Андрей Ивасенко
Проект «Сфинкс»
– Варианты?
Майер пожал плечами.
– Над этим нужно подумать. Ну а пока, действительно, проведем опыты над животными и, если трансформация пойдет ненормально, то понадобится вакцина, способная устранить мутацию. Доложить наверх всегда успеем.
Профессор тяжело вздохнул, усмехнулся:
– Да уж. Наверх… разве что богу.
– Я не Бога имел в виду. Он явно будет не на нашей стороне.
– Я уже два года нахожусь в этом подземелье, Эрих. Так и одичать недолго… Как бы я хотел каждый день видеть солнце, встречать его восход и провожать закат, походить босыми ногами по росистой траве… Я ведь родом из Баварии, Эрих. Вы были когда-нибудь в тех краях? Нет? Это самое прекрасное место на свете! Стоит выйти, втянуть носом воздух, особенно перед летней грозой, и все вокруг тебя оживает.
Майер мечтательно прикрыл глаза.
– Не переживайте, профессор, увидите вы и солнце, и зеленую травку, – успокоил его Фогель. – И пиво с колбасой. Если все сложится удачно, то мое открытие поможет нам вернуться домой. А пока лучше держать язык за зубами и продолжать усердно работать.
– Что вы задумали, Эрих? – не на шутку обеспокоился профессор.
Доктор заговорщицки подмигнул.
– Не тревожьтесь, господин профессор. Вы все узнаете. Всему свое время, – уклончиво ответил он. – Надеюсь, я могу рассчитывать на вашу поддержку и помощь?
Ученый не успел ответить – в этот момент послышался вой сирены, приглушенный толстой бронированной дверью.
* * *
Гюнтер Зуфферт прохаживался около входа в бункер. Периодически подходил к воротам, останавливался и прислушивался. Бесполезное занятие! Даже если б там, внутри, взорвался паровой котел, то здесь это прозвучало бы как хлопок лампочки, не выдержавшей скачка напряжения: шумоизоляция гасила практически все звуки.
Тишина, окружавшая Гюнтера, противно звенела в ушах, действуя на нервы.
Постояв очередной раз возле массивных ворот, он засучил край рукава куртки и посмотрел на циферблат часов. Светящаяся стрелка «Фесты» почти вплотную приблизилась к арабской «десятке», минутная – нетерпеливо поспевала за ней.
– Вот дерьмо! – проворчал Гюнтер и со злостью сплюнул на бетонный пол. Сомнения уступили место раздражению.
«Неужели Ганс до сих пор ничего не услышал, не ощутил? Монстр уснул там что ли? Почему тварь не реагирует на него? Неужели я действительно свихнулся и не заметил этого?» – эти мысли непрестанно пережевывались его мозгом.
После событий, случившихся с Зуффертом неделю назад, Гюнтер снова и снова прокручивал все в голове, мысленно возвращаясь к ним и лихорадочно ища выход из сложившейся ситуации.
Да, над ним посмеялись и приняли за чокнутого (прочитал на их лицах), но он-то знал, что это – правда. «Пусть так, – думал Гюнтер, – лишь бы поскорей оказаться подальше от мерзкой твари. Если Вайгель подтвердит мои слова, то, скорее всего, меня комиссуют по душевной болезни и переведут на какую-нибудь хозяйственную службу. Оно и к лучшему».
Чтобы хоть как-то отвлечься, эсэсовец мысленно расчертил пол на клетки и стал ходить по ним как по шахматной доске, переступая через рельсы узкоколейки. Бестолковое занятие, но почему-то успокаивало и помогало коротать время…
Шаг… еще шаг… поворот налево…
Минутная стрелка дрогнула – еще один маленький шаг вперед.
Шаг… поворот направо…
Гюнтеру вдруг стало нехорошо: мозг начал учащенно биться, странные болевые импульсы распространялись по всему телу. Попытался осмыслить происходящее, но что-то мешало ему это сделать.
Неужели?.. – хотелось кричать, но что-то останавливало.
От ужаса перехватило дыхание, и слюна застряла в горле.
Боль… Она хорошо запомнилась ему еще с прошлого раза, когда он самовольно проник внутрь бункера.
Стрелка замерла на цифре «10», слегка дрогнула и перешагнула ее.
– О Боже! О-о-о. Нет!.. Только не это… – прохрипел солдат.
Он сбросил каску, сорвал шерстяной подшлемник и, зажав голову обеими руками, начал ее массировать, будто пытаясь убаюкать.
Боль мерно нарастала и становилась просто нестерпимой. Словно зубья циркулярной пилы, она въедалась все глубже и глубже.
Зуфферт снова захотел закричать что было силы, но звук увяз где-то в диафрагме.
Раздался прерывистый рев сирены, от которого волосы зашевелились и встали дыбом.
Солдат обреченно замычал, мотая головой. Его сознание будто разорвало надвое.
Под сводом тоннеля красными гирляндами замигали плафоны аварийного освещения.
Крик отчаяния и безумного ужаса прорвался неожиданно, но Гюнтеру показалось, что кричал не он, а кто-то другой.
Ища путь к спасению, солдат в два прыжка достиг стальной решетки, отделявшей тоннель от бункера, и попробовал открыть замок. Однако ключ выпал из непослушной руки, звякнул обо что-то металлическое и отлетел в сторону. Он попытался его найти, но окружавшие Гюнтера предметы начали троиться в глазах, возвращаясь на свое место и снова распадаясь на фрагменты, как в калейдоскопе. Сознание шло ко дну, точно тонущий в пучине корабль…
…Когда Зуфферт очнулся, в барабанных перепонках раздавались странные булькающие хлопки.
Сирена молчала.
Освещения практически не было – спирали ламп накаливания едва тлели.
Где-то вдалеке слышались чьи-то торопливые шаги.
Он поднялся, оперся руками на решетку и замер, всматриваясь в темное чрево туннеля. Из его глубины к солдату приближались какие-то неясные тени.
Гюнтер облизнул пересохшие губы, передернул затвор «шмайссера» и прицелился. Палец резко надавил на спусковую скобу – полосы трассеров веером рассыпались по туннелю. От грохота выстрелов заложило в ушах. Где-то заискрились поврежденные пулями электрокабели.
Один из призрачных силуэтов остановился, как будто наткнувшись на невидимую преграду, и, взмахнув руками, упал.
В ответ хлестнули выстрелы сразу из нескольких оружейных стволов. Вспышки ослепили Зуфферта. В его глаза словно вонзились тысячи маленьких иголок. Он зажмурился и почувствовал как раскаленный свинец, разрывая в клочья одежду, проникает в его грудную клетку и брюшную полость, ломая ребра и кроша позвонки. Лоб обожгло, и кровь обильно залила левый глаз.
Пронзила боль одновременно все тело. По нему растекалось что-то теплое, липкое и пахучее.
Гюнтер знал этот запах.
Так пахла кровь. Его кровь.
Захрипев, Зуфферт уткнулся головой в решетку и, судорожно цепляясь за нее руками, сполз на пол. Там и остался лежать в луже собственной крови, струившейся из многочисленных ран и выходившей изо рта, точно пузырящаяся красная жвачка.
* * *
Вой сирены захлебнулся столь же неожиданно, как и начался.
Ученые облегченно выдохнули.
– Безобразие! – возмутился Майер, немного придя в себя. – Если у них снова учебная тревога, то я отказываюсь работать в таких невыносимых условиях! У меня слабое сердце и очень чувствительный слух. Пусть тогда сами изучают молекулярную биологию и проводят сложные опыты, а я возьму в руки оружие и буду бегать с ним взад-вперед, как оголтелый солдафон! Я буду жаловаться!
– Кому? – без тени иронии спросил Эрих. – Для Штольца любая жалоба, касающаяся его военных развлечений, как конфета в обертке. Он призовет вас проявить стойкость духа истинного арийца, а то и просто проигнорирует.
Майер досадливо хмыкнул и покачал головой, но с таким доводом согласился.
Фогель подошел к двери, ведущей в коридор третьего уровня, и посмотрел в специальный глазок с широкоугольным объективом. Коридор был пуст. Значит, решил Эрих, действительно что-то случилось: охрана могла покидать пост лишь в случае угрозы нападения, занимая оборону возле шахты лифта и межуровнего лестничного марша.
Доктор прокрутил колесо, похожее на штурвал, и вручную приоткрыл дверь.
– Эй! – позвал он.
Никто не ответил.
– Охрана!
Снова тишина.
Фогель закрыл дверь и вернулся к профессору.
– Странно… – задумчиво проговорил он. – Охрана не на месте, да и сирена звучала слишком долго – не похоже на учебную тревогу. Что-то все-таки произошло…
Доктор не успел закончить фразу – на коммутаторе внутренней связи замигала лампочка, и раздался зуммер звонка.
Майер подошел к телефонному аппарату, щелкнул тумблером на панели коммутатора и снял трубку с рычага.
– Что у вас там происходит? Вы мешаете работать! – с негодованием начал он и тут же умолк – в трубке зашуршало: кто-то на другом конце провода ему что-то пояснил. Лицо профессора приобрело заинтересованный вид. Свободной рукой он почесал бороду. После короткой паузы положил трубку и, наморщив лоб, поправил рукой сползшие с носа очки.
– Штольц? – поинтересовался Фогель.
– Да, – кисло ответил Майер. – Я им кто – целитель душ?.. У них там люди с ума сходят, но чем я-то могу помочь?.. Сказал, чтоб мы тепло оделись и ждали – за нами скоро зайдут.
* * *
Ученые переодевались в молчании. Они знали, куда им надлежало идти, и это их сильно беспокоило. К чему такая спешка? Что могло произойти в бункере?
Едва облачившись в теплые свитера, шубы, штаны и шапки, они почувствовали, что вспотели. Лаборатория отапливалась круглосуточно – в отличие от других помещений базы здесь было жарко даже в медицинском халате.
Профессор Майер пыхтел и кряхтел, натягивая фетровые сапоги – в такие моменты избыточный вес и вредные привычки давали о себе знать. Фогелю пришлось ему помочь.
– Спасибо, – скупо поблагодарил Майер и покосился на входную дверь.
Загудел электропривод. Дверь, дрогнув, со скрипом и скрежетом откатилась по направляющим в сторону.
В лабораторию вошли трое: человек в волчьей шубе, накинутой поверх черного мундира, и два эсэсовца в зимней униформе.
Человека в шубе звали Отто Йоганн Штольц. Он был комендантом базы в чине штандартенфюрера СС, что соответствовало званию полковника в сухопутных войсках Вермахта. На вид ему было не больше шестидесяти. Совершенно седой, с короткими фюрерскими усиками на смуглом широконосом лице – он никак не соответствовал эталону «истинного арийца». Орденов Штольц не носил, довольствуясь лишь одним Рыцарским крестом на подвязке, когда-то врученным ему самим Гитлером. Слегка кривоногий, с короткими руками, медлительный, тучный, он производил впечатление добряка, но взгляд его серых стальных глаз говорил об ином. На одном из его пальцев всегда красовалось кольцо «Мертвая голова»[3].
Солдаты встали по сторонам возле входа, а комендант подошел к ученым.
Сейчас, в шубах, они напоминали двух котов, замерших перед хозяином: сытых, вымытых, причесанных и поглядывающих умными глазами.
– Следуйте за нами, господа, – без прелюдий произнес Штольц и, заметив, что профессор хочет задать вопрос, добавил: – Узнаете все на месте – это нужно видеть своими глазами. Надеюсь, вам удастся прояснить сложившуюся ситуацию.
Ученые молча направились к выходу из лаборатории.
Дверь медленно закрылась за их спинами.
* * *
Грузовая клеть, будто тяжелая птица, медленно опускалась на четвертый уровень. Перед глазами находящихся в ней людей проплывала железобетонная обрешетка шахтного ствола, напоминавшая внутренности огромного червя.
Профессор Майер не любил замкнутых пространств, вызывающих у него приступы клаустрофобии, и с облегчением выдохнул, когда клеть коснулась пружинных амортизаторов и, покачавшись, остановилась.
Один из сопровождавших эсэсовцев открыл засов и, распахнув двухстворчатые дверцы, выпустил остальных людей из клети.
Они прошли в просторное помещение с высоким сводом, похожее на ремонтный узел железнодорожной станции, в котором находились несколько вагонеток, два электровоза, лебедки, дрезина и козловой подъемный кран. Здесь же располагался и пост охраны в составе восьми солдат и офицера, укрывшихся за грудой сложенных друг на друга камней. Из одной бойницы этого оборонительного сооружения выглядывал ствол крупнокалиберного станкового пулемета.
Заметив коменданта, молодцеватый унтер-штурмфюрер[4] спешно подбежал к нему. Звонко щелкнув каблуками, он вскинул вверх правую руку, поприветствовав Штольца на древнеримский манер. «Хайль Гитлер!» здесь почти никогда произносили, разве что в тех случаях, когда на базу прибывал кто-нибудь из бонз Третьего рейха, а после смерти самого фюрера подобное приветствие вообще стало архаизмом.
– Зиг хайль! – звонко выкрикнул унтер-штурмфюрер и отчеканил доклад: – Господин штандартенфюрер, электрики прибыли и уже приступили к работе!
Комендант поморщился, небрежно махнув рукой, и хмуро приказал:
– Готовьте дрезину.
– Яволь! – Офицер козырнул и побежал исполнять приказ, позвав на помощь одного из своих солдат.
Через минуту дизельный двигатель зафыркал и протяжно загудел. Дрезина, груженная людьми, плавно тронулась с места и въехала в основной тоннель, раздвигая мглу лучом прожектора.
Тоннель встретил их затхлым воздухом и гулкой пустотой. Через сто метров дрезина свернула в тупиковый отвод, осветив перепугано-возмущенные лица прижавшихся к стене электромонтеров, и остановилась неподалеку от массивной металлической решетки.
Один из эсэсовцев соскочил с дрезины и откинул от борта лесенку, по которой спустились комендант и ученые.
Едва ступив на бетонный пол, они почувствовали едкую смесь запахов: переработанного дизтоплива, паленой резины и чего-то еще. Под ногами попадались стреляные гильзы. Доктор Фогель с недвусмысленным вопросом на лице посмотрел на профессора, но тот лишь растерянно поднял брови и пожал плечами.
Что-то нагнетало уныние и тревогу в этом месте, будто они стояли на краю свежевырытой могилы. И эта мрачная интуиция их не обманула.
Рядом с решеткой лежали два неподвижных тела в камуфляжной униформе, прикрытые брезентом. Перепачканная кровью прорезиненная ткань уже успела стать коричневой. От трупов исходил приторно-сладкий запах крови и тошнотворная вонь – как на скотобойне возле свежевыпотрошенных животных.
Фогель отвернулся, сглотнув кислый комок отвращения, а профессор Майер с приоткрытым ртом попятился назад – один из эсэсовцев тут же взял его под руку и вернул на место.
Комендант, бросив беглый взгляд на мертвые тела, прошел вперед и остановился возле часового, о чем-то его спросив. Заметив замешкавшихся у решетки ученых, Штольц жестом пригласил их войти внутрь бункера, приказав охране остаться у входа.
– Не бойтесь, профессор, – сказал комендант, когда Майер проходил мимо него. – Мертвецы не кусаются и не причиняют никому вреда… Как, впрочем, и пользы… Прошу, господа, прошу…
Если б тогда он мог знать, что подобное легкомысленное убеждение по поводу мертвецов окажется ошибочным, то никогда не произнес бы этих слов.
* * *
Бункер встретил людей сонной тишиной.
Аварийное освещение слабо рассеивало полумрак.
Стены и пол, укрепленные изнутри стальными листами, отражали и усиливали все звуки, искажая их почти до неузнаваемости.
«Почему так тихо?» – одновременно подумали ученые и переглянулись.
Никто не произнес ни слова. Шаги звучали, как удары колокола. В воздухе стоял кислый запах пороховых газов, горелой электропроводки и чего-то еще не менее отвратительного. Бункер был просторный, но создавалось впечатление, что они попали в тесный могильный склеп.
Профессор вступил во что-то мерзкое и вязкое.
– Что за… – пробормотал он, пытаясь рассмотреть прилипшее к сапогу вещество.
Комендант достал из кармана фонарик – луч света скользнул по полу и остановился на саркофаге.
По вяло поблескивавшей поверхности стекла стекали тонкие ручейки талой воды.
Такая мелочь.
Такого огромного значения.
Присмотревшись, Майер содрогнулся – заметил выбоины от пуль, и его накрыла волна негодования.
– Да что здесь происходит?! – голос профессора едва не сорвался на крик. – Зачем вы размораживаете лед?! Кто стрелял по саркофагу? Вы что тут, все с ума сошли?!
Последняя фраза, обращенная напрямую к Штольцу, коменданту не понравилось. Тот пробуравил профессора тяжелым взглядом, от которого у Майера похолодело в затылке. У многих от такого взгляда крепкие колени превращались в мягкую глину.
– Спросите у него, – сквозь зубы процедил комендант, едва сдерживая раздражение, и указал рукой в сторону.
В дальнем углу звякнул металл.
Свет фонаря запрыгал по стене и застыл возле холодильного агрегата с развороченными от взрыва внутренностями.
Там сидел человек, пристегнутый наручниками к одной из труб решетки конденсатора. Он был одет в теплое обмундирование охранника, но без оружия. Яркий свет ослепил его – эсэсовец опустил голову и нервно заерзал.
– Говорите с ним громче. По-видимому, контужен, – предупредил комендант. – И слишком близко тоже не подходите. Он не в себе, может быть опасен.
Ученые приблизились к солдату. Профессор Майер присел на корточки и спросил громко, с расстановкой:
– Вы меня слышите?.. Расскажите, что здесь произошло. Я хочу вам помочь.
Эсэсовец медленно поднял голову, и профессор увидел его глаза, блестевшие в странном непонятном возбуждении: зрачки залили чернотой почти всю радужную оболочку. Такой взгляд ученый встречал и раньше – у людей после неудачного сеанса гипноза. Но в глазах этого человека поселился животный страх.
– Она живая… живая, – бесцветным голосом ответил солдат, с опаской покосившись на саркофаг. – И вы ничем мне не поможете… и себе тоже. Она всех нас сожрет.
– Что вы имеете в виду? Кто желает нас… съесть?
Солдат горько усмехнулся.
– Тварь, которую вы раскопали… Она разговаривала со мной и Гюнтером.
– Как рептилия могла с вами разговаривать, если она заморожена? Она неживая, понимаете?
– Зачем же вы ее тут держите?
Вопрос смутил профессора. А охранник продолжил:
– Я не знаю… Оно было в моей голове. Эти звуки… Я думал, что спятил… А может и действительно свихнулся, но не заметил этого…. Почему я не верил Зуфферту? Почему? Ведь он меня предупреждал, предупреждал…
– Вы помните, что с вами произошло дальше?
– Не помню… – Охранник будто прятал взгляд. – Я слышал только голос этой твари.
– Голос?..
– Да.
– Вы и сейчас слышите этот голос?
– Нет. Он умолк. Не знаю, почему и каким образом, но умолк. Может быть навсегда, а может, и нет. Не знаю. Мне страшно…
– Вы помните свое имя? Как долго вы здесь находились?
Солдат затравленно посмотрел на Майера, попытался что-то вспомнить, словно искал в глазах профессора подсказку.
– Я… не помню, – обреченно выдавил он и совсем сник, снова опустив голову.
Профессор поднялся и подошел к коменданту.
– Думаю, здесь все ясно, господин комендант. У вашего солдата явное психосоматическое расстройство.
– Что? – не понял Штольц.
– Самовнушение, – деловым тоном сказал Майер и, вспомнив учебник по психиатрии, добавил: – Плюс аменция.
Штольц нахмурился. Мудреное слово профессора было ему незнакомо и потому вызвало раздражение. Посчитай штандартенфюрера кто-либо неучем, могла пострадать его репутация всезнающего человека. А она была особым даром людей его должности, престиж которой следовало поддерживать. Но в бункере кроме него, ученых и проштрафившегося охранника никого не было.
– Выражайтесь яснее, профессор, – недовольно буркнул Штольц.
– Расстройство сознания, – пояснил Майер, – характеризующееся бессвязностью мышления, растерянностью и нарушением ориентации в окружающем пространстве. Он перевозбужден, даже имени своего не помнит. И это не удивительно. Такое часто происходит с людьми, которые долго находятся в таком замкнутом пространстве, как эта база.
Профессор развел руки и сделал движение, будто хотел охватить весь мир.
– Он окончательно потерял рассудок? – поинтересовался комендант, не выказав при этом никакого сочувствия в тоне.
– Нет, что вы! Его нужно поместить в лазарет, сделать несколько инъекций успокоительного и позволить хорошенько выспаться. Через недельку-другую все как рукой снимет. С контузией, вероятно, дела обстоят иначе – я не врач, в конце концов. Да, и еще: предоставить побольше общения – это ему не навредит.
– Столько времени у него не будет, – строгим тоном сказал комендант. – У нас не санаторий.
Доктор Фогель в это время думал о другом факте: «На массовый психоз не похоже. Почему Штольц умалчивает о том, что произошло с теми двумя охранниками у входа? Ведь они убиты явно не в бункере – на решетке я видел кровь и возле нее тоже. Много крови. Такие вопросы ему задавать, конечно, бесполезно, он не ответит, но прояснить не мешало бы. Это должно быть как-то связано».
– Это существо может ожить в замороженном состоянии? – осторожно, словно не желая сболтнуть лишнего, спросил комендант, указав рукой на саркофаг.
«То, что надо! Значит, это все-таки связано с существом! По-видимому, солдат не лгал». – Уголок губ Эриха едва заметно приподнялся в усмешке.
– Теоретически, да, – ответил профессор. – Но это пока лишь домыслы. Я регулярно брал пробы клеток и, не помещая их в питательную среду, фиксировал при помощи химреагентов в стадии клеточного роста. Однако в микроскоп деления клеток не наблюдал. Опять же, они были заморожены… А существо, если его полностью разморозить, кто знает… У некоторых видов земноводных на Аляске и в Исландии есть такая способность – гены резистентности к замерзанию. Это своеобразная форма защиты от холода. При глубоком замораживании в их клетки из печени выделяется большое количество глюкозы и глицерина, что не дает им при размораживании лопаться и организм постепенно оживает после спячки во льду. Но к нашему случаю, я уверен, это не относится.
– Мне нужно, чтобы проект «Сфинкс» как можно скорее дал положительные результаты. Лягушки рейху не нужны, пусть их французы дегустируют, пока они у них из ушей не полезут. Нужны – солдаты! Понимаете? Бесстрашные, неуязвимые, бессмертные! Ясно? Из ваших отчетов, профессор, следует, что и клетки этого существа оживают после разморозки. Как вы это объясните? С какой целью вы затягиваете исследования? Решили устроить саботаж?
– У нас одна цель, господин комендант, – стал оправдываться Майер, – но мы не хотим наделать беды из-за чрезмерной спешки. Видите ли, у этого существа в отличие от нас не двадцать три пары хромосом в ядре клетки, а двадцать пять. Его клетки должны делиться во много раз быстрее, чем у нас. А значит, и раны заживали бы почти мгновенно, а этого не происходит… Конечно, если его не… Скажите, а что произошло с системой охлаждения? Ее что – взорвали?
Штольц слегка скрипнул зубами. Его желваки зашевелились.
«Молодец профессор! Попал в самую точку». – Фогель опять незаметно улыбнулся. Он наблюдал за лицом коменданта, пытаясь увидеть то, что говорили его глаза, а не то, что говорил язык. Но глаза Штольца «молчали».
– Этим уже занимаются, – Штольц спокойно отреагировал на провокационный вопрос. Невозмутимое выражение лица. Держался, как скала. – Следуйте за мной.
Комендант неторопливо направился к выходу.
– Ну, так что, господин профессор, вы все еще желаете рассказать коменданту о сыворотке? – почти не размыкая губ, проговорил Фогель – грузная фигура штандартенфюрера успела отдалиться на достаточное для безопасного разговора расстояние.
– Рановато, Эрих, – почти шепотом ответил Майер и печально улыбнулся. – Вы были правы.
– Зато Штольц уже вместо спичек выдает своим деткам гранаты, – добавил доктор, бросив напоследок взгляд на солдата и уничтоженный им холодильный агрегат. – А потом запирает в железные клетки вместо того, чтобы поставить в угол.
– Грустная аллегория, коллега, – констатировал Майер.
