Андрей Кочетков
Посол Великого владыки. Сокрытое царство. Часть 1. Том 1
© Андрей Кочетков, текст, 2023
© Юлия Щербина, иллюстрации, 2023
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023
* * *
Пролог
Наступал вечер, теплый и мягкий. Уставшее светило, раскинув вдоль горизонта свои огненные с золотым тиснением одеяния, готовилось к традиционному омовению в Безбрежном океане. Оказавшись без строгого присмотра Небесного владыки, красавцы клены во дворе дома принялись вовсю флиртовать с Энио, богиней прелестного заката, хвастая яркими красками своих осенних нарядов. Маленький лучик света, с трудом пробившись сквозь это сборище ветвистых франтов, коснулся лица молодого человека, согнувшегося над листом пергамента. Но посланец небес старался напрасно. Нет, он прекрасно подготовился к этой встрече и был бы рад поведать о широких лугах, где солнечная свита прогуливается напоследок перед приходом ночи, о полноводной реке, подмигивающей закату томным блеском своих освежающих вод, о запахе леса, где древние духи играют в прятки среди крон вековых деревьев. И даже о том, как далеко на юге стая дельфинов резвится в парном молоке моря Туманов, сопровождая идущее на запад капоштийское торговое судно. Однако молодой человек лишь в раздражении повел головой, прищурился и еще ниже склонился над столом из черного, как уголь, дерева. То, чем он был занят последние несколько месяцев, не оставляло времени на красоту жизни вокруг. Молодой человек писал традиционной герандийской скорописью, но без той доли небрежности и равнодушия к тексту, которая выдавала казенный стиль имперской бюрократии. Нет, каждая буква ложилась на бумагу размеренно и вдумчиво, а сам автор время от времени откладывал перо в сторону и, водрузив небритую щеку на кулак, тщательно перечитывал написанное.
* * *
В этой книге я хотел бы рассказать историю Унизеля Вирандо – моего отца. Сегодня он известен всем. Но знает ли кто-либо его как человека?
Человек есть в первую очередь его имя. Однако каждый читает его по-своему, вкладывает в имя собственный смысл, смотрит в него, как в зеркало, ожидая разглядеть знакомое глазу отражение собственных чувств и желаний. И потому я буду писать о том, что важнее всего именно для меня. Почему и как отец стал тем, кто он есть сегодня? Чем он жил, какие мысли рождались в его сознании при взгляде на мир, который мы видим вокруг? Какие люди встретились ему на пути и как изменили его понимание природы вещей? Я постараюсь писать только о тех событиях, которые помогут мне ответить на эти вопросы. Ибо ответы дадут мне возможность обрести самого себя, найти свою дорогу в жизни. И помогут сделать это моим будущим детям.
Мы с отцом совсем разные люди. Но, когда я слушал его рассказы, меня не покидала мысль, что в похожих ситуациях я поступил бы точно так же. Я полагаю, что это дает мне право самому додумывать ход событий там, где в силу самых разных обстоятельств я не имею возможности узнать, как оно было на самом деле. Постараюсь сильно не злоупотреблять такой привилегией, хотя в некоторых случаях не пользоваться ею вовсе практически невозможно.
В книге встречаются описания людей не только из империи, но и из иных, далеких и чудесных, стран. Многое из того, что случалось с этими людьми, не затрагивало моего отца напрямую и происходило без его непосредственного участия. Тем не менее, как капельки пролитой ртути в конце концов воссоединяются в едином порыве природного родства, так и линии жизни всех тех, с кем виделся, общался, сражался мой отец, образуют с ним то неразрывно общее, что можно было бы назвать Судьбой. Каждый персонаж этой летописи вложил в него свою крупицу знания, любви, ненависти и страданий, и все это теперь перешло ко мне. Впустив этих людей на страницы моей книги, я имел слабость дать им жить собственной жизнью, в связи с чем заранее приношу свои извинения на тот случай, если рассказ мой будет иногда уводить в ту или иную сторону.
Взявшись за перо, я понял: чтобы оживить мир моего отца, одних его рассказов и воспоминаний недостаточно. Если я хочу сам почти что прожить его жизнь – со своей точки зрения, – мне нужны такие же обширные знания о Дашторнисе, Обозримой земле – мире, в котором мы все живем. Конечно, архивы нашей столичной библиотеки пока еще только формируются, но они всегда открыты для меня, и я рад возможности приобщиться к хранимой в них мудрости.
Во избежание путаницы я буду стараться давать имена собственные и некоторые другие понятия в классической герандийской транскрипции. Оригинальный текст был бы, разумеется, более интересен для серьезного исследователя, но цель моей книги не строго научная, хотя и находится в области познания мира и самого себя. Предупреждаю сразу – не ищите буквального сходства в названиях. Вириланские имена, к примеру, на самом деле звучат несколько иначе. Кроме того, если для жителей империи естественным является носить имя и фамилию, то у вириланов вообще нет ни фамилии, ни отчества, но зато есть два имени, одно из которых дается родителями при рождении, а второе выбирается самостоятельно по достижении совершеннолетия. К тому же в вириланском языке нет целого ряда звуков (например, мягких «к» и «г»). Вириланы просто не в состоянии их произнести, так же как и мы, например, сломаем язык при попытке сказать любую фразу на аринцильском. То, что отец свободно владеет этими и многими другими языками, большинство из которых он изучил только по книгам, свидетельствует о его выдающихся способностях лингвиста, которые мне, увы, не передались.
И, наконец, самый главный вопрос – для кого пишется эта книга? Мой отец очень проницательный человек. За свою жизнь он изучил стольких людей, что с пониманием собственного сына у него обычно не возникает никаких проблем. Вот почему Унизель Вирандо не стал допытываться у меня о содержании моих творений, а как-то раз совершенно неожиданно объявился в моей маленькой усадьбе, так что теперь мне было не отвертеться. Небрежно присев прямо на рабочий стол, отец вгрызался взглядом в пергамент с какой-то потаенной, отсутствующей усмешкой в своих васильковых глазах. Признаюсь, сердце мое в тот миг билось намного сильнее обычного, а внутренности почему-то овеяло легким холодком. Я ждал критики, указаний на ошибки, требований переделать или убрать какие-либо фрагменты. Но отцу, похоже, нравилось издеваться надо мной – солнце уже давно миновало полуденный пик, а он так и не произнес ни единого слова. Унизель Вирандо словно высасывал из меня жизненную силу, которую я без остатка вложил в эти свитки, и ничего не давал взамен. Но всякое мучение когда-нибудь кончается, так было и в этот раз. Отец неожиданно оторвался от пергамента, посмотрел на меня преисполненным сочувствия взглядом и в своей вкрадчивой, идеально вежливой манере произнес:
– Ты ведь понимаешь, что публиковать это было бы не совсем разумно?
И я наконец выдохнул, – с колоссальным, совершенно нескрываемым облегчением. К такому вопросу я был готов уже давно.
– Разумеется, батюшка. Я…
– Но тогда ответь мне, с какой целью ты убил на это так много времени? Ты ведь не просто юноша, обдумывающий житье. На тебе лежит огромная ответственность, миссия, которая досталась тебе по праву моего единственного сына. Но чем же занимаешься ты вместо того, чтобы учиться в первую очередь тем вещам, которые тебе неизбежно понадобятся…
– Я сам постоянно думаю об этом! Но ведь ваша собственная судьба – что, как не она, есть самое яркое свидетельство того, что каждый, кто следует велению сердца, неизбежно дождется отведенного лишь ему Часа Истины? Я пишу эту книгу для своих детей, чтобы они знали историю главы семьи. Эти семена знаний, брошенные в будущее, произрастут плодами мудрости, на которой будет стоять сила и могущество нашего рода и нашей державы!
– Значит, ты хочешь сказать, что это будет что-то вроде… книги для домашнего чтения?
– Именно так, в точности. И книга, и учебник, и память – в одном-единственном экземпляре. Клянусь, все, что изложено в этих свитках, навечно останется нашей семейной тайной!
Отец недоверчиво хмыкнул, пожал плечами, и взгляд его устремился в открытое окно, где ветер трепал длинные руки деревьев принесенной с реки прохладой, а белки шустро воровали лакомства из алтаря предков под большим дубом.
* * *
Молодой человек понял, что отец не очень-то верит ему. Или верит, но втайне страстно желает оспорить свое же собственное решение. Нужно было что-то срочно делать, чтобы переломить ситуацию.
– Батюшка, я же во всем похож на вас. Вспомните, как все начиналось. Тридцать лет назад. Такой же вечер. Энтеверия – столица великой Герандийской империи, архив Солнцеподобного владыки, повелителя всего, что находится под небесами…
Часть I. Из мрака к свету
Глава 1. Отягощенный надеждой
Молодой сокол уже целый час виртуозно планировал в мягких объятьях вечернего майского ветра. Широко распластав пепельные крылья, он по-хозяйски сосредоточенно обозревал раскинувшийся внизу огромный город. Если бы жители бескрайней Герандийской империи поклонялись не Солнцу, а какому-нибудь более приземленному божеству, то они вряд ли бы окружили птиц – приближенных Ясноликого светила – таким вниманием и заботой. Убийство пернатых считалось вопиющей дикостью и святотатством, что, к сожалению, не отменяло необходимости защиты дворца Великого владыки, а также голов городских статуй и простых граждан от упивавшихся своей безнаказанностью голубей. И только сокол – священный страж Небесного престола – имел законное право сокращать популяцию этих сизокрылых бандитов, за что был вдвойне почитаем благодарными жителями Энтеверии.
Особенно часто от произвола голубей страдал Главный императорский архив. Приземистое, даже где-то мрачноватое здание было надежно укрыто от бесперых двуногих в первом круге Больших Державных чертогов, однако атаки с воздуха представляли собой постоянную угрозу внешнему виду этого самого крупного хранилища знаний во всем Дашторнисе. Ситуация значительно усугублялась тем, что архив был построен двести лет назад при императоре Назалио, который был помешан на архитектурных изысках и почти полностью перестроил исторический центр города. Его Солнцеподобное величество не упустил возможность указать своим приземленно мыслящим архитекторам на то очевидное обстоятельство, что вместилище драгоценных летописей достославных деяний его божественных предков не может, попросту не имеет права иметь форму такого грубого, неотесанного параллелепипеда из серегадского мрамора, «при одном виде которого любого мало-мальски утонченного человека охватывают глубокая печаль и безысходная тоска».
С большим трудом удалось уговорить Владыку не сносить напрочь уже почти готовое здание, что неминуемо бы разрушило разветвленную систему подвалов с уникальными условиями хранения особо ценных манускриптов, дорогостоящими противопожарными механизмами и даже специальной системой зеркал, благодаря которой тусклый, но все же настоящий дневной свет мог проникать в самые отдаленные уголки этого незыблемого оплота мудрости прошлых веков. Главный архитектор Кордий Палио видел архив империи прежде всего как крепость, тщательно охраняемую сокровищницу, способную выдержать ожесточенный штурм, наводнение, пламя и бесчинства толпы. «Это сооружение простоит тысячи лет, и наши далекие потомки с удивлением и восхищением смогут открыть для себя дорогу в мир тех, кто заложил фундамент нашей Вечной державы!» – не раз высокопарно повторял он. Впрочем, ругаться с императором было как-то не с руки, и Палио легко пошел на примитивное архитектурное мошенничество, пристроив к зданию фальшивую вычурную колоннаду и воздвигнув на крыше галерею статуй славнейших ученых мужей Герандии.
Вот за эти самые статуи современные работники архива сделали Палио самым популярным героем своих эстевели – бумажек с проклятиями в адрес недругов, которые за скромную плату, используя примитивную линзу, можно торжественно скормить лучам Великого светила, чтобы таким образом проклинаемый был поражен всем могуществом небесного божества. Голуби гадили на головы статуй и сам архив с такой интенсивностью, что император, обозревающий здание, которое было отлично видно с его парадного балкона, каждый раз приходил в искреннее негодование в связи с таким вопиющим оскорблением царственного взора. «В народе говорят, что само Солнце сердится на Владыку и посылает своих слуг, чтобы показать это!» – доносили одни добрые советники. «Надо воззвать о помощи к Защитнику Небесного престола, это покажет, что Государь небес на вашей стороне!» – говорили другие.
В результате вот уже почти два века небо над архивом и всем дворцом регулярно патрулировали специально отобранные соколы, которые неумолимо рвали на части залетных нарушителей и тем самым на корню пресекали опасные брожения в умах подданных Солнцеподобного императора. Вот и сейчас жители города с восхищением наблюдали за парением хищного красавца. В их числе был и молодой человек, стоящий на ступенях главной лестницы архивного здания. Чтобы точно описать портрет этого ценителя свободного полета, достаточно представить старого, дряхлого и скукожившегося архивного служителя, чьи легкие изъедены вездесущей пылью, зрение ослаблено привычным полумраком, а сутулость стала неотъемлемым признаком принадлежности к угрюмой касте книжных червей. Если набраться воображения и допустить, что даже у такого не самого бравого индивида была когда-то своя цветущая молодость, то это в целом достаточно точно обрисует, каким люди видели со стороны Унизеля Вирандо. Хотя о том, что юношу зовут именно так, знали немногие. В архиве, где он числился помощником старшего смотрителя Отдела чужеземных манускриптов, молодого человека именовали просто Уни, а близкие друзья – «малыш Уни», из-за отнюдь не богатырского роста и, что не менее важно, наивно-рассеянного выражения унаследованных от матери голубых глаз и крайне вежливой, даже боязливой манеры общения.
Откинув со лба пшеничные вихры, Уни завороженно провожал глазами гордого охотника, с печалью думая о необъятной свободе его грациозного полета. Для человека, который проводит большую часть времени в затхлых склепах архива, этот сокол был зримым символом чего-то большого и светлого, зовущего к себе, но при этом так фатально недостижимого.
– Уни, ну что ты опять ворон считаешь? Барко заждался тебя, иди скорей! – обильно лысеющий, кривоногий мужчина с видимым наслаждением вбирал в себя свежий воздух зрелой весны, окончательно распрощавшись на сегодня с пыльным духом покоев великодержавной мудрости.
– Уже бегу, смотритель Гергий! – и Уни, непроизвольно и печально вздохнув, преодолел остаток ступеней и вновь отдал свое тело на растерзание мрачным духам до боли знакомых подземелий. Наиболее «опасным» из этих жутких созданий был непосредственный начальник юноши, упомянутый старший смотритель Барко. Его «гнусная» сущность заключалась в упорном нежелании забыть о существовании своего молодого помощника на хоть сколько-нибудь долгий срок и тем самым дать ему больше возможностей на самостоятельное изучение архивных фондов.
Было бы в корне неверно полагать, что Уни и в самом деле искренне ненавидел эти старые и где-то даже унылые стены. Вовсе нет, когда он впервые попал в этот узкий мирок четыре года назад, то с восхищением понял, какой большой подарок преподнесла ему судьба. Архивные лабиринты, как тюрьма, заточили в себя его плоть, но дух, питаемый содержимым целой тьмы таинственных свитков и кодексов, открыл дорогу в совершенно новый и необъятный мир знаний. Книги обо всем. Все, что хоть в одном экземпляре где угодно в Дашторнисе выходило из-под натруженной руки писца или безжизненного пресса ксилографической доски, рано или поздно появлялось здесь, в Главном архиве Солнечной империи. Джунгли аринцилов и пустыни Мустобрима, дремучие леса Торгендама и многолюдные города Капошти – весь мир, что не объехать и за целую жизнь, был открыт нараспашку, со всеми его чудесами, опасностями и диковинными нравами чужеземных народов. Уни учил по книгам языки самых разных, но одинаково интересных людей и мог в голове часами вести вымышленные беседы с ними, представляя себя то свирепым воином из аринцильского дома Орла, то отважным кормчим торгового флота из Капошти или даже шаманом совершенно диких варваров из степей Великой Шири.
Сама работа не требовала особенно много времени, однако являлась именно тем случаем, когда необходимая барщина, как плата за возможность заниматься любимым делом все оставшееся время, становилась вдвойне тяжелой обузой именно потому, что воспринималась как грубое вторжение в грандиозный и продуманный мир абсолютно иных масштабов. Ну в самом деле, составить каталог новых свитков или сделать выписку из столетнего трактата по кулинарии было не совсем адекватной задачей для человека, уже давно объявшего весь известный мир своим жадным до знаний разумом. Тем более что архивное начальство так и норовило придумывать для Уни все более и более примитивные поручения, откровенно злоупотребляя его незлобивой и безотказной натурой. Вот и сейчас, например, с тоской рассуждал он, какой смысл был посылать именно его отнести заказчику копию очередной бездарной баллады о любви? Нет, конечно, можно понять Гергия и всю прочую престарелую банду, которая откровенно экономит на курьерах, норовя положить себе в карман даже самую малую часть любых возможных доходов. Исключением был разве что старина Барко, с которым Уни роднили такие уникальные для жителей империи качества, как любовь к иноземным языкам и вопиющая непрактичность. Так что можно не сомневаться: если Барко ищет его для какой-то работы на закате дня, то с мелким услужением это едва ли как-то связано. А опять двигать куда-то на другой край города Уни не хотелось вдвойне, ибо на сегодня было твердо назначено одно из важнейших событий в его жизни.
Он подумал о Сиане. При мысли о ней молодой архивист словно позаимствовал у красавца сокола крылья и двинулся, нет, полетел сквозь знакомые коридоры, вслепую пронзая хитрый узор запутанных, но давно засевших в глубинах памяти поворотов, спусков и тяжелых, с вычурными литыми замками, дверей. Она была для него той единственной девушкой, чей мимолетный детский образ навсегда входит в сердца юношей с тонкой душевной натурой и чья мистическая недостижимость может годами будоражить разум, заставлять кровь в жилах бурлить от трепетного чувства непознанной, неземной, но всецело поглощающей любви. Впрочем, Уни был искренне горд за себя именно благодаря тому, что, в отличие от абстрактного сонма пустых воздыхателей, нашел в себе силы пойти значительно дальше по такому хрупкому пути сближения с объектом своей мечты. И вот после почти что двух лет увлекательной игры взглядов, внешне формальных приветствий, когда грудь рвалась от бешеного сердцебиения, и тонких намеков на не менее утонченные обстоятельства он все-таки собрал волю в кулак и (теперь или никогда!) назначил любимой девушке свидание в садах Архомены.
Излюбленное место гуляния горожан было спроектировано словно с таким расчетом, чтобы жаждущие общения молодые люди имели возможность встречаться в уединении, но в то же время – и у всех на виду. Это позволяло девушкам хранить чистоту своей репутации, а юношам – не ломать лишний раз голову над тем, куда повести еще не так хорошо знакомую подругу. Столичные нравы, формально более строгие из-за близости главных святынь Ясноликого божества, на деле были гораздо более благосклонны к естественным человеческим слабостям, нежели взгляды воспитанных в патриархальном стиле герандийских провинциалов. Первые десятилетия имперской истории придворные жрецы Солнца еще как-то пытались регулировать вопросы морали и взаимоотношения полов, однако стремительное превращение Энтеверии в крупнейший космополитический мегаполис Дашторниса накрыло эти потуги такой мощной волной ханжества, саботажа, а потом и откровенных протестов, что в конечном счете власть предпочла не вычерпывать реку ложкой и ограничиться одним: «Можно все, что не оскорбляет Небесного владыку». В переводе на простой язык это означало, что после захода солнца жизнь в столице преображалась до неузнаваемости. Особо догадливые граждане, правда, пришли к выводу, что ночь можно запросто организовать и в одной отдельно взятой комнате, если тщательно занавесить окна. Впрочем, Уни, как настоящему романтику, подобные вещи представлялись грубым покушением на мир его чистых мечтаний и потому решительно и с искренним негодованием отвергались. Для него отношения с возлюбленной были неким волшебным стремлением как раз таки, наоборот, к свету. И именно такой настрой и заставил его с устремленным прочь из мира архивной пыли взором буквально впечататься у двери в неожиданного посетителя, до сего момента так мирно беседовавшего со старшим смотрителем Барко.
– Ну что же ты, Уни! – в своей вдумчиво-снисходительной манере выразил недоумение начальник. – То тебя не дождешься день-деньской, то сразу с ног сбиваешь.
Уни скороговоркой пробормотал извинения, прижал кулаки к груди и вытянул вперед правую руку, поспешно поклонившись. Традиционное почтительное герандийское приветствие в его исполнении выглядело угловато и было напрочь лишено той отточенной элегантности, что требовалась в аналогичных случаях от императорских придворных. Стыдливо подняв глаза на жертву собственной оторванности от реального мира, он не смог сдержать вздох облегчения. Припозднившимся гостем оказался Манелий Ронко, советник Ясноликого престола и заядлый любитель древних рукописей. Его слегка прищуренные миндалевидные глаза смотрели на Уни с глумливой иронией, лишенной, впрочем, всякого намека на раздражение.
– Энель Ронко, это наш лучший и наиболее одаренный сотрудник, Унизель Вирандо. Кхм, да вы, впрочем, кажется, уже знакомы, да.
Ронко склонил голову в элегантном согласии:
– Дружище Барко, я буду вдвойне признателен, если вы укажете нам уголок для беседы в… – он слегка развел руки, словно только что обнаружил себя стоящим в коридоре, – более спокойной обстановке.
Ронко и молодой архивист проследовали в небольшой альков, предназначенный для рабочих пометок и каталогизации книг. Чиновник нес себя по темным коридорам с возвышенным достоинством и улыбчивым снисхождением во взгляде. Его длинная, до пят, пестроцветная палма с широкими рукавами диктовала именно такой стиль передвижения. Ронко поочередно вытягивал вперед и в стороны полусогнутые в локтях руки, будто предлагая своему спутнику лишний раз обратить внимание на все эти полки и ящики со свитками вековой мудрости. Впрочем, Уни не испытывал и тени иронии к этому невинному позерству. Впервые он познакомился с Ронко три года назад и с тех пор не переставал удивляться несвойственной для людей его круга тяге к индивидуальному просвещению.
Как правило, чиновники или просто эстетствующие богатеи обращались в архив, чтобы потом блеснуть эрудицией в очередном докладе, поразить прекрасных дам редкой цитатой в рифмованном послании либо раздобыть копию древнего трактата из серии «Стратегемы для сшибок с варварами и иным врагом», обязательного к хранению в домашней библиотеке для всех образованных мужчин империи. При этом мало кто из них приходил в архив лично – чаще всего дело ограничивалось курьером с соответствующим предписанием, а готовый заказ потом отправлялся прямо на дом. Уни и сам неоднократно исполнял роль посыльного, однако всегда стремился найти в этом светлую сторону – ну, хотя бы возможность лично посетить дома высокородных заказчиков и постичь все тайны их читательского выбора. Это было одним из его немногочисленных козырей в разговорах с друзьями. Ну кто бы мог подумать, что, скажем, мрачно-неприступный Ло Виньяки, секретарь Военной палаты, является тайным поклонником улиньской поэтессы Левии Сюй и собрал у себя полную коллекцию ее лирики о неразделенной любви? Или что удачливый купец Крамат Сегно, красавчик и признанный ловелас, буквально выдоил архив в поисках все новых средств для повышения потенции? Ну а то, что блестящие доклады Лицизия Дорго, одного из любимейших сановников императора, почти наполовину состоят из тщательно подобранных рукой Уни цитат из древних трудов по государственному управлению, так это просто классика жанра.
От всей этой блестящей публики Манелий Ронко отличался прежде всего тем, что в архив всегда приходил сам, от услуг библиографов отказывался наотрез, требовал свитки лично в руки и полного уединения. Уни был единственным счастливчиком, для которого в таких случаях делалось исключение. Прочитав гораздо больше книг, чем требовали его служебные обязанности, юноша мог незамедлительно посоветовать Ронко, где стоит искать ту или иную информацию по книгам практически всех разделов. А читал тот в весьма и весьма странной манере, словно высасывал из свитков нужные знания, не соблюдая очередности глав и порядка листов. Казалось, будто Ронко все время бранится от того, как неправильно записаны интересные ему сведения, и строит где-то внутри себя новый архив, где все разложено по полочкам в совершенно иной, на этот раз уже единственно верной последовательности. Его любопытство простиралось от жизнеописания дальних стран света до рецептов изготовления ядов, от особенностей системы государственного управления в доимперской Герандии до новейших трактатов по архитектуре. Уни как-то пришла в голову мысль, что Ронко чем-то неуловимо похож на него самого, каким он, возможно, при определенных обстоятельствах мог бы стать лет через тридцать. Мог бы? Кто его знает. Если для Ронко все это лишь экстравагантный каприз и еще один вид досуга, то для Уни – единственная работа, на которой он, похоже, весьма прочно увяз после выпуска из столичной академии без каких-либо перспектив продвижения вперед.
– Мой дорогой друг, – начал Ронко в своей изысканной манере, когда они остались наедине, – ты, кажется, уже говорил это мне, но позволь осведомиться еще раз: ты и правда так сильно интересуешься Вириланом, как мне только что настоятельно поведал твой убеленный сединами наставник? Барко тут просто огорошил меня идеей насчет того, что вы с ним – единственные носители вириланского языка в империи.
Ронко, похоже, начисто проигнорировал заботливо пододвинутое к нему кресло и просто уставился на Уни с высоты своего внушительного роста. Его избыточно любезный взгляд казался в то же время необычайно пронзительным из-за красивых, редкой формы глаз, слегка изогнутых и опущенных к переносице, особенно когда их обладатель улыбался и мышцы на его щеках наливались. В такие моменты казалось, что лицо Ронко словно превращается в некую театральную маску, и добрую, и страшную одновременно.
Уни сцепил руки в замок на животе, вдохнул и, наконец, собрался с силами, чтобы ответить стройной и членораздельной фразой:
– Да, все именно так, как вы и сказали. То есть, – поспешил тут же добавить он, – мои познания в этом вопросе носят весьма скромный характер и совершенно не могут быть сравнимы с эрудицией энеля Барко. Это ведь именно он научил меня всему, что знает, показал редкие книги и нужные фрагменты из них. Да что тут говорить, старший смотритель Барко – вот кто главный и единственный знаток Вирилана в империи, ручаюсь вам!
– Я отдаю дань твоей искренней скромности, – Ронко понимающе кивнул и на мгновение прикрыл глаза, – но сейчас меня интересует вовсе не это. А человек, способный составить для императора емкую, но содержательную записку о Вирилане и его жителях, форме правления, обычаях – словом, обо всем, чтобы совершенно не сведущий в данном предмете человек смог за короткое время получить исчерпывающие представления об этой географической загадке, не подвергшись смертельному утомлению в процессе чтения документа. Барко сказал мне, что этим человеком можешь быть только ты.
– Я? – наивно растерялся Уни. – Нет, мне, разумеется, очень лестно слышать о себе столь высокий отзыв, несомненно, не вполне заслуженный, но при этом…
– Ты читаешь первоисточники? – немилосердно прервал этот поток самоуничижения Ронко.
– Разумеется! – словно спохватился Уни. – Изучать историю без первоисточников – это все равно, что петь песню без слов. А Вирилан – это ведь история, это страна без настоящего, я имею в виду – для нас, это закрытая страна, – зачастил он. – Никто не знает, что происходит там на самом деле, ну вы в курсе, они торгуют только с капоштийцами, да и то всего одна маленькая фактория на побережье, общение сведено к минимуму…
– Вот об этом ты и напишешь! – Ронко элегантно провел указательным пальцем по книжным футлярам лишь для того, чтобы затем демонстративно чувственным движением губ сдуть с него вековую пыль. – Только мой тебе совет – не пиши по-вирилански, а то увлечешься своими первоисточниками, а потом прочесть сие никто не сможет!
Уни непроизвольно улыбнулся этой неожиданной шутке и почувствовал себя уже не так напряженно.
– И скажи-ка еще вот что, мой друг, – продолжил допрос велеречивый Ронко. – А говорить по-вирилански ты не пробовал? Хотя прости, конечно – с кем тут разговаривать? И главное – о чем? Я все время забываю, что речь идет о мертвом для нас языке…
– Нет, отчего же! – распалился Уни. – Во-первых, старший смотритель Барко иногда имеет возможность обсудить со мной особо интересные места из древних текстов. А во-вторых, я и сам… Ну, то есть когда читаешь какую-нибудь хронику, представляешь все эти войны, древних героев, вживаешься в образы мудрецов, полководцев и владык…
– Да что ты говоришь? И ты вслух озвучиваешь их диалоги? Этакий театр теней в подвалах имперского архива? Очень, очень оригинальная находка!
Уни почувствовал, что краснеет до самых кончиков ушей. Но отступать было некуда, да и запал, разбуженный в нем неожиданным предложением, оказался слишком силен.
– Понимаете, дело не в этом. Когда вириланы объединили пять царств под своей властью четыреста лет назад, отказавшиеся принять новые порядки сели на корабли и бежали прочь, в том числе и в империю. Они быстро растворились среди ее жителей, и книги, которые они привезли с собой, – это единственное, что может дать нам хоть какие-то знания о Вирилане.
– Я ни в коем случае не ставлю под сомнение твои методы обучения. Тем более что они могут оказаться для нас весьма и весьма полезными. Хмм… Я даже и представить не мог, что все будет складываться так благоприятно!
– Сделаю все, чтобы сполна оправдать ваше высокое доверие. К какой дате следует подготовить документ?
– К завтрашнему полудню будет в самый раз, – Ронко равнодушно пожал плечами и беспечно оглядел книги вокруг.