Андрей Караичев
Кулуары времени

Недавнее прошлое, громкое десятилетие после распада СССР, олицетворяло собой нищету, бандитизм, разруху и далее по графику резко вниз по социальной лестнице жизни. Главный бардак рождался не на улицах, не шёл под аккомпанемент автоматных очередей преступников по криминальным задворкам России; не прятался от выстрелов танков в «Белом доме», он раздувался из углей канувшего Советского Союза в головах людей, именно там, случилось основное засилье бреда.

Дружно подхваченный многими «буран извилин мозга» ворвался и в хорошего, недавно вернувшегося из армии двадцатилетнего паренька Григория Затейника.  Человек рано лишился родителей, воспитывался дедом фронтовиком и бабушкой, которая умерла, пока тот отдавал долг Родине. Неправильно сказать, мол, – «Гриша чем-то выделялся среди сверстников», – неглупый или, напротив, не гений-самородок; жил подобно массам и в некоторых отраслях, как лёгкая атлетика, например, вполне подавал себе надежды на будущее. После долгожданной гражданки, вопреки ожиданиям дедушки Глеба Семёновича, внук ума не набрался, наоборот, – на фоне массовой разрухи «свихнулся» до крайней степени. Вдруг в неполные двадцать один год «поумнел»! Узнал неожиданную «правду», о коей только ленивый не говорил с телевизора или не писал на тоннах страниц макулатурных изданий. Потянуло Григория в сторону нацизма… куда ещё? Познал же «истину»! Оказывается, его старик – не герой, как считалось ранее, а «глупец», воевавший непонятно за что/кого, против «освободителей-немцев»; и правительство СССР, на его взгляд, состояло из болванов: «Зачем оборонять страну от фашизма? Следовало побрататься с Гитлером и завоевать вместе весь мир!» – Подобная, сумасбродная истина открылась в мозгах мужчины. Не стоит говорить: своими умозаключениями, внук едва не отправил вслед за бабушкой и деда-фронтовика!

Часто разыгрывались ожесточённые диспуты на душной от включённых газовых конфорок кухне, по теме, – «Вы ничего не понимали, вас обманывали все годы! Просто ты, дедуль, боишься признать правду! Вы зомбированы поголовно, всё ваше поколение! Не стоило воевать с благородными немцами, наоборот – в военный союз вступать требовалось, тогда сейчас мы бы правили миром, а не заглядывали в рот Америке! Пили германское пиво с сосисками, жили в небоскрёбах и у каждого стояло в гараже по новенькому «Мерседесу».

Старик за голову хватался, едва слёзы держал, когда любимый отрок, надежда жизни, без устали пытался донести до его седовласой головы дичайший бред, сути которого позавидовал бы сам доктор Геббельс (или Гёббельс). Глеб Семёнович спорил, пытался вразумить воспитанника… куда там!

– Пройдут годы, сам поймёшь, сделается тебе стыдно, за столь смертельное оскорбление, что нанёс ты деду своему, воевавшему за великую страну, который не бросил тебя, не отдал чужим людям на поруки, а вырастил вместе с бабушкой сам! Поймёшь, олух, а поздно будет! На могилу придёшь мою поплакаться, да то вины не искупит, мёртвых слезами не воротишь и обиду не смоешь ими! Уж я-то зна-а-ю, поверь: пережил лично, не единый раз.

Порой к Грише приходило просветление, когда он заведённый прениями с ветераном уходил из дома и прогуливался возле Дона по пристани, понимал, – «Перегнул палку, надо деда пожалеть! Он не виноват, что воспитан во лжи! Умрёт, не дай бог, тяжко мне будет без него», – и вроде, на некоторое время прекращал скандалить со стариком. Ненадолго, быстро заводил мерзкую пластинку по новой.

Реальный удар хватил Глеба Семёновича, что пришлось вызывать «Скорую помощь», после очередной выходки внука: детина под метр девяносто ростом, сбрил свои отросшие за время «гражданки» русые волосы наголо, оделся в чёрную кожаную куртку и штаны (на них потратил уйму сбережений того же дедушки), зашнуровал военные ботинки с высокими берцами, навешал цепей поверх «мундира» и… побрякушки с нацисткой свастикой добавил, воображая себя этаким асом Люфтваффе. Проще говоря – подался к местной группировке неонацистов, недавно образовавшейся в посёлке городского типа Ростовской области – Железняки́.

Внешность Затейника-младшего способствовала его внедрению в коллектив единомышленников по фашистской тематике: высокий, худой, плотно сбитый в плечах, жилистый мужчина; лицо вытянутое, покатый лоб, нос длинный, с горбинкой от переломов, заработанных в армии, благо, грамотно вправленных фельдшером. Ещё на службе заполучил особую примету: резаный шрам наискосок, тянущийся от левого глаза до губы, оставшийся после удара наотмашь «опасной бритвой» от запуганного «духа» в туалете. Наконец, гвоздь программы – серо-голубые очи и белые волосы… на самом деле – русые, но это становилось понятно, лишь когда они отрастали подлиннее, если постричь под «ёжика», тогда Григорий казался несведущему наблюдателю именно блондином. Короче, «истинный ариец», – это придавало веса в группе неонацистов. Кстати, Затейник очень похож на своего дедушку в юности, что легко определить, посмотрев старые фотографии. Сейчас, конечно, старика сильно изменили годы: из-за сутулости он казался гораздо ниже, сделался абсолютно седым (привычка ухаживать за причёской по-прежнему сохранилась, никогда не выходил из дома без карманной расчёски), глаза помутнели, утратив характерный для их рода голубоватый оттенок, оставив лишь серость и отражение тяжёлой жизни; лицо усеяно морщинами, весьма необычными, маленький Гриша любил вглядываться в них, пока дедушка спал, – искал совпадения со знакомыми вещами (аналогично облакам).

Всё же последним «гвоздём в крышку гроба» терпения Глеба Семёновича стал не мерзкий наряд внучка со свастикой… пошатнуло сильнее заявление оного:

– Мне никогда не нравилось присвоенное вами имя – «Гриша», отныне зовите меня – Герман, в честь Геринга!

К счастью, пережил дедушка сердечный приступ, да с внуком больше не разговаривал… совсем! Обычно нет-нет, потихоньку отходил, оттаивало сердце ветерана, прошедшего ад войны к своему непутёвому воспитаннику… столь же глубоко проникающего оскорбления, простить никак не мог.

– «Ну и ладно!» – рассуждал Григорий (ой, Герман), – необходимое я от тебя всё-таки узнал! Скоро сбудется давняя мечта… земля подсохнет, исполню задуманное и тогда обрету небывалый авторитет среди братьев-арийцев!»

Имел Глеб Семёнович неприятную особенность, вернее, нарушение психики вследствие полученной на фронте контузии – разговаривал с невидимым, давно погибшим товарищем. Старик осознавал – это галлюцинация; сумел свыкнуться с ней за полвека, к врачам не обращался, так и жил с незримым для других попутчиком. Затейник-старший скрывал недуг от окружающих, даже самых близких людей, а любимый внук, ещё в детстве, прознал про недостаток дедушки: тот, выпивший после гибели родителей Гриши, выдал себя перед ним.

Пожилой человек отказался от предложенной в больнице госпитализации и вернулся домой тем же вечером, как его забирала «Скорая» после крайнего спора с внуком (насчёт Геринга). Ветеран пребывал в состоянии спутанного сознания, наверное, побочный эффект от поставленного врачами укола или просто заполучил сильное потрясение после выходки Гриши… неважно.

Перевалило за полночь, «Герман» искусно притворялся, что крепко спит; старик, выйдя в кухню с керосиновой лампой, так как в Железняках электричество выключали практически каждую ночь весной 93 – го, принялся тихо беседовать с невидимым попутчиком жизни. Жаловался тому на бардак в стране, мол, – «Рухнули все идеалы, за что мы вместе проливали кровь; по земле, с которой громадной ценой изгнали проклятых нацистов, снова звучат фашистские приветствия (больше похожие, правда, на римские), пошла в оборот их бесчеловечная символика».

Григорий, бесшумно выбравшись из постели и, стараясь почти не дышать, простаивал возле кухонных дверей, в надежде подслушать из галлюцинации ветерана полезное для себя, то, о чём дед мог рассказать лишь незримому приятелю. Повезло!.. неонацист аж не поверил сразу своей удаче – узнал!

– И не говори! – Продолжал Глеб Семёнович отвечать на вопросы несуществующего друга, – с ума сошли все! Я, знаешь, чего опасаюсь? – Дедушка затих, очевидно, «товарищ» ему отвечал в этот момент, – правильно, да! Мародёры… или как они себя величают – «чёрные копатели», осквернили уж, посчитай, всё в округе! Оружие ищут, барахло немецкое, кресты железные… хорошо, не знают, ироды, про гиблое поле. – Снова замолк ветеран, – нет, не думаю! Мало кто уцелел там тогда, свидетелей почти не осталось! Забыто, что фрицы наступали и с той стороны тоже… живой один полицай с нашего посёлка остался, тот помнит… но Федя и под пытками не расскажет, о событиях на проклятом месте в сорок втором. А если и полезут мародёры туда… нет… исключено! Не должны. Там закуток неприглядный, ещё слухи о радиации… сыро слишком, мусора набросали много, и опять же – ничто не говорит о былых боях на гиблом поле. Тщательно мы после войны его подчистили.