Андрей Истомин
Гвозди
– Ушёл гад, – проговорил молоденький сержант, привёзший их сюда.
– Не торопись. Пошли у кассиров уточним, куда билет брал, – с этими словами участковый подошёл к окошку кассы и попросил кассира пустить его внутрь. Кассирша захлопнула окошко и под негромкое ворчание ожидавших открыла дверь, выходящую в это же помещение:
– Чего вам?
– Посмотри внимательно вот сюда, – милиционер протянул приметы, отпечатанные Виталием Михайловичем, – должен был вот совсем недавно билет у тебя брать. Вспомни, куда и когда уехал.
Кассирша сердито уткнулась в листок, прочитала пару раз. Подняла взгляд на Садова:
– Ну, какой у него чемодан и плащ, мне неведомо. А вот что щурится и «воткает» к месту и не месту, прям точно – был такой. Глаза не помню, но вот брови и правда заметные.
– Ну! Так ты не описывай мне, а скажи, куда он подался?
– Да я откуда знаю? Он же билет на Любимовку взял. А туда автобус только через полчаса. Пойди, посмотри на платформе, наверняка, там околачивается.
– Спасибо. Только ты пока особо не распространяйся, кого я тут искал. Поняла?
– Вот ещё, у меня и так работы полно, – с этими словами она закрыла дверь, и ещё до того, как старший лейтенант дошёл до сержанта с Михалычем, снова отворилось окно кассы.
–Так, диспозиция такая – он или отошёл и придёт к самому автобусу, или увидел нас троих и скрылся. Ты, Кирилл, – обратился он к сержанту, – обойди здание сзади, там сортир, вдруг он там, а мы с краешка перрона постоим, чтоб глаза не мозолить. Если его сзади нет, ты к нам не ходи. На другой край перрона встань. Объявления почитай, что ли.
Первым вышел сержант. За ним – участковый с Михалычем. Садов придержал дверь, пока Михалыч протиснется наружу, отпустил её и, повернувшись, столкнулся с мужчиной, вбегающим в зал ожидания. Первым делом он глянул на Михалыча – не сбил ли его этот торопыга. И сразу напрягся. Михалыч опёрся спиной на косяк и, перехватив свою палку посередине, смотрел на этого торопыгу. Садов тоже повернулся к столкнувшемуся с ним человеку. Можно было не сверятся с описанием, перед ними был искомый человек.
– Ой, простите! – извинился тот, – не слышали – на Любимовку не уехал ещё автобус? А то отошёл тут на пару минут. А часы, оказывается, встали, думал, опоздал.
– Да нет, товарищ, можете не спешить, до автобуса ещё минут двадцать-тридцать точно есть. А можно Ваши документы?
– Ой, да запросто. Вот сейчас, минуточку. С этими словами он полез во внутренний карман пиджака, попутно оглядываясь по сторонам. И тут его взгляд упал на Виталия Михайловича. Этот калека показал ему сюда дорогу, а теперь что-то тут делает в сопровождении милиционера. Он не понял, как и почему это случилось, но его раскрыли.
– Ой, простите товарищ старший лейтенант! Не в тот вот карман полез! – с этими словами он вытащил руку, зачем-то тряхнул ей, засунул её в боковой карман пиджака. И вдруг резко вынул уже с ножом и ударил участкового. Тот в последний момент попытался прикрыться, но всё равно удар пропустил. И начал оседать на землю. Ещё до того, как он упал, полицай повернулся с ножом к Михалычу. И… п
олучил совершенно неожиданно для себя тычковый удар концом палки в лицо. Секундного замешательства хватило на то, чтобы Михалыч уже с размаху нанёс здоровой рукой с палкой рубящий удар в голову. Полицай выронил нож, но ни укрыться, ни отойти не успел. Второй удар пришёлся уже точно и расчётливо – в висок. И он рухнул рядом с участковым.
– С-с-сука – заикаясь, выговорил Михалыч, ткнув палкой в упавшего.
–Ой, мамочки! Убивают! – заголосила какая-то тётка.
– Тут же подбежали какие-то люди и Михалыч, ткнув палкой в лежащего, проговорил:
– П-п-полицай.
Упавших растащили, полицая подняли за руки двое мужиков. И тут пожилая женщина в чёрном платке бросилась на него, пытаясь выцарапать ему глаза:
– Убью гада! Доченьку мою загубили!
Подоспевший сержант еле оттащил бедную женщину, рыдавшую и всхлипывающую, от задержанного.
Вскоре на перроне восстановился определённый порядок. Участковому какая-то женщина, объявившая что была в войну санитаркой, уже сделала повязку, не пожалев собственный подол. И сказала: «Ничего страшного, в больнице починят». Полицая скрутили ремнём и посадили у стены. Лицо его было расцарапано, в районе виска наливалась лиловая шишка, нижняя губа была практически порвана первым ударом. И кровь из неё заливала его одежду. Женщину в платке увели подальше, она уже не рыдала, а только повторяла: «Доченька-доченька».
