Андрей Кивинов
Цепная реакция
Анатолий закончил снаряжать магазины и понес обратно пустые кюветы.
– Музей, блин… – криво усмехнулся Быков, направляясь следом за ним. – Туда ж, кроме старых дев, никто и не ходит…
* * *
– Ну, а дальше? Дальше что? – поторопил участковый Вику.
– Да ничего… – Та продолжала разглядывать сломанный ноготь. – Бутылку допили, а Ритки нет и нет. Все, говорю, спать иду… А он почему-то решил, что я его с собой приглашаю. В комнату вломился… А я что – девочка по вызову? Или, раз пузырь паленого коньяка притащил, так теперь все можно? Вот и двинула ему по роже… Пепельницей.
– Хорошо двинула. Перелом носа.
– Я девушка хрупкая и отчаянно защищала неприкосновенность. Которая, между прочим, Конституцией охраняется!
Гопченко раздраженно бросил на стол авторучку.
– Когда припрет, вы все про Конституцию вспоминаете! Раньше про нее вспоминать надо было. Устроили, понимаешь, притон из квартиры… Каждую неделю разборка… На вас жалоб от жильцов уже столько, что роман писать можно! Чего молчишь?.. Батя когда освободится?
– Через год. Девятого ноября.
– Во-во! Тоже тот еще подарочек будет. Как раз ко Дню милиции… А ведь все от безделья. Ты работу когда найдешь?
– Я смысл жизни ищу, – вздохнула Вика.
– Заметно… А Ритка? Тоже в поисках?
– Устроилась. В фирме какой-то, уборщицей.
– Хоть одна за ум взялась… Слушай, Захарова, ну ты же красивая баба! Неужели самой не противно так жить? Будто бомжиха вокзальная…
– Сигарету дадите?
Участковый вздохнул, полез в карман, выложил на стол пачку «Петра Первого» и зажигалку.
– Я тебя серьезно прошу: завязывай куролесить! Сегодня пепельница под руку попалась, а завтра – нож… И все, жизнь удалась!
– А чего, этот урод заяву накатал? – поинтересовалась искательница смысла, закуривая.
– Нет, не стал. Из «травмы» телефонограмма поступила, вот и разбираемся. А Зуев сказал, что и без милиции с тобой все вопросы порешает. Самостоятельно. И правильно сделает, между прочим! Особенно, если не на моем участке… Раз уж до тебя по-хорошему не доходит, то пусть общественность сама меры воздействия принимает. Как в старые добрые времена.
* * *
Все еще не признанный современный художник Репин развернул монитор в сторону пережившего первый развод, но не сломленного Быкова.
– Вот, нашел! Вообще-то, в нашем музее единственная по-настоящему ценная вещь – люстра в вестибюле. И то потому, что большая и бронзовая… Но вот эта картина для наших целей, пожалуй, сгодится. Называется сей шедевр «Портрет неизвестного с букетом». Период не указан, но в первом приближении вполне сойдет за восемнадцатый век. Даже за семнадцатый, если очень постараться… О, точно – Ван Дейк! Запоминай, между прочим: Антонис Ван Дейк. Был такой художник в начале семнадцатого века. Фламандская школа, ученик самого Рубенса. Очень модный в свое время. К нему очереди из знати выстраивались за портретами, как голодные за хлебом.
– Так тут же написано, что работа – неизвестного художника!
– На сигаретах тоже кое-что пишут, однако ты куришь. Творчески надо мыслить! Вот послушай, что расскажу… Мы с Ленкой несколько лет назад, когда она еще в бизнес не ударилась, дикарями в отпуск ездили. В Крым, в Евпаторию. Нормально отдохнули, кстати сказать… Так вот, там в одном из кварталов старого города интересный памятник имеется. Обычный с виду колодец, с водой даже, а из него бронзовый кувшин выглядывает. Восточный такой, с узким горлом. Мы еще долго гадали, что эта штуковина собой символизирует… А тут как раз к колодцу экскурсия подходит с дамочкой-гидом.
Короче, детали я уже не помню, но фишка в том, что когда-то здесь, на этой улице, жили юноша и девушка. Он был кузнецом, а она – дочерью местного купца. Ну, раз юноша и девушка, то, понятное дело, любовь-морковь, клятвы при луне и все такое… И в знак своей любви парень выковал и подарил возлюбленной красивое ожерелье с тремя серебряными монетками. А также обещал заслать сватов.
Все, вроде, прекрасно, но, когда девушка дома насчет загса заикнулась, папаша – на дыбы! Дочь была первой в городе красавицей, многие на нее глаз положили, и у купца на этот счет свои планы имелись. Бизнес за счет калыма поправить хотел. Юноша же был простой кузнец и в эти планы не вписывался. А чтобы он под ногами особо не путался, папаша пустил по городу слух, что дочку увезли к дальним родственникам в другой город и там вскоре выдадут замуж. Дочери на улицу соваться строго-настрого запретил, а прочим домочадцам приказал молчать в тряпочку, а не то язык отрежет. Гулять ее выводили по часам, только во двор и под строгим контролем, словно арестованную. Дома в Крыму в те времена на мусульманский манер строили: высокий забор и все окна – во внутренний дворик. С улицы ничего не увидишь.
Тем временем юноша, как водится, впал в тоску. Не ест, не пьет и все свободное от службы время грезит исключительно о своей любимой.
А напротив дома, где кузнец жил, имелся колодец, к которому ходили все жители окрестных домов. И однажды, гуляя во дворе, арестованная дочка через щелочку в воротах увидела, что мать ее возлюбленного набирает в кувшин воду. Решила она ей сообщить, что я, мол, на самом деле тут, никуда не делась. Только вот как?! Знак никакой не подашь, ворота закрыты. Кричать – вся прислуга переполошится… И тут осенило! Оторвала она от подаренного любимым ожерелья монетку и бросила ее через ворота. Монетка упала в дорожную пыль в двух шагах от женщины. Бросила она вторую монетку, но снова мимо. Монетка упала в колодец… Оставалась последняя надежда. Девушка вознесла молитву Аллаху и бросила третью монетку. И – о чудо! – та угодила прямехонько в кувшин.
Мать юноши в этот момент с соседками сплетничала и ничего не заметила. Но дома, выливая воду из кувшина в чан, увидела выпавшую оттуда серебряную монетку. Она тут же крикнула сына, чтобы тот полюбовался на чудо. Юноша прибежал, монетку опознал и в момент все понял.
Является он к купцу с топором в руке и заявляет: «Мне все известно. Обманул ты меня, старый плут: твоя дочь здесь, под домашним арестом! Сам Аллах послал мне этот знак…» И предъявляет тому вещественное доказательство. Ну, а против вещдоков и топора не попрешь. Сдался купец. Хеппи-энд, одним словом. Как в Голливуде.
– Слышь, Пикассо, – поморщился Быков. – Я ж не экскурсия, мне-то ты чего по ушам ездишь?
– Леша, прекрати разговаривать как блатной! И сначала дослушай. Колодец этот с тех пор получил название «Колодец любви». Некоторое время он был совсем заброшен, но потом, в память о древней красивой легенде, его восстановили и превратили в памятник. Теперь сюда постоянно приходят молодожены и просто влюбленные. Каждый из них с расстояния в несколько шагов кидает в бронзовый кувшин три монетки. Есть примета: если хоть одна из них попадет вовнутрь, то этой паре суждена долгая и счастливая семейная жизнь… Но тот, кто не попадет, тоже пусть не отчаивается. Если даже, мол, просто подойти и опустить монетку в кувшин, то на небесах это все равно зачтется.
Все, кто рядом был, как это услышали, сразу принялись швырять монеты в кувшин. Ленка тоже за кошелек схватилась. Давай, мол, доказывай свои чувства! Пришлось подчиниться. Только там мишень такая, что не сразу и попадешь…
А вечером мы с сыном нашей домохозяйки – он, кстати, в местном УВД работал – сели во дворе под виноградником, домашнего винца попить. Ну, тот как обычно: где сегодня были, что видели? Ленка ему и рассказала про колодец. Парень ржет. Ерунда, говорит, это все! И выложил, как все на самом деле обстоит.
В те времена на том месте никакого колодца быть не могло. Там, оказывается, пастбище было для овец. А колодец только в середине девятнадцатого века выкопали, когда город разросся. Много позже, уже после Великой Отечественной, в окрестных дворах свои колонки появились, и колодец не нужен оказался.
А в наши дни ребятам из маленькой экскурсионной шарашки пришла в голову мысль сделать маленький бизнес. Сочинили они за бутылочкой подходящую легенду, подчистили колодец, местный Церетели кувшин сваял, и потекли денежки! Вы, спрашивает, с Леночкой сколько там оставили? Полтинник?.. Правильно! Пройдет в день сотня таких же – вот вам и пять тысяч. Монеты в подавляющем большинстве в колодец падают. А там, на дне, у них сетка специальная подвешена. Каждый вечер торжественный подъем устраивают. И из кувшина денежки тоже извлекают. Палкой с пластилином… Местные монеты – сразу в дело, а российские потом у проводников на бумажки обменивают. Вот так!
– Ну, и к чему ты это все? – скривился свежеразведенный. – Они ж не воруют… Никто вас с Ленкой не заставлял деньги в кувшин кидать.
– Так я и не в претензии. Наоборот, даже интересно было… В том-то и фокус, что ребята не воруют, а самым честным образом изымают финансовые излишки из карманов развесивших уши туристов. А все потому, что мозгами головы шевелить умеют. Вот и ты, если хочешь чего от женщины добиться, тоже должен мыслить чуть шире рамки футбольных ворот. Или радиуса разлета осколков… Напряги, наконец, вмятину от фуражки! Придумай какую-нибудь душещипательную историю про того же незнакомца, который с букетом… Что на самом деле, мол, никакой это не «неизвестный художник», а самый настоящий Ван Дейк. Только это, якобы, великая тайна, одному тебе известная.
– Хороша тайна… Она, раз по музеям шастает, то наверняка в этом деле соображает. А если потом узнает, что это все – туфта?
– Чудак ты, Леха. Ну и пусть узнает! Ей ведь главное не то, что это Ван Дейк, а то, что ты ради нее легенду сочинил. Ради нее, понимаешь? Она и без его портрета себя английской королевой чувствовать будет… Короче, я тебе до вечера подберу кое-какой матерьяльчик. Вызубришь, творчески переработаешь и – вперед! Да, еще одно… – Анатолий критически посмотрел на друга. – Видуха у тебя какая-то неинтеллигентная. Как у вышибалы ресторанного. Не являешься ты эталоном мужской красоты. Особенно нос.
– Нос как нос, – буркнул Быков, пощупав переносицу. – Волосы отпускать и платок на шею повязывать не намерен. У меня не та… цветовая гамма.
– И не надо. А вот очки купить не помешает.
– Зачем?
– За умного сойдешь. Согласно последним независимым исследованиям, женщины считают очки признаком ума. Типа, много читал, вот и посадил зрение. А раз много читал, то, следовательно, умный… Вот и давай слабый пол не разочаровывать. Купи очки с простыми стеклами в любой оптике. Только на оправе не экономь. Оправа должна солидно выглядеть… И начинай по капле выдавливать из себя мента.
– Может, бляха, еще педикюр сделать?
– Педикюр?
Репин отошел от Алексея на пару шагов и, с серьезным видом снова окинув его взором, отрицательно покачал головой:
– Нет, пока обойдемся. А остальные проблемы будем решать по мере поступления… Все, дерзай!
* * *
Выслушав младшую сестру, Рита затушила сигарету в стоявшей на подоконнике консервной банке.
– Да, дела… Зачем ты вообще его впустила?
– Это, между прочим, твой кадр, а не мой, – повела плечами Вика. – Что ж его, на пороге держать? Откуда я знала, когда ты вернешься?.. А он бутылку принес, сигареты… Посидели немного. Сначала все, вроде, нормально было, а потом ему сперма в голову ударила. В койку потащил, козлина. Вон, синяк на руке… Н у, я схватила пепельницу – и по роже…
– Пепельницу бы пожалела… Смотри, сестренка! У Витьки с головой беда полная. Не приведи бог, подкараулит в укромном месте.
– Да пошел он… И что за мужики нынче стали? Суслики какие-то озабоченные.
– Ну да! А ты хочешь, чтоб сразу и богатый, и умный, и добрый, и чтобы салюты в твою честь запускал… Такое только вон, – Рита указала рекламный плакат к фильму «Красотка», висевший на стене комнаты, – в Голливуде бывает.
– Я нормального хочу, – поморщилась сестра.
– Нормальные перевелись. Всем непременно что-то надо.
Рита печально посмотрела в окно – все та же переполненная помойка. Ничего принципиально нового, если не считать чей-то рваный носок, одиноко повисший на ветке тополя. Все-таки именно бытие определяет сознание, а не наоборот. Вот жили бы они на Рублевке – и никаких тебе Витьков и Стасов. Другие мужики – другая жизнь. А здесь… Как не корячься, а все равно выше швабры не прыгнешь.
– У меня тоже проблемы, – вздохнула она после недолгого молчания. – Стас неделю дал. Деньги или новая тема… А где я ему новую тему найду? Это ж еще куда-то устраиваться надо. А если прямо сейчас уволиться, в конторе сразу поймут, кто на них навел… Чего делать-то, а?
– Пошли его подальше.
– Ага, пошлешь его, как же… Это тебе не Зуев, он по роже бить не станет. Уже намекнул, что будет… Господи, как же надоело все!
* * *
Быков, развалившись на диване, изучал сделанные Репиным распечатки.
– Ван Дейк, Антонис, отчества не имеется, родился в 1599 году в Антверпене, – бормотал он себе под нос, стараясь одновременно запомнить прочитанное. – Один из лучших портретистов в истории мировой живописи. Обучался и некоторое время работал в мастерской Рубенса… Принят в гильдию живописцев имени Святого Луки… Чего-то я про этого Святого Луку слышал! Кино такое было, вроде… Так… Ага! В 1632 году уезжает в Лондон… Н у, разумеется! Куда же еще… Наиболее известные работы: «Портрет детей Карла Первого», «Портрет братьев Стюарт», «Портрет лорда Уортона»… Нет, это же хрен запомнишь! Лорд… как его там?.. У-ор-тон… Дал же бог фамилию… И почему не Швайнштайгер? Так, дальше… Скончался в 1642 году, похоронен в Соборе святого Павла… За свою недолгую жизнь создал более девятисот полотен… Ого! В декабре 2009 года последний автопортрет художника, написанный им в 1640 году незадолго до смерти, был продан на аукционе «Сотбис» в Лондоне почти за двадцать пять миллионов долларов… Не кисло, однако! Как, блин, все это запомнить?
Быков отложил бумаги, поднялся с дивана и достал из шкафа свой дежурный свадебный светло-серый костюм. Облачившись, он повязал галстук и критически посмотрел на себя в зеркало. Затем, вспомнив, достал из сумки очки и нацепил их на кривой нос.
Нос ему перебили еще в воздушно-десантных войсках, куда он отправился, бросив техникум. Леха успокаивал себя тем, что у Бельмондо, кумира детства, тоже перебит нос. И ничего – звезда.
В этот момент дверь отворилась и в комнату вошла мать.
– Ой, Леша… – Она уставилась на сына. – А ты что, очки носить стал? Со зрением плохо?
– Не, мам! – успокоил тот, продолжая разглядывать собственное отражение. – Это бутафория. В профессорскую среду внедряюсь, вот и приходится выглядеть соответственно.
– В профессорскую? – Мать недоверчиво склонила голову. – А что, теперь уже и эти разбойничают?
– По имеющейся информации, краеведческий музей хотят грабануть. Только – никому! Оперативная тайна.
– Да брось… Разыгрываешь?
– А что им еще делать, при их-то доходах? Вон, Серега Елагин рассказывал… У него знакомый профессор есть, в консерватории. Зарплата – восемь тысяч. Этот, правда, грабить не пойдет, поскольку непыльную халтуру нашел. В церкви поет. У него теперь халтура – это работа, а работа – так… хобби. Н у, и для стажа, конечно… Только петь-то далеко не все профессора умеют, вот и вынуждены становиться на зыбкий путь грабежей и разбоев…
Леха оторвался от зеркала и, с абсолютно серьезным видом посмотрев на мать, философски изрек:
– Другие времена – другие ценности.
Матушка покачала головой.
– Страшно это все… Постой! Надо ж, наверное, дядю Жору предупредить.
– Насчет чего? – Сынок вернулся к дивану и снова взял распечатки.
– Он ведь теперь тоже в музее работает. В усадьбе Стропилина, смотрителем. И живет там же. Правда, в усадьбе ремонт сейчас, но все равно… Пусть поосторожней будет. А то ночью там, кроме него, никого нет.
– Ну, предупреди. Только по-тихому… – пробормотал собровец, не отрываясь от бумаг. – Нет, подумать только! Двадцать пять «бакинских лимонов» за одну картину… Месяц кисточкой помахал и всю оставшуюся жизнь можно не работать. Чтоб я так жил!
* * *
Вика давно привыкла к тому, что пользуется повышенным вниманием противоположного пола. Иногда это напрягало, но в целом повышало самооценку. Вышагивая по улице летящей походкой, она не без удовольствия ловила на себе восхищенные мужские взгляды.
Вот и сейчас. Какой-то ухарь, двигаясь навстречу, громко цокнул языком и обронил на ходу:
– Девушка, любовью не торгуете? Я б купил… Оптом!
Вика обернулась и уже раскрыла рот, чтобы ответить нецензурно, как вдруг заметила на противоположной стороне улицы Витьку Зуева с приятелем. Они выходили из машины и как-то не по-доброму глядели в ее сторону. Переносица у Витьки была заклеена широким пластырем. Да, участковый не соврал. Перелом со смещением…
«Вот, блин!..»
Она бросилась наутек – хорошо, что в кроссовках. Пересекла небольшой сквер, свернула под арку стоявшего за ним дома и через двор выскочила на параллельную улицу. Оглядевшись, увидела впереди старое здание краеведческого музея с широкой парадной лестницей и колоннами и кинулась к нему.
Вбежав по лестнице, Вика перевела дух и осторожно выглянула из-за колонны. Преследователи остановились и начали озираться. Затем Витька махнул приятелю рукой в сторону музея, а сам бросился в противоположную сторону.
Оставался единственный выход. Вернее, вход. В музей.
– Здравствуйте!
Пожилая женщина в униформе, сидевшая в вестибюле за небольшим столиком, обрадовалась редкой посетительнице.
– У нас по будням теперь скидка, пятьдесят процентов. Милости просим! В фойе проходит фотовыставка «Прошлое и настоящее нашего города». Очень интересные фотографии, и…
– Давайте! – не дослушала Вика, лихорадочно ища в сумочке кошелек.
Сжимая в руке билет, она быстро прошла в фойе. Осторожно приблизилась к окну и заглянула на улицу. Преследователи топтались на прежнем месте и переговаривались, хищно поглядывая в сторону музея.
Выбора не оставалось. Придется знакомиться с прошлым и настоящим родного города…
* * *
Когда родственники спрашивали у мамы про Машу, та неизменно отвечала, что Машенька очень умная и талантливая девочка и что у нее много подруг. Из этого следовал завуалированный подтекст, что Маша, увы, далеко не красавица. Фигурка, правда, смотрелась вполне прилично, а вот на всем остальном природа явно отдохнула. В свои двадцать один девушка уже успела свыкнуться с мыслью, что мужчины любят глазами, а она для их глаз слишком яркая звезда, – не каждому дано оценить ее блеск. В этом ее убедила мама. И даже сумела обосновать, что оно и к лучшему, поскольку личная жизнь будет только вредить творчеству. Посему к мужчинам Маша относилась хоть и снисходительно, как к братьям своим меньшим, но без интереса. Интерес ее лежал в другой плоскости.
Маша училась в Санкт-Петербурге, на последнем курсе Художественно-промышленной академии имени барона Штиглица, которую студенты и преподаватели по старой памяти все еще называли «Мухой». На практику ее определили в родной Юрьевск, и она теперь безвылазно торчала в краеведческом музее, копируя выставленные здесь картины.
Девушка расположилась спиной к входу в зал, поэтому Быков, едва появившись в дверях, перво-наперво имел возможность оценить ее фигуру. Фигурка произвела весьма благоприятное впечатление. Удовлетворенно хмыкнув, он осторожно приблизился и посмотрел через Машино плечо на этюдник.
– А здорово у вас получается…
– Правда? – довольно улыбнулась та.
И обернулась.
Леха на ногах устоял – сказалась собровская закалка. Видывал и не такое. Да собственно, ничего устрашающего в Машином лице он и не узрел. Но и ничего для себя привлекательного. Как выразился один товарищ по метанию топоров: «Девушка, не имеющая промыслового значения».
– Ну, да… Точная передача настроения… Типа… Блеск.
– Да-да, вы правы! В этих картинах самое главное – именно настроение… А вам тоже нравится Измайлов?
Начинающий искусствовед решил ответить честно.
– А разве есть такие, кому не нравится Измайлов?
– К сожалению, его не все понимают.
– Плохо объясняли…
«Как обидно… Грудь у нее – первый класс». Попробовал подняться выше – опять облом: взгляд художницы выражал исключительно любовь к искусству, не приемля никаких конкурентов в штанах или без.
Опытный глаз остановился на висюльке, украшавшей упомянутый «первый класс». Небольшой, гладко отполированный темно-синий камень неправильной формы, на котором парила серебряная фигурка Купидона.
– Какой у вас брелок интересный!
– Кулон, – с улыбкой поправила Маша. – Сама делала. Моя курсовая работа за прошлый семестр.
– Браво…
Быков приподнял очки и бесцеремонно склонился к груди девушки, дабы рассмотреть Купидона поближе.
– Неправильно лук держит, – констатировал он, выпрямляясь. – Рука должна держать древко точно посредине. Иначе момент силы распределяется неверно, и стрела летит не туда … Н у, не буду вам мешать!
И Леха поспешил в следующий зал, сопровождаемый взглядом, в котором, несмотря на всю бескорыстную любовь к искусству, все-таки читалось легкое разочарование…
* * *
Пробежав анфиладу примерно до середины, Вика оказалась в небольшом зале, по стенам которого были развешаны картины. Слева от входа стояла небольшая скамеечка.
Озираясь, она присела на скамеечку, устало прикрыла глаза и попыталась успокоиться. Посетителей в этот час не было, и постепенно тишина и приглушенная атмосфера дали о себе знать. Вскоре она задремала, что не удивительно: недавняя милицейская камера – не отель. Сумочка плавно соскользнула на пол, но Вика, откинув голову назад и прислонившись затылком к стене, этого уже не почувствовала…
Очнулась она от легкого прикосновения к руке.
– Эй!
Испуганно вздрогнув, Вика открыла глаза и увидела перед собой рыжеватого здоровяка в светло-сером костюме.
– Сумочку украдут, – улыбнулся тот, поправляя очки.
– А… Да, спасибо. Я… я просто задумалась.
– Ничего. Знаете, я в том году в Париже был. В Лувре… Там люди прямо на полу часами сидят. Некоторые дремлют, но никто их не трогает. Свобода!.. Но у нас не Лувр. Я – в смысле экспозиции. Действительно сон нагоняет… За исключением вот того полотна!
Присев рядом, Леха кивнул на висевшую слева от них картину с изображением мужчины с цветами в руке.
– Хотите, открою один секрет?
– Открывайте, – безразлично ответила Вика, словно речь шла об открытии бутылки пива.
– Вы знаете, что это?..
– Ну, мужик…
– Это работа Ван Дейка! – заговорщически прошептал «искусствовед» и слегка наклонился к ее плечу.
– Ну и что?
– Как что?! Сам Антонис Ван Дейк! Натуральный! Один из лучших портретистов в истории. Ученик великого Рембрандта… То есть, блин, Рубенса… Последняя работа Ван Дейка в прошлом году в Лондоне, на аукционе в… в Челси… за двадцать пять миллионов долларов ушла.
– Да ладно… – Вика враз стряхнула сон. – Двадцать пять лямов?
– Ага… А самое интересное, что никто здесь, в Юрьевске, пока не подозревает, что это именно Ван Дейк. Пишут – «работа неизвестного художника».
– А вы-то откуда знаете? – Вика слегка ошалела. Никто никогда за ее короткую жизнь не заговаривал с ней об искусстве, разве что в школе.
– Понимаете, у меня приятель есть, из Москвы. Его сразу после института искусствоведом назначили в Третьяковскую галерею. Так вот: он ко мне в начале лета в гости приезжал. Увидел эту картину – и сам не свой стал. К директору сразу побежал, бумаги смотрел какие-то… Я еще понять никак не мог, чего он суетится. А на прошлой неделе письмо от него получаю. Оказывается, эта картина во время войны из Эрмитажа эвакуирована была. Потом у них какие-то документы то ли сгорели, то ли под бомбежку попали… Ну, обычный бардак, словом. Теперь часть картин из коллекции считается безвестно пропавшей. И этот неизвестный с букетом тоже потерянным числится! То есть числился, пока мой приятель эту историю не раскопал… Вот теперь хожу, любуюсь напоследок. На днях из Москвы и Питера целый десант прибудет. Заберут шедевр обратно в Эрмитаж. Вы посмотрите, какая красота…
Вика поднялась и шагнула к картине. Быков поспешил следом и встал позади нее. Некоторое время она молча разглядывала портрет, а он – ее фигуру.
– Семнадцатый век, – пояснил после паузы любитель живописи. – Конгениально… Потрясающее чувство пропорции… Меня, кстати, Алексеем зовут… Простое такое, фламандское имя.
– А?.. А-а-а… Меня – Виктория. Вика.
– А вы здесь часто бываете?
– Так… По настроению. – Девушка кивнула на вазу. – Букет неудачный.
– В каком смысле?
– Розы с орхидеями не сочетаются.
– Да? – Быков перевел взгляд с ее декольте на цветы. – Вообще-то, вы правы. Цветовая гамма не очень… Но все равно – сам Ван Дейк!.. А потом, это ж шестнадцатый век. А тогда все сочеталось.
* * *
Оперуполномоченный Никифоров ткнул пальцем в лежавшую на столе фотографию.
– Андрюха, я тебе сто пудов кладу, он это!
– Ну, допустим. И что с того, что сотрудник СОБРа в «ночник» разок сходил? Нашел криминал… – пожал плечами Бухаров. – Сам-то ты тоже там был.
– Я – по делам. С человеком встречался.
– Может, и он – по делам.
– Хороши дела! Девок щупать и коктейли трескать…
– Можно подумать, ты не щупаешь.
– А знаешь, сколько в «Коралл» билет стоит? – вскинулся Бухаровский напарник. – На нашу зарплату туда не находишься. А если фирменные коктейли глушить, так за один заход без штанов останешься. А он у них – постоянный клиент! Бармена по имени знает.
– Ну да… Наши люди в булочную… – Бухаров посмотрел на молодого коллегу с сочувствием: – Юрасик, у тебя в голове мозги или кю? Ночным клубом мировую общественность нынче не удивишь. Что-нибудь посерьезней имеется?
– Будет и посерьезнее. Дай срок.
Никифоров отпер сейф, достал оттуда тоненькую папочку и вложил в нее фотографию Быкова.
* * *
Они неспешно брели в сторону выхода. «Искусствовед» продолжал лекцию, вызубренную несколько часов назад, но не избавленную от слов-паразитов.
– Вообще-то, Ван Дейк странным товарищем был. Прикинь, он когда покидал Рубенса, тот позволил ему взять, что нравится. Как лучшему ученику. Имел в виду, конечно, картины. А Ван Дейк присмотрел конягу. Лучшего скакуна из конюшни мастера. Картины-то он и сам нарисует, а конь по тем временам не слабо стоил.
– И в чем странность?
– Ну, как в чем? Представь: тебе предлагают на выбор – картину Рубенса или, скажем, «мерина». Ну, то есть «мерседес». И что бы ты выбрала?
– Ну, наверно, Рубенса…
– Правильно! Это же фламандская школа! Проложила целое направление в живописи. Его часто сравнивают со стилем барокко в архитектуре. – Леха, подобно опытному экскурсоводу, поднял палец вверх. – А тут какая-то лошадь, которую еще и кормить надо. И кто вообще про нее потом вспомнит?
– А я в живописи совсем не разбираюсь. То есть смотреть люблю, а вот определить, чья школа или кто нарисовал, не смогу.
– Я тоже сначала шугался, но потом въехал. Тут, в принципе, ничего сложного нет. Сейчас объясню по ходу. Если на картине голые культуристы – это Микеланджело. Когда темно и все страдают – Тициан. Ежели целлюлит даже у мужиков – это однозначно Рубенс. Много маленьких людишек – Брей… Брей… Гель. Да, Брей Гель. Много маленьких людишек плюс всякая непонятная фигня – тогда Босх. Который, извини, Херонимус… А если просто одна фигня – это Кандинский, – выпалил практически без запинки Леха.
– Да, это жутко интересно… Слушай, Саш, а ты чем занимаешься?
– Вообще-то я Леша…
– Ой, извини… У нас в подъезде парень живет, очень на тебя похож. Так ты чем занимаешься?
– Так… Бизнес у меня.
– Бизнес?.. А ты, случайно, не на машине? Понимаешь, я ногу сильно натерла, и если бы ты меня домой отвез…
– Так нет проблем! Правда… – Быков почесал переносицу. – У меня джип в ремонте сейчас. Амортизаторы меняют… Но ты не переживай! Частника тормознем.
Пока он ловил машину, она осмотрелась. Ни Витьки, ни его приятеля не заметила. Но расслабляться рано. Они наверняка ждут ее возле дома. Значит, новый знакомый не помешает. Подставлять его под раздачу не хотелось, конечно, но своя шкура ближе к телу. Тут уж не до сантиментов, выжить бы.
Тот уже остановил частника и, улыбаясь до ушей, открыл заднюю дверь.
– Прошу!
Дорога к дому обошлась без погонь и перестрелок. Искусствовед, сверкая очками, продолжал что-то вещать про живопись, она слушала вполуха, посматривая назад – не упал ли кто на хвост.
Он заметил ее состояние.
– Проблемы?
– Нет… Все в порядке.
Но все оказалось не в порядке. Совсем не в порядке. Витька, как она и предполагала, караулил возле жилой площади. В машине, вместе со своим приятелем.
– Эй, подруга! Посмотри на меня…
Они перегородили единственную дорожку к подъезду.
– В чем дело?
– Рассчитаться бы, – язвительно улыбнулся Витька. – Поехали, покатаемся!
И схватил Вику за руку.
– Минуту, джентльмены! – из-за спины девушки возник искусствовед Быков. – В чем, собственно, проблема?
– Не твой вопрос. Вали отсюда, пока телескопы не попортили…
– Это не телескопы, а признак ума. Читаю много и вам советую. Отпустите ее, пожалуйста.
Зуев притворно улыбнулся, отпустил Вику. И вдруг нанес очкарику мощный удар в челюсть. Вернее, попытался нанести. Он же не знал, что человеку, чьи руки привыкли к топорам и вилам, кулак – за счастье.
Очкарик чуть отклонил голову чуть назад, и кулак пролетел в нескольких сантиметрах перед его носом. Витька потерял равновесие и едва удержался на ногах.
– Ах ты, паскуда!
Он сделал вторую попытку, но противник снова ловко уклонился. Ответных ударов он не наносил, хотя имел на это полное моральное право.
– Вы что, мужики? Зачем же драться-то? Давайте спокойно поговорим. Культурные же люди, мать вашу…
– Сейчас, козел… Поговорим!
Между тем Вика, увидев, что Витек с дружком полностью переключились на ее спутника, скользнула в подъезд и предусмотрительно захлопнула за собой дверь. Она и рада была ему помочь, только не знала, как – никаких подручных средств вроде пепельницы на этот раз не оказалось.
Заметив, что объект из поля зрения скрылся, супермен Быков снял очки и сунул их в нагрудный карман. Уклонившись от очередной атаки, которую на сей раз предпринял второй противник, он тут же носком ботинка нанес ему сильный и точный удар сбоку, по колену опорной ноги. Парень вскрикнул от боли и рухнул, как одуванчик, сбитый тростью какого-нибудь пижона. Попытка подняться закончилась криком разочарования. Витька, не ожидавший от «ботаника» такой прыти, получил удар снизу в челюсть и мешком осел на землю.
Леха бросился к подъезду – догнать объект, но… Увы, путь преградил домофон. А его не вырубишь. Даже вилами. Пришлось вернуться к противнику.
Зуев, судя по положению тела, находился еще в нокауте. Челюсть стремительно опухала.
Быков наклонился к его приятелю и потрепал того по плечу:
– Слышь, дружище, а она в какой квартире живет?
– Су-у-у-ка… – простонал парень. – Ты мне ногу сломал…
– А ты хотел, чтоб еще и руку? Короче, так! Запомни сам и передай по цепочке: еще раз кого-либо из вас возле Вики увижу – будем принимать решительные меры. Тебе уже не только ногу покоцаю, а все отростки, которые из туловища торчат. А ему – нос до затылка в башку вобью. Ни один хирург чинить не возьмется. Усвоил?.. Н у, тогда пока! И не валяйся на земле. Простудишься…
