Андрей Кокоулин
Погибель
Монтребану показалось, что тот, окинув взором людей, облизнул лицо длинным фиолетовым языком.
– Ах-ха!
Тварь встала на дыбы.
Это послужило сигналом. Снова раздался низкий призывный звук, словно гигантский рог протрубил начало сражения.
Порождения нифели, рыча и завывая, бросились на людей.
– Плотнее! – проорал Хельгронд.
Полосатые твари прыжками преодолели расстояние до построившихся торунгов.
Первая волна с размаху налетела на копья. Затрещало дерево. На шеях копейщиков вздулись жилы. Более трех десятков зверей, проткнутые, повисли на древках, клоня их к земле. Иные, раненые, дергались и скребли лапами, пытаясь отползти.
– Копья – прочь!
Вторую волну встретили латники. Она с визгом и скрежетом разбилась о щиты. Мечи, посверкивая, принялись пронзать жесткую плоть. Раз-два! Раз! Звенели кяфизы. Брызги черной крови летели на щиты и лица, превращая их в страшные маски.
– Руби! – командовал Хельгронд. – Принимай на щит! Руби!
Щелкали челюсти. Неутомимой злобой горели глаза.
Строй латников прогибался, но стоял. Когти драли дерево и железо. Несколько тварей перелетели через головы, и копейщики быстро закололи их короткими мечами-скифами. Монтребан не успел даже раз взмахнуть Сартвахом.
– Бей, бей, бей!
А впереди уже наплывала новая волна – из посмертий и высоких, длинноруких существ с острыми, узкими мордами.
– Торунгам – назад! – выкрикнул Монтребан, подгадав небольшой разрыв.
– Назад! – гаркнул Хельгронд.
Латники и копейщики попятились, ощетинившись жалами мечей. Черные от нифельной крови доспехи курились дымом.
Монтребан сквозь неплотный порядок шагнул вперед. За ним навстречу нечисти подались Астриг, Хваргестен и остальные эрье.
– На счет? – подмигнул оказавшийся рядом Фральпин.
– Шут! – фыркнул Коффа.
– На счет! – выкрикнул Фральпин, ускоряя шаг. – До пяти десятков!
– Ох-хо-хо! – громыхнул Астриг. – Я в игре!
– В игре! – крикнули одновременно Пенхуль и Вайтенг.
– Только без обмана! – рыкнул Конблом, переходя на бег.
– Мошенника оставим в нифели, – пообещал Монтребан, перешагнув через скорчившуюся на земле, все еще плюющую кровью тварь. – Набирать недостающее.
Хохот был ему ответом.
Они врезались в нечисть железными волноломами. Первым же ударом меча Монтребан отделил голову потянувшегося к нему посмертия, и синее, кое-где освежеванное тело в ошметках одежды, на мгновение застыв, рухнуло ему под ноги.
На счет что ли?
Как и следовало в одиночном бою против многочисленного противника, Монтребан не давал себе застояться. Он плыл по строгим линиям, вбитым в него долгими тренировками старым мечником Экивоны, и нечисть, наткнувшись на него, словно сама по себе теряла руки, лапы и головы или опрокидывалась, перерубленная пополам. Со стороны казалось, Коффа лишь текуче перемещается с места на место, зажав в перчатках Сартвах, а все остальное происходит само собой.
Меч-га-йюн не зря носил имя. В бою Монтребан часто чувствовал себя узкой, наточенной кромкой, взрезающей воздух, железным духом смерти, проникающим во врага и ломающим ему кости. Он замирал на кончике лезвия, ловя свет, и скатывался каплей по кровостоку.
Сартвах был продолжением руки, продолжением тела, продолжением мысли. Они взлетали и опускались вместе, смахивая черепа, круша костяные панцири и упиваясь черной, с фиолетовым отливом кровью.
Направо. Разворот. У кого-то слишком длинные руки. Укорот им. Теперь лучше. Пятка-носок. Навершием – в вонючую подмышку. Меч, защищая спину, щекочет впалый живот поднявшегося с корточек мертвеца. Рот того раскрывается в удивлении. Да, да, так и бывает.
Я? Не я? Монтребан? Или Сартвах?
Сапоги скользили по земле. Кяфизы звенели. Нечисть прыгала перед глазами, укорачиваясь, отшатываясь, двоясь. Возникали и пропадали кривые рожи, пасти, когти, шерсть, кто-то дышал, кто-то выл в ухо, кто-то пытался залить своей кровью его лицо.
Сартвах плясал. Плясал Коффа.
Как ни странно, краем глаза у него получалось выхватывать из пестрой картины сражения еще и бьющихся с нифелью друзей.
Фральпин. Шут. Золотоволосый мальчик! Он все еще мальчик для Монтребана, хотя и разменял третий десяток. Для него он почти как сын, которого никогда не было. Его атакуют четверо, со спины нависает пятый, а он, хохоча, в тонкой куртке, накинутой на кольчужную рубашку, и в обтягивающих, в полоску, штанах изящно исчезает из-под грозящих сомкнуться на его шее пальцев. Тонкий клинок, играя, чертит свои кривые по коже, шкурам и ржавым нагрудникам. О, да, проведенные линии кажутся не серьезными, но только до того момента, пока потроха сквозь них не начинают вываливаться наружу.
И игра, конечно, игра. Фральпин не забывает вести счет.
– Семь! – кричит он.
– Куда спешишь? – басит в ответ Астриг. – Восемь!
Бородач орудует клювастым молотом своих предков. Твари отлетают от него бездыханными сломанными куклами. Вой и рычание обрываются треском челюстей и позвонков. Монтребан, оглянувшись, застает мгновение, когда Астриг, чуть присев, принимает на плечо оплывшую фигуру с бугристой, жирной, полной шевелящихся червей спиной, подсекает ее и ударом молота вышибает глупые нифельные мозги.
– Девять!
– Шесть!
Это Туан с другого края. Монтребан успевает удивиться, что улавливает голос сквозь прочие, гораздо более громкие звуки. Туана не видно за наседающими на него тварями. Но видно высоко взлетающее топорище. Огненно-рыжие головы его сыновей мелькают среди неповоротливых фигур посмертий.
– Второй!
– Третий!
У Туановых отпрысков задорные мальчишеские голоса. В руках – маленькие, приспособленные под них топорики.
Хваргестен и Пенхуль по привычке сражаются парой. Сражаются молча, сосредоточенно и деловито, подстраховывая друг друга со спины. Монтребану открываются их лица, угрюмые, почти бесстрастные – так боги могли бы биться с нифелью.
Неизвестно, ведут ли Хваргестен и Пенхуль счет, но звериные головы так и катятся из-под их ног, пятная черным и без того черную землю.
– Ох-хо-хо! Двенадцать!
А это уже Конблом.
Секира в его руках сверкает стальной бабочкой. Ее влечет по кругу, она трепещет, она знакомится с чужой плотью, ныряя в нее и выныривая, рассыпая брызги знакомства. Ее трудно удержать, но Конблом справляется с тяжелым норовом, скалясь, утираясь тыльной стороной рукавицы и отправляя бабочку дальше от себя. Сверкай! Танцуй!
Ух!
Рядом с Монтребаном грохнул ржавый палаш. Он моргнул. Время сдвинулось, навалилось ощущением уходящих мгновений, мохнатая нога, увенчанная копытом, мелькнула перед глазами – и смотреть на товарищей стало некогда. Ых! Ах! Зазвенел меч.
Какое-то большеглазое, рогатое существо попыталось раскроить его надвое. Монтребан легко ушел влево и, уклонившись от свистящего взмаха, пропорол синеватый бок.
– Тринадцать!
Услышат ли?
Рогатая тварь рухнула на вывернутые колени, и Коффа без жалости снес ей голову.
Тряслись холмы. Гремело небо. Густел и полнился жуткими тенями нифельный туман, наползал, охватывая луга и дорогу. Вздохнул и осел в нем близкий холм, рассыпалась, теряя солому с крыши, хижина. Взвихрив клубы, на замену им появилась гигантская, с человека размером ладонь и, растопырив пальцы, уперлась в землю. За рукой всплыло лицо, пухлое, почти детское, обманчиво-добродушное, а за лицом – живот. Упругий, желто-фиолетовый.
Монтребан оценил размеры.
– Отступаем! Фральпин! Астриг!
Не забывая отмахиваться от наседающих тварей, он стал отступать сам. Сартвах рубил и жалил. Какая-то шустрая, перепончатая, похожая на летучую мышь мерзость попыталась спланировать ему на лицо, и он отсек ей крыло.
– Отступаем! – снова крикнул Монтребан. – Хельгронд! Всем за линию! Торунги – за линию!
Гигант между тем показался весь. Он выбросил вторую руку и, покачнувшись, встал на короткие толстые ноги. Глаза его удивленно расширились, затем лицо скомкалось, и великан взревел. Волна смрада ударила Монтребану в ноздри.
Гадство!
– Какой счет, граварон? – плечом в плечо толкнул его Фральпин.
Он был чумаз, забрызган черной кровью с головы до ног, но по-прежнему весел.
– Семнадцать, – прижимая перчатку к носу, отозвался Монтребан.
– Вас явно жалели, граварон. – Фральпин выбросил вперед руку и наколол на клинок худое посмертие. – Двадцать три!
Трупы вокруг курились нифельными дымками. Их, наверное, было за две сотни, не считая тех, что легли от лучников.
– Что, уходим? – возник слева Астриг с измочаленной, свернутой набок бородой.
– Да, – кивнул Монтребан.
Дрогнула земля – это гигант шагнул вслед за ними. Нифель закрутилась от него пышными рукавами.
– Граварон, – сказал Фральпин, – я буду не я, если это чудище в счете не идет за три.
– Даже не думай.
Повернув голову, Монтребан увидел, что Туан с сыновьями уже вышли за границы нифели. Хваргестену и Пенхулю оставался десяток шагов, Конблом отставал от них еще на пять. Оран-Маймит с Вайтенгом поднимали запнувшегося Кисмара. Продравшись сквозь шкуйник, они поравнялись с Конбломом.
Великан сделал еще шаг.
– Тея! – крикнул Монтребан.
Раздался тонкий звон, и волна посланного цольмером искристого воздуха прошла над Коффой, врезавшись в нифельный туман. Многие искры увязли в нем, но многие прожгли насквозь, рассыпаясь на бисер мелких огоньков-брызг.
Лучники дали новый залп.
Медлительного гиганта утыкало стрелами, и он взревел снова. Искры Теи заколыхались пологом, отсекая отставших эрье от порождений нифели и давая им время на то, чтобы выбраться наружу. Тварь, неосторожно решившая напрыгнуть на Кисмара, обожгла пасть и взвыла.
Шаг-другой – и Монтребан вдохнул полной грудью.
Нифель отпустила, мир вновь сделался ярким и цветным, играя зеленью травы и раскрашенными тканями походных палаток.
Фральпин упал рядом, сбросил кольчужный капюшон, открывая потный лоб.
– Боги меня задери, я думал, будет легче.
Монтребан поймал за локоть еле волочащего ноги Кисмара. Гремя железом, звеня кяфизами, рухнули в траву Вайтенг и Оран-Майсмит.
– Все живы?
Шевельнулся присевший на землю рядом с лавкой Астриг, вытянул руку вверх.
– Двадцать семь.
Его вид был настолько суров и решителен, что Монтребан захохотал.
– Чего двадцать семь?
– А чего живы?
Тут уже не удержались и воины в торунгах – смешки загуляли по строю, перемешиваясь со звяканьем доспехов, затем запоздало грохнули лучники – до них шутка дошла позже.
Астриг воинственно вздернул бороду.
– Я, вообще-то, про счет.
Монтребан захохотал еще оглушительней. Даже слезы потекли из глаз.
– Граварон, – проронил Фральпин, – граница…
Коффа выпрямился.
Нифель колыхалась в трех шагах. Ее порождения рассыпались, растекались по холмам, скрывались в низинках. Часть оглядывалась, скалилась на людей, но тоже отступала, подвывая, рыча и переругиваясь лающими голосами. Чучелами покачивались посмертия. Оседали, курясь дымками, трупы.
Только великан еще стоял у самой черты, колючий от стрел, и без всякого выражения, будто в пустоту, пялился на полощущие на легком ветерке треугольные флажки над шатрами. Линия цветных камешков изгибалась у его толстых ног.
Монтребан вгляделся. Камешки больше не принадлежали нифели. Граница отодвинулась? Сама? Нет уж, какое здесь «сама»! Три торунга мечников и десять эрье. И Тея. И лучники. И копейщики.
Сама! Ха! Нет, это они врезали, вломили нифели так, что она испуганно поджалась, подобрала свою фиолетовую юбку и вспомнила о приличиях.
Монтребан усмехнулся. Это, конечно, их не спасет, но на сколько-то хватит. Отъедает тварь землю, отъедает. По ногтю, по ахату. Жалко, две последние Капли достались Шуанди. Хоть войной иди. Или сдавайся.
– Ну, что, собираемся? – обернулся он к Хельгронду. – Командуй что ли, се…
Бум-м!
Слова застряли в глотке. Удар был такой силы, что Монтребан с треском прорвал ближний шатер и вихре тряпок пролетел еще шагов десять.
Зола от потушенного костра фонтаном взвилась в лицо. Жалобный звон кяфизов проник в уши. Что-то треснуло в боку. Полыхнул блеском Сартвах. Выдохнув боль, Монтребан перекатился и вскочил на ноги. Его тут же качнуло, повело в сторону, перед глазами поплыли флажки и небо, но он поймал в кулак колышек, зажмурился, пережидая слабость и упрямое вращение земли, а затем, ступая все тверже, двинулся к границе нифели. Кто-то попытался подхватить его справа, но Коффа скорчил такое лицо, что доброхот отступил и растворился.
– Вон!
Над шатрами мелькали гигантские пальцы. Когда они пропадали, земля вздрагивала у Монтребана под сапогами.
Сучья тварь!
Гигант, урод медлительный, все-таки решился покинуть нифель, и, похоже, это его удар отправил Коффу в полет.
Вот тебе и вернули камешки!
Войлок, подушки – к предкам! Тренькнули под сапогом струны ситтара. Монтребан, злой, как не своей смертью почившие предки, насквозь пронзил собой чей-то увешанный коврами шатер и поспел к самому разгару битвы.
Лучники, разделившись на рукава, обстреливали великана с двух сторон. Торунги стояли защитой, щетинились копьями. Несколько фигурок лежали неподвижно.
Гигант ревел и гвоздил кулаками, из-под которых уворачивались четверо… пятеро… нет, шестеро эрье.
Монтребана заметили.
– Коффа! – взлетели мечи. – Коффа! Циваццер!
– Граварон! Грольд! Коффа!
– А-а-а! – заорал и сам Монтребан. – Циваццер!
Небольшой уклон разогнал тело.
Он увернулся от грохнувшего гигантского кулака, подскочил вместе с кочкой и ринулся к толстым, неуклюжим ногам, к Фральпину, выскользнувшему из-под пятки, и к Туану, вонзившему в лодыжку топор.
Сартвах снял с великановой ноги сизую стружку.
– Ах-ха!
Пальцы чудовища пробороздили землю в опасной близости. Рев из опустившейся пасти чуть не развернул Монтребана вокруг своей оси.
– Это не три, это все пять! – выкрикнул Фральпин.
Гигант брыкнул ногой, и Туан кувыркнулся без топора к самой нифели.
От громадного тела все больше валил фиолетовый нифельный дымок, ревело оно уже не так громко и вздымало руки нехотя, будто через силу.
Залпы лучников утыкали круглую голову стрелами как иголками.
Вот же представление! – подумалось вдруг Монтребану. Великолепные эрье скачут перед чудовищем. А ему ничего. Забавно.
Он обернулся к Тее, чтобы понять, почему она ничего не делает, и тут великан, пошатнувшись, с нутряным хрипом рухнул обратно в нифель. Несколько мгновений гигант, тяжело дыша, тискал кусты, оказавшиеся под ладонями, выворачивал шею, но затем затих и стал таять, проваливаясь сам в себя.
Неужели все?
Выполз из канавы Туан, подобрал свой топор. Фральпин со звоном вонзил клинок в ножны. Остальные эрье подтянулись к Монтребану. Больше всех, судя по всему, досталось Астригу – он хромал и вообще выглядел скверно.
– Тея! – крикнул Монтребан.
Ученица Даккалана заторможено повернула голову.
– Тея, боги тебя подери!
Цольмер шагнула к Монтребану, но сломалась на втором шаге. Колпак слетел, черные волосы разметались, закрыли изрезанное морщинами лицо.
Он успел подхватить ее прежде, чем она упала.
– Что случилось? – обеспокоенно спросил Коффа, тиская узкие женские плечи. – Что?
Тея слабо улыбнулась.
– Капля. Капля снова пришла в мир.
Во внезапной тишине звякнули кяфизы.
– Так, – Монтребан передал Тею на руки Хельгронду, – что ж… Сворачиваем лагерь! Выдвигаемся в столицу.
– Я так понимаю, граварон, – произнес Фральпин, ныряя за вещами под полог шатра, – веселье только начинается.
Глава 4
Они нагнали Каплю на самой границе нифели.
Осыпь, ползущая от Башни, речной берег, худые мостки проплыли перед глазами мороком. Клембог десять раз пожалел о полном параде, сбросил к предкам тяжелые наплечники и нагрудник, оставив лишь войлочную поддевку. Семи смертям не бывать, посмертием не воевать. Как-нибудь.
Капля не шла, плыла, ее ноги не касались земли. Фигурка в белом платье, раскинувшая руки в стороны, слегка светилась.
Отряд с Клембогом во главе торопливо перебрался через несколько мелких ручейков и по бурому от осенней травы склону взлетел на гребень прибрежного холма. Справа вырос скальный уступ, слева запетляла поросшая травой дорога, еще левее вынырнул речной рукав, полноводный, хрипящий и клокочущий на камнях, чуть заворачивающий и обрывающийся в кальме небольшим водопадом. А впереди начиналась Ингмаррунская долина, перехваченная перед Башней горным отрогом.
Только все там было уже фиолетовое.
Капля появилась от реки, из боковой ложбинки и поплыла прямо в нифель.
– Быстрее! – прохрипел Клембог.
Брякая оружием и железом, отряд спустился с холма. Худой Скаун с Кредликом вырвались вперед. Большой Быр, наоборот, поотстал. Ольбрум и Хефнунг пусть и с трудом, тяжело дыша, но держались за Клембогом и Енсенами.
Сияние расходилось от Капли на десять шагов во все стороны, образовывая неровный, с изъянами круг. Нифель, будто обжигаемая соприкосновением, кукожилась, раздавалась, расползалась, не желая принимать ее в себя.
Капля, казалось, в недоумении приостановилась.
– Еще чуть-чуть! – выкрикнул Клембог.
Звон кяфизов, скрип песка под сапогами. Ух! – они заскочили в разрыв прежде, чем нифель все же схлопнулась, проглотив Каплю и отряд вместе с ней.
– Держитесь сияния, – просипел Ольбрум.
Большой Быр протянул руку, и его втянули в свет из последних сил.
Дальше пошли, восстанавливая дыхание и приноравливаясь к плавному скольжению Капли. Вокруг колыхалась фиолетовая трава и какие-то тонкие, темные волоски тянулись к небу. Далеко в стороне покачивалось одинокое пугало.
Капля сдвинулась к дороге, и отряд, плотно сбившись позади нее, скоро зашагал по твердому мощеному участку, ведущему к каменному мосту.
Было тихо.
Нифель резала глаза, но Клембог скоро притерпелся к мрачным краскам, состоящим из оттенков черно-синего и фиолетового. Солнечный свет проникал в нифель странными светлыми пятнами или редкими искристыми снопами, будто сквозь плотные облака.
– Долго ее будет вести? – спросил Клембог Ольбрума.
– Не знаю, – ответил старый цольмер. – Возможно, день. Или половину дня.
Клембог помрачнел.
– А если дольше?
Ольбрум вздохнул.
– На все воля богов.
– Мы не сможем продержаться без сна больше двух-трех дней.
От Капли веяло теплом.
Земли, завоеванные нифелью, были пустынны и безжизненны. По краям дороги кривились лишенные листвы деревья. Черепки битых кувшинов и, видимо, с какой-то телеги слетевшие кули, мешки рассыпались под ногами в пыль. Скоро Клембог заметил, что и звуков-то вокруг почти нет. Стихло журчание реки. Исчез ветер. Остались только шуршание одежды, скрежет доспехов, дыхание соратников и тонкий звон кяфизов.
– Если б мне такое приснилось, – сказал Худой Скаун, подбивая Мрачного гауфа в плечо, – я б, честно, предпочел больше не спать.
– А я бы и вовсе сдох, – добавил Большой Быр.
Они вышли за Каплей к мосту. Мост выгибался серым горбом. За ним уже лежала Ингмаррунская долина. У обрыва слева темнел силуэт мельницы с остановившимся водяным колесом.
– Тише, – сказал вдруг Ольбрум.
Разговоры разом умолкли. Клембог опустил ладонь на рукоять меча. Спустя мгновение с той стороны моста пришел размеренный цокот подков по камню. Он был настолько дик в нифельном беззвучии, что у гауфа зашевелились волосы на затылке.
Капля же, помедлив, поплыла цокоту навстречу.
Клембог неожиданно подумал, что она похожа на птицу, подбитую на взлете. Рукава-крылья, грудь – ты еще летишь, но стрела уже звездчаткой проскочила насквозь, и с каждым коротким вдохом земля тянет тебя вниз, а небо меркнет, меркнет…
Странная девушка. Очнется ли она еще раз или так и останется бессловесной, далекой Каплей? Ему бы хотелось…
– Кеюм, – вывел его из задумчивости голос цольмера, – поспеши.
Тряхнув головой, Клембог шагнул за своими людьми от границы света вглубь, к Капле. Они поднялись на мост. Цокот стал громче, заглушая встревоженные кяфизы.
Капля плыла все медленнее, затем остановилась. И она, и отряд Клембога оказались в трех шагах от середины моста.
Цокот тоже прекратился.
Поежился Кредлик. Переглянулись братья Енсены. Прищурился мрачный и кряжистый Туольм со связкой дротиков за плечами.
– Все, давай, сдыхай, – шепнул Худой Скаун бледному Большому Быру.
Нифель словно потемнела, надвинулась со всех сторон, отъедая световой круг. Хефнунг поддавил Клембога. Ольбрум знаком сплел пальцы.
Несмело, неуверенно стукнула подкова. Затем стукнула еще раз. Цок-цок.
– Жуть какая, – шепнул Хефнунг.
Над горбом моста всплыла объеденная до кости лошадиная голова – желтые зубы, провалы ноздрей, железный брусок удил в пасти.
Цок-цок-цок.
Тугая, давящая волна потекла к Капле, нифель колыхнулась, Клембог почувствовал, будто его кто-то схватил за горло. Рядом выпучил глаза Большой Быр. Кяфизы умолкли. Гауф крепче сжал рукоять меча. Самое гнилое, подумалось, стоять на мосту.
Цок-цок.
Тварь поднялась выше, открылась замотанная в тряпки шея с остатками гривы. Слева лошадиная голова белела костью, справа еще лепились остатки кожи, сухие волокна мышц. В пустых глазницах плясали фиолетовые огоньки.
– Не двигайтесь, – одними губами произнес цольмер.
Отряд застыл.
Капля покачивалась в пяти ладонях над мостовыми камнями, пальцы широко разведенных рук скрючились. Клембогу послышался стон.
Цок-цок-цок.
Скелет лошади взошел на середину моста. На ребрах висели лоскутья шкуры, изнутри торчала солома и какие-то тряпки. Круп с задними ногами сохранился почти целиком. Хвост был перевязан грязным бантом.
Тварь клацнула зубами. Закачались на уздечке безъязыкие бубенцы.
Сначала она пошла прямо на Каплю, но затем свернула к обозначенному низкими каменными перилами краю моста.
Цок-цок-цок.
От лошади веяло могильным холодом. Запах гнили и разложения лез в ноздри. Большой Быр, сдерживая хрипы, закрыл рот ладонью.
Нифель закручивалась вокруг света, исходящего от Капли, тонкими змейками.
– Ш-ш-ш… – успокаивающе зашипел Ольбрум.
Цок-цок-цок.
Лошадь подступила ближе. Череп ее нырнул вниз и снова поднялся вверх. Существо, будто принюхиваясь или прислушиваясь, несколько мгновений простояло неподвижно. Из прохудившегося брюха на камни шлепнулась какая-то жижа. В глазницах разгорелись огоньки.
Клембог стоял ни жив ни мертв. В предплечье ему впилась лапища Хефнунга.
Тварь переступила копытами (цок-цок), еще раз клацнула зубами и, передернувшись, прогремев костями, отвернулась. Хвост обмахнул круп.
Цок-цок-цок.
Лошадь продолжила переход по мосту. Нифель посветлела. Кяфизы звякнули. Капля разжала пальцы.
– Вот только отпусти вас одних, – с облегчением прошептал Худой Скаун. – Сразу к вам лошади пристают.
Сияние Капли стало ярче, она поплыла вперед, и отряд бесшумно двинулся следом, держась к ней как можно ближе.
Когда они отошли на три десятка добрых шагов, Клембог улучил момент и обернулся. Мост едва проступал из нифельной мглы, но на горбу его белел четкий, вытянувший шею силуэт.
Гауф вздрогнул.
– Ольбрум.
– Что? – обернулся цольмер.
– Тварь смотрит на нас.
– Я знаю, – старик потянул его за Каплей. – Главное, чтоб она не стала нас преследовать.
– Мы сможем ее убить?
Старик посмотрел печально.
– При очень большой удаче.
Нифель расступалась, как прежде. По правую руку вырос взгорок, над ним зубчатым окоемом изогнулась далекая горная гряда. Слева виднелись речные проплешины. Скоро дорога спустилась в низинку, полную болотного сухостоя, а, вынырнув из нее, разделилась на рукава, исчезающие в нифельной мути.
Капля взяла правее, и они зашагали по объездной дороге, которая должна была привести их ко Второй Башне и перевалу через Хребет Йоттифа. Потянулись поля, расчерченные оградами и рядами колючего шкуйника. Хлеб вот-вот надо бы было жать. Только Клембог сомневался, что на полях под нифелью до сих пор что-то растет. Сгнило, сдохло, истерлось в пыль.
Смутно проглядывали избы.
Капля плыла над дорожными извивами, мертвый Ингмаррун похрустывал под сапогами и расстилался вокруг. Фиолетовые холмы, фиолетовые перелески, фиолетовые человеческие кости и черепа, сложенные в кучки у обочин.
Первое посмертие они увидели провалившимся по пояс в болотину. Мертвый крестьянин с рассеченным лицом растягивал рот в жуткой улыбке.
– Шерстяная задница!
Худой Скаун неожиданно заскакал на одной ноге.
Большой Быр фыркнул. Хохотнул Хефнунг. Грохнули братья Енсены.
– Ну, да, да, смешно. А помочь?
Худому Скауну сообща со смешками на ходу стянули сапог и выколотили из него камешек.
Чем дальше отряд забирался в нифель, тем больше Клембог замечал, что нифель не однородна. У жилых когда-то мест она становилась плотной, густой как кисель, почти черной, а над полями стелилась прозрачной слабо-фиолетовой дымкой. Но там, где, видимо, какое-либо живое существо застала смерть, нависала кочкой или холмиком. Какие-то нити всюду тянулись в небо, нити утолщались и раздваивались, по ним, как кадык под кожей, двигались черные бугорки.
– Смотри, Кеюм, смотри, – сказал Ольбрум, – вот она – нифель.
– Она живая? – спросил, обернувшись, Кредлик.
– Где ты видишь жизнь? – строго посмотрел на него цольмер. – Нифель – это смерть, ничто, она сосет аззат из самого мира.
– А потом? – спросил мальчишка.
– Потом… – Ольбрум вздохнул. – Потом мир кончится. Он уже почти кончился. Посмотри вокруг. Он будет темнеть, темнеть, пока не пропадет совсем.
– Куда?
Рядом расхохотался Хефнунг и хлопнул Кредлика по плечу.
– К богам и предкам!
– А вот те, у которых Капля? – не унимался мальчишка.
– Они протянут подольше. Но когда всюду будет нифель, иссякнут и Капли.
– А жрать нам тоже придется на ходу? – недовольно спросил Большой Быр.
– Разумеется, мой великан, – заметил Худой Скаун. – И жрать, и нужду справлять. Из чего следует, что лучше все-таки не жрать.
Лицо Большого Быра сделалось озадаченным.
Они прошли еще треть кальма – пустые поля обжимали дорогу с обеих сторон, изредка подсовывая глазам то кучу валунов, то скирду, то поваленное дерево.
Впереди показались каменные дома.
– Послушайте, Капля вроде того… – подал голос один из обычно молчащих братьев Енсенов. – Замедлилась вроде бы…
– А ведь точно, – сказал Хефнунг. – То-то я смотрю, и дышится легче.
Ноги Капли кончиками пальцев почти касались земли. Она действительно плыла все медленнее, сияние потускнело, голова склонилась на грудь.
– Возможно, она сейчас очнется, – сказал Ольбрум.
– Так, – завертел головой Клембог, – значит, привал. Ищите место, где можно укрыться.
– Там, – показал дротиком на дома Туольм.
– Это Баннесварди, – сказал Клембог. – Мы оставили его после падения Второй Башни. Да, наверное, сгодится. Там, кажется, была колокольня.
– Ах-х…
Судорожно вздохнув, Капля свалилась в дорожную пыль. Свет вокруг нее тут же сжался в узкий круг.
– Теснее! – крикнул Ольбрум.
Клембог подхватил Каплю на руки. Все остальные сгрудились вокруг него.
– К домам!
Они засеменили по дороге к темному, окутанному нифелью городку. За спинами их вдруг раздался протяжный стон.
– Лошадь, – выдохнул гауф.
– Не оборачивайтесь! – предостерег Ольбрум. – Эта тварь ничего нам в сиянии Капли не сделает.
Дома приближались. У обочины гнила телега, рядом лежало тряпье. Детский скелет скрючился у заднего колеса. Из перевернутой корзины раскатились отрезы ткани, как узором покрывшиеся фиолетовой плесенью.
Капля неожиданно задергалась у Клембога в руках.
– Что вы делаете? Куда вы меня несете?
В расширившихся темно-светло-синих глазах очнувшейся девушки плескался ужас.
– Куда надо, – сказал гауф.
– Вы что? Я закричу, – пообещала Капля.
– Кричите.
– Мерзавец!
Рот девушки искривился. Она дрыгнула ногами, чуть не выбив из света Кредлика.
– Осторожней, – наклонился Ольбрум.
– Ой, и вы здесь! – узнала цольмера Капля. – Куда меня несут? На алтарь? Это будет жертвоприношение? Или изнасилование? – Она вскинула голову и нахмурилась, оглянувшись. – Да вас много! Что происходит?
– Мы ищем укрытие, – тяжело дыша, сказал Клембог.
Первые дома промелькнули темными пятнами. Отряд чуть ли не бегом припустил к колокольне с обгоревшей верхушкой. Два первых ее этажа были каменными и казались целыми.
– Отпустите меня! – потребовала Капля.
– Не могу, – Клембог встряхнул ее как ребенка. – Вы видите, что вокруг? Нифель!
– Нифель? – Капля неожиданно всем телом прижалась к Кеюму. – Почему нифель? – прошептала она. – Вы же мне рассказывали… Это же смерть!
– Давайте доберемся до колокольни…
Нифель обнимала колокольню липкими наплывами. Какой-то наплыв доходил до второго этажа, какой-то только подбирался к окнам первого. Дверные створки были сорваны с петель.
– Быстрее! – поторопил Ольбрум.
Света от Капли становилось все меньше, сначала Хефнунг, а потом и Большой Быр заступили в жидкий фиолетовый кисель. Сзади тут же заворочалась, выворачиваясь комьями, земля.
– Шерстяная задница! – вскрикнул, оглянувшись, Худой Скаун.
Отряд пересек пустую площадь и забежал внутрь колокольни. Нифель с шипением подалась в стороны, открывая доспехи и торчащие из-под них кости. Зазвенел отброшенный чьей-то неловкой ногой шлем.
Взломанный пол, разбитые лавки и сундуки, черепки, ржавый палаш.
– На второй этаж! – выдохнул Клембог.
Они бросились вверх по узкой лестнице.
На улице уже взрыкивали и хрипели, что-то гремело и стучало, и хлюпало, и фыркало, позвякивало железо, с треском и пылью что-то обрушилось, то ли сарай, то ли какая-то другая постройка. Тварь в виде лошадиного скелета тоже подобралась ближе – цоканье копыт, казалось, повисло над Баннесварди.
Цок-цок-цок.
Большой Быр снес дверь в небольшую комнатку, видимо, служившую раньше жильем звонаря, и они ввалились туда все, перевернув стол и разломав кровать. Перекрывая проем, братья Енсены быстро опрокинули платяной шкаф и встали на страже, обнажив мечи.
– Все, – сказал Клембог, разжимая хватку.
– Все? – Капля сползла с его груди и уселась на пол. – Вы уверены? Вы вообще что себе позволяете? Вы! Себе!
Она стукнула гауфа кулачком раз, другой, по голени, по колену, потом слезы брызнули из ее светло-темно-синих глаз.
– Вы куда меня притащили?
– Это вы нас притащили сюда, – возразил Клембог.
– Я?! – Девушка беспомощно оглянулась.
Отзываясь на ее взгляд, кивнул Ольбрум, кивнул Худой Скаун, кивнул, шевельнув усами, Хефнунг. Кредлик, пожав плечами, потупился. Хмыкнул Туольм.
Внизу взвыло, лестница вздрогнула под тяжелой поступью. Что-то бухнуло в стену, с бревенчатого потолка на людей посыпалась пыль.
– А это что? – Капля ухватила Клембога за рукав.
– Сейчас увидим.
Он помог девушке подняться. Она с удивлением наблюдала, как отряд подступает, собирается вокруг нее. Даже седобородый старик, и тот шагнул ближе.
– Вы чего? – с тревогой спросила девушка.
Ей почему-то вспомнились непонятные, странные строчки: «Тридцать три богатыря, чешуей как жар горя…»
– Свет, – просто сказал Клембог. – Ты сияешь. Пока мы в круге твоего сияния, нифель нам не страшна.
Шаги на лестнице бухали все громче. Над поваленным шкафом показалась уродливая голова, сидящая на мощных плечах. Крепкие пальцы ухватились за косяк, вызвав в дереве жалобное потрескивание.
