Андрей Константинов
Фронтовая любовь
С этими словами он взялся расшнуровывать и стаскивать высокие десантные ботинки с убитого лейтенанта. И когда до Элеоноры наконец дошло, она истерично затрясла головой:
– Нет, я с мёртвого не надену! Нет!
– Эля, не тупи! Жить хочешь?! Я спрашиваю – жить хочешь?! – Та в ответ часто-часто закивала. – Ну так давай… Ты на своих каблуках далеко не убежишь. И босой нельзя, порежешься, здесь всё в стекле битом… Давай брюки подверни и надевай.
Швырнув Элеоноре ботинки, Митя отстегнул с пояса мертвого лейтенанта кобуру с пистолетом, забрал автомат и нашарил на теле запасной магазин к нему. Тот оказался не в штатном армейском подсумке, а в красивом, расшитом бисером замшевом чехле.
– Пижоны! Спасибо хоть рожки не на тридцать, а на сорок пять. Пулемётные. Это у них шик такой.
– А? Что?
– Это я так, о своём, о девичьем. Шнуруйся живее, а я быстренько в ряды метнусь. У второго парня патронами подразживусь.
Но едва Митя высунул голову из лавки, стало понятно, что добежать до первого убитого лейтенанта не суждено. Медленно спускаясь по торговой улочке в их сторону, двигались боевики, проверяя лавки, одну за другой.
– Всё. Приплыли.
– Что?
– Ничего, ничего. Всё нормально будет!
Спрятав камеру под одним из прилавков, Митя нацепил на ремень запасной рожок, защелкнул кобуру с пистолетом и, обозначив стволом автомата направление в глубь лавки, произнес тихо, но очень спокойно и четко:
– Эля, всё будет в порядке. Сейчас мы с тобой уйдем на другой ряд. Потом – еще на другой и побежим к мечети. Не паникуй, держись рядом и как можно быстрее… Всё. Пошли.
Они быстро прошли сквозь лавку к черному ходу. А вот здесь дверь имелась. Благо – оказалась заперта не на замок, а на простую щеколду. Митя осторожно приоткрыл ее и…
И осторожность оказалась совсем не лишней: на параллельном ряду, метрах в десяти от них, обнаружился боевик с автоматом. Похоже, это был головной дозор ранее замеченного Митей отряда.
– Чёрт!
– Там – ОНИ?! Они нас убьют, да?
– Один всего… Пока… Дай секунду…
Я потом много раз вспоминал это мгновение. Никакого плана я не продумывал, просто времени не было думать. Всё как-то само получилось, там ведь счёт даже не на минуты шёл…
Приняв решение, Митя вынул из кобуры пистолет и, передернув затвор, протянул его Элеоноре.
– Времени у нас нет, так что врубайся сразу. Сейчас я вальну этого урода. Мы перебегаем на следующий ряд, в лавку, что напротив. Ты – точно так же проходишь через нее, выскакиваешь и бежишь, стараясь держаться ближе к стенам. Если вдруг что – стреляй не задумываясь, патрон в стволе. Главное – добеги до мечети! В ее внутреннем дворе – твое спасение.
– А ты?
– А я немного подержу их. Тогда у тебя будет шанс. Вместе не успеть: побежим вдвоём – они нас снимут, а просто спрятаться – тот же расклад.
– Нет! Я без тебя…
В голосе Элеоноры снова послышались истерические нотки, и Митя понял, что она вот-вот сломается.
– Эля!!! Всё, давай без пионерства! У тебя двое детей!
– А у тебя…
– Вот за моей и присмотришь, ежели чего… Всё. Делаем! Иначе сейчас те подойдут. И запомни – беги изо всех сил! У тебя будет минута, максимум – полторы. По выстрелу – бежим.
После этих слов Митя чуть приоткрыл дверь, аккуратно прицелился и дал короткую очередь. Боевик из дозора рухнул с простреленной головой как подкошенный.
– Давай пошла!..
Эта торговая улочка оказалась заметно шире по той причине, что здесь, между рядами стационарных лавок, располагались временные лотки для уличной торговли. Перебежав ее, Митя и Элеонора заскочили в лавку тканей, которая также оказалась брошенной хозяевами.
– Давай! Снова черным ходом! Не тормози!!
Образцов подтолкнул Элеонору в спину, и та, сдерживая рыдания, скрылась в глубине лавки. Оставшись один, он, баррикадируя вход, подтащил туда несколько прилавков, а сверху набросал с десяток рулонов разноцветных тканей, соорудив таким образом нечто вроде укрепточки с невысоким бруствером. Не ахти какая оборонительная позиция, но – все же лучше, чем совсем ничего.
– Так, бляха-муха… – зашептал Митя, укладываясь. – Ну давайте, суки!
Расклад – хуже не придумаешь. По опыту я знал, что обычного, на тридцать патронов рожка, при средней плотности боя хватит секунд на 25. А учитывая, что парнишка-лейтенант успел немного повоевать, хорошо, если там сейчас оставалась хотя бы половина патронов. Правда, имелся еще запасной, «манерный», рожок на сорок пять. Но что с того? Даже и с ним много не навоюешь. Это все досужие разговоры, что стрелять нужно одиночными, тщательно выцеливая. Для любителей компьютерных игр, возможно, такой совет и подойдет, но в реальной ситуации нервы, как говорится, не железные. Жить захочешь, сам не заметишь, как начнешь судорожно на пусковой крючок давить. Щелк, другой, третий и – все. Ку-ку, Гриня!
Но и прорываться с таким боезапасом нереально – вдвоем всяко медленнее получится. Да и не задержишь никого на ходу, боевики тебя запросто, особо не напрягаясь, с расстояния 60–70 метров положат. Вот потому-то я и взялся подарить Элеоноре примерно минуту. За которую, если повезет, в принципе довольно далеко убежать можно. Что же касается перспектив собственных…
Чего греха таить – я тогда действительно решил, что всё, что отпели курские соловушки. Даже молиться начал…
Суки появились пару минут спустя.
Похоже, не сразу сообразили, что случилось с их дозорным. И Мите очень хотелось верить, что эти драгоценные секунды добавили Элеоноре лишнюю фору. Сердце его лихорадочно отстукивало мгновения, а те все тянулись, тянулись, и в конце концов он потерял им счет.
Боевики шли осторожно, медленно.
В какой-то момент командир показал рукой двум подчинённым, чтобы те переместились через лавки на другой ряд. Но именно этого Митя допустить никак не мог. И – не допустил: двумя очередями положил обоих. Оставшиеся боевики, уходя с линии огня, отшатнулись в лавки, что напротив, и в следующую секунду на его позицию обрушился шквал огня. По счастью, пули пока лишь крошили дерево, пластик и рулоны тканей.
– Господи, иже еси на небеси… Да светится имя твоё… Да придет царствие твое…
Автоматическая стрельба неожиданно прекратилась. Выждав немного, Митя чуть приподнял голову и очень вовремя разглядел выскочившего на улицу боевика с гранатометом. Все правильно, из лавки стрелять он не мог, иначе реактивная струя там понаделала бы дел! Минимум контузила бы его же товарищей. Успев среагировать, Митя дал длинную очередь последними в рожке патронами. Он не увидел – попал или нет? – тем не менее выпущенная граната ушла много выше и левее.
Судорожными движениями Митя перезарядил автомат, даже не сняв со второго рожка «манерный» замшевый чехол. Передёрнув затвор, он отер рукавом вспотевший лоб и глубоко вздохнул:
– Ну вот и всё… Господи… Царствие твое…
И тут за его спиной вдруг послышались шум, крики. А затем, перекрывая их, раздался звенящий, пронзительный голос Элеоноры:
– Митя, это я! Это мы! Не стреляй! Я наших встретила, Митя!!
И действительно – сзади, с черного хода, в лавку хлынули сирийские военнослужащие во главе с тем самым «гостиничным» майором. Перепрыгивая через Митину баррикаду, «гвардейцы Асада» лавиной хлынули в торговые ряды, открыв такой огонь на подавление, что боевики почти перестали огрызаться в ответ.
– Ты живой?! Ты цел?! Боже мой… Господи…
Вбежавшая в лавку последней Элеонора бросилась к Мите, уставилась на него, как будто видела в первый раз, а затем уткнулась головой ему в грудь и заплакала. А он, тяжело дыша, стоял словно бы в оцепенении, будучи слишком переполнен адреналином, чтобы осознать, поверить в свое счастливое спасение…
* * *
Сирийские силы безопасности провели зачистку рынка профессионально и быстро. Не прошло и получаса, как стрельба повсеместно прекратилась, и настала пора заняться мертвецами. В частности, двумя молоденькими лейтенантами из группы сопровождения русских журналистов. В тот момент, когда Митя и Элеонора возвратились в лавку сладостей и пряностей, люди майора уже успели придать телам погибших офицеров подобающие позы (глаза закрыты, руки и обращенные в сторону Мекки ноги выпрямлены) и накрыли мертвые лица платками.
Митя достал из-под прилавка оставленную здесь камеру. Попытался ее осмотреть, но пахнущие порохом руки все еще продолжали трястись мелкой дрожью. Чтобы успокоиться, он достал сигарету, закурил и принялся жадно вдыхать дым.
Внезапно на плече майора подало голос переговорное устройство: офицер выслушал сообщение, нахмурился, подозвал Митю и негромко заговорил с ним. Сидящая на полу, привалившись к стене, Элеонора, продолжая судорожно стискивать в руках свои туфли, тревожно уставилась на этих двоих.
– Что?! Что он сказал?
Митя ответил не сразу. Сперва сглотнул подступивший к горлу ком, и лишь потом выдавил хрипло:
– Я так понял… Вроде где-то рядом американку убили… Журналистку…
– Дэнс?!!
* * *
При римлянах эта улица называлась виа Ректа, то есть Прямая улица. Ее современное имя – Мидхат Паша. Протянувшаяся с востока на запад в Старом городе Дамаска, она существует здесь еще с античных времен – согласно преданиям, по ней хаживал сам апостол Павел. По мере продвижения в восточную (христианскую) часть города Мидхат Паша становится все более цивилизованной, запруженной всевозможными бутиками, ресторанами и кафешками, стилизованными под густую экзотику. И вот как раз возле входа в одну из таких местных кофеен, скорчившись в позе зародыша, лежал в пыли и в крови американский оператор-стажер Боб Ли и дико выл по-звериному.
В паре метров от парня валялось изломанное женское тело в брючном костюме некогда бледно-голубого цвета. Тело было без головы. Длинная палка, с насаженной на нее отрезанной головой, стояла здесь же, прислоненная к стеклу окна-витрины. Глаза у головы были широко распахнуты. Словно бы от удивления…
После первого шока, когда происходящее лишь частично осознаётся как реальность, Элеонора решительно отобрала у Мити микрофон, зажмурившись, сделала несколько шагом к витрине, развернулась и… Неожиданно внятно и чётко скомандовала:
– РАБОТАЕМ, МИТЯ!
Тот страшный стендап у мёртвой головы Пруденс мгновенно попал в Интернет, хотя лично мы ничего не выкладывали. И – стал культовым, как ни страшно это звучит. Время сейчас такое. Картинка – самое главное. А тут… Голова американской телезвезды и русская телезвезда в белом шикарном окровавленном костюме и в десантных ботинках. В общем, Элеонора в одночасье превратилась чуть ли не в Че Гевару. Её показывали все каналы мира…
Глава шестая
– …Вот на хрена их туда понесло?! – риторически вопросил Медвежонок. Спросил лишь затем, чтобы нарушить затянувшееся после очередного стаканчика араки тягостное молчание. – Экзотику восточного общепита, при желании, можно было красиво, а главное – спокойно подснять даже в здешнем ресторане. Картинка вышла бы – ничуть не хуже!
– Хакавати.
– Чего?
– Хакавати. Так арабы называют своих сказителей, – хмуро пояснил Митя. – Колоритные такие мужички. Опять же – уходящая натура. Пруденс знала, что в Дамаске осталась всего парочка мест, где их можно увидеть и услышать вживую.
– Вот и послушала. В натуре…
Вечером этого бесконечного дня они снова обосновались в гостиничном баре Salasabil. Пили араку. Не закусывая. Много и часто. Да только не в коня корм, не забирало.
– Землякам и коллегам – мое почтение!
Митя и Паша синхронно обернулись. И синхронно же уткнулись в корреспондента Первого канала Антона Верницкого.
– Здорова, Антон. Накатишь?
– Нет, спасибо, парни. В другой раз.
– Ему выпивать с конкурентами инструкциями Константина Львовича запрещено, – на рефлексе откомментировался Медвежонок.
Получилось предсказуемо, а потому не смешно.
– Митя, друг, выручай! До зарезу потребен с тобой синхрончик[14] минуты на полторы, не больше. Эксклюзива не прошу – чисто эмоцию.
– Что там было, как ты спасся, каждый лез и приставал, – процитировал Высоцкого Медвежонок. – Меньше чем за двести баксов не соглашайся! И это еще по-божески. Со скидкой главному пропагандистскому каналу.
– Паша!
– Чего?
– Подкассетник захлопни, вот чего! Дай с человеком поговорить.
– Без проблем. Говори.
– Антох, вот честное слово, при всем уважении, но я сегодня – пас. И – сил нет, и сам уже никакой. На одной только кочерге и держусь.
– Может, тогда завтра? С утреца?
– Ладно. Перед завтраком поднимитесь ко мне. Номер 376. Я постараюсь к тому времени что-то такое придумать-исторгнуть.
– Отлично. Спасибо, Митя.
– Пока не за что. А может, все-таки опрокинешь?
– Нет, извини. Через час материал в Москву пересылать, а у нас еще конь не валялся… Кстати, вы уже видели съемку, выложенную на «Аль-Джазире»?
– Нет. А что там?
– Гляньте. Там такое… Короче, полный пиздец!
С этими словами Верницкий удалился.
– Медведяра! Глянь, чего там он проанонсировал? А то я телефон специально в номере оставил. Достали все!
Медвежонок подхватил со стойки свой смартфон, равнодушно произвел ряд манипуляций большим пальцем, и вдруг, резко изменившись в лице, севшим голосом просипел:
– Вот чёрт…
– Чего там?
– Тут такая хрень… Бля… Сволочи!
– Да что там?!
– Тут, Митя… Короче, тут… – Медвежонок нервно сглотнул. – Понятно, почему они Боба Ли оставили в живых. На, смотри сам… Полчаса назад в Интернет выложили…
Казалось бы, в этой жизни меня уже почти невозможно было чем-либо удивить или напугать. Но после просмотра лишь несколько секунд любительской съёмки боевиков в груди у меня все буквально закаменело от ужаса: на картинке вооруженные до зубов бородачи заставляют Боба Ли отрезать голову еще живой Пруденс, а потом принуждают его же плясать с мертвой головой возле трупа, подбадривая парня дикими выкриками, выстрелами и хлопаньем в ладоши…
– Твою ж мать… Нелюди! Они же нелюди! Стая упыриная! Выключи!!!
Подрагивающей рукой Митя налил себе полный стакан, махом, как воду, выпил и посмотрел на часы:
– А Элеонора что-то… Если она успела это посмотреть, как бы её повторно не накрыло.
– Может, сходишь за ней?
– Да, пожалуй.
Митя слез с табурета, двинул было к выходу, как вдруг обнаружил в зале Сухова, в одиночестве сидящего за чашечкой кофе. В том, что они с Медвежонком его заход проморгали, не было ничего удивительного – они сидели спинами к двери. Но вот Коля со своего места не срисовать их не мог. Из чего следовало, что игнор был сознательным. Вызванным: либо деликатностью, либо…
– Только прежде сигаретку раскурю. С одним товарищем, – озвучил Митя и направился к столикам.
Взаимное приветствие старых приятелей на сей раз оказалось на порядок суше, чем два дня назад, в Шереметьево. И вообще – Сухов выглядел очень усталым и непривычно раздраженным.
– Не возражаешь, если я подсяду, покурю с тобой?
– Валяй. Но сразу предупреждаю: у меня очень мало времени.
– Я тебя долго не задержу. – Митя сел напротив, достал сигареты. – Свежую картинку с Мак-Ги и Бобом видел?
– Да.
– Ну и?
– Что?
– Что обо всём этом думает человек, который… для Большого Начальника рекомендательные справки пишет?
Глаза Мити смотрели неулыбчиво, строго, и Сухов явно понял, что разговор предстоит непростой.
* * *
А Элеонора Сергеевна не спускалась в бар по той причине, что у нее внезапно образовался сеанс скайп-общения с Москвой. Последние несколько часов такого общения от нее так же, как и от Мити, домогались десятки людей. Причем – из самых разных уголков земного шарика. Госпожа Розова всем отказывала, но проигнорировать настойчивые вызовы непосредственного начальника все-таки не смогла, отозвалась.
– …Ну как ты?
– А вы сами, Александр Михайлович, как думаете?
– Думаю, что паршиво.
– Если выражаться литературным языком, то – да. Где-то близко к тому.
– Что ж вы, голуби мои… Я ведь вас перед поездкой как напутствовал? Командировка эта – паркетная[15]. И жанр ей под стать – официоз голимый. А значит, приключений на жопу, как вы это с Митюшей любите, искать не требуется. Было дело?
– Было.
– Хоть не отпираешься, уже неплохо.
– Мы этого не хотели. По крайней мере, я – точно! Просто… Так оно получилось.
– Прекрасный в своей лаконичной универсальности ответ. Анекдот знаешь? «Встречаются двое: – О, я слышал у тебя уже семеро детей! – Да, как-то так получилось. Сначала не хотел этим заниматься, а потом втянулся». Чего не смеешься?
– Не смешно. Да и болит… Все сразу… Особенно душа.
– Понимаю… А вообще я хотел сказать, что, во-первых, вы – большие молодцы. Так Митюше и передай.
– Передам. А вы действительно так думаете?
– Я «не думаю» – я знаю.
– А вот в нашей блогосфере считают иначе. Меня в чём только уже не обвинили. Самое мягкое – в некрофилии и пляске на костях.
– Эля! Ты же взрослый человек, профессионал! Так чего ты всю эту перхоть слушаешь-читаешь?! Да мне сегодня весь вечер в Останкино проходу не давали, руку жать подходили. Телефоны разрывались так, словно бы каналу Нобелевскую премию мира выписали. К твоему сведению, апэшный куратор – так тот просто визжал от восторга и просил передать вам личную благодарность. Сама понимаешь, от кого.
– Спасибо. А во-вторых?
– Что?
– Ну если вами было озвучено «во-первых», значит, далее последует…
– Ах да, действительно! Огромная просьба у меня, голуби мои. Понимаю, вам сейчас очень непросто. В первую очередь психологически непросто, но…
* * *
А в это время внизу, в баре, Митя продолжал прокачивать Николая. И хотя с самого начала стало понятно, что товарищ Сухов не расположен к откровенности, в конце концов Митя его дожал. И «академический востоковед», пускай и с кучей оговорок, пусть коротко и предельно осторожно, но озвучил собственную версию дневных событий.
– …Получается, вся эта конференция изначально задумывалась как ловушка? Капкан для террористов? И мы в нём – вместо приманки?!
– Ф-фу, ну и духотища! – Несмотря на прохладу от системы кондиционирования, Сухов протер лоб тыльной стороной ладони и, вынув из кармана носовой платок, тщательно вытер руку. – Ты торопишься с выводами, Митя… Начать с того, что я совсем в том не уверен. Допускать – допускаю, но не более. Я не знаю, кто, как и на основе каких данных принимал решение… И не думаю, что когда-нибудь узнаю. Но уж персонально вы двое – точно не приманка.
– И на том спасибо. А кто ж мы тогда?
– Скорее, ты только не обижайся, антураж. Всё должно было быть достоверно, иначе… У зверьков разведка очень хорошо работает, они бы фальшак сразу почуяли. А приманка – не журналисты, а лидеры стран, Сирии и России прежде всего. Никто эту американку как сакральную жертву не планировал. Да это и невозможно – такой сценарий прописать… При облаве на волка никогда не знаешь, на кого в конечном счете он выскочит: на главного снайпера или на рядового загонщика.
– То есть всё вышло случайно, хотя так оно изначально и планировалось?
– Именно. Причём ты сам прекрасно знаешь, чья это была инициатива – уйти работать в город.
– Ну да, ну да. А милейший майор сирийского спецназа просто дал себя уговорить. Удачно получилось. Картинка вышла – зашибись!
Сухов долго не отвечал. Затем, допив безнадежно остывший кофе, глубоко вздохнул и, стараясь не смотреть Мите в глаза, перешел на полушепот. Притом что ближайшие посторонние уши располагались не ближе десяти – двенадцати метров.
– Возможно, я сейчас озвучу тебе прописную истину, но в больших сложных комбинациях почти никогда не удается избежать сопутствующих жертв. Согласен?
– Допустим.
– А тут… Тут игра большая. Ты пойми: дело не в локальной антитеррористической операции, пусть даже и масштабной. Дело не в том, что группировку «Катаиб Тахрир аш-Шам», ту её часть, что в Дамаск подтянулась, почти всю вырезали. Ну, группировка. Ну, крупная. Но их тут… Сам знаешь, до Пекина раком не переставить. В одних названиях запутаешься, тем более что они их всё время меняют: то под одно знамя встанут, то под другое.
– А в чём тогда прикол?
– В том, кто деньги даёт этим уродам. Сами по себе они бы долго не провоевали. Деньги – кровь войны. Содержать «лучшую в мире пехоту», как на Западе пишут, дело накладное, а на разном шир-мыре ты таких денег не сделаешь. Здесь нужны финансы госуровня! Стало быть, и дело в позициях государств. Государств Залива прежде всего… Турции, Израиля… Франции. Англии. – Сухов вытянул из лежащей на столе Митиной пачки сигарету. – Продолжить?
– Не надо… Ну и как ты думаешь… Эта… Западня… Повлияет на позицию? Хоть чью-то?
В ответ Николай пожал плечами, закурил.
– Ясно. Что ни хрена не ясно, – считал ответ Митя. – А где президенты? Наш и сирийский?
– В Латакии. В самой спокойной здесь провинции. Туда даже боевики своих жен с детьми отправляли.
– На нашей базе? Хмеймим?!
– Ты слишком многого хочешь от простого научного консультанта, – вяло возразил Сухов.
– Научного… Если бы я не знал тебя всю сознательную жизнь…
– Никак и тебе под моим пиджаком погоны мерещатся? Это Восток, дружище. Я тебе много раз говорил – здесь всё не так, как кажется. А за одну ночь всё может трижды перемениться.
– Да я все понимаю… Просто… Я уж думал, совсем зачерствел, а тут… Сердце ноет… Столько лет Пруденс не видел, и тут… Приходи кума любоваться… Дэнс… Она хорошая была… Даром что пиндоска…
Кровь бросилась Мите в лицо. Выбросив вперед правую руку, он через стол ухватил Николая за лацкан пиджака и, чуть подтянув к себе, зашептал отчаянно, с болью:
– Коля! Но ты ведь правда не знал?! Иначе ты ведь предупредил бы меня, правда?!!
– Уймись! Я НЕ ЗНАЛ! – Неуловимо ловким и резким движением Сухов сбросил Митину руку. – Да, чувствовал, что что-то не так… Но так я тебе об этом ещё в Шереметьеве сказал, забыл?
Соглашаясь с правотой приятеля, Митя виновато отвел взгляд.
– Я всё понимаю, Митя. Но… Сегодня моя страна – наша с тобой страна – серьезно выиграла. В бесконечно долгой, очень тяжелой жестокой игре. И ценой этого тактического, но важного выигрыша стали человеческие жизни. – В углах губ Сухова легли жесткие скобки морщин, выдавая минимум неравнодушие. – Плохих людей. И хороших. В основном – сирийцев. И ещё жизнь американки. Да, хорошей американки, спорить не буду. Но знаешь, Митя… Если ценой жизни одной хорошей американки…
– Стоп! Тормози, Коля! Не надо, не сейчас. А то, боюсь, далеко зайдём.
– Прости. Я не хотел тебя обидеть.
– Обиженных в жопу трахают.
– Вот-вот. Вот я и не хотел бы, чтобы в жопу трахали мою страну. Я, Митя, хоть и востоковед в штатском, но на свою страну работаю, а не на чужую!
– Давай прекратим этот разговор?
– Давай. Тем более, всё равно пора прощаться. Тебя вон боевая подруга заждалась…
Митя обернулся и увидел, что за это время Элеонора наконец спустилась в бар и о чем-то говорит с Медвежонком.
– Ну, а мне, соответственно, пора ехать на аэродром, – подытожил Николай.
– Возвращаешься в Москву?
– Нет. Лечу в провинцию Латакия. – Сухов поднялся из-за стола. – Давай, брат, не расслабляйся сильно. Восток – он не то чтобы этого не любит.
– Он просто этого не прощает, – докончил Митя, вставая следом.
– И еще. Помни – у арабов есть пословица: «Таджри ар-Рияху би ма ла таштаги ас-Суфун». Что в переводе означает: «Ветра бегут не туда, куда хотят корабли».
* * *
Возвращаясь к своим, Митя выразительно посмотрел на айфон Медвежонка, а следом вопросил взглядом:
«Она уже видела картинку с Бобом?»
«Да, видела», – ответил глазами тот.
– Привет.
– Привет.
– Как ты?
– Нормально.
– Есть хочешь?
– Нет. Всё равно кусок в горло не полезет.
– А стакан? Полезет?
Эля утвердительно кивнула. Медвежонок разбросал по стаканам остатки водки и, нагнувшись, поставил пустую бутылку на пол. Углядев это его телодвижение, в их сторону выдвинулся давешний бармен.
Это был араб в летах, но очень моложавый, передвигающийся легко и по-кошачьи бесшумно. Митя еще вчера обратил внимание, что на его круглом, с крупным мясистым носом лице неизменно сохранялось одно и то же выражение – угрюмое. Этакий взгляд на мир человека, который многое повидал и отвык удивляться.
– Прошу простить меня за бесцеремонность. Вот… – бармен выставил перед троицей русских запотевшую бутылку.
– Вы исключительно прозорливы, сэр. Приплюсуйте к общему счету, пожалуйста.
– Нет, – покачал головой бармен. – Сегодня вся выпивка для вас – за счет заведения… По правде сказать, мы здесь не очень-то жалуем американцев. Но ваша погибшая подруга мне сразу понравилась.
– Как тебя зовут, брат?
– Ахмад.
– Баракаллаху фика, Ахмад!
– Ва фикум! [16]
Бармен с достоинством угрюмого лорда удалился.
– Породистый товарищ! Сразу видно – восточная кровь, – оценил Медвежонок. – Вот кого надо было снимать. А не этих ваших хакаваев.
– Хакавати.
– Да один хрен! Ладно, давайте, братцы, не чокаясь. За Дэнс. Как говорится: земля пухом.
Они молча выпили.
Затем Элеонора достала из сумочки сигарету, прикурила и поведала, обращаясь к Мите:
– Я только что разговаривала с Кулом.
– И что старик?
– Сказал, что мы – молодцы. А потом попросил завтра не улетать, задержаться дней на пять-семь.
– На фига?
– Ему с самого верха намекнули, что, начиная с завтрашнего дня, сразу в нескольких провинциях будут запущены столь же масштабные антитеррористические операции. Формально – станут бить по хвостам «Тахрир аш-Шам». Ну, а неформально…
– Это можно было предположить и без вашего самого верха, – криво усмехнулся Медвежонок. – Пентагону и Госдепу убийство Дэнс – как серпом по причинному. Мировое общественное мнение какое-то время будет не столь безоговорочно настроено против Асада. Который, невзирая на свои тёрки с США, благородно берётся отомстить за американскую гражданку. Изящная, что и говорить, комбинация.
– Паша, умоляю! Не искажай лица мыслью! – попросил Митя и обернулся к Элеоноре:
– И что ты ответила Кулу?
– Сказала: раз надо – мы останемся. Извини, что согласилась, предварительно не обсудив с тобой.
– Да без проблем. Если честно, мне всё равно. Хотите, пойдём мусоров резать, хотите, хоть завтра разбежимся.[17]
В сумочке Элеоноры подал голос телефон, и высветившееся на экране имя заставило ее страдальчески вздохнуть:
– О господи! Что сейчас будет!
– Супруг? – догадался Митя.
– Да.
Элеонора спрыгнула с барного табурета и прошла с телефоном вглубь зала. Туда, где потише.
– Ну что, Медведяра, получается, завтра разбегаемся?
– А вот шиш тебе! Даже не мечтай! При таких раскладах я тоже остаюсь.
– О как?! – удивился Митя и взялся распечатывать принесенную барменом бутылку. – А на какие, позволь спросить, тити-мити? Казна-то, поди, пустая?
– Зато жизнь густая, – отдежурился Медвежонок.
– Я к тому, что ровно в полночь ваша трехдневная господдержка превратится в тыкву.
– А! Баблосы как раз фигня. Позвоню руководству, пусть срочно спонсоров нагибают. У меня, старик, другая проблема. Анжелика после этой вашей, будь она неладна, вылазки в город…
– Что? Неужто клинá поймала?
– Во-во. Шок такой, что не то чтобы куда-то работать, даже просто из номера выйти – не уговорить. Я с ней сегодня вечером исключительно через дверь да по ватсапу общаюсь. Такой вот детский сад, штаны на лямках.
– Бедная девочка.
– А я ведь говорил своим: на хрена вы мне эту юную пионэрку подсовываете!
– А взамен небось требовал перезрелого комсомольца?
– Да пошёл ты! – огрызнулся Медвежонок.
Правда, тотчас сменил интонацию на просительную:
– Вернее: а не пошёл бы ты, Митя?
– Куда?
– Навстречу старому другу?
– В смысле?
– Давай, пока Анжелка не оклемается, ты на два фронта поснимаешь? Для своего канала, ну и для нашего немножечко? Выручи, а?
– Ты чего, с дуба рухнул? – изумился Митя.
– А что тут такого? – изобразил саму невинность Медвежонок. – Куда вы, туда и я. Розовую Королеву на одном фоне отстендапил, а меня – там же, только на чуточку другом. А оживляжики я могу и сам, на планшет подснять.
– Не, ну ты точно того! Я уже молчу о том, что если наши узнают, что я для вас… Да меня по возвращении в Москву тут же с канала выпрут. Безо всякого выходного пособия.
– Да никто ничего не узнает! Как? Нам с тобой главное – Элеонору уломать!
– Нам с тобой? Прелестно! – Митя выпил в одиночку и крякнул недовольно: – Щас, разбежался! Твоя идея – ты и уговаривай.
– Хорошо! Без проблем! Я сам с ней договорюсь… – оживился Медвежонок. – Ты же знаешь, у меня природный дар убеждения.
– Сказал бы я… К чему у тебя природный дар… Да перед местными неудобно.
– Типа сострил?! – фыркнул Медвежонок. – Вот ты говоришь: узнают – уволят. Так это еще бабка надвое сказала. Но если мои узнают, что Анжелка в зарубежной командировке работать отказалась – вот её-то точно, в два счёта пинком под задницу.
– А тебя это, типа, волнует-колышет?
– Почему нет? Она хоть и баба, но всё равно жалко. Опять же: ты своим пионэрам впариваешь про журналистской чести кодекс, про журналистское братство… Вот и давай. Пришла пора подкрепить слово делом. А то языком молотить все горазды.
– Ишь как заговорил, сладкоголосый ты наш.
– Правда, Мить, выручай, а? А я тебе за это… Я… «Отстираю я, Глеб Егорыч!» Вот честное благородное слово.
– Тьфу на тебя! Чего ты там отстираешь? С тебя, Медведяра, и взять-то нечего.
– Обижаешь! Да я… Да я при случае натурой отдам!
– Чего щас сказал? – подавившись водкой, обалдело уточнил Митя.
– Вот ты дурак, Митя. Я ж не в этом смысле. Натура – она разная бывает. Вот, например…
– Ша! Хорош! Вон Элеонора идет. Валяй договаривайся. Если согласится – шут с тобой. Чем смогу помогу.
Госпожа Розова возвратилась еще более мрачная, чем была. Хотя, казалось бы, куда еще?
– Похоже, супруг не в восторге, – догадался Медвежонок. – Плеснуть?
Элеонора молча кивнула.
– И это правильно. Мить?
– Не, я, пожалуй, пропущу. А вот вы – выпейте. Можете даже с элементами романтики на брудершафт.
– Это с какой стати?
– А с такой, что далее наш дорогой Медвежоночек обратится к вам, Элеонора Сергеевна, с не менее романтическим предложением…
* * *
Казалось, этот жаркий, перенасыщенный событиями день в Дамаске для них не закончится никогда. И все же ближе к полуночи, когда всех троих буквально валило с ног от усталости, они наконец покинули епархию чуткого бармена Ахмада и разошлись по своим номерам. Хмельные, но – не пьяные. Местная водка оказалась бессильна перед пережившими сильнейший эмоциональный шок русскими журналистами.
Приняв душ, Митя рухнул на постель, со стоном вытягиваясь на хрустящих крахмалом простынях, и… грязно выругался. В маленькой прихожей его номера грянул, мощно вступив духовыми, марш «Гром победы раздавайся». Невидимый абонент оказался столь настойчив, что поначалу решивший не отвечать Митя все-таки заставил себя подняться, пройти к вешалке и достать из наружного кармана разгрузочного жилета разрывающийся мобильник.
– Слушаю! – отозвался он, немало подивившись высветившемуся на экранчике имени.
– Извини, пожалуйста. Я тебя не разбудила?
