Андрей Дорогов
Неомаг
Глава 6
Максим выщелкнул папиросу из пачки. Покрутил ее в пальцах. Постучал гильзой по ладони. Зачем-то понюхал. Поморщился, запах от папиросы шел тяжелый, плохой. С силой дунул в мундштук, весь табак оказался на земле.
– Так я стал учеником Деда.
– У него были еще ученики? – поинтересовался Иван.
– Нет, …не знаю, я никого не интересовался этим, а старик не рассказывал. Наверно были. Учил он меня… – Максим запнулся.
Перебрал пальцами в воздухе, подбирая слова:
– Четко? Нет, не то. Понимаешь, у него все выходило, естественно, отработанно. Так что, наверное, да, были.
Петр Свержин.
Девять лет назад…
Я стоял перед резным крыльцом. Удивительно, но дом, стоящий в небольшом перелеске не был огорожен даже самым маленьким плетнем. Вот лес, деревья и вот он – дом. Рубленный из не ошкуренных бревен, с большими окнами, не характерными для деревенских изб. Высокая печная труба возвышается над треугольной крышей. С одного бока дровяной сарай, с другого большой пристрой. Русская баня метрах в двадцати слева. Справа будка туалета, бубновый туз на деревянной двери был похож на распахнутый глаз. Все аккуратное, надежное, веющее спокойствием.
Я легонько стукнул в резной наличник.
– Я ждал тебя, – раздалось сзади, от неожиданности я вздрогнул и обернулся.
Дед вышел из бани, был он гол пояс и бос, из одежды одни лишь холщовые штаны.
– В баньку пойдешь?
Я кивнул.
– На окне молоко, пей и приходи.
Раздевшись в предбаннике, я нырнул в жаркое нутро бани. Прилег на лавку. Только сейчас, расслабляясь под хлесткими ударами дубового веника, я ощутил на сколько был напряжен.
Время пролетело незаметно. И когда мы, напарившись, покинули баню, оказалось что на улице давно стемнело, и на чернильном небе горели летние звезды.
За вечерним чаем состоялся разговор с дедом.
– Значит ты готов? – он внимательно глядел на меня по верх исходящей паром чашки.
Я кивнул.
– Хорошо. До того как я признаю тебя учеником, можешь задавать вопросы. Я на них отвечу.
– Любые вопросы? – я отхлебнул, душистый травяной чай.
– Да. Потом время слов кончится, настанет время дел. Один вопрос – один ответ. Так что думай, о чем спрашивать.
– Кто вы?
– Человек. – Он усмехнулся.
– Вы тоже слышите голоса.
– Слышал.
– Слышали?
Он смотрел на меня.
– Чему вы будете меня учить?
– Как жить с даром.
– С каким даром?
Старик отхлебнул, исходящую паром жидкость.
– Значит, я могу избавиться от голосов?
– Можешь.
– Сколько продлиться обучение?
– Столько, сколько надо, либо столько, сколько ты выдержишь.
– Это сложно?
– Это трудно.
– Я могу уйти в любой момент?
– Можешь.
– Потом если я передумаю, я смогу сюда вернуться?
– Нет.
– Когда начнется обучение?
– Когда кончаться вопросы.
– Почему здесь я не слышу голосов?
– Здесь на десять километров, кроме лесной живности никого нет.
– А люди?
– В соседней деревеньке знают про меня, и не беспокоят, без нужды, а грибники здесь не ходят.
– Как мне жить с этим? – Я обвел руками во круг себя. – Как, смириться с гибелью моих родных, тех кого любил и… предавал. Как мне жить с этим, и зачем мне вообще жить? – Я чувствовал как боль, во много раз сильнее, чем в сломанном позвоночнике, раздирает грудь. Хотелось разодрать ее, и вырвать саднящую иглу.
– А вот это ты должен решить сам. Как жить и зачем жить.
Я сидел, уронив голову на руки. Желаний не осталось, хотелось закрыть глаза и отключиться.
– Это все?
– Да, – я через силу приподнял голову и встретился с ним глазами.
– Тогда, ученик, иди спать. Завтра рано вставать.
Разбудил он меня действительно рано. Я поежился, воздух в нетопленой избе, неприятно холодил тело. В руке Дед держал такие же, как у него штаны, через плечо были перекинуты две косы. Обыкновенные косы, которыми косят сено, даже в полумраке было видно, как блестят хищные, бритвенной заточки, острия. Подождав пока я переоденусь, он кивнул мне:
– Следуй за мной.
Выйдя из дома, мы направились к перелеску, росшему за домом. Шли молча быстрым шагом. Минут через двадцать мы вышли к огромному полю, заросшему высокой сочной травой.
– Коси. – Дед протянул мне инструмент.
– Я, не умею. – Я взял протянутую мне косу.
– Ты раньше косил? – он внимательно смотрел на меня.
– Нет.
– Так откуда знаешь, что не умеешь, ни разу не попробовав?
Я пожал плечами.
– Правило первое – забыть слова не умею, не могу, не знаю. Понял?
Я кивнул.
– Коси.
Я неловко взмахнул, оказавшейся неожиданно тяжелой косой. Она крутнулась в руках, зарывшись острием в землю и нелепо задрав пятку. Я выдернул ее из земли и попробовал снова. Теперь острие ушло куда-то вверх.
– Я не умею косить!
– Признать поражение до боя, значит проиграть его наполовину, даже не начав. Пробуй.
Я начал пробовать. Попыток через десять, изрядно вспотев, я приноровился к непривычной тяжести в руках. Еще минут через пятнадцать, коса в моих руках прекратила клевать носом, задирая обушок, и уже не норовила ударить по ногам.
– Хорошо, – Дед положил мне руку на плече, – теперь смотри как надо.
Он легко перехватил инструмент. Взмах, другой, коса, казалось, пела в его руках, издавая тонкий на грани восприятия звук. Играючи он скосил пару метров травы перед собой:
– Понял?
Я кивнул.
– Вперед, – он указал мне рукой на полоску скошенной травы.
Я вздохнул и принялся косить.
– Расслабь плечи, веди косу всем телом, а не руками. Шаг – удар, шаг – удар. Смотри.
Он двинулся вперед, трава с легким шелестом ложилась ему под ноги. Я смотрел, как он двигается. Мелкими, непрерывными шагами. Движение косы заканчивалось с постановкой ноги на землю. Новый замах и задняя нога подтягивается к передней. Сверкающий росчерк – шаг, замах – под шаг. Движения повторяются снова, замыкаясь в круг.
– Вставай рядом.
Я присоединился к нему. Вдвоем мы двинулись по полю, оставляя за собой полосу скошенной травы.
Временами Дед поправлял меня, то, веля не напрягать руки, то начинать движения от поясницы.
Солнце давно взошло, и ощутимо припекало. Мы шли по полю, над нами витал одуряющий запах свежескошенной травы. Косили мы несколько часов. К тому времени, когда мы закончили, я перестал ощущать плечи, у меня ломило поясницу, и дрожали ноги. Болели стертые в кровь от непривычной работы ладони. Хотелось пить и есть.
Глядя на то, как я не могу отдышаться, Дед прокомментировал:
– И дышать ты не умеешь.
Сам он при этом не только не запыхался, но даже и не вспотел.
Я ничего не ответил – просто не мог. Грудь жгло. Я повалился на траву. Лежал глядел на легкие облака скользящие по густой синеве неба. Пеньки от скошенной травы неприятно кололи вспотевшую спину, но сил чтобы встать не было. Словно издалека, доносился голос старика.
– Дышать надо животом, а ты хватаешь воздух верхушками легких. Телу не хватает воздуха, и ты быстро устаешь. Дышишь в рваном ритме, поэтому задыхаешься. Куришь, небось?
Я мотнул головой.
– Понятно. Теперь не куришь. Ясно?
Я опять кивнул, вздымающаяся грудь мешала говорить.
– Животом дыши.
Я послушно задышал животом, вскоре дыхание восстановилось.
– Отдышался?
– Да.
– Тогда пошли, некогда отдыхать.
Мы вернулись к дому. Он подвел меня к козлам, с лежащей на них двуручной пилой. Рядом была свалена груда бревен – толстых и длинных.
– Пили.
Я принялся за работу. Это оказалось, чуть ли не труднее чем косить. Сначала надо было взгромоздить бревно на козлы. Они были высокими, а бревна тяжелыми. Пилить я тоже не умел и пила в моих руках, то изгибалась взбесившейся змеей, то застревала в распиле.
До того времени, когда Дед скажет – хватит, я думал, не доживу. Болело все тело, руки покрылись кровавыми мозолями, перед глазами периодически темнело и приходилось останавливаться, чтобы не упасть, а в горле было сухо как в давно пересохшем колодце.
После того как я напился, Дед, кивнув мне на топор и на колоду для колки дров, похожую на плаху, какой ее показывали в исторических фильмах.
– Хочешь помыться – руби.
Я взял колун на длинной рукояти. Тяжелый, он, тем не менее, удобно лежал в руках. С трудом поставил чурбак на колоду, размахнулся, онемевшие руки разжались, и топор едва не размозжил мне голову. Ноги подогнулись, и я упал рядом с ним. Я попытался встать, но тело ни как не желало принимать вертикальное положение. Краем глаза я увидел, как дед покачал головой. То ли с сожалением, то ли с огорчением. До боли, прикусив губу, я оперся на колоду и попытался встать. Получилось лишь с третьей попытки. С трудом наклонившись, поясница отозвалось ноющей болью, я подобрал топор. Ударил по полену, тяжелый колун, прошелестел мимо, гулко ударив в колоду. Удар эхом отозвался в горящих руках. Упрямо сжав губы, я снова рубанул по проклятой деревяшке. С сухим треском полено развалилось на две части. Остальное я помню смутно. Я рубил и рубил, периодически падал, лежал, приходя в себя, поднимался. Чувств не осталось, мыслей тоже.
Дед остановил меня только тогда, когда в очередной раз, промахнувшись по полену, я раз за разом дергал топор не в силах вытащить его из колоды.
– Хватит, Странник, хватит. Пошли. – Он отцепил мои окровавленные руки от топорища, и подхватил меня, когда я без сил начал кренится в сторону земли.
Как он меня мыл я не помню. В памяти остались лишь плеск воды льющейся на каменку, да шипение пара.
Утром я не мог подняться на ноги, до тех пор, пока Дед не вылил на меня пару ведер родниковой воды. Ломило все тело. Болели руки, болели ноги, но больше всего болели содранные накануне ладони и поясница. Ладони старик, еще вчера, промыл и намазал какой-то дрянью. Утвердившись на дрожащих ногах, я побрел вслед за Учителем.
Так продолжалось неделю. Подъем. Поле. Косьба. Возвращение. Пилка. Рубка. Баня. К концу недели я уже кое-как самостоятельно добирался до бани и там валился на полку, наслаждаясь расслабляющим теплом. Дед сначала распаривал меня, потом прохаживался по телу веником, а затем долго мял и растягивал меня. После бани он отпаивал меня горячим молоком с медом. Сил оставалось только на то чтобы съесть тарелку творога и донести голову до подушки.
На седьмой день, лежа в клубах пахнущего хвоей пара я спросил его.
– Зачем это?
– Что это?
– Зачем я кошу, пилю, колю.
– Чтобы стать сильнее.
– Зачем мне это?
– Что, надоело? – он иронично надломил седую бровь.
– Да, надоело, я здесь не для того, чтобы физкультурой заниматься.
– А для чего ты здесь?
Меня уже начинала раздражать его манера, отвечать вопросом на вопрос.
– У меня дар, я хочу управлять им.
Тут он расхохотался, и долго смеялся, тряся седой гривой.
– Управлять даром? – отсмеявшись, повторил он.
– Да, управлять даром, – рассердившись, я сел на лавку, сверля его взглядом.
– Даром ты будешь девок за амбаром, за умение управлять, надо заплатить. И цена эта высока. Как ты будешь управлять своим разумом и чувствами, если ты с телом совладать не можешь? – Он придвинулся ко мне вплотную.
Его глаза, обычно голубые, потемнели, стали почти фиолетовыми, я хотел отвести взгляд и не мог.
– Ты можешь по желанию изменять размер зрачка, не чувствовать холод и жару? Контролировать дыхание, уряжать его до 2-3 циклов в минуту, долгое время быть неподвижным и не чувствовать дискомфорта? Это все лежит в области физиологии. А ты хочешь управлять бессознательным, тонкими механизмами, которые неизмеримо сложнее, чем человеческое тело, – закончив говорить, он отпустил мой взгляд, чему я был несказанно рад.
– Овладей простым. Построй фундамент, а стену и крышу оставь на потом.
Я провел у него год с небольшим. Первый месяц я только и делал что косил, пилил и рубил. Со временем я мог весь день заниматься этим и не уставать. После разговора в бане, мы практически не разговаривали. Он говорил что делать, поправлял меня, если я ошибался – я делал. После того как я окреп, раз в неделю он стал добавлять новые упражнения, не отменяя старые, лишь сокращая на них время.
Первым добавилась работа с дыханием. Потом пришло время растягивающих упражнений, упражнений на расслабление, на баланс и реакцию. Через три месяца после моего появления, Дед стал учить меня владеть палками разной длинны, борьбе и ударной технике.
Так что первые полгода все мое время, так или иначе, занимали физические упражнения. Только когда я окреп и начал чувствовать тело, пришло время для иных занятий…
Максим смотрел на светлеющее небо.
– Теперь понятно. А я-то все носом перерыл, куда выпал год из твоей биографии. Был человек – жил, ел-пил, а потом хлоп, – Иван хлопнул в ладоши, – и нет его. А потом бац, – он развел руки, – и опять появился. Где был, что делал? Никто, ничего не знает. А потом опять раз и исчез. Не исчез, конечно – умер, а вместо него другой появляется из ниоткуда, а до этого – этот, вновь появившийся, пропавшим без вести считался. Вот как, друг Максим.
– Досье на меня собрали? – Максим тоже поднялся, чувствуя, как закипает в груди гнев.
– Ты не обижайся, Максим, мы контора серьезная, должны знать, с кем имеем дело. – Иван примирительно похлопал его по плечу.
– Значит контора, все же, – Максим зло ощерился.
– Ты не пытайся меня поймать, это просто оборот речи. Все я тебе расскажу, все, только ситуацию для себя окончательно проясню, и расскажу, – ни на раз не смутился тот.
– Какую ситуацию?
– Ситуацию с тобой Максим, или же все-таки Петр?
Эти слова, неожиданно успокоили Максима. Хоть на деле должны были заставить потерять равновесие. Слишком хорошо он выучил уроки Деда, да и потом учителей хватало. Хороших учителей.
– Нет, Петр давно уже мертв, – Максим покачал головой и рассмеялся, – ну проясняй.
Но Иван свет Петрович прояснять не захотел.
– Всему научился? – задал он, новый неожиданный вопрос, в который раз сменив тему.
– Как раз нет. Все сложнее. – Максим замолчал, тщательно подбирая слова.
Все что до этого он рассказал, было так – мелочь. Все остальное, что он мог поведать, было секретом, причем секретом не его. И тут со словами надо быть осторожней.
По сути, он не знал ни кто такой Иван, ни кого он представляет. Так что все карты были на его стороне. Почти все поправил себя Максим, кое какие козыри и у нас в рукаве припрятаны. Не стоит забывать и о Джокере, который есть в каждой колоде, а также о том, что оный, при должном умении может стать любой картой.
Они стояли, почти касаясь плечами, и смотрели на светлеющую полоску неба.
– Пойдем, в квартире договорим, – Иван прервал размышления Максима.
Максим кивнул. Он был рад отсрочке, позволяющей ему обдумать ситуацию. Подобрать слова и не сказать ничего лишнего, дабы не навредить людям. Хоть им вряд ли навредишь. Но все равно надо быть аккуратным, на него то они вышли, хотя он низко летает, и мелко плавает. А может, поэтому и вышли? Не думал он, не думал, что так выйдет. Время спокойной жизни выходит кончилось. Ну что ж, узнаем, на сколько плотно он зарос жирком.
Входя в подъезд, он уже знал что расскажет, а что утаит. Деду, все равно ни кто навредить не сможет. Он усмехнулся. Усмешка вышла кривой, сердце тревожно сжалось, а все ли он знает? Не окажется ли Максим, даже не мелкой рыбешкой, а так, наживкой на чей то удочке?
Глава 7
Проклятый маятник! В полную силу Максим войдет только через неделю. Как все не вовремя. А что если и с соседями все подстроено, а, Странник? Что делать будешь? Как всегда, в сложной ситуации, голос Деда звучал в голове, успокаивая. Думай. Не паникуй. Дыши. Мысли метались в голове роем потревоженных пчел. Глядя в широкую, покачивающуюся перед глазами спину, Максим проделал несложное дыхательное упражнение. К квартире он подошел полностью спокойным. Тело расслаблено, дыхание мерное и редкое.
В квартире, не смотря на распахнутые окна, все еще пахло табачным дымом.
– Жрать, охота. – Иван хлопнул себя по животу.
– Все, что найдешь съедобного, можешь съесть, – Максим махнул рукой в сторону кухни.
Сам прошел в ванную. Включив воду на полную, он нырнул под тугую струю. Постояв под горячей водой, он начал переключать кран. Лед сменялся пламенем. Контрастный душ окончательно привел его в себя. Из ванной он вышел собранный и готовый к бою. Пока к словесному, но кто знает что будет.
Иван хозяйничал на кухне, на сковородке весело скворчала яичница, из заварочного чайника вкусно пахло ароматным чаем.
Он оглянулся на вышедшего Максима:
– Как ты, живешь, не знаю. В холодильнике шаром покати, кроме яиц ничего не нашел. А вот сортов чая у тебя, – он восхищенно покачал головой, – не во всяком магазине столько найдешь.
– Чай? Чай, я люблю, – Максим налил себе полную чашку, вроде бы невзначай взглянул на улицу. Где же у него прикрытие? Или не врал, что один работает? На улице ничего подозрительного не было. Да и быть не могло. Если это профессионалы, то Максиму здесь ничего не светит. А если так попробовать? Он закрыл глаза и потянулся сознанием, на улицу. Ничего не вышло. Без своих способностей Максим чувствовал себя неуютно, вроде как одетый, среди полной народа бани. Нет, не сейчас. Скорее всего, не врет. Если знает хоть бы часть правды про меня, не стал бы так в наглую врать. Да и сам, пожалуй, малую толику умеет. Максим это явственно почувствовал, даже находясь в отливе. Вон как спина напряглась, когда Максим потянулся за окно. Чует что-то.
Что, собственно говоря, неудивительно. Если он крутой профессионал из серьезной конторы, в чем Максим совсем не сомневался, да еще с боевым опытом, то он просто обязан был пробудить в себе что-то, что-то потустороннее – тонкое. Иначе бы не выжил.
– Ну что, все готово, наваливайся, – Иван поставил между ними сковородку со вкусно пахнущей яичницей.
– Спасибо, не буду, – Максим покачал головой.
– Что так? – в серых глазах Ивана мелькнула насмешка, – Боишься, отравлю?
– Когда желудок работает, голова спит.
– Хорошо сказано, но я все равно поем. Знаешь, что должен делать солдат при любом удобном случае.
– Есть и спать.
– Правильно, кто знает, когда в следующий раз придется.
Максим смотрел, как гость с аппетитом ест яичницу. Вроде бы не торопясь, аккуратно действуя ножом и вилкой, вот только сковорода опустошалась с ошеломительной быстротой.
Он отхлебнул чаю, хорошая смесь получилась, и продолжил рассказ.
Петр Свержин.
Девять лет назад…
Через полгода к упражнениям, развивающим тело, добавились техники работающие с сознанием и психикой.
Вот тут дело и забуксовало. Простейшее упражнение на концентрацию у меня не получалось. Ни как не удавалось сосредоточиться на пламени свечи, горевшей перед глазами. Огонек расплывался, мысли множились в голове, не давая сконцентрироваться. Как Дед ни бился со мной – ничего не получалось. Я пытался концентрироваться с утра, когда сознание свежо, а тело бодро, и после жесточайших физических нагрузок, когда тело отказывалось служить. Результат был один – полный ноль.
Он пытался зайти с другого боку и работать над деконцентрацией. Становилось только хуже, после пяти минут практики из глаз градом катились слезы, голову пронзала раскаленная дуга боли, и я терял сознание.
После недели мучения Дед взял тайм-аут, и дал мне выходной. Утром, еще по темноте, он собрался и куда-то ушел. Я же пролежал весь день на печи, глядя как за окном, ветер играет снежинками. Мыслей не было, былая глухая тоска в душе и вязкая вялость, словно оковы, сковавшая тело. Не было желаний, было ощущение что руки и ноги наполнены свинцом, а голова ватой. Хотелось только одного закрыть глаза, уснуть и ничего не чувствовать.
Дед вернулся на следующее утро, а я так ни разу и не встал за весь прошедший день. Он вошел, пахнув холодом, не снимая тулупа подошел ко мне и одним движением сдернул с печи:
– Пойдем, – выглядел он осунувшимся.
Не давая одеться, он вытащил меня во двор. Вынул из подмышки продолговатый сверток, протянул мне.
Я послушно развернул его. На жесткой овчине лежал – лук. Что это лук, а не палка было понятно сразу. Легкий, изящный и вместе с тем хищный изгиб плеч. Гладкая поверхность рукояти, украшенная резьбой полочка для стрелы и роговые насадки под тетиву. Рядом лежали свернутая тетива и три стрелы.
– Это мне? – сказать, что я был удивлен, это все равно, что промолчать.
– Надень тетиву, – бросил Дед.
– Зачем? – я стоял и тупо смотрел на него.
– Делай, что говорят! – Рявкнул он.
– Холодно, можно я оденусь? – Тело под тонкой рубашкой начало дрожать.
– Нет.
Я попытался одеть тетиву, лук не хотел сгибаться, вертелся в руках словно живое существо, а не вещь, сделанная из дерева.
– Да что ты делаешь, зачем ты навалился на него как медведь на березу, упри одно плечо в землю, перекинь через него ногу и плавно сгибай, опирая о бедро.
Наконец мне удалось накинуть костяное ушко тетивы на лаковую дугу и закрепить его в проушине лука.
– Натягивай, – Дед махнул рукой.
С первой попытки ничего не вышло, лук упорно не хотел поддаваться моим усилиям.
Полюбовавшись на мои мучения, он скомандовал:
– Ладно, на сегодня все. Завтра продолжим…
– Руку, руку не опускай, вес на заднюю ногу, держи лук, держи, я сказал!
Руки дрожали, особенно левая держащая рукоять, да и правой натянувшей тетиву приходилось нелегко. Казалось, пальцы отлетят, срезанные тонкой витой жилой. Пот застилал глаза, хрустели напряженные мышцы спины, руки ходили ходуном пытаясь удержать лук в натянутом положении.
– Все хва… – за миг до произнесения фразы, тетива таки сорвалась с онемевших пальцев и хлестко ударила по предплечью. На коже, набухла кровавая полоса.
Из глаз брызнули слезы. Это было больно, очень больно. Я присел на корточки прижав руку к груди. Все предплечье было исчеркано следами оставленными тетивой.
– Дыши, – Дед присел рядом, обхватив меня за плечи. – Дыши, редко и часто, дыханием изгоняй боль.
Я послушно задышал, как он учил часто и неглубоко, и действительно боль стала потихоньку отступать.
– Что я делаю не так? – я стер с глаз злые слезы. Лук ни как не поддавался мне, всю неделю я только и делал, что пытался удержать его, но ничего не получалось. Он упорно, норовистой кобылой, рвался из рук, оставляя следы на моей руке.
– Все! Все ты делаешь не так. – Дед не казался рассерженным, скорее задумчивым.
– Понимаешь, ты пытаешься, справиться с ним грубой физической силой. А лук, лук это… Вот чтобы ты получил от девушки пытаясь взять ее силой? Вот и с луком также. Не силой надо действовать, не силой. Он живой, как ты и я, и не любит грубости. А ты рвешь его, вот он тебе и не дается.
Дед вынул лук у меня из рук:
– Смотри.
Неуловим движением, он вскинул руки, и замер. Его голос звучал спокойно и равномерно, дыхание легкое и поверхностное. Лук трепещущей птицей замер в его руках, было видно, что это не простая деревяшка с веревкой. Нет, он был живым существом – изящный изгиб лебединых плеч, еле слышная песнь натянутой тетивы, и хищная красота стрелы с кованным листообразным наконечником.
– Не силой рук надо натягивать, а всем телом, рывок и зафиксируй суставы, поставь в них замок. Мышцы расслабь, держи структуру сухожилиями. Понял?
Я кивнул, со стороны все выглядело легко.
– Пробуй, – он передал мне лук.
Я попробовал, но ничего не вышло. Я разозлился, и рванул лук. Левой от себя правой к себе. Он упорно не желал натягиваться и раненой птицей рвался из рук, дрожа и норовя хлестнуть тетивой по рукам.
– Спокойно, – ладони Деда опустились мне на плечи, – закрой глаза, выровняй дыхание. Злость здесь не помощник. Любить! Надо просто любить этот лук, как свою женщину, как своего первенца, как самого себя. Вслушайся в него, это не вещь – это песня, это жизнь что бьется в твоих руках. Обратись к нему, проси и он откликнется.
Слова вливались мне в ухо, проникая в самую душу. Это так просто – полюби, и полюбят тебя, проси и получишь, получая – отдавай.
– Слушай его, проникай в самую суть.
Слова доносились до меня как сквозь слой ваты, я чувствовал под руками не гладкую древесину, а живое тело, обладающее своей душой, со своей волей и своими желаниями.
Я потянулся к тому живому, что открылось мне:
– Помоги, мне, – в голове мелькали обрывки воспоминаний. Улыбающаяся, беззубым ртом Настюша, хохочущая Ольга в голубом – моем любимом сарафане, родители.
– Хорошо, вот так, не спеши, не спеши.
Лук в руках дрогнул, я поднял его на уровень груди и плавно без рывков, одним движением, натянул. В этот раз все прошло без малейшего усилия, словно лук сам натянулся, помогая мне.
Струна тетивы, прижалась к щеке, легким прикосновением лаская кожу, тепло рукояти прошло в руку, прокатилось по телу, эхом отозвавшись в голове.
– Нет ни тебя, ни его, вы одно целое. Почувствуй его, как чувствуешь руку.
Сколько я так стоял, не знаю. Исчезло все, исчезли – земля под ногами, небо над головой. Лишь абсолютная пустота и тишина, ни мысли, ни вздоха, ни взгляда.
Звуки и ощущения вернулись в один миг. Вибрировало тело. Поясница генерировала волны мелкой дрожи, распространяя ее по всему телу. Спиной я чувствовал декабрьский мороз. Дед вынул у меня из рук лук, похлопал по вмиг вспотевшей спине:
– А, ты молодец, вот так с первого раза ухватить ощущение.
Я смотрел на свои бьющиеся мелким бесом руки, и это он называет хорошо?
Он перехватил мой взгляд:
– Чудак, ты хоть знаешь сколько простоял?
Я помотал головой, к этому не надо было прилагать ни малейшего усилия, она и так тряслась, как у человека с болезнью Альцгеймера.
– Оглянись.
Я с удивлением осмотрелся, вокруг меня сгущались сумерки. А ведь Дед вручил мне лук не позже двух пополудни.
– Почти два часа ты стоял как статуя, если бы не пар изо рта, можно было подумать, что ты умер, – Дед улыбался.
– А что это? – я кивнул на свои дрожащие руки.
– Это хорошо, это высвобождаются мышечные зажимы. Вот теперь начнется настоящая учеба. На сегодня все. Пошли в баню.
– Что это такое – мышечные зажимы? – я лежал на полке, прислушиваясь к своему телу. Дрожь ушла, в теле образовалась непривычная легкость, я чувствовал в теле те мышцы, о которых я раньше и не подозревал. Это было непривычное, но приятное ощущение, движения обрели точность и легкость.
– Мышечный зажим – это хроническое напряжение мышцы. У обычного человек к сознательному возрасту как минимум пять мощных блоков – в тазу, в низу живота, в солнечном сплетении, в грудной клетке и в горле. Он их не чувствует, а они жрут прорву энергии. Вот и получается, человек вроде ничего целый день не делал, а к вечеру ноги еле волочит, мечтает добраться до дивана и тупо смотреть телевизор.
– Одно с другим связано?
– Что именно?
– Мышечные зажимы и тупой просмотр телевизора? – Меня заинтересовал его рассказ.
– Зажимы в теле тянут за собой зажимы в психике, а те в свою очередь в сознании. Вот и получается не человек, а скотина безмозглая. Чего-то хочет, а чего не знает. А нереализованное желание гложет, рвется наружу – вот и снимают напряжение алкоголем.
– Откуда они берутся, эти зажимы?
– Знаешь такую поговорку все мы родом из детства?
Я кивнул, даже такое простое действие наполнилось для меня новыми ощущениями. Я поводил в воздухе руками, согнул и разогнул ноги – было ощущение, что суставы наполнили жирной смазкой. Они двигались с доселе недоступной мне плавностью и непрерывностью. Любое движение доставляло наслаждение, и возникало желание двигаться еще и еще.
– Посмотри на детей лет до 5-7, как они двигаются. Они живут движением, оно вызывает у них восторг. Дети просто не могут быть неподвижными, их мышцы свободны, энергия течет плавно. Они просто не устают. Замахнись на ребенка, он втянет голову в плечи, раз другой и вот привычка, поднимать плечи – защищая себя, так и получается мышечный зажим. Запреты, кругом запреты – руки достань из под одеяла, что ты в штанах копошишься, убери руки от ширинки… – всё, готов тазовый блок, и как следствие в лучшем случае импотенция, в худшем мазохизм или садизм. – Дед замолчал.
– И что так у всех? – я в недоумении сел на лавке.
– У многих.
– И что же с этим делать?
– Прорабатывать и детей воспитывать правильно.
– Что было со мной?
– У тебя был блок в сознании, не знаю с чем связанный, да это теперь и не важно. Ты пробил его, вследствие чего продавил и мышечные блоки, дрожь это индикатор того, что энергия пробила зажимы и потекла без потерь.
– Я пробил все зажимы?
– Нет, но первый шаг самый трудный, теперь все пройдет быстрее, – он достал из кадушки веник, – а теперь расслабься.
Теперь я половину дня занимался лишь луком. Сначала по часу стоял с натянутым луком, а Дед ходил вокруг меня и поправлял:
– Подожми таз, отпусти плечи, расслабь живот, чувствуй стопы.
Потом учился стрелять. На мой вопрос, зачем это надо?
Он усмехнулся:
– Научишься владеть луком, любое оружие будет для тебя продолжением тела, а не чужеродным предметом.
Лук для меня стал не вещью, а живым существом со своим характером, желаниями, отношением к миру и тем, кто его окружает.
После очередного стояния Дед сказал:
– Тебе надо дать ей имя.
Я не удивился, сам чувствовал, что лук у меня не мужского пола. Это была дама, красивая и страстная. И как все красотки, она обладала диким темпераментом, ветреным характером и поистине ослиным упрямством.
Так что мне потребовалось много времени и терпения, чтобы поладить с ней. Но когда мы нашли взаимопонимание, наши совместные занятия рванули вперед семимильными шагами.
– Я всегда, говорил, что женщине проще обломать мужика, – усмехался Дед.
Он научил меня спать на морозе и купаться в ледяной воде, терпеть жар и не чувствовать боли. Я мог всю ночь бежать не уставая, махать палкой и использовать любую часть тела как оружие. И, наконец, я научился воздвигать щиты, между сознанием и внешним миром. Именно для этого нужны были занятия по развитию концентрации. Когда у меня это получилось, самостоятельно удерживать барьеры в течение часа, Дед хлопнул меня по плечу:
– Через, недельку выход в поле.
– Зачем? – не понял я. – Снег же, чего там косить.
На что он оглушительно захохотал, а отсмеявшись, объяснил:
– Выход в поле – это проверка своих навыков в реальности.
Пару раз фыркнув, он закончил:
– В деревню пойдешь, дров одной старушке наколешь, и молока принесешь.
В деревню я собирался, не без внутренней дрожи, а ну как ничего не получиться.
Дед словно прочитал мысли:
– Будешь так думать, экзамен завалишь.
– Вы же говорили, что в голову ко мне не полезете, – возмутился я.
– А я и не лез. Проживи с мое, и ты людей, как открытую книгу читать будешь. А уж тебя «щегла», я и спиной считаю за милую душу, – заухал он довольным филином.
Деревня встретила меня тишиной и редкими огнями еще жилых изб. Она была старая и умирающая, на всю деревню десяток, не больше, обитаемых дворов. Молодые разъехались, старики остались доживать свой век.
Нужную избу я нашел быстро. Она была единственная не покосившаяся, с обновленной, видимо с лета, краской и вся в резных наличниках. На мой стук, дверь открылась и на пороге показалась хозяйка. Одетая в белое платье, с толстой косой перекинутой через плечо. В сумраке скрадывающем детали она казалась молодой девушкой