Андрей Истомин
Решение
– Н-но р-радимая! – гаркнул конюх, и коляска покатила по дороге.
До города было не так уж и далеко – вёрст десять. На лошади вполне можно успеть туда – обратно обернуться. Но терять времени нельзя. Крестьяне, попадавшиеся на дороге, кланялись. И не из боязни, а из уважения. Глядя на то, как они живут и как их соседи, на такого барина грех было жаловаться. Хоть и работать приходилось круглый год. Хозяйство было насыщенное, и круглый год что-то делалось. Но и сами крестьяне были не в обиде. Время на их хозяйство им давалось, а тех, кто работал не по барщине, а постоянно, хозяин содержал вполне прилично. И когда на ярмарку ехали с управляющим Гуртовым, всегда позволял крестьянам и своё добро везти с ним на продажу. Никитин, вообще, считал, что лицо барина – не золото в столовой, а его мужик. Но в округе он такой был один. И соседи его – кто посмеивался над ним беззлобно, а кто и с завистью, не упуская случая какую пакость сказать. Да вот беда для злых языков – единственная слабость Никитина – его девка Марьюшка, с которой он жил, как с женой, хоть и не венчаный. Но, опять же, учитывая окружающие нравы наступившего девятнадцатого века, грех то был малый. Редко кто не баловался с девками из дворни. А Никитин был бобыль, что оправдывало его даже в глазах отца Серафима. Особенно после того, как барин отстроил новую церковь взамен уже обветшавшей старой.
Дорога до города была мало примечательным просёлком. Уже упомянутые Никитиным Селяны было небольшое село на перекрёстке просёлка и дороги, ведущей в уездный центр, который расположился на Смоленской дороге.
В те времена большинство присутственных мест работало максимум до полудни, поэтому Никитин и выехал так рано. Часам к десяти утра коляска подкатила к конторе частного маклера, выполнявшего в регионах функцию нотариального заверения сделок.
Никитин толкнул массивную дверь и, слегка склонившись, чтоб не удариться головой, вошёл в помещение. На скамейке сидел в ожидании купец. Пара крестьян скромно стояли в углу. И, как ни странно, это были все посетители. Обычно было куда более многолюдно. Служащий, увидев Никитина, сразу подскочил к нему с поклоном:
– Доброго здравия Вам, Олег Григорьевич. Всё готово. Обождёте-с минуточку – сейчас посетитель выйдет.
На скамейке зашевелился купец. Но Никитин, не дав ему времени что-то сказать, проговорил.
– Так зачем, любезный, время отнимать. Если всё готово – неси бумаги. Я прочту, распишусь в книге, да и пойду. А Николаю Егорычу в свободное время загляну поболтать.
– Ну, как прикажете-с, – служащий удалился за обитую тканью дверь. Вернулся, держа в правой руке бумагу, свёрнутую в трубку, а под левой подмышкой большой гроссбух.
С почтительным поклоном передал бумагу Никитину, гроссбух разложил на своём столе, нашёл нужное место, ткнул туда пальцем левой руки, а правой взялся за перо, не вынимая его из чернильницы. Никитин внимательно прочитал бумагу, убедился, что там всё, как он просил, подошёл к столу. Служащий достал перо из чернильницы, профессиональным движением стряхнув излишек чернил, и подал Никитину. Олег Григорьевич махнул пером роспись. И ещё до того, как служащий успел промокнуть чернила пресс-папье, попрощался и – на выход.
Подойдя к коляске, достал с сиденья кожаную папку, вложил в неё бумагу, завязал тесёмки. Постоял минутку и вдруг, видимо только сейчас приняв решение, сказал конюху:
– Митрич, погоди минутку. Я ещё к отцу Онуфрию зайду, – и, прихватив папку, пошёл через площадь к церкви, стоявшей на другой – парадной стороне площади.
День был обычный, и в церкви народу было мало. На удачу сам батюшка попался у крыльца.
– Доброго здравия Вам, отец Онуфрий.
– И Вам, дорогой Олег Григорьевич, многих лет, – ответил настоятель церкви, осеняя крестом Никитина.
– Мне бы, отче, совет у Вас получить. Дело сложное, хочу по совести решить, – проговорил Никитин.
– Ко мне зайдём или на скамейку? День уж больно хорош, – сказал священник, указав рукой в сторону каменной скамьи под сенью берёзы у церковной ограды, чуть в стороне от входа.
– Давайте уж на скамейку, – ответил Никитин и проследовал за батюшкой.
Подождал, когда тот уселся. Присел сам на край и, вздохнув, начал:
– Как Вам известно, дорогой мой отец Онуфрий, приезжает ко мне племянник. Окончил службу, дослужившись до «высокородиев», и решил остепениться, осесть на родине. Я же, всяко приветствуя это, сразу, не дожидаясь, когда бог призовёт, отписал всё на него, благо средств скопил я достаточно, чтобы при желании и в столице до конца веку прожить. – Тут Никитин слегка замялся, подходя к теме, сильно его волнующей.
– Всё бы ничего, но есть одна проблема. Не знаю, как и быть – то. Может, Вы с высоты опыта своего житейского что присоветуете?
– Так в чём же дело, сын мой? – спросил священник, оглаживая рукой свою седую бороду.
– Помните, батюшка, в прошлый приезд мой к Вам, Вы пеняли мне за нерешённый вопрос с дворовой моей, Марьюшкой. Что – де негоже так: если вывожу в свет, да в люди, то венчаться надо, а не жить в блуде. А коли баловство всё это, то нечего людям глаза колоть, а по-хорошему найти себе жену – ровню, да и не будоражить нравы сельских жителей.
– Помню, помню. Мне уж, почитай, все твои соседи хоть раз да жалобились на то, что с крестьянкой, как с женой твоей, чаи распивать заставляешь, когда в гости к тебе заезжают.
– Ну, так вот. Я бы давно повенчался с ней, да и жил бы без греха. Но изначально я решил, и от слова этого отступить уже не могу. Как передам все дела племяннику своему, уеду я в дальние края чужестранные. Дело у меня там есть, которое надобно, хоть умри, а сделай. И коли выгорит, возможно, там и останусь. С одной стороны, оно и хорошо – повенчался бы с Марьей своей – и поезжай, куда хочешь. Там никто роду – племени твоего не знает, да и никому оно не интересно. Живи спокойно. Да вот места слишком уж чужеродные, басурманистые. Я по молодости по службе бывал там. Ей там всё будет не так. Там и говорят не так, и носят на людях такое, что нам стыдно при домашних было бы выйти. Да и нравы там, я Вам скажу, совсем другие. Не то, чтобы лучше или хуже, но вот совсем всё не так. Вот и думаю, сможет ли она, девка русская, деревенская, выдержать всё это? Там ведь прямо как в поговорке «с волками жить – по волчьи выть». Надо будет жить, как они. Перенесёт ли она всё это? Может, лучше одарить её домом, хозяйством крепким – да хоть мельницу на неё переписать. Может, даже мужа найти ей. И будет она жить в привычном мире. Прямо не знаю, как лучше, как по совести.
