Андрей Гоголев
(Вместе взятые)
(
1.
Лежал на полу и выражался:
опытом,
весом (массой),
длиной.
Вычитал из себя настоящего —
себя прошлого.
Чтобы понять
что делается со мной.
2.
Как Т в пустыне я лежал
И Б ко мне губу прижал.
Восстань, сказал. И я подумал,
чего же, право, не восстать.
Восстал, хожу себе восставший,
и прихожу домой уставший.
А завтра рано восставать,
ещё не данное – давать,
ещё не сделанное – делать,
ещё немое – воспевать,
ещё немытое – очистить
и положить его блистать.
Пусть кто-то мне положит К
в мою протянутую руку.
Не оскудеет. Ведь рука
есть повод ко дверному стуку,
глаза есть повод обретать.
Так я стучал и отворяли,
так я искал и находил,
давали удочку – удил,
ложился в ложе, спал и видел
и горний ангелов полёт,
и Л далёкой прорастанье,
и вод морских солёный дых,
и звёзд боящихся дрожанье
и нити светлые от них.
3.
Флегматично визжит, как убитый,
но вдыхаемый божий дирол
размешал эндорфины, q-биты,
словоформы. Кто рот распорол
и не высказал – высказал молча,
но не пусто. Как кошкины мяу.
Будто гав. Как собача и волча.
О, бока! Кто имел – тот намял.
Флегматично визжу. Укусили
чёрной пастью за белый бочок.
Вместо денег – прощенья просили.
Вместо рыбы – давали крючок.
Потолок – это пол, это лава.
Флегматично лежать и визжать
(Остаётся такая забава).
Чтобы что-то исчезло – нажать.
И сухой, и холодный, и хваткий
чтобы скалы шатались – глагол.
Для цены – завитушки девятки.
Для укола – стерильность игол.
Гол – к победе. Глаза – к недосыпу.
Словоформы – к неясности слов.
Кошка – к мышке. Герой – к архетипу.
К пустоте водоёма – улов.
4.
365 белых, как зубы, пуль.
Каждый денёк проживаю
минутку, которая меня убьёт.
Ничего в ней не происходит:
небо не возгорается,
не случается трус земли великий,
не ловит ижевский пруд стрелы молний
и не гасит в своей пучине
острые их осколки.
Вместо того
чавкает тихо вода под уставшими плитами дамбы.
Банки пивные со звонами тихими пляшут над тинной водою.
В дырах без ряски собор отражается мощный.
Тушит рыбак свою сигу об отлогую влажную землю.
5.
Я принёс ресурс тебе
весом в несколько банкнот.
Губ твоих ВКП(б)
целовал я в сладкий рот.
Угости меня обильно
изговикой ягодой.
Наколи на шпиль сердечко
над даосской пагодой.
Но оставь мне память о тебе: как ты пахнешь, как говоришь звук [р],
о походке твоей.
6.
Год был, внуку скажу, такой:
после 8 марта наступило 9 мая.
Отменили еду, кроме киселя
и тушёной кошатины.
Раз в день можно овощ.
Я выбирал баклажан,
кожурку с него срывал
и клеил себе на очки,
чтобы были, вроде как,
солнцезащитные,
ведь Солнце нужно защищать
от прямых взглядов.
Не стоит на него так пялиться.
7.
Врать не буду. Сам не видел,
но внимательно смотрел.
Сокровенной ночью выстрел
в темноте двора созрел.
Дальше
внизу закипели слова,
гибли в чёрно-белых кустах какие-то тени,
а потом стало тихо,
будто все разошлись по гробам
после долгих бездарных лет.
8.
Влеком-влеком, а как не влечься?
Закон-закон, как уберечься?
Но стрекозиные глаза,
в которых черти с огнемётом,
рассмотрят все твои углы.
Что ж.
Вашей экспортной слезой
едва ли сдобришь мезозой.
Ву ль ву куше авек муа —
пролог к младенческим "уа",
а значит и вообще – словам.
А вам?
Внесли на карту образа.
Но стрекозиные глаза
влекут как зверика: "Кысь-кысь!"
Влекись, закона берегись!
Напротив пламени стоять
возможность греть, любить, паять.
Да, рвать – не шить. Расти лозой.
И огнемёт тушить слезой.
Ну, скажешь тоже!
Да, дела!
Но стрекозиные крыла!
Влеком – один. Закон – для всех.
Бессмертный грех. Потеха.
Эх!
Влекохом – эхо насмехохам.
По потрохам и по эпохам,
по запаху, по мху найти
намёк на тень тени пути.
Пусть мутно – Бог осадит муть,
оставит путь.
Во мгле, вне мглы – слова стоят
и молча вещи говорят:
"Гляди в углы, мети полы!"
Спешить нам некуда. Без глаз
не видно веди, буки, аз.
Спеша ты слеп и нем спеша,
но стрекозиная душа.
Но стрекозиная душа
поёт песку:
"Влеку-влеку!"
И разве страх огня – гореть?
И разве долг огня – согреть?
И разве гнев огня – сжигать?
Позволить молоку сбегать.
Любовь огня в его тепле
и даже в пепле. Сильвупле!
Но слов шнуры не так туги
как берегись и береги.
Предлоги через, для, из-за
слезят глаза.
9.
Фотокамера – это камера смерти.
Объясню почему.
Щ-щёлк! – и ушел во тьму.
И черный ящик тут,
и света круг,
и вспышка яркая,
и всё,
и существо с той стороны.
Мы очень хотим,
чтобы этот момент был красивым:
наряжаемся, будто в гроб
и как мертвецы не моргаем.
И наши улыбчивые тела
в чёрном пластмассовом сейфе.
– Скажи мне, где ты была?
– Делала селфи.
10.
Забыл свой голос собственный.
Действительно, забыл.
А был ли голос собственный?
А был.
Он был как льдинка певчая,
как песок, до которого нужно дорыть,
он влажный, из него куличики лучше.
Но я молчу и в памяти
я рою рукавом.
Да, положенье странное,
но буду в таковом.
Ведь чуть скажу хоть звучинку
и сразу: "а-а-а, ну да!"
Он звучит как холодный осенний воздух
родной брат которого —
ледяная вода.
11.
Проснись и брысь! Возьми и дай. Старообрядческий джеддай в среде берез горит бесплатно. Обратно можно – через гроб, но сохранить здоровье чтоб мы бересты поверхность об лицом водили на Пасхальной. Ардва Дэ Два – кто твой отец? Нижегородский ли кузнец? Скобарь, колодник, просфиряк, бурлак, молитвенник, моряк? Я – память. Спи, Ардва Дэ Два. Всех языков моих слова подобно стаду медвежат. Ревут, катаются, лежат бессвязны. Друг Ардва, пропой! О том, что космос голубой, и как в Империи прожить, в глухой системе возле дыр. Ардва Дэ Два – пропой мне мир! Я – переводчик, где же я? Везде края, края, края. Но где среда? Ардва! Когда? В среде берез планеты И следы оставил я – мои. Но мне ли знать о них, Ардва? Не мне ли знать о них? Трава несет себя к звезде один. Я – память. Серебро седин в печатной плате. Пой, Ардва! Скажи мне: первая глава! Благослови на житие! И выше, дай мне возвратиться, Отец, в бессмертие Твое!
12.
Тебя привозят ночью.
Я вручаю тебе обещанную звезду с неба.
Я достаю книгу и оглашаю приговор.
Мы играем в тоталитарное государство.
Тебе очень нравится приговор, особенно то место,
где сын берёт на руки отца, несёт его в спальню,
а тот, как меленький ребёнок
играет часами на цепочке.
В этом месте ты плачешь,
а я успокаиваю тебя.
Ты мотаешь красивой своей причёской
и говоришь, отстань, читай, мне хорошо.
А потом закрываешь лицо руками
и говоришь: не смотри на меня
я не красивая. Но ты красивая.
Зачем бы я стал играть с некрасивой
в тоталитарное государство.
13.
Ночь спиртна. Изгибы речи
согреваемы теплом.
В иероглифах деревьев
зябко путается свет.
Мы стоим зеленовзглядно
на тетраэдре вина.
Спит торговый дом большой
с изрисованной душой,
спит на ветках светофор.
Видно двор.
Небо трогается с места.
По незрячему асфальту
ветром движется картон.
Нам не холодно, но мы
поиграем в игры тьмы.
Мы сближаемся. И речь
нужно будет поберечь.
14.
На свободное место от секса приходят мысли.
Что если смерти после не снова ясли?
Погасли глазки, и всё уж.
В теснине тела,
в бойнице носа
не ходит бойкое вещество.
Где Я, когда Я – спит?
В колесе вращаются 30 спиц,
скрепляющие пустоту.
О чём ты думаешь,
тебе что, не понравился секс?
Очень понравился.
Секс был так велик,
что уходя, оставил после
много пространства
и теперь я гляжу
на белое потолка убранство.
Что если всё сейчас?
Далеко-далеко в государстве Чад
четырнадцать негров молчат.
В полосатой кофте идёт президент
в этот момент.
А мне страшно,
когда ты смотришь вот так.
Как смотрю?
Так смотрят на ручей из щебёнки:
пробегает под окнами поезда,
как волнуются два
железнодорожных моря,
передают волнение кораблю.
Ты не любишь меня?
Люблю.
В гробу – доска.
В раю – тоска.
Курок тугой,
а ты другой.
Когда человек умирает
меняются его пейзажи,
вырастают его продажи
и цены глядят иными цифрами.
Я понял это
возвратясь с похорон одного поэта.
На свободное место от жизни
приходят деньги.
За окошками очень
громко проходят флаги.
На свободное место от веры
приходят маги.
На свободном месте фасада
висят балконы
