bannerbannerbanner
Зона Севера. Двуединый

Андрей Буторин
Зона Севера. Двуединый

Полная версия

 
Он не двойник и не второе «я» —
Все объясненья выглядят дурацки —
Он плоть и кровь, дурная кровь моя,
Такое не приснится и Стругацким.
 
В. С. Высоцкий


Серия «Сталкер» основана в 2012 году



© Буторин А., 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Пролог

Эти края не видели подобного уже восемь десятков лет, с тех пор как Кольский полуостров оказался отрезанным от прочих губерний Российской империи, да и вообще от остального мира последствиями странной, никем не объявленной войны, оставившей после себя зараженные сперва радиацией, а затем еще более жутким Помутнением территории. Тем не менее сейчас по растрескавшемуся, заросшему травой и кустарником шоссе, соединявшему некогда со столичным Санкт-Петербургом кольскую столицу Романов-на-Мурмане[1], двигался, деловито урча мотором и лязгая гусеничными траками, геологоразведочный некогда вездеход модели «Простор».

Он только что покинул Мончетундровск[2] и катил теперь к расположенному на юго-западе полуострова городу Канталахти[3]. Вот только ехали в нем никакие не геологи. Сидящий за рычагами управления Василий Сидоров по прозвищу Васюта с подачи его земляка Капона сравнивал себя и своих приятелей со сталкерами из книг и компьютерных игр, тем более что это соответствовало теперь их роду занятий почти стопроцентно. Мало того, они и свою небольшую группировку незатейливо назвали именно этим словом – «Сталкер». Правда, сидевший рядом с Васютой в кабине двадцатитрехлетний Подуха примкнул к группировке только что, да и то временно, но, по сути, прибегая к тому же сравнению, также являлся сталкером, поскольку в Помутнении – названном тем же Капоном Зоной Севера – сталкерами так или иначе были все.

Васюта, будучи старше своего «второго пилота» почти на десять лет, имел также и другую, чем у того, цель. Нет, достичь Канталахти хотели они оба, вот только потом Подуха собирался вымолить у канталахтинцев прощение за возникшее недоразумение, из-за которого дирижабль из этого города целых три месяца не будет прилетать в Мончетундровск, привозя в обмен на гостинцы – так здесь называли артефакты Помутнения – еду, одежду, патроны, лекарства… Васюте же было важным найти в Канталахти мощный аккумулятор, который мог бы запитать в секретном бункере устройство, открывающее портал в его родной мир, где на месте Мончетундровска стоял привычный, милый его сердцу Мончегорск.

Ехал в пассажирском отсеке и пристегнутый к сиденью кибер Зан – обесточенный, а потому бессознательный, поскольку истратил последнюю энергию блока питания на то, чтобы завести мотор вездехода. Собственно, именно Зан и был главным виновником как того, что в этом мире оказались два человека и собака из другой реальности, так и того, что улетели на дирижабле к себе, введя для жителей Мончетундровска трехмесячные санкции, канталахтинцы. Если подумать, без него вовсе не случилась бы вся эта история. А копнуть глубже – то не конкретно без него даже, а без пославших кибера на задание его непосредственных хозяев из губернского отделения Секретного отдела департамента государственной полиции – СОД… Но содовцы далеко, а обездвиженное тело также ставшего теперь сталкером Зана – вот оно, трясется на металлической лавке «Простора».

Ну а что же земляк и приятель Васюты Андрей Кожухов с позывным Капон, который также не по своей воле прибыл в этот мир из Мончегорска? Он ведь тоже, наверное, хотел вернуться домой и ехал сейчас ради этого в Канталахти? Конечно, хотел. И разумеется, ехал. Вот только не один. Точнее, не только он… В общем, как бы это странно и нелепо ни звучало, но в сидящем рядом с Заном на жесткой лавке пассажирского отсека тридцатидвухлетнем мужском теле находились сейчас сразу два Андрея Кожухова – программист из Мончегорска с позывным Капон и взломщик из Романова-на-Мурмане по прозвищу Лом. Капон мечтал спасти улетевшего на дирижабле с канталахтинцами мохнатого четвероногого друга Медка, обретшего в этом мире разум, а еще, как и Васюта, хотел найти способ вернуться домой. Лом же возвращаться к себе в Романов не хотел, поскольку там его ничего хорошего не ждало – светило многолетнее лишение свободы, а скорее, и кое-что похуже. Семьи у него не было, родители давно умерли… Впрочем, он хотел теперь того же, что и Капон, – чтобы тот вернулся домой, чтобы нашелся Медок. Да и как не хотеть одного и того же, если Ломон – сокращенно от Лом и Капон – был теперь двуединым?

Глава 1

Не отъехали от Мончетундровска и двадцати верст[4], только пересекли по уцелевшему мосту неширокую и быструю реку Вите, как вездеход остановился. Двуединый Ломон тут же бросился к разделяющей пассажирский и водительский отсеки перегородке, открыл в ней небольшое овальное окошко и закричал Васюте:

– Не вздумай глушить мотор! Аккумулятор еще не зарядился! Застрянем тут, как… – потом сам же себя оборвал и негодующе выпалил: – Какого хрена ты вообще встал?! Водички из речки решил попить?!

– Да вон, – виновато кивнул Васюта на пустующее соседнее кресло, – нашему новому попутчику плохо стало. Он ведь первый раз в жизни транспортом пользуется, да еще и по такой дороге – сразу и укачало, ясен пень. Вот он свои яркие впечатления и выплеснул. И все на себя. Ну и дверцу вон немного испачкал. Пришлось остановиться, чтобы в речке помылся-почистился, а то ведь и я, глядя на это, недолго продержусь. В том смысле, что тоже…

– Ладно, хорош! – отмахнулся, поморщившись, Ломон. – Понял я. Только такие остановки нам всем могут плохо сделать. Так плохо, что хуже некуда, веришь? Заглохнет двигатель – и кукареку. Мало того что план наш сорвется, так еще и пехом придется назад топать. И Зану тогда кирдык – зарядить его будет уже негде, даже если на себе его в Мончетундровск дотащим.

– Да я все понимаю, – замотал головой Васюта, – но что делать-то было?..

– Что делать, что делать!.. – проворчал двуединый сталкер, понимая, что приятель, конечно же, прав. Но тут же и нашел выход: – Ты вот что… Возьми в багажном отсеке ведро – то, которым соляру наливали, – и дай этому тошнотику. Пусть, если снова приспичит, в него блюет, а вездеход ради такого больше не останавливай.

– Ага! – хохотнул вдруг новоиспеченный водитель. – Точно, ведро в самый раз для этого.

– А ты чего ржешь? – насупился Ломон. – Что-то я пока ничего смешного не вижу.

– Сейчас увидишь! – обрадовался Васюта. – То есть услышишь. Просто у меня как раз стишок на эту тему есть…

– Кто бы сомневался, – буркнул двуединый. – Только не до стихов сейчас так-то, веришь?

– Не-не, этот и правда в самый раз! – замахал руками неуемный поэт. – Да и он же короткий, стих-то!

И не дожидаясь новых возражений, Васюта с чувством продекламировал:

 
Папа, шутя с продавщицей игриво,
Не посмотрел на срок годности пива…
Не выливать же такое добро!
Папа три дня обнимает ведро[5].
 

– У нас оно единственное, – даже не улыбнувшись, сказал Ломон, – так что крепче обнимайте, не проблюйте.

– Да что с ним будет, оно ведь железное, – сказал Васюта и стал выбираться из кабины. – Сейчас принесу.

– И давайте там пошустрее, нам еще часа четыре ехать, я не хочу в лесу ночевать.

* * *

Ломон снова уселся на жесткую лавку, поерзал, устраиваясь поудобнее, и закрыл глаза, прислонившись спиной к стене кузова. Поспать бы – но сейчас опять так трясти начнет, что какие там сны, не свалиться бы на пол! Невольно позавидуешь надежно зафиксированному ремнями обесточенному Зану.

Но не удалось и просто насладиться хотя бы временным покоем.

– Капон! – душераздирающе завопил снаружи лязгнувший крышкой багажного отсека Васюта. – То есть Ломон! Иди сюда скорей! Тут вон… тут эта…

– Какая еще эта? – заворчал под нос двуединый сталкер. – Мышь он там, что ли, увидел?..

Но все-таки поднялся с сиденья и направился к выходу – не надрывать же ором горло, проще выйти посмотреть, что там у этого стихоплета случилось.

 

А когда спрыгнул со ступеньки на землю и шагнул за вездеход к открытому багажному отсеку, сам чуть не завопил – оттуда выбирался одетый в черные штаны и куртку человек. Ломону сразу бросился в глаза «Никель»[6] за его спиной, и сталкер машинально сжал рукоять своего, который заранее предусмотрительно повесил на грудь.

– Руки за голову! – тут же выкрикнул он. – Стоять, не двигаться!

– Сейчас я сама кому-то двину, – встал ногами на землю и выпрямился человек, оказавшийся… шатенкой Олюшкой из группировки «ОСА»[7]. – А ну, опусти автомат!

Свой она, впрочем, доставать из-за спины не стала, демонстрируя то ли безмерную храбрость, то ли привычную самоуверенность. И Ломон поймал себя на том, что невольно ею любуется. Олюшка была среднего роста шатенкой с хорошей фигурой и весьма симпатичным, но главное, кажущимся чрезвычайно умным лицом. Впрочем, эта молодая, едва ли старше тридцати лет девушка наверняка и впрямь была умной, ведь, как помнил Ломон, она обожала читать и даже готова была менять на книги еду и прочие полезные вещи. Что еще интересно, если Лому при первой встрече с группировкой «ОСА» внешне больше понравилась Анюта, а Капону как раз Олюшка, то Ломон сейчас не мог определиться, кому бы из них он отдал предпочтение. Во всяком случае, глядя на Олюшку теперь, он никаких особых чувств не испытывал. Кроме разве что чувства досады от неожиданно возникшей помехи.

– Вы что там делали? – мотнул он подбородком на открытый багажный отсек.

– Для начала «выкать» мне не надо, я тебе не старуха, – процедила осица (так договорились между собой сталкеры называть девиц из этой группировки). – А еще – допрашивать меня тебе никто не позволял. Это ты мне скажи: где мы сейчас и какого хрена вы сюда приперлись?

– Ну, ты даешь! – невольно вырвалось у Ломона. – Втихаря забралась в наш вездеход, а теперь недовольна, что мы тебя куда-то не туда привезли. Это тебе не такси. Веришь?

– Сейчас ты поверишь, что свинец куда крепче твоего лба, – перебросила наконец «Никель» на грудь Олюшка и навела ствол на сталкера.

Почему-то такого же автомата в его руках она ничуть не боялась. Или делала вид, что не боится. А скорее всего на самом деле настолько привыкла к тому, что «ОСА» для всех неприкосновенна, что даже не сомневалась в своей безопасности. И в чем-то была, пожалуй, права. Потому что Ломон понимал: выстрелить он в осицу не сможет. Не из-за страха и уж тем более какого-то там раболепного преклонения, а вот просто не сможет – и все.

Смогла ли бы это сделать Олюшка по отношению к нему, выяснить не удалось. Неслышно пришедший от реки Подуха, которого осица до этого так и не увидела, поднял за цевье свою «Печенгу»[8] и опустил ее приклад на коротко стриженную женскую голову. Осица удивленно вздернула брови, закатила глаза и медленно осела перед двуединым сталкером сначала на колени, а потом рухнула ничком, уткнувшись лицом в носки его сапог.

– Ты же ее убил! – воскликнул Васюта.

– Не, я нежненько, – улыбнулся трубник, – легохонько. Пять минут – и очухается.

– Ну, тогда давайте-ка ее свяжем, пока не очухалась, – сказал Ломон.

– Зачем? – удивился Подуха. – Вон туда на травку положим, чтобы мягче было, а сами дальше поедем.

– Так не пойдет, – нахмурился двуединый. – До Мончетундровска уже чересчур далеко, чтобы дойти туда живой-невредимой, учитывая Помутнение с его подарками.

– А мы тут при чем? – развел руками трубник. – Она сама к нам залезла, а теперь еще и шлепнуть тебя собиралась.

– Собиралась или нет – мы наверняка не знаем, – мотнул головой Ломон. – И зачем она к нам залезла – не знаем тоже… Да и какая разница! – начал он злиться. – Я на верную смерть человека не оставлю. Тем более места в вездеходе хватит. Так что, Подуха, забери у нее автомат, а ты, Васюта, найди в багажнике веревку, я ей на первое время руки и ноги свяжу.

– Тогда ей придется все рассказать, – негромко, будто размышляя вслух, произнес Васюта.

– То есть ты тоже за то, чтобы ее на травке умирать оставить? – недобро зыркнул Ломон на приятеля.

– Нет-нет, что ты! – прижал тот к груди руки. – Она красивая. Не такая, как Светуля, конечно, но…

– То есть была бы некрасивой – пусть умирает?..

– Ясен пень, нет! – возмущенно взвился Васюта. – Она ведь еще и книги читает!

* * *

В итоге Васюта все же нашел веревку, и Ломон принялся связывать бесчувственной Олюшке руки и ноги – не сильно, для того лишь, чтобы сразу, как очнется, не бросилась драться и совершать иные необдуманные поступки. Он все же надеялся, что с осицей удастся найти общий язык и прийти к какой-то разумной договоренности, – ведь и впрямь, если книги любит читать, не должна быть полной дурой.

В любом случае возвращаться из-за нее в Мончетундровск Ломон не собирался, ей оставалось либо и в самом деле топать назад двадцать верст пехом, что было равносильно самоубийству, либо ехать с ними в Канталахти. Но в этом случае, конечно же, имелись некоторые нюансы, один из которых уже и озвучил Васюта, стоявший сейчас рядом и наблюдавший за действиями двуединого сталкера. И Ломон сказал:

– Рассказать ей, конечно, кое-что придется. Во всяком случае, то, что из-за нас улетел дирижабль, поэтому мы и едем теперь замаливать грех и просить канталахтинцев восстановить отношения с жителями Мончетундровска. Ну и то, что нашего пса нужно спасти.

– А будем говорить о том, что мы еще хотим найти там ак…

– Акваланг? – перебив болтуна, пронзил его свирепым взглядом Ломон. Ведь Подуха, который также стоял неподалеку и слышал их разговор, ничего не знал про их глобальную проблему, для решения которой требовался мощный аккумулятор. И трубник, конечно же, насторожился:

– Какой еще акваланг?

– Да вот, – выдавил кривую улыбку двуединый, – Васюта всю жизнь мечтал с аквалангом понырять, а Канталахти же на берегу залива Белого моря стоит, наверняка там имеются акваланги.

– Дурацкая какая-то мечта, – фыркнул Подуха.

– У тебя, конечно же, есть поумнее! – обиженно выдал Васюта, виновато при этом глянув на Ломона, осознав свою промашку.

– Конечно, есть, – кивнул трубник. – Только о мечтах нельзя рассказывать, иначе не сбудутся. Мне так батя говорил, а он умный был. И ему всегда везло, что бы ни задумал, – а все потому, что он про это языком не трепал. У него и прозвище было – Везун.

– А почему «был», «было»? – спросил Ломон. – Где твой батя теперь?

– В оказию[9] попал, – вздохнул Подуха. – Никто так и не понял, в какую именно. Просто зашел за угол дома – и все… Те, кто за ним следом шагали, туда же повернули – а там никого. Только батина «Печенга» валяется, запасной магазин с патронами и пряжка от ремня. В общем, все металлическое, что у бати с собой было. Никто до этого, да и после тоже, в такую оказию не попадал. Ее так и назвали в батину честь – «везуниха».

– Выходит, и тут ему повезло, – без доли шутки в голосе негромко сказал Васюта.

– Выходит, да, – согласился Подуха.

– Ладно, хватит лирики, – прервал воспоминания трубника Ломон. – Твой батя, судя по всему, был дельным мужиком, нам это тоже не помешает. Поэтому сейчас двинем дальше, но пока мы стоим возле реки, не мешает наполнить водой все имеющиеся емкости, по крайней мере личные фляги. Водомет у нас заряжен? – посмотрел он на Васюту.

– Ясен пень, – кивнул тот, – полнехонек. Но сейчас он нам вряд ли пригодится, ведь «розовый туман» с «мозгоедами» в Мончегорске… ну, в Мончетундровске, в смысле, остался.

– Это тебе «мозгоеды» сами сказали? – прищурился двуединый.

– Нет, но… – завертел головой Васюта. – Здесь-то им что делать, если людей нет?

– Мы понятия не имеем, связаны ли проявления Помутнения, или Зоны Севера, как мы решили его называть, с наличием или отсутствием людей. Как по мне – не связаны. Но в любом случае лучше быть готовыми к тому, что они есть повсюду. Целее будем. Веришь?

– Хочешь мира – готовься к войне, – закивал Подуха.

– Ого, – удивился Ломон, – афоризмами увлекаешься?

– А ты меня что, заставал когда за этим?! – возмутился покрасневший как рак трубник. – Сам небось увлекаешься, вот и…

– Тихо! – вскинул руку двуединый сталкер. – Никто ничего не чувствует?

Все трое замерли и насторожились. Первым подал голос Васюта:

– Вроде как давление повышается – уши закладывает, и голова начинает болеть. Или это только у меня?

– У меня тоже, – почему-то шепотом отозвался Подуха. – Голова так прям сильно… Это что? К перемене погоды?..

– Не думаю, – процедил Ломон, у которого тоже заложило уши и заболела голова, причем с каждым мгновением сильнее и сильнее.

Вскоре двуединому сталкеру сделалось так больно и плохо, что потемнело в глазах и стали подгибаться колени – того и гляди рухнет. А еще… Нет, это был не голос, поскольку никаких слов не звучало – ни в заложенных ушах, ни внутри разламывающейся головы, – но Ломон без всяких сомнений осознавал, что некто, а еще точнее, нечто обращается именно к нему. И суть этого обращения сводилась к тому, что если он принесет кого-то из своих спутников в жертву, то боль немедленно прекратится.

«Я что, убить кого-то должен?» – невольно вспыхнула уже его, Ломона, мысль. И ответ тут же последовал. Все так же без слов, но определенный и недвусмысленный: никого убивать не нужно, достаточно просто подумать, что жертвой будет вон тот человек. Проблема лишь в том, что здесь сейчас их четверо, а нужно, чтобы одну и ту же жертву выбрало большинство. Но есть в данной ситуации и удачное обстоятельство: один человек находится без сознания, поэтому трое других легко могут назначить жертвой именно его.

– Отдади-им ему Олю-ушку-у!!! – взвыл, сжимая руками голову, Васюта.

– Да! – также схватившись за голову, закачался от боли Подуха. – Ее не жалко! А то мы все умрем!

Уже изрядно помутившимся сознанием Ломон представил, как некая потусторонняя сила сжимает девушку невидимым кулаком, выдавливая из нее кровь и внутренности, превращая красивое тело в бесформенную грязную тряпку, и его вдруг охватила такая ярость, что даже слегка отпустила боль.

– В кабину!!! – взревел он. – Оба!!! Уезжаем отсюда! Иначе сдохнете от моих рук!

Подуха свалился вдруг, не выдержав, видимо, боли. Ломон будто сквозь воду с трудом добрел до него и, наклонившись, приподнял за подмышки, намереваясь затащить в пассажирский отсек вездехода.

– Ломо-он, ну дава-ай ее отдади-им!.. – вновь, уже явно из последних сил, начал жалобно выть Васюта, но двуединый, держась уже теперь только на злости, просипел:

– Не поедешь – убью. Веришь?

Глава 2

Непонятно, как сумел Васюта это сделать, но вездеход, пусть и судорожными рывками, он с места стронул, а потом, жутко виляя, дважды чуть не съехав в кювет, отвел от реки саженей[10] на сто, где боль отпустила Ломона столь внезапно, что ему показалось: голова стала воздушным шариком и вот-вот улетит.

Видимо, перестала она болеть и у Подухи, поскольку обхвативший ее до этого руками, сжавшийся в комок лежавший на полу трубник нерешительно вдруг отнял ладони, сел, прислонившись спиной к борту, и обвел пассажирский отсек недоуменным взглядом, определенно не помня, как Ломон его туда затащил.

 

Перестал вилять и вездеход – явно пришел в норму и его водитель Васюта. И даже лежавшая на полу связанная Олюшка раскрыла глаза:

– Развяжи!

Двуединый сталкер поднял ее с пола и усадил рядом с собой на лавку, но развязывать пока не стал, сказав при этом осице:

– Я сперва посмотрю, как ты будешь себя вести.

– Хорошо буду, – буркнула Олюшка.

– Что?.. – Ломон сделал вид, что не слышит ее из-за шума мотора и лязга гусениц.

– Я не стану тебя убивать, – громко и отчетливо сказала осица. – По крайней мере прямо сейчас. Обещаю.

– А его? – кивнул на Подуху двуединый.

– А его придушу. И пузану шею сверну, когда остановимся.

– Что так? – поинтересовался Ломон. Подуха же почему-то не возмутился, а напротив, виновато опустил глаза.

– Можно подумать, сам не знаешь. Они меня хотели принести в жертву. Я все слышала, очухалась как раз от боли, только виду не стала подавать. Так что пощады от меня пусть не ждут. А этот меня еще камнем, видать, по голове приложил, так что я ему должок верну – черепушку раскрою.

– Ты же собиралась его придушить.

– Одно другому не мешает.

– Я тебя не камнем, а прикладом, – подал наконец голос и Подуха. – Потому что ты в Ломона целилась. И я ведь легохонько – вон даже крови нет.

– А я тебя сейчас зубами достану, гаденыш! – свирепо оскалившись, рванулась с лавки осица. – И крови будет очень много!

– Тихо ты, тихо! – схватил ее за плечи Ломон. – Ну вот, а еще просишь, чтобы я тебя развязал…

– Ладно, не развязывай. Потому что я его точно тогда убью. И тебя заодно, если мешать будешь. Лучше скажи: куда мы едем?

– В Канталахти.

– Что?! – вскинулась Олюшка. – На кой еще хрен?! А ну, назад поворачивайте!

– На кой хрен едем – расскажу чуть позже. А вот назад не повернем точно, мы уже слишком далеко уехали. Тем более сама знаешь, что нас ожидает возле реки. Кстати, а ты случайно и вправду не знаешь, что это было?

– Сама раньше не сталкивалась, – неохотно проворчала осица. – Но очень похоже по рассказам тех, кто сталкивался, на «жертвенник». В эту оказию если один попадешь – ничего тебе не будет, даже не заметишь. Ну, может, чуть голова заболит. А вот когда несколько человек… Эта гадость не просто больно тебе делает, физическая боль лишь ее инструмент. Она насыщается твоими душевными муками, когда ты посылаешь на смерть того, кто с тобой рядом.

– Не все от этого сильно мучаются, – буркнул под нос Ломон, но Олюшка услышала.

– Да уж понятно, что не все, – сверкнула она кровожадным взглядом на Подуху. – Вот бы этих двоих в «жертвенник» запустить! Когда двое – это для той оказии самое наслаждение.

– Почему? – не понял двуединый.

– Потому что «жертвенник» очень любит поиздеваться над людьми особо извращенными способами, – вроде бы даже с интересом принялась объяснять начитанная, а потому грамотно и образно изъясняющаяся осица. – Может даже показаться, что эта оказия обладает разумом, но я думаю, что она просто хорошо изучила человеческое поведение, вот и пытается сделать так, чтобы повкуснее насытиться. Потому от одного человека ей проку нет, тому не из-за чего перед ней душевно мучиться. Когда людей несколько – тут как повезет, ведь и в самом деле не все из-за других морально страдают, лишь бы тебя самого не трогали, – тут она снова зыркнула на Подуху, и парень невольно поежился. – Но самое для «жертвенника» удовольствие, когда попадаются двое.

– Но ведь когда двое – нет большинства! – не выдержал Ломон. – «Жертвеннику» некого убивать, а значит, и мучиться будет некому.

– Вот тут-то главная хитрость и кроется. Когда двое – большинством можно только спастись. То есть каждый из этой везучей парочки должен отказаться принести другого в жертву. Но человеческая психика такова, что ты, пусть даже неосознанно, ждешь от второго в такой ситуации худшего. Понимаешь: не успею выбрать его в жертву я – он выберет меня. И всегда хотя бы один выбирает другого, а чаще – оба. Но вот этот момент, когда ты считаешь второго своим врагом, хотя на самом деле, может, это твой лучший друг; это чувство животного ужаса, ожидания подлости от ближнего своего, стремление успеть предать другого, пока он не предал тебя, настолько сладостен для «жертвенника», что он буквально досуха выпивает эмоции струсившего человека, после чего, даже если тот не умирает от депрессивного шока сразу, все равно уже не способен жить в Помутнении.

– Но неужели не было такого, чтобы оба человека отказывались жертвовать друг другом?

– Говорят, один раз было. Когда в «жертвенник» попали мать с маленьким сыном. Она слишком любила ребенка, чтобы им пожертвовать, а тот чисто инстинктивно не хотел никому отдавать маму. Но ты ведь знаешь, что исключение только подтверждает правило?

– Хочешь сказать, что все люди по определению дерьмо? – скрипнул зубами двуединый.

– А ты оглянись вокруг! Не были бы они дерьмом, мы бы все в такой заднице оказались бы?

– Это скорее всего сотворил взбесившийся искусственный разум, – отвел глаза в сторону сталкер.

– А кто его создал, этот разум? Заскучавший бог? Или заехавшие на праздничный пикник марсиане? – Помедлив, осица негромко сказала: – Ну, хорошо, ты – не дерьмо, не стал ни мной, ни кем-нибудь из этих жертвовать… За это расскажу тебе, о чем попросишь, но только и ты расскажешь, что обещал. И все равно ты тоже исключение, подтверждающее правило, так что сильно не радуйся. А правило – вон, на полу пованивает, где ему и место.

Подуха вскочил, словно подброшенный пружиной, стал искать глазами свободный участок на лавках, но огромный Зан полностью занимал одну из них, а на второй можно было сесть только рядом с Олюшкой, чего трубник делать не стал и, вновь опустившись на пол, с вызовом бросил:

– А ты сама-то кого в жертву назначила? Уж всяко не промолчала!

– Не твое дело! – огрызнулась осица.

– Вот-вот! – торжествующе закивал Подуха. – Назначила же кого-то! А еще строит тут из себя праведницу.

– Я пузана назначила, – все-таки призналась Олюшка. – Потому что он первым мной пожертвовал. Да еще выл, как баба. Терпеть не могу воющих мужиков.

* * *

Какое-то время все трое молчали – каждый, вероятно, о своем, а потом двуединый, сдвинув брови, сказал:

– Предлагаю забыть этот эпизод. Ситуация была слишком неоднозначной, да и наши отношения друг к другу – тоже, так что кто кого назначил в жертву, пусть остается у каждого на совести, но попрекать, а тем более мстить за это не стоит.

– А я буду! – с вызовом вздернула голову Олюшка.

– Что именно будешь? На самом деле попытаешься убить Подуху с Васютой? Допустим даже, тебе это удастся. И что потом? Управлять вездеходом мы с тобой не умеем, пешком мы хоть в одну, хоть в другую сторону не дойдем. Так что, убив их, ты убьешь и нас с тобой тоже.

– Ну и пусть, – проворчала осица, но видно было, что до нее стало доходить истинное положение вещей.

А еще Ломон только теперь обратил внимание, что Олюшка ничего не спрашивает о пристегнутом к лавке выключенном Зане. Да, она еще с первой их встречи знала, что это кибер, но ведь наверняка должна была заинтересоваться, что с ним случилось. А поскольку молчит, значит, это ей откуда-то известно. И это, вероятнее всего, связано и с тем, как она вообще очутилась в багажном отсеке вездехода. Поэтому двуединый сталкер строго на нее посмотрел и четко произнес:

– Насчет этого я все сказал, возвращаться не буду. Только Васюте еще разъясню потом. А сейчас твоя очередь объясняться. Рассказывай, как ты здесь оказалась.

– Расскажу, – проворчала Олюшка. – Но только тебе. А этот пусть выйдет, – мотнула она головой на Подуху.

– Не придуривайся! – начал злиться Ломон. – Куда он выйдет? На ходу в лес выпрыгнет?

– Ну, пусть уши чем-нибудь заткнет.

– Послушай, дорогая моя, – произнес двуединый тоном, от которого осица едва заметно поежилась. – Хотим мы того или нет, но мы все сейчас – одна команда, как бы мы друг к другу ни относились. Мы находимся во враждебной человеку среде, ты сама это прекрасно знаешь. А если мы еще будем враждовать и друг с другом – мы только поможем Помутнению нас всех прикончить. И разбежаться сейчас в разные стороны мы не имеем возможности, поодиночке нам тут не выжить. Веришь?

– Ну… – буркнула Олюшка. – Ладно. Но потом…

– Давай о «потом» и говорить потом будем.

– Хорошо, – прищурилась вдруг осица. – Договорились. «Потом» отложим на потом. А сейчас мы одна команда, согласна.

– Вот и хорошо, – осторожно кивнул Ломон, ожидая подвоха. – Тогда давай рассказывай.

– Нет, тогда сначала ты давай развязывай, – выдала торжествующую улыбку Олюшка.

– Обещаешь, что не кинешься меня убивать? – передвинулся чуть дальше по полу Подуха.

– Так мы же одна команда, – улыбнулась осица и ему, только, пожалуй, слегка зловеще. Или даже не слегка.

– Хорошо, – подумав совсем недолго, сказал двуединый. – Но твоя «Печенга» останется пока у Подухи. Просто чтобы не мешала при рассказе.

– Только если поцарапает, – теперь уже откровенно зловеще осклабилась осица, – я ему и это припомню. Потом.

– Хорош, я сказал! – выкрикнул Ломон. – Сколько можно свою крутость рекламировать?! Меня от рекламы всегда тошнить начинает, веришь?

Вряд ли Олюшка что-то знала о рекламе, но то ли ей надоело лаяться, то ли она и впрямь наконец стала осознавать ситуацию, а может, и самой уже хотелось поделиться своей историей, только она убрала с лица улыбку и, дождавшись, пока Ломон освободит ей руки и ноги, стала рассказывать.

* * *

Оказалось, участницы группировки «ОСА» и впрямь стали думать, что в Мончетундровске они круче всех. А потому решили, что действовать через посредников для них уже не подходит. Но заявить скупщикам напрямую, что больше они в их услугах не нуждаются, было все-таки чересчур уж борзо, а то и самоубийственно, это осицы тоже понимали. Нужно было сначала прощупать почву, аккуратно переговорить с трубниками насчет того, готовы ли они сотрудничать с группировкой «ОСА» напрямую – возможно, для начала нелегально, чтобы не разозлить скупщиков и членов других группировок. А поскольку хорошо говорить лучше всех умела начитанная Олюшка, отправили на такие переговоры к трубникам именно ее.

– Ни хрена себе! – не выдержал Подуха. – Да Потап – наш главный – тебя бы тут же скупщикам сдал, едва бы ты рот раскрыла! Если бы Хмурый сразу не пристрелил. Только сейчас какой разговор, если канталахтинцы улетели…

– Мы же тогда не знали еще про канталахтинцев. Это я, когда из «туннеля» к вам вылезла, чуть на ваших и не наткнулась, которые зачем-то товары в сторону Мончетундровска тащили. Поняла, что это неспроста, и втихаря за ними проследила, ну и просекла из разговоров, в чем проблема. А когда кто-то из них сказал, что это здоровенный чужак едва дирижабль не продырявил, сразу два и два сложила и поняла, что это его рук дело, – кивнула она на бездвижного кибера.

– Погоди, – нахмурился Ломон. – Из какого туннеля ты вылезла? Только не говори, что вы прокопали подземный ход от Мончетундровска до фабрики, я в это все равно не поверю.

– Ничего мы не копали, – фыркнула осица. – Это… – Она помялась, но потом все же неохотно продолжила: – Это вообще-то наш секрет, мы случайно обнаружили, и вроде как больше об этом никто не знает… Поклянитесь, что никому не расскажете!

– Опять какие-то условия? – нахмурился двуединый. – Так мы одна команда или нет?

– Одна, одна, – отмахнулась Олюшка. – Ладно, все равно уже… Короче, в лицее есть оказия, которую мы назвали «туннелем», потому что если в нее войти – выйдешь уже в другом месте, а именно как раз на фабрике, недалеко от причальной трубы. Мы когда это обнаружили, тогда у нас и появилась идея работать с трубниками напрямую.

– Ах, вот оно что! – воскликнул Ломон. – Я даже могу тебе точно сказать, где в лицее этот «туннель» начинается. Веришь?

1В нашей реальности – название города Мурманска до 1917 года; в реальности Помутнения – и по сей день. – Здесь и далее прим. автора.
2В нашей реальности – город Мончегорск.
3В нашей реальности – город Кандалакша.
4Верста – дореволюционная мера длины в России, приблизительно 1,07 км.
5Здесь и далее – стихи автора.
6«Никель» – оружие реальности Помутнения, короткоствольный автомат.
7«ОСА» – бандитская группировка Мончетундровска, состоящая из трех молодых женщин и названная по первым буквам их имен – Олюшка, Светуля и Анюта.
8«Печенга» – оружие реальности Помутнения, штурмовая винтовка.
9Оказиями в реальности Помутнения называют аномалии.
10Сажень – дореволюционная мера длины в России, приблизительно 2,13 м.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16 
Рейтинг@Mail.ru