он вернулся.
– Товарищ Павлюк ждет вас, – доложил лейтенант.
Павел и трое сопровождавших, пройдя по коридору, зашли в большущий кабинет, где их и встретил товарищ Павлюк.
Товарищ Павлюк, одетый в клетчатый пиджак и коричневые брюки, был орденоносцем. Был он, как и секретарь Коваленков, плотной наружности, но вид имел более строгий, даже когда улыбался.
Сперва он показал Павлу свою коллекцию самоваров, подчеркнув при этом, что «разумный патриотизм должен в чем-то проявляться». Потом пригласил выпить чая за его широким столом.
– Вот за чаем мы вас и утвердим! – сказал доброжелательно товарищ Павлюк, присаживаясь на свое кресло во главе письменного стола.
Павел бросил на него недоуменный взгляд, который хозяин кабинета сразу понял и поэтому объяснил:
– Дело в том, товарищ Добрынин, что вас выбрали, так сказать, на самом низком уровне, потом вы были в районе у товарища Коваленкова, и должен сказать, что вы ему понравились. Так что он утвердил вас и даже вам, наверно, не сказал об этом. Теперь мы должны утвердить вас как область, и потом уже последняя инстанция… ну, вы знаете какая…
Павел кивнул.
– Но вы не думайте, что мы не доверяем решению вашего колхозного собрания! Такая процедура, понимаете?! Мы ведь вам даже вопросов не задаем… Кстати, вам передали мой подарок?
– Какой? – спросил Добрынин.
– Ну, книжку Ленина с моей подписью?
– Да, конечно, спасибо большое… – затараторил Добрынин.
– Ну, я еще не окончил… Итак, процедура такая, понимаете? – продолжал товарищ Павлюк. – Я вот сейчас при вас спрошу членов партбюро: вам нравится товарищ Добрынин? – И товарищ Павлюк обвел пытливым взглядом троих в костюмах.
Они кивнули.
– Вот видите! – обрадовался хозяин кабинета. – И мне вы сразу понравились. Смотрю – русский человек, открытое лицо, добрая располагающая улыбка. Ну просто идеальный контролер. Вот мы вас и утвердили. А теперь чай и бублики!
Молодой парень, по виду комсомолец, занес в кабинет поднос с румяными бубликами и большой медный чайник с кипятком. Потом в каждую чашку на столе товарищ Павлюк лично всыпал по щепотке чайной заварки.
– Доложите-ка мне о состоянии дел на уборке урожая! – обратился, попивая чай, товарищ Павлюк к членам партбюро.
– У нас все в порядке, – ответил один из них.
То же повторили и другие.
– Это хорошо, – довольный, руководитель кивнул. – Так и надо работать!
Потом товарищ Павлюк заговорил с членами партбюро о перспективах постройки в городе кирпичного завода. Павел слушал их краем уха, набираясь знания, и одновременно не мог оторваться от вкусных румяных бубликов, которые просто таяли во рту. Казалось ему, что начавшаяся пару дней назад новая ответственная жизнь обещает ему много таких бубликов впереди, а кроме того подумалось Павлу и о том, что чем больше у человека ответственности, тем больше Родина беспокоится о нем и о его здоровье, и это казалось справедливым.
– Ну что, – вдруг, бросив взгляд на свои ручные часы, обратился к Павлу товарищ Павлюк. – Ваш поезд через час. Как бы не опоздать…
– Поезд? – переспросил удивленный Павел, ничего ни о каком поезде не слышавший.
– Ах, извините, не сказал вам! – спохватился товарищ Павлюк. – Ваш поезд на столицу… Вам же говорили, что вас там ждут?..
Павел кивнул.
– Ну вот… – развел руками Павлюк. – Жалко, что так мало побыли у нас в Манаенковске, но кто знает – может, судьба еще занесет сюда… Будем рады.
После этого товарищ Павлюк вызвал по телефону машину и самолично сопроводил Добрынина вниз по мраморной лестнице.
И автомобиль, и шофер были те же. На этот раз Павел и шофер даже поздоровались друг с другом как старые знакомые.
Ехали снова молча. Но теперь и самому Павлу не хотелось разговаривать. Он все еще разглядывал город, удивляясь его виду.
– Скоро проедем мимо нашего театра! – с гордостью произнес шофер.
Павел приготовился.
Но театра они так и не увидели из-за того, что дорога впереди снова оказалась перекопанной по той же причине прокладывания вакуумного мусоропровода. Шофер еще раз кратко выругался и окольными путями отвез Павла на вокзал, где и посадил его на ожидавший отправления поезд.
Павлу поезд понравился: состоял он из локомотива и всего двух пассажирских вагонов. Потом, правда, перед самым отправлением, к составу подцепили еще какой-то вагон, но рассмотреть его не удалось.
Приятно стучали колеса, а Павел сидел в своем купе и глядел в окно на уходящий, затухающий день.
Завтра начнется новый день, и то, что Павел встретит этот новый день в пути, казалось замечательным и многозначительным.
В купе зашла молодая женщина в железнодорожной фуражке – принесла чай.
– Скажите, а бублики у вас есть? – спросил у нее Павел.
– Да что вы, товарищ! – удивилась женщина. – Откуда здесь бублики?
Павел кивнул, поблагодарил за чай, отпил глоток и понял, что чай не сладкий, но спрашивать эту женщину о сахаре не захотел.
Женщина зашла через полчаса с пачкой газет.
– Читать будете? – спросила она.
– Буду, – ответил Павел.
– Три хватит? – спросила женщина.
– Хватит, – сказал Павел.
Железнодорожница отсчитала три газеты и, положив их на столик, ушла.
Пока в купе горела тускловатая лампочка, неизвестно откуда питавшаяся током, Павел внимательно читал принесенные газеты и узнавал из них такое множество всего, что представление его о жизни и о своей Родине расширялось с каждым прочитанным словом. И возникало ощущение, что едет он в поезде посреди огромного строящегося города-гиганта, где люди хотя пока и не живут, но уже вовсю работают, побивая всякие мировые рекорды в областях бурения, угледобычи, выпечки хлеба и плавки разных металлов.
Немного устав от чтения, решил он рассмотреть в одной из газет лица новых орденоносцев, награжденных в Кремле, и только поднес он к глазам этот групповой фотопортрет, как лампочка в купе потухла. За окном тоже уже было темно, и, отложив газеты на столик, улегся Павел на нижней полке и, накрывшись теплым ватным одеялом, заснул.
Глава 6
Тропинка вела ангела все дальше и дальше, пока не вывела к соседствовавшей с лесом деревеньке. Вывела, а сама нырнула в грунтовую дорогу и растворилась в ней. Дорога эта была для деревни единственной улицей, потому что все избы, а было их не больше двух десятков, своими окошками выходили на нее. Дальше, за деревенькой, дорога бежала вдоль лугов и где-то там, среди них, терялась.
«Ну вот и первое жилье!» – подумал ангел.
Близился вечер. Во дворе ближней избы женщина развешивала для просушки выстиранное белье.
Ангел подошел к забору и поздоровался, а она, окинув подошедшего взглядом, забежала в дом, так и не ответив на приветствие.
Ангел было развернулся, чтобы идти к другой избе с просьбой о ночлеге и пище, но тут его окликнул мужской голос.
– Подойди-ка! – крикнул невысокий мужичок в полотняных штанах и подпоясанной шнурком холщовой рубахе серого цвета. – Ты беглый, че ли?
Ангел подошел.
– Мне бы переночевать… – сказал он, глядя в лицо хозяина вполне дружелюбно.
– Беглый… – проговорил задумчиво мужичок, оглядывая красноармейскую форму ангела. – Ну заходь!
Пол в сенях из-за нанесенной сапогами грязи казался земляным. Хозяин сам разулся и ангелу сказал сапоги снять, да вдруг заметил, что гость-то босиком пришел. Удивился, порылся в сундучке, стоявшем тут же, достал худые короткие сапожки и протянул их ангелу:
– Надень-ка!
Ангел послушно надел, потопал в них по полу.
– Ну как? – глядя на ноги гостя, спросил хозяин.
– Хороши, – ответил ангел.
Были сапожки чуть велики, но скрываемая ангелом радость от встречи с такою добротою была еще больше.
Прошли в горницу, а там у русской печки уже хлопотала хозяйка, просовывая кочергою поближе к огню большой горшок.
– Сейчас все будет, все сейчас будет готово… – приговаривала она.
Гость присел на скамью и, уже сидя, покрутил головою, осматривая комнату. Жилье было чистым и аккуратным, широкая кровать, стоявшая за русской печкой как за углом, была покрыта вышитым красными петухами покрывалом. На столе уже лежала осьмина хлеба.
Хозяин заглянул в комнату, улыбнулся гостю и снова исчез в сенях, а потом, видимо, во двор вышел – дверь на улицу хлопнула.
Пока ангел рассматривал горницу, загорелась своим неживым светом маленькая лампочка, привешенная к потолку, а вслед за этим снова хлопнула дверь в сенях и появился хозяин, довольный, но серьезный. Зашел, глянул на лампочку, потом же, переведя взгляд свой на гостя, пояснил, что какая-то птица провод оборвала и пришлось его узлом связать, чтобы пустил он по себе электрический ток в избу.
Полюбовавшись еще недолго светом лампочки, хозяин уселся по другую сторону стола на такую же деревянную скамью и принялся ждать еды.
Тушенная с салом картошка меньше всего походила на райскую пищу, но ангел ел ее с удовольствием, хотя, конечно, больше всего радовался сытному мягкому хлебу. Хозяин тоже набросился на еду так, словно полстраны плугом вспахал. Жевал он жадно и как-то уж очень спешил.
– Еще положить? – спросила хозяйка.
– Нет, спасибо… – сказал ангел.
А хозяин просто помотал головою отрицательно.
– Ну, тогда я остальное вниз спущу! – проговорила женщина и взяла со стола пузатый горшок.
С горшком она прошла в угол горницы, ближний к дверям в сени, и одной рукой подняла деревянный щит – вход в подпол.
Ангел доел свой ужин и почувствовал, что неплохо было бы ему прилечь. Он бросил взгляд на хозяина, но тот все еще жевал, а посему гость перевел взгляд в другую сторону и увидел хозяйку, выбирающуюся из подпола уже без горшка в руках.
Заоконная жизнь тем временем наполнилась темнотою, и сидевший лицом к окну хозяин дожевал последний ломоть хлеба и широко зевнул, тут же перекрестивши свой рот.
– Ну че, гость дорогой, – заговорил он мятным полусонным голосом. – Спать небось хочешь?
Ангел кивнул, наслаждаясь внутренним спокойствием тела. Чувствовал себя он в этой избе уютно.
– Ну, че ж, пора уж… – хозяин еще раз зевнул, а после поискал взглядом жену. Взглядом не нашел, но слухом услышал – возилась она с чем-то у кровати за русской печкой.
– Валя! – окликнул ее мужичок. – Где гостю постелим?
– Дак стелить-то уж нечего… Внизу все, пускай спускается да вместе с солдатиком и ляжет… – отвечала из-за печки жена.
– Ну, слышь, – хозяин развел руками. – Ну, да и ты вроде солдатик, так что уж не в обиде…
– Тама не закрыто, покажи ему! – добавила хозяйка и тут же уронила что-то и шепотом выругалась.
Подвел хозяин гостя ко входу в подпол, и полез ангел вниз по лесенке. Спустился, а там тоже светло и такая же лампочка горит, только низковатый подпол оказался – прямо по его росту. Правда, размером он был чуть поменьше горницы, и тоже стол там стоял, три лежанки деревянные, застеленные чем-то полотняным. На столе – горшок тот самый, что хозяйка уносила, а за столом – люди. Чуть пригнулся ангел, чтобы свет от висевшей рядом лампочки глаза не резал. И увидел троих сотрапезников за едою: старика и двух людей помоложе возрастом, из которых один был в похожей зеленой одежде, а второй – в суконной рванине.
Ангел поздоровался, и трое сотрапезников кивнули ему в ответ. Ели они сосредоточенно и как-то устало, но усталость эта скорее была написана на их лицах. Появление новичка их не смутило и не удивило.
Доев картошку, они передохнули чуток. Старик тут же пошел и улегся на стоявшую в углу лежанку. И отвернулся от света и от остальных.
Человек в зеленой одежде внимательным образом осмотрел ангела, потом обменялся взглядом со своим соседом по столу.
– Ты из какого отряда? – спросил он ангела, выковыривая пальцем что-то из зубов.
– Я не из отряда… – проговорил ангел. – Я с неба спустился… посмотреть хотел, что тут…
– С луны ты свалился, а не с неба!.. – оборвал злобно человек в зеленой одежде. – Что, не мог обменять где-то свою форму?
– Но ведь и у вас такая одежда… – возразил на это ангел.
– Я уже договорился. Мне хозяин принесет этой ночью.
– Может, он и мне принесет? – подумал вслух ангел, уже понявший, что одежда, которую он имел на себе, способна стать причиной многих неприятностей.
– Тебе он не принесет. Нету у него больше… Да и чем ты платить будешь? Я-то ему ружье дал, а у тебя ж ни шиша нету, даже из карманов ничего не выпирает.
Ангел провел рукой по карманам и действительно убедился в их пустотелой гладкости.
– А ты скажи хозяину, что отработаешь у него на свинарнике! – посоветовал парень в суконной рванине. – У него свинарник есть, я когда подходил к дому – слышал!
– Не-е-е, – протянул солдатик. – Что он, себе дурень, чтобы разрешать дезертиру в форме свой свинарник убирать?!
Старик, лежавший на угловой лежанке, захрапел, и все трое посмотрели в его сторону.
– А че? – заторможенно проговорил парень в рванине. – Может, пристукнуть старика, тогда и переоденешься? Хотя коротковато все будет, но глянь, какое сукно.
– Зачем пристукнуть? – удивился ангел. – За что?
– Сам-то он не отдаст, и, вишь какой, на ночь не раздевается, во всей своей одеже спит, – объяснил парень. – А значит: если не пристукнуть, то и не переоденешься.
– Да ладно, – махнул рукой ангел. – Где-нибудь потом переоденусь.
– Дурень, – сказал, как отрезал, дезертир.
Открылся со скрипом вход в подпол, и хозяин, приспустившись на пол-лестницы, бросил дезертиру узелок.
Дезертир спешно развязал его – оказалось, что это и есть обещанные лохмотья. Тут же переоделся и разглядел себя.
Парень в рванине хохотнул, хотя сам был одет не лучше, а ангел улыбнулся: на дезертире теперь были синие штаны, обрезанные чуть ниже колен, и верхняя часть женского сарафана, конечно, без рукавов, и цвета неопределенного, от которого в глазах рябило.
Дезертир, не сказав ни слова, бросил хозяину в руки свою военную форму. Скрипнула лестница, и вход в подпол закрылся.
– Спать надо… – буркнул только что переодевшийся и, подойдя к лампочке, что-то с ней сделал, отчего она погасла.
В полнейшей темноте ангел стоял и слушал, как устраиваются на своих лежанках обитатели этого подпола. А когда стало тихо, он спросил:
– А где мне можно лечь?
– На стол ложись! – проговорил из темноты дезертир.
Ангел послушно забрался на стол, лег на бок, подогнув под себя ноги, чтобы не свисали, и попробовал заснуть. Но было ему и холодно, и неудобно, и поэтому лежал он на столе без всякого удовольствия и занимал себя мыслями, в которых понять пытался встреченную им жизнь. Лежал он так и тогда, когда воздух в темном подполе наполнился храпами, сопеньями и чьим-то бормотанием во сне. Бормотание было про любовь, про любовь несчастную и неразделенную, и сделалось от этого ангелу еще грустнее и неудобнее. И слушал он это бормотание с затаенной болью до тех пор, пока не прозвучало откуда-то сверху, и не из комнаты, что над подполом располагалась, а вообще с земли, некое механическое рычание, которое, однако же, вскоре затихло, но на смену ему пришли другие шумы и голоса, и наполнили они собою уже не всю землю, а ту комнату, что располагалась прямо над ними, и заскрипели виноватым скрипом доски пола, по которым расхаживал кто-то, а может, и расхаживали, потому что голосов было несколько, и среди них улавливался негромкий голос хозяина, однако говорили чаще другие, более грубые голоса. Потом разом все стихло, но тотчас открывшийся вход в подпол впустил вниз целый коридор света.
– Эй, там, выходи все! – крикнул кто-то сверху, и тут же в углу ойкнули громко, словно от снившегося кошмарного сна.
– Выходи! Неча отлеживаться! – повторил голос.
Ангел, будучи не спящим, слез со стола и, войдя в этот до рези в глазах яркий коридор, созданный такою маленькою лампочкой, поднялся по лесенке и остановился, увидев перед собою четырех вооруженных красноармейцев.
– Садись пока! – ткнул рукою на скамью у стола один из них.
Ангел сел.
Тем временем поднялись из подпола и остальные. И их усадили у стола; вперед на шаг выступил красноармеец постарше, осмотрел странную компанию, задержав взгляд на обрезанной верхней половинке сарафана, одетой на дезертире. Ухмыльнулся.
– Ну, – сказал он, – кто откуда будет? А?
На сей вопрос ответа не последовало, и тогда красноармеец пальцем показал на парня в суконной рванине и, сощурив глаза, спросил:
– Ты! Откуда сбег?
– Из колхоза, – дрожащим голосом ответил парень.
– Какого колхоза?
– «Заветы Ильича».
– Ишь ты… – покачал головой красноармеец. – Из «Заветов Ильича» сбег! И не стыдно?!
– Стыдно… – сказал парень и опустил голову.
– Эт у тебя первый побег? – все допытывался красноармеец.
– Ага, – сказал парень.
– Ладно, – вздохнул красноармеец и перевел взгляд на дезертира. – А ты?
– Я не сбегал, я по делам шел… и здесь заночевать попросился… – заговорил тот.
– А кто ж тебе такую сарафанную сорочку сшил? Жена што ли? – заулыбался красноармеец.
– Да, жена… – кивнул дезертир.
– Ну че, правду говорит? – красноармеец повернулся к хозяину, голубоватому лицом из-за недосыпа.
– Не-е, – ответил хозяин. – Эт он со мной поменялся. Свою-то форму мне дал, а это я ему кинул…
– Ах ты сволочь! – чуть было не бросился дезертир на хозяина, но вовремя заметив, как один из красноармейцев выставил в его сторону винтовку со штыком, усидел-таки на месте.
– Та-ак, – покачал головой красноармеец. – Откуда сбег?
– Тридцать восьмой кавалерийский особый отряд по поимке беглых колхозников… – проговорил упавшим голосом дезертир.
– Ишь ты! – снова покачал головой красноармеец. – А мы из тридцать девятого механизированного особого отряда по такой же поимке… Первый раз бежишь?
– Второй… – сознался дезертир.
– Ясно, – красноармеец посмотрел на ангела. – А ты? – спросил он.
– Я… – начал было отвечать ангел, да запнулся, понимая, что правду говорить нет смысла, а неправду, в которую эти люди с радостью поверят, – не хотелось говорить.
– Чокнутый он! – брякнул беглый колхозник. – Старика пристукнуть не захотел…
– Эт точно, чокнутый! – подтвердил дезертир, и красноармеец с усилившимся интересом посмотрел на ангела.
– А в форме чего?
Дезертир пожал плечами.
– Поменяться попросил один… – сказал ангел. – Я ему свою отдал, а он мне эту…
– Дезертиру, значит, помог! – негромко проговорил красноармеец. – Нехорошо. Придется приравнять тебя за это к беглым колхозникам. И то лучше, чем дезертиром из Красной Армии быть.
Красноармеец посмотрел пристально на дезертира, пожевал губами, размышляя о чем-то военном, потом спросил у хозяина:
– А много ли они съели?
– Да много, ясное дело. Картошки полпуда, сала четыре фунта, две курицы…
– Врешь! – заверещал беглый колхозник. – Не было куриц, и сала там на грош съели!
– Куриц старик съел, – добавил хозяин. – Ему ж положено?!
Старик кивнул.
– Ну а как вам здесь, отец? – спросил старика красноармеец.
– Да ничего, все одно лучше, чем в тринадцатом на каторге.
– Ну еще посидите…
Старик обратил свой усталый взгляд на красноармейца.
– Мне б гулять иногда… – попросил он. – А, сынок? Можно?
– Ну, ночью можно, – ответил красноармеец. Потом же, обернувшись к другим солдатам, стоявшим за его спиной, скомандовал: – Этих троих в кузов, старика оставить и принести сюда те два мешка картошки.
– Товарищ командир! – просительным голосом обратился хозяин. – А вы ж обещали еще проса и овса на три трудодня…
– Эт в следующий раз! – сказал красноармеец так твердо, что хозяин кивнул и замолчал.
Ангел, дезертир и беглый колхозник были выведены солдатами на дорогу, где им приказали забраться в кузов стоявшего там же грузовичка, куда также залезли два красноармейца. А командир их с другим солдатом, который кроме прочего был еще и шофером, сели в кабину машины и, не попрощавшись с вышедшим их проводить хозяином, завели мотор.
Мотор взревел так сильно, что сверху, с безоблачного глубокого неба сорвалась одна звезда и на глазах у хозяина застремилась вниз, однако по дороге угасла и упала вследствие этого невидимо, да и, должно быть, далеко от этих мест, так как при близком падении звезд должен возникать гром, а тут было тихо, и только удаляющееся рычание машины нарушало ночную тишину и отвлекало мысли хозяина от остальных звезд, светивших ярко и уверенно.
