Андрей Дорогов
Одержимый. Полина
Одержимый. Полина.
С огромным почтением и уважением к Настоящим Творцам М. и С.Дяченко
…Я хотел бы стать Богом и выбирать,
Кому жизнь – безнадёга, а кому умирать.
Я, конечно, пытался, я пришёл даже в храм,
Если Бог испугался – я всё сделаю сам…
Год Змеи. Личное Дело 310. 3-20 (Live Version).
– Ах, ты, сучонок, – Петрович размахнулся и влепил Кириллу оплеуху.
Здоровенная, похожая на свиной окорок рука описала в воздухе дугу, размашистую такую дугу, и смачно влетела в ухо. Такое, старший мастер-ремонтник автосервиса, где работал Кирилл, проделывал не впервой. Обычно после такого парень «плыл» и плавно опускался на залитый маслом и бензиновыми разводами пол, а громадный Петрович ещё долго орал на него, брызжа в лицо слюной.
Обычно, но не сейчас.
Сейчас было не так. Совсем не так.
Неожиданно для себя, Кирилл вскинул левую руку к голове, так что ладонь хлопнула по лопатке, предплечьем прикрывая голову и разворачиваясь корпусом влево. Локоть при этом острым колом выставился навстречу удару.
Здоровенная, похожая на свиной окорок рука описала в воздухе дугу, размашистую такую дугу и смачно влетела в подставленный Кириллом локоть. Звучный шлепок заглушил вопль боли, исторгнутый лужёной глоткой старшего мастера.
И без того «грязный» рот Петровича исторг такое обилие матюгов и божбы, что машины разной степени разобранности покраснели, если бы могли, конечно.
– Так твою растак, мать твою ё.. в рот…, х… б… и ё… карась, п… гнойный, ох… конь. Я тебя по стенке размажу, в рот вы… и на глаза насру.
– Пасть закрой.
«Что я делаю?»
Кирилл спокойно смотрел на держащегося за ушибленную руку Петровича.
«Что я делаю? Он же меня убьёт. Просто возьмёт и кончит прямо здесь. Ой, мамочки!»
Лихорадочное мельтешение мыслей скрылось под расширяющимся пятном спокойствия, которое образовалось в голове Кирилла. Образовалось, и за считаные мгновения поглотило почти всё сознание.
– Ах, ты, пи…, – Петрович отпустил пострадавшую ладонь. Снова размахнулся и ударил похожим на спелую дыню кулаком.
Он пружинисто присел, уходя от колхозного размашистого удара старшего мастера. Кулак свистнул над головой. От молодецкого удара Петровича развернуло боком.
Два удара – правой стопой под правое колено, потом под левое. Слоновьи ноги подогнулись, и грузная туша повалилась на пол.
Подбитая гвоздями подошва сварочного ботинка, упёршаяся в грудь старшего мастера, прекратила словесную грязь и вопли боли, льющиеся из глотки.
– Варежку завяжи и слушай.
По-птичьи наклонив голову к правому плечу и сложа руки крестом на колене, он смотрел на Петровича.
Он протянул руку, Петрович дёрнулся в ожидании удара и попытался отпрянуть, но стопа в грубом рабочем ботинке по-прежнему давила на грудь старшего мастера.
– Кир… – Слабо проблеял старший мастер.
– Как ты меня назвал?
Рука замерла на полпути.
– К-к-кир… Кирилл…
– Кир-р-рилл.
Он покатал имя с долгим р на языке.
Нет. Оно ему не подходило. Может быть, телу, в котором он находился, и да, а ему точно нет. Вот только как его зовут, он не помнил. Пока не помнил. И он надеялся, что только пока. Что же, придётся какое-то время побыть безымянным.
Рука продолжила движение и достала из нагрудного кармана спецовки пачку «Примы». Пальцы ловким, привычным щелчком выбил сигарету и отправили её в рот. Коробка с отравой полетела в угол. Из отделения для ручек он достал дешёвую китайскую зажигалку, прикурил и небрежным жестом отправил её вслед за куревом.
С наслаждением затянувшись, он выпустил струю дыма прямо в вытаращенные глаза, лежащего на полу.
– Экий ты скупердяй, Василий Петрович, при таких заработках такое дерьмо куришь.
Он покачал головой и с видимым удовольствием, противоречившим словам, затянувшись, продолжил:
– Мог бы что-нибудь поприличней курить, я не говорю про «Мальборо», но уж на «ЛМ» мог бы и раскошелиться.
– Тебе, сопляк, это даром не пройдёт, – прохрипел Петрович.
– Ну почему же даром, любезный Василий Петрович, сколько у тебя в сейфе, тысяч триста?
«Что я несу?» – пискнул не охваченный морем спокойствия краешек сознания.
Губы старшего мастера скривились, словно он хотел плюнуть в лицо нависшего над ним парня. Ещё недавно тихого и забитого, сносившего любые издёвки и придирки. А куда бы он делся, если приехал в огромный город из периферийного Мухосранска, а паспорт спокойно лежит в сейфе у Петровича. Ну и что же, что золотые руки по части механики. Вот пусть и пашет за гроши, и спасибо говорит, что угол дают, да на пиво и сигареты отстёгивают, ах, да он же не курит и не пьёт, каждую копейку матери отсылает.
– Пошёл ты. – Непонятно с чего старший мастер вновь расхрабрился.
– Пойду, пойду. Денежки возьму, паспорт и пойду.
– Щас, возьмёшь! За щеку ты у меня возьмёшь.
– Ай-я-я-ай, зачем так грубо?
Ботинок переместился с груди на промежность старшего мастера и слегка надавил. Вот только Петровичу не показалось, что слегка. А показалось ему, что хрустнет сейчас под толстой подошвой грубого ботинка его нежно любимое мужское достоинство. Старший мастер заскулил от страха и боли.
– Ты, Василь Петрович, не ёрзай, а то нога дёрнется, и не баловаться тебе больше с девочками.
Он, в две длинных затяжки скурил сигарету, бросил бычок в автомобильную яму, и, чуть наклонившись к Петровичу, проговорил:
– Сколько раз ты меня премии лишал? Почитай каждый месяц. А сколько я на тебя ишачу? Да уж, третий год. А сколько раз ты мне отпуск давал? Ни разу. А сколько раз под вымышленным предлогом, я повторяю под вымышленным, то есть надуманным предлогом: ты вычитал у меня из зарплаты штрафные? Сколько? Что молчишь? Ладно, я сам скажу. Каждый месяц. Так что считай, что эти деньги – компенсация за мою работу, на тебя, рабовладельца. Да плюс расчётные, увольняюсь я, да. Ну, так что, шифр от сейфа добром скажешь?
Петрович судорожно закивал. Он смотрел в голубые, какие-то блёклые, словно выцветшие глаза, странно смотревшиеся на скуластом и смуглом лице выходца из молдавской или румынской республики. Он пытался лихорадочно вспомнить, какого цвета они были до этого момента – карими или чёрными?
