bannerbannerbanner
Добрый ангел смерти

Андрей Курков
Добрый ангел смерти

Полная версия

– Я бы позавтракал… – осмелев от ее же фамильярности, произнес я.

– Щас, яичницу будешь?

Минут через пятнадцать я уже жадно ел яичницу, а она сидела рядом за столом, придавив его своими острыми локтями, и смотрела на меня внимательно, как мать или следователь. Ее доброта спровоцировала меня на откровенность, и я рассказал ей, что хочу добраться до Мангышлака. Правда, не говорил зачем. Просто, сказал, хочется прикоснуться к пескам, по которым ходил Шевченко.

– Во времена! – вздохнула она. – Раньше то по Ленинским местам, то по Брежневским, а теперь у каждой республики свой идол.

– Ну почему идол? – не согласился я. – Нормальный человек был, в Питере с друзьями гусей воровал и жарил…

– Ну да! – удивилась она. – Как Паниковский!..

Покормив меня, она обслужила «транзитного» посетителя, забежавшего выпить свои утренние сто грамм и тут же умчавшегося дальше.

– До Мангышлака прямиком тебе отсюдова не добраться, – сказала она, вернувшись к моему столику. – Если хошь, я разузнаю, как лучше.

– Пожалуйста! – попросил я.

– Ладно. Поработай здесь пока за прилавком, – деловито сказала она. – Вся водка по тыще сто грамм, вино – тыща за стакан. А я через часик вернусь… Да, паспорт дай!

Я протянул ей свой паспорт.

– И еще, – добавила она. – У тебя чем платить есть?

– Немного есть…

Оставшись один в кафе, я стал за прилавок и посматривал оттуда в открытые входные двери, открывавшие мне яркий, весь в солнечном свете поставленный в высоту прямоугольник улицы, изредка пересекаемый прохожими.

Зашел мужик лет пятидесяти, в тельняшке и небритый.

– А Нюрка где? – спросил он.

– Через час будет.

Он кивнул и ушел, ничего не выпив.

Потом зашли две серьезные и со вкусом одетые женщины, тоже в возрасте. Взяли по сто грамм водки. Тут же, не присаживаясь, выпили и ушли.

Наконец вернулась Нюра. Я к этому времени так освоился в кафе, что, казалось, смог бы в нем прижиться и обосноваться без трудностей. Только хотелось ли мне этого? Нет, мне хотелось на Мангышлак, хотя что там меня ждет – неизвестно. Но, может, потому так и хотелось туда добраться? Да и вообще, ждет ли меня там хоть что-то? Не возникни эта глупая ситуация со складом детского питания, никуда бы я сейчас не поехал. Просто был пункт А, из которого надо было бежать в пункт Б. Хорошенькая задачка! В самом деле, ничто так не зовет в путешествие, как опасность для жизни.

– Ну что, голуба, через пару дней рыбзавод пойдет по каналу на Каспий. Хошь, можешь с ними, я договорюсь.

– А куда он плывет?

– Рыбзавод же эт, а не корабль. Он будет на Каспии стоять, потом то ли в Гурьев, то ли куда еще на отгрузку консерв пойдет…

– А как же я до Мангышлака?

– Там разберешься, к нему много суден подходят… У меня там подружка, Дашка, работает. Она тебе поможет…

Этой случайной встречей я остался доволен. Даже прокуренный голос Нюры звучал для моих ушей приятно и заботливо. До отхода рыбзавода я оставался в ее кафе, помогая ей и подменяя иногда. И ночевал там же, отдавая ей на ночь паспорт и оставаясь закрытым снаружи. А через три дня отвела меня Нюра утром в порт и передала с рук на руки своей подруге Даше – круглолицей женщине лет тридцати пяти, похожей издалека на ярко одетую банку сгущенного молока.

16

Неуклюжая прямоугольная многоэтажка плавучего рыбзавода отвалила от причала в полдень. Я стоял на палубе третьего этажа, и казалось мне, что не рыбзавод отвалил от причала, а сам город оттолкнулся от нас и поплыл куда подальше. Солнце в этот день было особенно зловредным – висело оно вроде бы невысоко, а жарило вовсю. Железо плавучего увальня было так раскалено – хоть яичницу жарь. Окружившую рыбзавод духоту мог разогнать только волжский ветерок, но воздух был неподвижен. Рыбзавод не плыл, а едва заметно полз по гладкой воде, так медленно полз, что даже волжская поверхность не реагировала, оставаясь тревожно неподвижной.

– Эй, котик! Чего стоишь, пошли в каюту! – окликнула меня Даша.

Я вернулся в каюту, которую до этого и рассмотреть не успел, лишь рюкзак закинул и вышел. Каюта была двухместная, маленькая, с квадратным окошком, занавешенным куском салатной материи. В углу у железной овальной двери был умывальник, под ним – мусорное ведро. Под окошком стоял столик с будильником и тяжелой пепельницей из литого стекла. По бокам каюты, как в купе поезда, располагались две узкие койки, аккуратно застеленные, с подушками, стоявшими по-наполеоновски одним углом вверх.

– Вон та твоя, – указала мне Даша на правую койку. – Будешь днем здесь сидеть, а вечером, когда народ пьяный, – гуляй себе по палубам, только не заблудись!

– А плыть долго? – спросил я.

– Смотря куда, – рассудительно ответила Даша. – Тебе ж до этого, до Комсомольца надо?

– До какого комсомольца?

– Ну, залив Комсомолец.

– А зачем он мне?

– Нюра сказала, что ты на Мангышлак хочешь? Так это самая ближняя точка, после Гурьева мы туда пойдем, а потом уже в другую сторону, до Мумры…

Я задумался. Залив Комсомолец? И название какое-то не казахское, да еще и неизвестно, как мне оттуда потом выбраться? Что там есть? Порт? Город? Рыбацкая деревня?

– Даш, а там что, приставать завод будет? – спросил я.

– А чего ему там приставать? Нет, рыбу примем от тралеров, покрутимся денек-два и дальше.

– А как же я сойду?

– Договоримся с каким-нибудь судном, – уверенно пообещала Даша. – Ладно, сиди тут, если захочешь – водка в тумбочке под столиком, вода в кране. Там же в тумбе консервы, если проголодаешься. А мне на летучку надо.

Плавно открылась и закрылась тяжелая овальная дверь. Я остался один. Присел на свою кровать. Потянулся к окошку и, отодвинув самодельную салатную занавесочку, выглянул на волю. Перед окошком, метрах в двух, был виден покрашенный серой краской бортик, за которым проплывал мимо невидимый берег. Только полоска голубого, пропеченного солнцем неба – вот и весь вид из окна на знаменитую волжскую природу.

Я прилег на койку и прислушался к тишине. Тишина оказалась довольно громкой – какие-то глубинные жужжания и шумы, казалось, отовсюду проникали в каюту. Но отсутствие резких звуков делало эти шумы мирными, естественными, как шум природы. Все это было хорошим фоном для размышлений.

Мне вспомнился только что отчаливший город Астрахань. Вспомнился с благодарностью. Я поднес правую руку к носу, понюхал ладонь и улыбнулся устойчивому запаху черной икры. Потом автоматически подставил под нос вторую ладонь, и тут уже крепкий запах корицы победил соленый запах икры. Это меня не огорчило, наоборот – я словно получил еще одно доказательство разнообразия жизни и ее запахов. И вспомнил Киев, Пущанское кладбище, папку с рукописью, вытащенную из могилы. Дальше вспоминать Киев не захотелось, и я снова понюхал ладонь правой руки. Меня позабавило, как запах мог переключать воспоминания и мысли. Я улыбнулся недавнему прошлому ленивой, немного сонной улыбкой. И задремал.

17

Вечером, вернувшись с работы, Даша отпустила меня «погулять». Чтобы действительно не заблудиться – была у меня такая боязнь – я гулял по своему этажу. Вышел на палубу и минут за двадцать не спеша, останавливаясь и осматриваясь, обошел по периметру всю махину плавучего рыбзавода. По обе стороны от него двигались назад, в сторону Астрахани, далекие, но различимые, скудно обсыпанные зеленью берега. Покрасневшее солнце зависло справа, и видно было, как отступает оно под мощной воздушной волной вечерней прохлады. В воздухе пахло рекой, ветерок ерошил волосы. Вечерняя свежая влажность бодрила. И бодрила, очевидно, не одного меня. Внутри рыбзавода бурлила жизнь. Из его недр по длинным железным коридорам через занавешенные окна кают просачивались на палубу голоса, хохот, крики. И по мере того как солнце, опускаясь под тяжестью вечера, пунцовело и слабело, все громче доносились из недр рыбзавода эти голоса и шумы, и уже не возникало ни малейшего сомнения, что вот-вот они вырвутся на палубу, выплеснутся за борт и где-нибудь вдалеке, на одном из берегов какой-нибудь рыбак, сидя у костра, обернется на далекое плывущее чудище, светящееся десятками квадратиков окон и разливающееся по вечерней Волге множеством голосов.

Стемнело быстрее, чем я ожидал. Как-то внезапно меня обступила темнота, и эту темноту тут же подчеркнул квадрат желтого света, выпавший из окна чьей-то каюты. Я еще стоял, привыкая к темноте. А рядом уже кто-то остановился – две фигуры, два огонька сигарет. Эти сигаретные светлячки то замирали, то описывали дугу – четкую и многократно повторяемую – от бортика палубы ко рту и обратно.

Я прислушивался, ожидая понять по голосам, кто это был. Но они молчали. Молчали минут пять. Вдруг один огонек сигареты падающей звездой полетел за борт, и женский приглушенный голос сказал: «Так этому козлу и надо!» Второй голос, тоже женский, но позвонче, произнес: «Ага!» – и обе фигуры начали удаляться от меня, оставив позади на поручне бортика слабеющий огонек. Я подошел к нему и пальцем спихнул тлеющий бычок за борт. Посмотрел им вслед. Скрежетнул железный овал двери, выходившей на палубу из общего коридора.

Я решил еще постоять. Номер каюты я помнил и, находясь на своем этаже, заблудиться уже не боялся.

Минут через двадцать вернулся в каюту. Даша сидела в ситцевом халате на своей койке. На столике стояла початая бутылка водки, два гранчака и большая чашка с холодной водой.

– Нагулялся? – спросила она.

– Да.

– Выпьешь?

– Чуть-чуть…

Она налила в стаканы граммов по пятьдесят.

– Паскудный день сегодня, – пожаловалась она, протягивая мне стакан.

Я взял стакан, уселся на свою кровать в изголовье, поближе к столику. Посмотрел на Дашу – какую одежду она ни надевала, все равно удивительная округленность ее тела словно выпирала из этой одежды. Округленность эта была как бы продольной, только большая приподнятая грудь нарушала ощущение всесторонней гладкобокости.

 

– Ты чего впялился? – с улыбочкой спросила Даша. – Красивой бабы не видел? Пей давай!

Чокнулись и выпили. Даша схватила чашку с водой, запила. Потом протянула ее мне. Я тоже отглотнул.

– Есть хочешь? – спросила Даша.

Я кивнул.

Она наклонилась, щелкнула дверцей тумбочки под столом и вытащила оттуда банку рыбных консервов.

– Эт наши, – не без гордости сказала она. – В масле.

Она умело взрезала банку коротким самодельным ножом, каким обычно работают сапожники. Достала из тумбочки две вилки и передала одну мне.

Ели мы громко и с удовольствием. Опустошили банку за пару минут. Потом она спросила:

– Еще?

Я кивнул, и история повторилась. После второй банки на душе наступило умиротворение. Мы выпили еще грамм по пятьдесят.

– Паскудный денек сегодня был… – протянула она, опустив на стол чашку с водой. – Сначала конвейер не запускался, потом замыкание в автоклавном цеху, потом этот козел Мазай… инженер по охране труда… с утра пьяный и всех подряд щупает… Нет, чтоб по-человечески – вечерком, на палубе, а то прямо в цеху! И чего ты щупаешь, если он у тебя висит, как покойник? А? Чего щупать? Тьфу!

Я слушал Дашу, и хоть водка немного расслабила меня, но ее слова заставили немного напрячься, словно я оказался перед львицей, готовой к прыжку. Однако минуты через три я понял, что мои опасения напрасны. Даша переключилась с Мазая на укладку каспийской сельди в бочки и теперь с азартом говорила о вкусе слабозасоленной рыбы.

– Я тебя туда ночью отведу, когда все пьяные. Возьмем из загашника и прямо у бочки, это – как в раю! никогда не забудешь! Ты еще выпьешь?

Я кивнул. Она доразлила водку по стаканам.

– Больше сегодня не будем, – сказала Даша, пряча пустую бутылку под стол. – Экономика должна быть экономной. Терпеть не могу ходить, как тут принято, по каютам под утро и выпрашивать по сто грамм… Свое должно быть своим!

Мы выпили. Она опять запила из чашки, потом отошла к умывальнику, набрала еще холодной воды и вернулась к столику.

– Ты не думай, я – не пьющая, это так, для закалки и борьбы со временем… Делать-то тут нечего. Плывешь, работаешь, пьешь. А как домой приедем или где стоим – тут уже можно и культурно пожить. Книжку купить, в кино… Ты вот сам книжки читаешь?

– Да.

– Хорошее это дело – книжки читать… – Даша кивнула и замолчала, задумавшись.

– Только одного этого мало, – минуты через две добавила она, вынырнув из своих размышлений и уставившись мне в глаза.

Глаза у нее были карие.

В окошко каюты кто-то постучал.

– Чего? – крикнула Даша.

– К тебе можно? – спросил хрипловатый женский голос. – Поговорить…

– Нет, нельзя, Катька. Завтра в цеху наговоримся!

За окном прозвучали удаляющиеся не по-женски тяжелые шаги.

– Поговорить ей захотелось! – недовольно мотнула подбородком в сторону окна Даша. – Как Ваську у меня увела – так говорить не хотелось, а как он ее на хрен послал, так сразу «к тебе можно?» Ты если спать хочешь, не стесняйся меня, можешь раздеваться и ложиться. Я сейчас тоже, минут через пять… Выйду, папироску сперва курну…

Она поднялась с койки.

Оставшись один, я быстро снял джинсы и футболку и забрался под легкое одеяло. «Интересно, – подумал я, – а что бы делал Шевченко, окажись он в моей ситуации? Как бы он отнесся к этой Даше? Распространилась бы его жалобная любовь к женщинам и на нее, сильную и по-матерински грубовато-добрую? Ведь и в ней есть что-то от «родины», неважно – от какой. Действительно, словно само собой сравнение напрашивается – женщина-страна. Самодостаточная, решительная, независимая…»

За окошком прошел, негромко матерясь, какой-то мужик. Когда его гулкие шаги затихли, мысли мои побежали уже в другом направлении. Я думал о будущем, о ближнем будущем, навстречу которому я направлялся. «Было бы славно, – подумал я, – если б мне, русскому человеку, удалось найти эти записи Кобзаря. Чем не вклад в развитие дружбы между двумя братскими народами?!.» С этими мыслями я и заснул.

18

Весь следующий день мы плыли по Волго-Каспийскому каналу, который я сперва принимал за Волгу. Но Даша меня просветила.

– Погоди, котик, выйдем в Каспий – так спокойно не будет, – сказала она утром, выглянув в окошко, за которым если что и казалось спокойным, то только синее небо, ведь больше ничего видно не было.

Потом она ушла в свой цех и вернулась только к шести вечера. А я то сидел в раздумье, то дремал. В общем, набирался сил. Вечером бродил по периметру своего этажа, рассматривал обитателей рыбзавода, проходивших мимо в компаниях и поодиночке. Люди как люди, только глаза красные и у некоторых – горят. Я понимал, что жизнь и работа в одном и том же месте чреваты психологическими отклонениями. Помню даже, как что-то нам в школе объясняли о трудностях одиночных и парных космических полетов – в том смысле, что хотеть стать космонавтом и быть им в реальности – это две печальные противоположности. Но, видимо, сравнивать трудности жизни на плавучем рыбзаводе с трудностями космонавтов просто грех. Тут было множество людей, разнополых, разного возраста. И в меру своего развития и воображения они находили себе соответствующий досуг. Да и тот факт, что на мне они даже взгляда не задерживали, показывал, что ни от одиночества, ни от недостатка новых лиц они не страдали.

Я прилег грудью на бортик и смотрел на плывущий вдалеке сероватый берег. Припухшее красноватое солнце висело на краю неба по другую сторону корабля, и поэтому тут особенно ощущалось приближение вечера. Внизу серебрилась вода. Было спокойно и в воздухе, и на душе. И люди, отстучав обувью по гулкому железу палубы, разошлись по местам, где намеревались то ли выпить, то ли просто поговорить.

Набравшись от влажного вечернего воздуха свежести, я вернулся в каюту. Мы снова ели консервы, пили потихоньку водку, запивая водой. И Даша снова ненавязчиво рассказывала о трудовых буднях.

– Завтра запускаем холодильный конвейер и консервную линию, – говорила она твердым голосом. – В холодильнике рыбы дня на четыре работы, как раз, пока начнем прием свежей – холодильник опустошим. Тонн десять консерв закатаем… Жаль, что в холодильнике одни сельдевые… Если и попадется какая белужка – кто ее заметит, тот и стащит. А я не на конвейере, я на ОТК буду в этот раз… Слушай, а чего ты на Мангышлак? Ты, часом, не маковый гонец?

– Нет, – я мотнул головой. – Я хочу посмотреть форт Шевченко… по его местам побродить…

– А он у вас что? – спросила Даша.

– Да так, поэт, борец за национальную идею…

– Вроде Жириновского?

– Нет, он был тихий, спокойный. Стихи писал про женщин… такие, с жалостью…

– Чё, ему женщин, что ли, жалко было?

– Было, – подтвердил я.

– Интересно, – искренне проговорила Даша. Задумалась. – Я вообще-то стихи не читаю. Про Анжелику читала несколько книг и «Мать» Горького. Горький мне больше понравился, но «Анжелика» – увлекательней. Не помню, кто ее написал… А стихи я и в детстве не любила. Только когда Роберт Рождественский по телевизору читал – слушала. Но это ж только по восьмым мартам он читал…

Она зевнула, прикрыв рот ладонью.

– Что-то спать хочется, – протянула усталым голосом.

Потом, не обращая на меня никакого внимания, сняла с себя ситцевый в блеклых цветочках халат и осталась в трусах-шортах бежевого цвета и в ситцевом лифчике, тоже в цветочек. Забралась под одеяло.

– Свет выключи! – попросила она. – И водку допей, если можешь. Нехорошо слезы оставлять…

В бутылке действительно оставалось на донышке, и я вылил остатки водки в свой стакан. Потом выключил свет и со стаканом в руке прошел внутренним коридором на палубный периметр. Облокотился о бортик и посмотрел на воду, отливавшую то ли патиной, то ли старым потемневшим серебром.

На небе горели крупные звезды. Три штуки. Висели они невысоко, а над ними мельтешила прочая звездная мелочь, несметная, как ночная мошкара, сбившаяся вокруг одного-единственного дорожного фонаря.

За моей спиной горело окошко чьей-то каюты, за которым шел громкий веселый разговор. Звенели стаканы, вспоминались случаи из прошлого – обычные, происходящие с каждым по многу раз в жизни. Но тут, под веселье и водку, они слушались внимательно и уважительно, и даже я постоял, замерев, минут пятнадцать. Слушал и улыбался. Какой-то деревенский вечер получался. В руках – стакан с остатками водки. На небе – звезды, за спиной – окошко, за окошком – разговоры. Я допил водку и, вернувшись в каюту, улегся и постепенно заснул под негромкое, но настойчивое похрапывание Даши.

19

На следующий вечер рыбзавод выплывал в Каспий. Ранние звезды ненавязчиво и неярко поблескивали на еще светлом небе. По периметру палубы прогуливались трудящиеся плавучего гиганта. Я стоял у бортика и смотрел на воду – Даша сказала, что как только войдем в Каспий, вода позеленеет.

Мимо с хохотом прошла компания женщин, и в воздухе около меня задержался запах свежей рыбы. Но буквально через полминуты свежий солоноватый ветерок согнал его.

Рыбзавод покачивался на невысоких волнах, и это было для меня новым ощущением. Раньше мне трудно было бы представить, что волнам окажется под силу раскачать эту махину, но теперь я уже понимал, что Каспийское море может все: и освежить, и накормить, и утопить…

– Эй, котик, не простудишься? – раздался за моей спиной голос Даши.

– Так ведь не холодно, – не оборачиваясь, ответил я.

– Тут такие ветерки на Каспии – враз просквозят, – со знанием дела сказала Даша. – Пойдем лучше в каюту.

Утром я проснулся с тяжелой головой. Рыбзавод все еще покачивался – видно, это и было причиной моего беспокойного сна и трудного пробуждения. Даша уже была в цеху. На столике стояла банка «Каспийской сельди», тот самый коротковатый ножик и огурец.

«Заботливая», – подумал я, глядя на оставленный мне завтрак.

Поел, потом умылся. Выглянул за занавеску наружу – небо отливало свинцом. Похоже, что погода менялась к худшему.

Сколько мне еще плыть с ними?

Не то чтобы путешествие это было неприятным, но просто его однообразие начинало меня утомлять: одни и те же консервы, одно и то же море. Только небо позволяло себе менять цвет, а так все одно и то же.

Где-то в коридоре прозвучал неясный, но удивительно громкий механический голос. Я подскочил к двери, приоткрыл ее и прислушался.

«Фельдшеру срочно прибыть в третий цех!» – снова повторил механический голос громкой связи.

Этот голос еще раза три вызывал фельдшера в третий цех, а потом снова стало тихо.

Неожиданно, минут через двадцать в каюту пришла Даша. Она была одета в бывший когда-то белым рабочий комбинезон, на голове – зеленая косынка. Лицо красное и в глазах – огоньки.

– Короткий день! – с улыбочкой сказала она, стягивая косынку и рассыпая по плечам каштановые волосы. – Конвейер остановили…

– А чего? – спросил я.

– ЧП. Девчонки пьяного Мазая в углу зажали и головку ему отрезали. Пока одни держали, Машка эту головку в дозатор бросила, так что она с рыбой в какую-то консерву попала… Там такой хай поднялся! – Даша рассмеялась. – А он бегает, конвейер остановил, начал банки открывать – искать среди сельди свой кончик…

– Ну и как, нашел?

– Где там! Пятьсот банок с линии вышло – все не откроешь, да и если б нашел, он что, его обратно бы стал пришивать? А?

Я пожал плечами.

– Сейчас врачи все могут пришить, кроме головы, – сказал я.

– А где у нас тут врачи? У нас тут один фельдшер – Коля, – он раньше ветеринаром был, а потом на людей переучился. Он пришел, облил Мазаю обрезок зеленкой и бинтом замотал – вот и все пришивание! Вот кто-то консерву купит! Ха! Подумает, что это печень трески попала!!!

Веселья Даши я разделить не смог. Как-то даже грустно стало.

«То ли дело могилы по ночам раскапывать?» – ехидно среагировала на мое настроение моя же мысль. «Ну, могилы – это другое дело, – возразил я ей. – В могиле если кто лежит, так только мертвый, которому все равно – раскопают его могилу или нет. Может, ему даже приятно будет – видишь, мол, и после смерти у кого-то к нему дело…»

Даша, не стесняясь моего присутствия, переоделась в розовый сарафан, умыла лицо и руки. Потом, все еще с улыбочкой на круглом лице, уселась на свою койку.

– Ночью шторм будет, так что сегодня пить нельзя, – сказала она. – Кушать хочешь?

Я задумался. А она тем временем наклонилась под стол и вытащила оттуда две банки «Каспийской сельди».

Что-то у меня на лице искривилось, видно, при виде этих банок, и Даша, хихикнув, сказала: «Не бойся! Это старая партия, сюда девчонки ничего не бросали…»

Мы пообедали, но удовольствия от еды я не ощутил.

– Пойду курну, – Даша поднялась и, прихватив с собой две пустые консервные банки, вышла из каюты.

 

Заштормило часов в восемь. Заштормило внезапно и сильно. Даша уже лежала в койке, а я стоял у борта, крепко схватившись за него руками. Смотрел на черные асфальтовые волны, поднимавшиеся на несколько метров. Эти волны не били в борт, как я сначала ожидал, а пытались вытолкнуть плавучий рыбзавод из воды. Сначала они это делали мягко и легко, но уже через короткое время, набрав силу, они стали поднимать и бросать его, как игрушечный кораблик, и я, испугавшись и чуть не свалившись за борт, ретировался, закрыв за собой тяжелую железную дверь с боковыми зажимами. Вернулся в каюту.

Даша, казалось, спала, хотя обычного ее храпа слышно не было. Во всяком случае никаких звуков она не издавала, лежала лицом к стене. Каюта шаталась, и я шатался вместе с нею, удерживая равновесие. Быстро разделся, лег под одеяло, но почти тут же штормовой удар сбросил меня на пол. Я схватился за железную ножку столика. Поднялся и снова лег на койку. Но минут через десять очередной удар снова сбросил меня на пол.

– Иди сюда, котик! – мягко прозвучал голос Даши. – Ты больно легкий, с таким весом сам на кровати не удержишься!

Вот тогда я и понял причину крупности и округлости большинства работавших на рыбзаводе женщин. Я со своим одеялом перебрался на Дашину койку, и хоть было там тесно, оказалось, что «эта сторона каюты наименее опасна при артобстреле». Да и Даша обняла меня своей тяжелой рукой, ласково удерживая мое легкое тело и защищая этим от грозного каспийского шторма.

Проснулся я, весь пропитанный теплом Даши и запахом рыбы, который почему-то источали ее подмышки. Даша сладко спала, и мне не хотелось ее будить. Поэтому я лежал неподвижно. А чтобы освободить себя от запаха рыбы – подсунул под нос ладонь левой руки. Теперь, в окружении запаха корицы, ничто меня не раздражало.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22 
Рейтинг@Mail.ru