Негромко звуки природы, пение птиц.
На сцене прогуливается Мотовилов.
Выходит Ксения Михайловна.
Ксения Михайловна: (обращается к залу) Сказал мне Батюшка: «Матушка Ксения Михайловна, зная будущее слабое время, слабые силы и слабый народ, оставила непосильный для женской немощи устав Саровской пустыни. Мужчине, и то с трудом лишь вмоготу исполнить!» Поэтому и дал по приказанию ему, убогому Серафиму, Самой Царицы Небесной новый устав обители, более легкий.
Мотовилов: Матушка Ксения Михайловна при своей строго подвижнической жизни отличалась особо сильной любовью и жалостью ко всякой вообще Божией твари. Рассказывают такой случай. В деревне Дивееве рядом с общинкой сделался пожар.
Выходят сёстры.
Сёстры переносят вещи.
Ксения Михайловна вручила послушницам тщательно закрытый и завернутый короб, вроде лукошка.
Ксения Михайловна: Смотрите, как можно дальше унесите от пожара этот короб, да оберегите, пока горит-то, тут всё нужное!
Мотовилов: Сестры понесли, но вдруг что-то зашевелилось в коробе, и с испуга они поставили короб на землю, открыть не смеют, боятся, но и ничего не могут понять. Смотрят, а из него начали выпрыгивать разные кошки.
Расхохотались сёстры.
Мотовилов: Но вновь испугались, так как устрашились строгой матушки: как ей сказать, а не сказать тоже нельзя. Наконец пошли и признались.
Ксения Михайловна: Глупые вы, глупые! Ведь сказала я вам, что блажен, аще и скоты милует! Что скот-то – ничто, и весь токмо от единаго человека зависит! Ведь если бы не я, бедные сгорели бы! Кто ж станет на скота глядеть, заботиться, спасать да тварь оберегать, а она хоть тварь, но все то ж творение Божие! Вот и дала я вам, не сказав, что даю, зная вашу безжалостность!
Уходят.
Негромко звуки природы, пение птиц.
На сцене прогуливается Мотовилов.
Негромко звуки природы, пение птиц.
На сцене прогуливается Мотовилов.
Мотовилов: Отец Василий и Елена Васильевна возвратились в женский монастырь, где в трепете и страхе их ожидали, никто не хотел верить им, зная строгость вообще преосвященного Афанасия, и все дивились, явно уразумевая в этом единое лишь чудо угодника Божия, батюшки Серафима!
Выходят о. Василий и архимандрит Иоаким. Отец Василий представил ему указ о новом освящении.
Архимандрит Иоаким: Да ведь я недавно освятил вам церковь, где же ещё-то освящать?!
о. Василий: Тут же и другую!
Архимандрит Иоаким: Как же! Что вы, батюшка, где же тут-то?
о. Василий: Чудное устройство этой новой церкви, по желанию батюшки Серафима. Ведь храм-то во имя Рождества Спасителя выстроили, а во имя Богородицы церкви-то у нас и нет! Так вот и удумал, батюшка, внизу-то нам под церковью еще церковь сделать.
Архимандрит Иоаким (всплеснув руками, воскликнул): О, Серафим, Серафим! Сколь дивен ты в делах твоих, старец Божий!
Мотовилов: В это самое время прибежали сказать архимандриту, что Владыка его немедленно требует.
Архимандрит Иоаким: Погодите, что такое, погодите-ка меня здесь, не по вашему ли делу зовет… Кстати, я скажу вам, отпустил ли меня Владыка освящать церковь-то, как батюшка Серафим того желает и как вы мне передали!
о. Василий прогуливается в глубине сцены, архимандрит уходит.
Негромко звуки природы, пение птиц.
Негромко звуки природы, пение птиц.
На сцене прогуливается Мотовилов.
Мотовилов: Чудны правдивые рассказы и свидетельства необыкновенно праведных и простых стариц дивеевских, так называемых сирот Серафимовых, с которыми сам великий старец беседовал просто, мудро, откровенно и любовно.
Выходит Старица Прасковья Ивановна (впоследствии монахиня Серафима).
Прасковья Ивановна: Как-то раз сказал мне Серафим: «У вас матушка-то первоначальница, мать Александра, больших и высоких лиц была! Ныне она почивает в мощах, я и поднесь её стопы лобзаю! Вот она обитель заводила, а я её возобновлю! Там будет лавра! А что, матушка, много ли места-то от Казанской церкви, от самого алтаря её, до мельницы?» Да тут десятины три будет, батюшка, – отвечала я. – Но земля-то эта ведь чужая, только в серединке место ваше, что под собор купили, а кругом живут церковники, да хлеб засевают мирские». Батюшка продолжал: «А от соборного-то места, матушка, до мельницы далеко ли и хороша ли тут земля?» Земля-то хороша, батюшка, да ведь она не наша! – сказала я. «Ну вот, матушка, по правую-то сторону будет трапеза», – говорил он. Я удивлялась: «Батюшка, да место-то хотя тут и очень большое, и земля-то хороша, но ведь она засеяна мирскими!» Замолчал батюшка, склонил голову. А потом сказал: «Надобно променять!»
Мотовилов: Впоследствии это сбылось, благодетели Дивеева и верные слуги батюшки Серафима Михаил Васильевич Мантуров и я, Николай Александрович Мотовилов, частью скупили чрезполосные владения и частью променяли их.
Старица уходит.
Негромко звуки природы, пение птиц.
На сцене в келье Мотовилов.
о. Василий прогуливается. Быстро входит Архимандрит.
Архимандрит Иоаким: (со входа) Ну уж, Серафим! Дивный Серафим! Вот, судите сами, что наделал-то. Прихожу я к Владыке, а он меня спрашивает: что же, говорит, как же я резолюцию-то сдал? Где же церковь и что за храм?!
Смеются.
Архимандрит Иоаким: Хорошо, что вы уже у меня побывали, да всё объяснили. Ну, и успокоил я Владыку, все передал ему. Скажите дивному Серафиму, что, как пожелает, так и приеду; разрешил Владыка. Ну, дивный же, дивный Серафим!
о. Василий: Хорошо. Батюшка, всё в точности передам. Будем ждать вас.
Уходит Архимандрит.
Остается о. Василий.
Мотовилов: Надо заметить, что по случаю страшной в то время холеры в Нижнем был карантин, и весь город был оцеплен войском. Ни почта, ни люди не пропускались без выдержки карантина.
о. Василий: Как ехать-то, вдруг не пропустят? (обращаясь к залу) Поехали мы мимо караульных солдат, и никто не остановил и не опросил даже нас, точно будто и не видал никто. Так и приехали домой, и невзирая на страшную холеру, пользуясь тем, что все фрукты поэтому были необыкновенно дешевы, покупали их много и кушали не разбирая, а за молитвы батюшки Серафима, возвратились целы и здоровы и ничем невредимы.
Мотовилов: Батюшка Серафим сказал, что в обители не будет холеры. Когда была эта эпидемия повсеместно в окружности, даже в деревне Вертьянове и селе Дивееве, в монастыре её не было, так что даже кто из мирских заболевал, его приносили в обитель, тот выздоравливал и выхаживался, а кто из обители без благословения выходил в мир, даже и сёстры, напротив, заболевали и умирали.
о. Василий: Приказание Батюшки было.
Мотовилов: Поблагодарил старец и наказал, чтобы церковь новая во имя Рождества Богородицы была бы и освящена 8 сентября. В этот день и было в 1830-м году совершено освящение Благовещенским архимандритом Иоакимом по желанию батюшки Серафима.
о. Василий: Говорил мне отец Серафим: «Ведь Саров-то только рукав, а Дивеево-то – целая шуба! А хорош ли собор-то у нас, радость моя?» «Хорош, батюшка», – соглашался я. «Хорош, – продолжал батюшка, – как не хорош, очень хорош! А у нас в Дивееве ещё лучше того собор будет! И в соборе у нас-то в Дивееве все иконы, какие только ни есть на всем свете и даже на Афоне, всех явлений Матери Божией, то в соборе все они будут!»
Звуки природы, пение птиц.
Негромко звуки природы, пение птиц.
На сцене прогуливается Мотовилов.
Мотовилов: Начнем только с того, что Иван Тихонов, вкрадчивый, способный, льстивый и тщеславный, по отзывам и теперь живущих в Дивеевском монастыре дивных стариц, определённых туда самим батюшкой Серафимом, поселил в мельничную обитель свою двоюродную сестру, которой выстроил келью. Под этим предлогом он часто просился в Дивеево и как бы стремился приобрести влияние на сестер.
С разных сторон выходит Мантуров и Тихонов.
Мантуров: Добрейшего дня.
Тихонов: Расскажу вам, батюшка, как я сейчас напугался! Пришла мне вражья мысль выйти из Сарова, и очень смущался я. Пошел я к батюшке, застаю его у источника, сидит он, одна ножка в лапотке, а одна разута, да берестою водицу из источника и на головку, и на ручки, и на ножку поливает. Я смотрю, подошёл и остановился, а он, не оборачиваясь и не поднимая головки, спрашивает, да так-то сурово: «Кто там?» Я испугался и говорю: «Я, убогий Иоанн!» А батюшка-то опять ещё суровее: «Кто там?» – переспрашивает. «Убогий Иоанн, Иоанн убогий!» – говорю я, а сам весь растерялся, все мысли вылетели у меня, подхожу ближе… Батюшка мне и говорит: «Оставь то, что ты задумал! Оставь то, что ты задумал!» И так несколько раз повторил мне, и тут только вспомнил я, с чем шел к батюшке. Не получив благословения выйти из Сарова, я со страхом упал ему в ноги и стал у него просить прощения. «Во, батюшка, о том-то я тебе и говорю! – отвечает батюшка на мои мысли. – Оставь то, что ты задумал! И вот я, Серафим убогий, тебе говорю: если ты когда-нибудь оставишь Саров, то ни здесь, ни в будущем не узришь лица Серафима!»
Мантуров: Вы должны оставаться в Сарове! Стало быть, нет вам на то Божия благословения! Идти мне надо, прошу простить.
Мантуров и Тихонов расходятся.
Тихонов уходит.
Мантуров: Спросил меня Батюшка, кто по дороге встретился? Иван Тихонов – живописец. «Ну вот, – ответил батюшка – будь мне в том свидетель, что, сколько ни уговаривал его оставить, что он задумал, никак не мог уговорить. Так вот, батюшка, – просил старец, – Будь ты мне свидетель, что в душе его я не повинен».
Звуки природы, пение птиц.
Негромко звуки природы, пение птиц.
На сцене прогуливается Мотовилов.
В глубине сцены Мантуров.
Мотовилов: Но вот пришло время расстаться отцу Серафиму с его любимым послушником и другом Михаилом Васильевичем Мантуровым. Началась польская война, и некий генерал Куприянов приехал в Саров испросить благословение старца на предстоящий поход.
С разных сторон выходят Анна Михайловна, Куприянов.
Куприянов: Я очень богат, владею большими имениями, просил Батюшку уступить мне на время похода вас. Умоляю принять должность главноуправляющего.
Мантуров: Господин генерал, я ничего не могу, и никогда не делаю без благословения батюшки.
Мотовилов: Служил Михаил Васильевич верно, жаль отпускать, а отказать нельзя, ведь Куприянов царю нужен. Отпустил послужить Мишеньку человеку ратному, а то мужички бедные там брошены, совращены расколом, и плохо жить им, бросить их нельзя. Обходиться с ними, по наставлению Батюшки, должно было кротко да хорошенько. Тогда они управляющего полюбят, послушают, исправятся и возвратятся ко Христу! Для того-то больше и посылал, и госпожу-то жену велел взять с собою.
Молчание.
Анна Михайловна: А мне наставление дал, быть женою разумною, ведь он горяч, Мишенька-то. Горячиться-то ему не давать, и чтобы он меня слушался!
Мотовилов: Таким образом, из святого послушания Мантуров отправился с женой в отдаленную губернию спасать заблуждающийся в расколе народ и управлять делами генерала Куприянова.
Уходят. Негромко звуки природы, пение птиц.
Явление Сорок Четвертое. Молитва.
Негромко звуки природы, пение птиц.
На сцене прогуливается Мотовилов.
Мотовилов: Время, которое отцу Серафиму оставалось от сна и занятий с приходящими, он проводил в молитве. Совершая молитвенное правило со всею точностью и усердием за спасение своей души, он был в то же время великим молитвенником и ходатаем пред Богом за всех живых и усопших православных христиан. Для сего при чтении Псалтири на каждой главе он неопустительно произносил от всего сердца молитвы:
Спаси, Господи, и помилуй всех православных христиан и на всяком месте владычествия Твоего православно живущия: подаждь им, Господи, душевный мир и телесное здравие и прости им всякое согрешение, вольное же и невольное, и их святыми молитвами и меня, окаянного, помилуй.
Молчание.
Мотовилов: Упокой, Господи, души усопших раб Твоих: праотцев, отцев и братии наших, зде лежащих и повсюду православных христиан преставившихся: подаждь им, Господи, царствие и причастие Твоея бесконечныя и блаженныя жизни, и прости им, Господи, всякое согрешение, вольное же и невольное.
Негромко звуки природы, пение птиц.
На сцене прогуливается Мотовилов.
Мотовилов: В имение генерала Куприянова крестьяне были разорены дурными управителями, поэтому отличались грубостью, недоверчивостью, ожесточенностью, и почти все были вовлечены в раскол.
Выходит Мантуров.
Мантуров: (обращаясь к залу) Помня завет и приказание батюшки, стал обходиться с ними честно, терпеливо, ласково, снисходительно, вместе правдиво и мало-помалу приобрёл такую любовь в них, что недоверие и жестокость исчезли, крестьяне начали стекаться отовсюду, как дети к отцу, совершенно изменились и преобразились из нищих в самостоятельных крестьян.
Выходят крестьяне. Окружают Мантурова. О чем-то говорят.
Мотовилов: Местность этого имения была болотиста и подвержена злокачественной лихорадке; сам Михаил Васильевич еле остался жив, а народ умирал непрестанно. Он тотчас написал сестре Елене Васильевне, прося сообщить батюшке Серафиму о его болезни и испросить указания его, каким средством избавиться от лихорадки.
Мантуров: (обращаясь к залу) Отец Серафим дал заповедь – никогда ничем не лечиться, ни к каким докторам не обращаться и не принимать никаких лекарств. Елена Васильевна точно исполнила приказание брата и, получив благословение батюшки, написала, что старец велел ничем не лечиться, кроме как есть мякоть теплого хорошо испеченного хлеба.
Мотовилов: Михаил Васильевич был уже до того слаб, что еле мог с великим трудом прожевать кое-как маленький кусочек мякиша, который произвёл сильнейшее слабительное действие, и тем кончилась болезнь. Мантуров, выздоровев, стал лечить таким же образом всех больных и вылечивал. Видя явное чудо, крестьяне решили бросить раскол и возвратиться в лоно своей Церкви.
Мантуров и Крестьяне уходят.
Звуки природы, пение птиц.