bannerbannerbanner
полная версияТраектория превосходства

Андрей Гвоздянский
Траектория превосходства

Полная версия

Дочка росла медленно и первое время не доставляла хлопот. Возможно, потому, что ей занималась Марта, тогда как Мехмет, оказавшийся с ее помощью в высоком светском обществе, которое было для него в новинку, с головой погрузился в освоение нового пространства – конечно, в свободное от музыкальных занятий время.

Та Америка, которую он увидел, коренным образом отличалась от его представлений, сформированных в Европе. После Второй мировой в Европе вовсю бурлили политические страсти, на кону стояло восстановление нормальной жизни общества, недопущение повтора трагедии… Америку же война обеспечила огромным рынком сбыта, и на фоне европейских стран именно в тот период она вырвалась в неоспоримые лидеры. Народ Европы в конце 1940-х годов, однако, в массе своей еще не успел заметить этого. А в Америке, тем временем, шли совсем другие процессы: в отсутствии политического котла бурлил котел культурный, вместо пузырьков рождая фильмы, вместо пара – песни. По лицу Мехмета я угадывал ощущение ностальгии. И действительно, та Америка, про которую рассказывал он, разительно отличается от Америки, которую я лицезрел прошлым летом в отпуске. Один знакомый экономист сказал мне, что тогда экономика страны росла чуть ли не по 5% в год – поразительно высокие темпы для такой богатой страны, как США.

Мехмет с женой обосновался в городе Шарлотт, в штате Северная Каролина. Работа появилась сразу – благодаря Марте его стали привлекать к записи музыкального сопровождения для фильмов. Свободное время Мехмет предпочитал проводить в гостях. Представляется важным отметить как минимум два общества, в которых он часто бывал.

Первое носило условное название «Салун у Люсьен». Оно представляло собой сообщество иммигрантов, преимущественно из Европы, добившихся в США хорошего положения. В слове «салун» звучало что-то интригующе-дикое, интерьер комнаты для собраний изобиловал деревом, а хозяйка этого злачного места, француженка Люсьен, носила не по-женски грубые буро-рыжие волосы. Посетители проводили время именно так, как это делают люди, добившиеся очень многого и поэтому не имеющие ни малейшего представления, чем же им заниматься в жизни теперь, – а именно, за карточным столом, играя в покер.

Если бы кто-либо вошел без стука в комнату для собраний, он с первого взгляда бы решил, что все играющие крайне поглощены происходящим за столом. Реплики были бы сухими, немногословными. Лица говорящих не поворачивались бы в сторону ни на градус, глаза их были бы постоянно устремлены на сукно. Но если бы этот кто-то немного пообвыкся в этом обществе, он бы понял, что за внешней неподвижностью скрывается колоссальное внутреннее напряжение, необходимое, чтобы выверять каждое произносимое слово. Зато вместе все эти слова пребывали в невиданной гармонии – противоречие между высказываниями приравнивалось к крайней грубости, а желание во что бы то ни стало убедить собеседника в своей правоте – к неуважению и непониманию сути происходящего.

В комнате для собраний творилось таинство: понимание с полуслова представлялось скорее нормой, чем исключением из правил. Тем не менее, сквозь прозрачные очки современности было бы видно, как на первый план выходит антураж, люди превращаются в актеров, заучивших роль, написанную плохим сценаристом, который любит заимствовать шаблонные фразы из бульварных романов. Но Мехмет тогда еще не понимал этого. Он чувствовал себя причастным к тайному обществу – в этом была романтика, и вызов самому себе, и бунтарство, и в то же время тихое преклонение перед авторитетом, ведь в любом тайном обществе есть свои лидеры, ставить под сомнение решения которых не принято. Впрочем, «Салун у Люсьен» совсем не был авторитарным, как другие американские тайные общества, ведь в действительности он был лишь бутафорской копией, напыщенной и смешной.

Второе общество, в котором любил бывать Мехмет, состояло преимущественно из людей свободных профессий. Собирались в доме известного в штате писателя Джона У., который был человеком весьма экстравагантным. Когда он пил чай, то обязательно заваривал два чайника из разных коробочек. И наблюдатели всегда бывали очень удивлены, когда обнаруживали, что в одном чайнике настаивался черный чай, а в другом – зеленый. Обычная кружка чая Джона У. состояла из трех частей – двух видов заварки и чуть поостывшего кипятка, в равных пропорциях.

Джон имел удивительную привычку – пакостливо отзываться обо всех крупных писателях (как современниках, так и предшественниках), о которых ни заходила речь. «Ежели жарить помидоры на большом огне, очень быстро они раскисают, и от них остается лишь тонкая противная кожура, которую и можно рассматривать как квинтэссенцию его прозы», – сказал он как-то об очень известном (тогда уже покойном) писателе, вызвав подавленные смешки почти у всех присутствовавших. Эта его «рецензия» вошла в легенды, и в определенных кругах даже появилась поговорка – «смешать с помидорами», – что означало: «высказать крайне презрительное мнение, основываясь лишь на собственном вкусе».

Второе общество решительно отличалось от первого. Псевдо-таинству здесь предпочитался прямой текст, игре в покер – политические разговоры или беседы о культуре. Иногда кто-нибудь декламировал стихи, в половине случаев – собственного сочинения. Но хозяин дома стихи не любил. Он предпочитал вырисовывать яркие образы прозой.

Еще одним колоритным персонажем в этом обществе была мадам Розалинда. Она питала сверхъестественную страсть ко всему таинственному. Объяснения, которые предлагали ей другие, рационально мыслящие члены «культурного клуба» (будем теперь называть его так), она не воспринимала – на любое событие у нее в запасе имелась собственная более или менее мистическая версия. Одним из любимых развлечений мадам Розалинды было препарирование снов – она была знакома со всеми гадалками и толковательницами в радиусе ста километров от ее дома. Подопытными для нее обычно выступали члены клуба: редко мимо кого она проходила, не задав коронного вопроса: «А какой сон Вы сегодня видели?»

– 2 –

У каждого человека в жизни бывает один-два сна, которые он запоминает надолго, несмотря на то, что сон – лишь фантазия мозга, навеянная кратковременным моментом. Трудно сказать, чем отличаются эти забронзовевшие сны – у каждого опыт свой, особенный. Мехмету больше всего запоминались сны в форме притч. Наверное, потому, что притча является формой поучения, и во сне встречается нечасто – и в самом деле, какому мозгу придет охота поучать самого себя? Один из таких снов приснился Мехмету именно в ту пору – в начале долгого пути интеграции в американское общество и культуру.

И был ему сон. По острым камням шел босой человек и, обратившись к нему, сказал: «Вот стадо овец, но среди них есть козлища. Отдели их от стада, да не дадут потомства». И отделил их Мехмет так, как посчитал нужным, и прервался род их навек. Козлища превратились в репей, безжизненный и сухой, а овцы обратились плодоносящими яблонями. И не было им числа. И вкусил он от плодов овец, а от плодов козлищ не вкусил, ибо не было их. И не понял он, хороши ли плоды овец, ибо не с чем было сравнить их. Глубокая печаль охватила сердце его, и жалел он о бесплодии козлищ тех.

На следующее утро Мехмет, не пригубив и кофе, направился в «культурный клуб». Его встретил заспанный Джон У., который с порога услышал вопрос: «Где мне найти мадам Розалинду?». Вопрос поразил хозяина дома больше, чем неожиданный ранний визит – ведь мадам Розалинду избегал каждый член клуба, хоть немного знакомый с ней.

Впервые в жизни Джон У. открыл записную книжку с контактами на 59-й странице. Безразличным голосом продиктовав ее адрес, хозяин дома закрыл дверь. Большего от него и не требовалось. Не доводя дело до консервации, Мехмет отправился к мадам Розалинде – благо, район, где та жила, он знал хорошо, ведь дом мадам Розалинды находился в том же квартале, что и его собственный…

Перед домом мадам Розалинды вытянулась, как питон, липовая аллея. Каждый шаг Мехмета по направлению к нему как бы редуцировался к бесконечности: поскрипывал правый ботинок, а в кронах деревьев, наподобие вспененной морской волны, шумел ветер, дом становился на метр ближе, и снова повторялся цикл – ботинок и ветер, ботинок и ветер… Казалось, так будет вечно. Но вот уже преодолен порог, приоткрыта дверь, и мадам Розалинда ласково просит его войти, а в прихожей держится устойчивый аромат сосновой хвои. И вот, плащ Мехмета уже в руках мадам Розалинды, а он сам – за круглым столом на кухне. Хозяйка хлопочет вдалеке, тихо стуча посудой, а через две минуты они уже степенно пьют чай. И все выглядит так, будто они сидели здесь всю вечность, но чай не остыл, а запах хвои – не выветрился.

– Сон необычен, чую, – возвестила мадам Розалинда, выслушав рассказ Мехмета. – Такие сны бывают только вещими, и никак иначе. Но надо разобраться в том, какие символы нам открывает судьба. Во сне много символов, они перетекают друг в друга. Значит, все будет непросто. Может, ты даже сможешь изменить судьбу, если образ к тебе придет вовремя, – и тут она что-то тихо зашептала, все больше уходя в себя.

– Что значат эти символы? – спросил через пару минут Мехмет, видя, что мадам Розалинда перестала шептать и теперь просто стояла с закрытыми глазами и немного покачивалась.

– Что же они значат? – шепотом пропела она, открыв глаза (взгляд ее при этом остался насквозь стеклянным: она не смотрела никуда конкретно, но в то же время – всюду). – Проблемы с плодами. Но почему-то влияет на них твой выбор, не природа. Это странно, очень странно, – и мадам Розалинда снова зашептала, воскуривши ароматические свечи. – Твоя жена, а может, и ты сам – бесплодны! – как-то резко, на контрасте с тихим шепотом выкрикнула она.

– Этого не может быть, потому что…, – Мехмет возмущенно запнулся. – Потому что у нас есть дочь!

Восклицание подвисает в воздухе. Пауза. А я, скромный молодой журналист, вынужден снова вмешаться в ткань повествования. Конечно, вы, как и я, наверно думаете: «Как можно поверить какой-то гадалке в таком деликатном вопросе, да еще и в двадцатом веке?» Но вопрос стоял даже не о том, верить или не верить. Один факт, достойный упоминания, мигом развеет скептические возгласы – ДНК-тесты, используемые ныне для определения отцовства и уже такие привычные, были созданы только в 1984 году… Опытная мадам Розалинда действовала наверняка. Мехмет не мог проверить, права ли она, и в силу этого в его подсознании затаивались искорки сомнения.

 

Вы когда-нибудь чувствовали себя центром мироздания? Глупый вопрос… Конечно, да: вам кажется, что каждое ваше слово и поступок имеют значение, что все вокруг будут смотреть на вас с укоризной, если вы не оправдаете их ожиданий. Будто они имеют какие-либо ожидания относительно вас… Дети при ссоре родителей часто считают, что именно они – причина проблем. Вырастая, они начинают искать в себе истоки внешних явлений – от погоды («не взял зонтик, вот и дождь пошел») до настроения супруги (будто у нее нет других причин расстраиваться или веселиться, кроме них). Подсознание, совесть, внимание, разум? Что заставляет так делать? Я не знаю. Однако разум, по крайней мере, способен помочь вовремя осознать этот факт. Иногда – по прошествии многих лет.

Конечно, подобрать слова к той буре эмоций, которую Мехмет пережил в тот день, вряд ли возможно. Он слонялся по городу в случайном направлении, разрушив все преграды для движения мысли и позволив ей экспериментировать, перебирая самые разные варианты, как и положено компьютеру… Сортировка этих вариантов тоже проходила как-то машинально. Эмоции остались в подкорке, спрятались на время за неровным дыханием и жадными до острых углов глазами. Мехмет постоянно менял направление, крутил головой, зачем-то приседал, а затем резко вставал и продолжал движение. Он запыхался очень быстро, но, казалось, совсем не обращал на это внимание.

Что делать? Провести расследование? Поговорить начистоту? Сходить к еще одной гадалке? Уповать на новый вещий сон или случай, посланный провидением? Или успокоиться и сделать вид, что ничего не произошло? Пожалуй, пожалуй…

– 3 –

На другой день Мехмет, как ни в чем не бывало, присутствовал на очередном собрании «культурного клуба». Темой дня был необычный мысленный эксперимент.

– Представьте, – говорил хозяин дома, вальяжно вышагивая взад-вперед с тросточкой, – что Вы стоите перед выбором: кого взять с собой в ковчег. Кто-либо из Вас когда-нибудь чувствовал себя Ноем? – он взял со стола накладную бороду и продолжил плавное движение. – Смотрите, как это просто, – и он, надев бороду, попытался изобразить умудренного старца, но вышла лишь карикатура.

– Давай к делу, Джон! – прокричал кто-то с задних рядов. – Пригласил на эксперимент, так задавай условия, а мы поэкспериментируем.

– Да, да, мы не в театр пришли! – поддержали посыл где-то рядом.

– Хорошо, оставим библейские сюжеты в покое. Вы хотите по-настоящему жесткого эксперимента, как стейк в баре Роберто? Будет вам то, что хотите! – взяв небольшую актерскую паузу, Джон У. продолжил речь. – Представьте. Мир вокруг обречен – на город надвигается смертельный газ, который погубит каждую клеточку живого организма, даже самую бесполезную, типа волоска на носу. И есть только один мессия, способный что-то изменить, и этот мессия – вы, – он осекся, словив недовольные взгляды, напомнившие ему о светском характере вечера. – Ну хорошо, есть один невесть откуда взявшийся альтруист, у которого к тому же имеется машина с полным, как мой стакан виски, бензобаком, – приостановившись, Джон налил себе виски до краев и, высоко подняв его надо головой, продемонстрировал окружающим. – Машина с полным бензобаком, способная увезти пассажиров в абсолютно безопасное место – скажем, на ранчо к Бобби, – тут раздался задорный смех (видно, многим присутствовавшим был известен какой-то случай, связанный с этим ранчо или с самим Бобби). – И вот, перед вашей машиной выстраиваются в шеренгу кандидаты в пассажиры, и вид у них куда более озабоченный, чем у студентов в день сдачи экзамена. А у вас только два места – одного вы подобрали минутой ранее, потому что он механик, а вы ни черта не смыслите в машинах. Кого возьмете?

Рейтинг@Mail.ru