Андрей Бондаренко
Северная война
Глава вторая
Тревожные будни
За каретными окошками чуть засерело, приближался рассвет, следовательно, Москва была уже совсем близко. Рядом громко и нервно похрапывал Петр, с кожаного сиденья, расположенного напротив, на Егора испуганно таращился подполковник Волков – его ближайший соратник и личный друг. Друг – насколько подчиненный может быть другом непосредственному и всемогущему начальнику.
– Приснилось что-то плохое, Александр Данилович? – тихим шепотом поинтересовался Василий. – Стонали вы сильно, вона, за пистолет даже схватились…
Егор с трудом разомкнул занемевшие пальцы, крепко охватившие рукоятку французского изящного пистолета (прощальный подарок любезного Медзоморт-паши, всемогущего советника турецкого Небеснородного султана), сильно потряс кистью руки, восстанавливая нарушенное кровообращение, успокаивающе подмигнул Волкову, проговорил – самым обычным голосом:
– Ерунда, подполковник, прорвемся! Можешь, кстати, и не шептать, сейчас Петра Алексеевича и из пушек шведских не разбудишь…
После полученного известия о смерти Лефорта царь повел себе абсолютно непредсказуемо и непривычно. А именно: не забился в страшных конвульсиях и судорогах, да и гневался-то, брызгая слюной, всего минуты три-четыре, после чего неожиданно сделался холодноспокоен и деловит, велел срочно пристать к речному берегу, где во временном лагере драгунского полка, пребывающего в этих местах на плановых полевых маневрах, горели яркие костры.
Первым делом Петр продиктовал думному дьяку Чердынцеву текст письма к шведскому королю Карлу Двенадцатому, в котором извещал о незамедлительном разрыве последнего, действующего на тот момент мирного договора и о начале полномасштабных военных действий.[8] Текст послания был выдержан в достаточно вежливой форме, только уже в самом конце диктовки Петр, очевидно сорвавшись на краткий миг, поименовал шведского государя – «злобным псом скандинавским, алчущим крови русской, мирной…».
После этого, убедившись, что гонец – в сопровождении двух десятков драгун – отбыл в нужном направлении, к границам с Ливонией, находившейся под шведским протекторатом, царь велел срочно подготовить себе «рабочее место» возле одного из дальних костров: – Доски какие-нибудь ровные положите на толстые березовые чурбаки, да гвоздями приколотите крепко! Бумаги, перьев и чернил – тащите побольше! Два раскладных стула всего? Барабан тогда добавьте полковой, вот и хватит – на троих! Со мной остаются Автоном Головин и дьяк Чердынцев. Все остальные – осторожные и миролюбивые чрезмерно, – гневно покосился на Егора, – пусть скромно, рта не раскрывая, постоят в сторонке…
За последующие шесть с половиной часов эта славная троица родила – совместными усилиями – на белый свет более десяти различных Указов: о выделении финансов на предстоящую весеннюю военную кампанию, о формировании новых тридцати полков – пеших и конных, о срочной закупке в странах европейских дополнительного оружия и боеприпасов, о формировании ополчения дворянского…
Дополнительно к этим Указам были написаны и пространные письма: в Варшаву, Кенигсберг, Копенгаген и Осло, где сообщалось о безоговорочном присоединении России к Северной антишведской коалиции, высказывались настойчивые пожелания – получить в кратчайшие сроки, в соответствии с ранее достигнутыми договоренностями, обещанную финансовую и военную помощь.
– Полковника драгунского незамедлительно позвать ко мне! – одобрительно похлопав по плечу уставшего Чердынцева, велел Петр. – Как тебя – Иван Зарубин? Вот что, друг Ванюша. Доставь, только очень срочно, все эти важные бумаги, – небрежно указал перстом на самодельный стол, – в Москву, князю-кесарю Федору Юрьевичу Ромодановскому – лично в руки. Выполняй, братец мой, выполняй! Время нынче – зело дорого!
Царь резко потряс головой, устало провел ладонью по измятому и осунувшемуся лицу, негромко позвал – неверным и жалобным голосом:
– Алексашка, ты где, сучий потрох? Подойди ко мне, охранитель! – крепко приобнял за плечи, извинительно заглянул в глаза, попросил негромко: – Давай, организуй выпить чего-нибудь. Помянем – на скорую руку – нашего покойного друга Франца Лефорта, да и поплывем дальше…
Последующие шесть суток Петр пребывал в полностью бессознательном состоянии: быстро напивался, почти не закусывая, после чего успешно засыпал, просыпался, снова крепко выпивал, просыпался – выпивал – засыпал…
Василий жалостливо посмотрел на беспрерывно храпящего царя, вздохнул:
– Это у него так, наверное, нервенная реакция проявляется – на смерть герра Франца. Такой безжалостный удар…
– Да уж, удар сильнейший! – согласился Егор и строго велел: – Ладно, хватит на сегодня слюнявой лирики, переходим к серьезному делу! Пусть Алешка Бровкин сегодня ни на шаг не отходит от Петра Алексеевича, охрану царевича Алексея и царевны Натальи распорядится удвоить, а еще лучше – утроить. Князю-кесарю надо обязательно шепнуть на ухо – чтобы тоже берегся. А ты, друг Вася, будь со мной рядом. Еще раз расскажешь подробно: как и что было, посоветуемся, что делать дальше… Кто, кстати, занимается похоронами Лефорта?
– Лев Кириллович – дядя царский, старый князь Борис Голицын да Александра Ивановна, супруга ваша.
– Ну-ну… У герра Франца кто в последнее время ходил в лекарях?
– Карл Жабо, как вы и велели.
– Вот и он пусть подойдет ко мне.
– Да, Александр Данилович! – напоследок вспомнил Волков. – После герра Франца бумаг разных осталось очень много. А одна толстая папка – лично для вас…
К дому Лефорта царская карета подъехала, когда московские колокола уже давно отзвонили к молитве заутренней.
У приметных генеральских ворот покорно застыли, несмотря на раннее утреннее время, несколько шикарных карет, за воротами часто мелькали разноцветные перья, украшающие модные мужские и дамские шляпы.
– Разгони их всех, охранитель! – хмуро попросил Петр. – Хочу с генералом Францем попрощаться без глаз лишних! – Повернувшись к окошку кареты, уточнил: – Вижу лошадок знакомых! Александра-то твоя пусть останется, она же – из наших будет, да и фрау Лефорт также. А остальным всем – вон, не обращая внимания на высокие чины и прошлые заслуги…
Через незапертую калитку в правой створке кованых высоких ворот Егор вошел внутрь двора, приветливо кивнул двум усатым сержантам-преображенцам, тут же вытянувшимся в струнку и отсалютовавшим немецкими ружьями своему полковому командиру, торопясь, взбежал вверх по каменным широким ступеням.
Пройдя внутрь дома через длинные и просторные сени, он отвесил вежливый общий поклон – в сторону кучки знакомых знатных персон, коротко и нежно улыбнулся своей жене Саньке – безумно красивой даже в траурном темном платье, отдельно, очень низко поклонился супруге покойного генерала.
В парадном зале на высоком постаменте, покрытом черной шелковой материей, стоял черный же гроб, над которым, клубясь, поднимался вверх странный голубоватый парок. Рядом с гробом и помостом почтительно замерли восемь офицеров разных полков, со вскинутыми – на правые плечи – обнаженными шпагами.
– Мы тело генерала всю ночь держим в погребном леднике, – взволнованным голосом тихо пояснила Санька, указывая кивком головы на голубой пар. – Каждое утро выставляем на помост – только до обеда, потом опять убираем в ледник. Нельзя иначе. Не велел князь-кесарь Ромодановский хоронить герра Франца до приезда Петра Алексеевича…
Егор, крепко и бережно держа свою жену за руку, коротко и вежливо оповестил всех присутствующих о желании царя – попрощаться с покойным, что называется, в тесном «семейном кругу».
Знатные господа и дамы, включая восьмерых офицеров, понятливо закивали головами и тут же, предупредительно пропуская друг друга вперед, дружно устремились к выходу. Только прекрасная и надменная Анхен Монс, которую бережно поддерживал под локоток саксонский посол Кенигсек, одетый во все темно-коричневое и неброское, небрежно и слегка слащаво произнесла:
– Надеюсь, Александр Данилович, ко мне не относится этот приказ? Не так ли? Вы же в курсе наших особых отношений с государем?
Егор, с видимой неохотой отпустив Санькину горячую ладонь, вплотную подошел к Анхен и тихонько прошептал – так, чтобы Кенигсек ничего не смог разобрать:
– Уезжайте, милая Анна Ивановна! Не то сейчас время, совсем – не то… И тонконогий кавалер ваш – во многом виной этому! Понимаете меня, надеюсь?
Анхен вздрогнула, сильно побледнела и, резко развернувшись, неторопливо пошла к выходу, увлекая за собой любезного саксонского посланника.
Минут через пятнадцать—семнадцать в зал, чуть сгорбившись, вошел Петр, за ним, отстав метров на пять-шесть, следовал Алешка Бровкин, одетый, как и полагается новоявленному официальному маркизу,[9] во всем небесном великолепии. Егор краем глаза заметил, как у Саньки, видевшей своего родного брата в таком одеянии первый раз, удивленно взмыли вверх густые собольи брови.
«А нервы-то у супруги твоей – просто канаты железные! Чрезмерно даже крепкие!» – неодобрительно заметил внутренний голос.
Петр ласково приобнял за хрупкие плечи вдову умершего генерала, пошептал ей в ухо что-то ласковое и ободряющее, отстранился, нерешительно – очень мелкими шагами, обреченно втянув голову в плечи, он взошел на помост, подошел к гробу, испуганно и вопрошающе посмотрел в лицо покойному.
– Жалко-то как! – неожиданно выдохнула Санька, уткнувшись своим носом-кнопкой в грудь Егора. – И Лефорта, и государя…
Царь долго стоял у гроба, непрестанно водя – круговыми движениями – ладонью по левой половинке своей груди. Наконец, нагнулся, по очереди поцеловал лоб, губы и руки мертвого Лефорта. Еще через мгновение плечи Петра мелко-мелко задрожали, послышались приглушенные и тоненькие всхлипы…
Санька, словно бы стараясь хоть чем-нибудь поддержать царя в его горе, громко, совершенно по-бабьи зарыдала, некрасиво размазывая кулачками крупные слезы – по своему прекрасному и нежному лицу…
«Кто там долдонил об избыточной черствости супруги моей? Получил, братец, ответ достойный?» – ехидно поинтересовался у внутреннего голоса Егор.
Вскоре Петр перестал плакать, опустился перед гробом на колени, стал что-то неразборчиво бормотать себе под нос, словно бы разговаривая о чем-то с покойником, словно прося у него важного и мудрого совета…
Егор, знавший дом Лефорта как свои пять пальцев, нежно приобняв все еще рыдающую Саньку за тонкую талию, тихонько проскользнул в неприметную боковую арку, прошел метров двенадцать по низенькому коридору, свернул направо во второй, по короткой лестнице спустился вниз, негромко, особым образом постучался в самую обыкновенную темно-коричневую дверь. Послышались громкие щелчки ключа в тугом замке, тоненько и тревожно проскрипели дверные петли, голос Василия Волкова предупредительно и вежливо пригласил:
– Заходите, Александр Данилович! Мсье Жабо уже здесь… Ой, Александра Ивановна, матушка, вам же умыться надо!
Это большое помещение (площадью порядка семидесяти пяти квадратных метров) выполняло множество самых различных функций, являясь одновременно: ванной комнатой, цирюльней, гардеробной, мини-библиотекой и рабочим кабинетом. Здесь Лефорт, когда проживал в Москве, имел обыкновение проводить каждое утро по три-четыре часа: совершал водные процедуры, чистил зубы, стригся-брился, накладывал на лицо и руки целебные и лекарственные крема, примерял парики и различную верхнюю одежду, читал полученную корреспонденцию, писал ответные письма, перечитывал любимые книги – в основном труды греческих философов и истории славных древних битв и военных кампаний.
– Саня, пройди вон за ту цветастую китайскую ширму! – посоветовал Егор. – Там и воду найдешь, а также полотенца, разные крема, пудру… Здравствуйте, уважаемый месье Жабо! – слегка улыбнувшись, поздоровался он с доктором-французом. – Подполковник Волков мне уже доложил, с ваших же слов, о некоторых деталях этого скорбного происшествия. Но я хотел бы услышать обо всем и от вас лично, задать несколько вопросов. Давайте, любезный, начинайте! И постарайтесь быть максимально подробным.
Карл Жабо, низенький и толстощекий француз, улыбчивый, в рыжем лохматом парике, чем-то неуловимо похожий на мультяшного Карлсона (ну, того самого что живет на крыше славного шведского города Стокгольма), неожиданно замялся:
– Извините! Но я теперь даже и не знаю: как величать вас? В связи с недавним Указом царя Питера…
– Называйте меня по-прежнему – Александром Даниловичем!
– Хорошо, Александр Данилович. Вы тогда отъехали в Воронеж и далее. Я же стал усиленно наблюдать за драгоценным здоровьем господина Лефорта. Хорошо наблюдать, старательно! Вы же предупреждали, что у генерала слабые легкие… Я следил – в меру своих скудных сил. Советовал господину Лефорту беречься сквозняков. Одеваться только в теплую одежду. Не уследил, извините…
– Продолжайте, Жабо, продолжайте! – покровительственно подмигнул французу Егор. – Я вас пока ни в чем не обвиняю.
– Герр Лефорт все же заболел. У него началась грудная горячка – в очень нехорошей форме. Я его лечил. Давал таблетки, микстуры, ставил спиртовые банки. Сперва дела уверенно пошли на поправку. Потом началось новое осложнение…
– Генерал мог выздороветь?
После двухминутного раздумья француз честно – как показалось Егору – ответил:
– Три шанса из пяти возможных, что герр Лефорт скончался бы. От полной закупорки легких. Извините, господин генерал-майор, точнее сказать не могу…
– Расскажите подробно о той ночи, когда герр Лефорт… э-э, скончался.
– Мы нашли его тело ранним утром. На балконе, выходящем в сад. В одной ночной рубашке. С тремя пулями в груди. Пропала сиделка, которая оставалась с ним на ночь. Ее так и не нашли.
– Кто она такая, откуда взялась? – нахмурился Егор.
– Обычная женщина, пожилая уже. Очень спокойная, добрая и внимательная. Из старой стрелецкой слободы…
«Только стрелецкой слободы нам и не хватало – для полного и безграничного счастья! – искренне ужаснулся внутренний голос. – Если царь узнает об этом, ничего еще и не значащем факте, то все – кранты всем уцелевшим стрельцам, да и женам их – вместе с малыми детками! Не, это дело мы замнем пока…»
Егор сразу же увел разговор в сторону:
– Почему никто не слышал выстрелов?
– Гроза была очень сильная, – француз извинительно развел руки в стороны. – Осенняя русская гроза. Гром гремел совсем без остановок… Странно только, что было сделано целых три выстрела. И очень похоже, что все три – из одного и того же пистолета. Зачем? Герр Франц был уже полностью мертв – после первого же выстрела в сердце. Да и на балкон, похоже, его вынесли уже оглушенного. То есть это я так думаю…
Василий Волков несколько раз громко и многозначительно кашлянул.
Скупо поблагодарив, Егор вежливо выпроводил мсье Жабо за дверь, пообещав, что пообщается с ним более подробно через недельку-другую, когда немного разберется с текущими делами.
Из-за дальней ширмы появилась Санька – тщательно причесанная, припудренная, безумно красивая, чуть нервно и виновато улыбающаяся. Подошла к Егору, мимолетно поцеловала в губы, ласково провела ладонью по его небритой щеке, тихонько отошла в сторону, села в изящное кожаное кресло, взяла с низкой книжной полки толстый том в бархатном переплете, положила себе на колени, раскрыла и погрузилась в чтение, демонстративно заткнув уши своими тоненькими пальчиками, унизанными драгоценными перстнями, мол, секретничайте господа, спокойно, не обращайте на меня никакого внимания!
Егор с трудом оторвал взгляд от любимой жены, с которой он не виделся почти три с половиной месяца, подмигнул Волкову:
– Чего кашлял-то, Васенька? Докладывай!
– Дык это, Александр Данилович! Складывается все! Было три выстрела в упор: первая пуля попала в сердце, но наш стрелок не убежал, наоборот, он, никуда не торопясь, перезарядил пистолет, выстрелил второй раз, снова перезарядил… Времени-то на все сколько требуется! Минут пять-шесть, если не больше! Что следует из этого?
– Ну, и что следует? – вопросительно усмехнулся Егор.
– А то, что убийца был наемником! Ему заплатили – за три выстрела в сердце, он заказ и отработал полностью, чтобы не потерять в деньгах… Я прав, господин генерал-майор?
– Допустим, что и прав. Только что из того?
– Как это что? – не на шутку разволновался Волков. – Стрелец – наемник, его жена – сиделка! Сходится все!
– Дальше-то что?
– Дык розыск требуется учинить – во всех стрелецких слободах! Жесткий такой розыск! Подключить надежных и толковых наших сотрудников, у князя-кесаря еще взять его людишек, если своих будет не хватать…
– В кого ты уродился таким кровожадным, Вася? – широко и лениво зевнул Егор.
– О чем это вы толкуете, Александр Данилович? Не понимаю, честное слово!
– Да о том самом: исполнителей в таких делах – самих тут же и убивают! Даже если ты и прав, то лежат эти стрелец со стрельчихой где-нибудь в самом глубоком омуте нашей Москвы-реки, если их сомы еще не доели.
Сомы-то в Москве водятся знатные, говорят, что вырастают до десяти—двенадцати пудов… О чем это я? Да о том, что розыск твой абсолютно ничего не даст. А крови-то будет! Вода все в той же Москве-реке покраснеет – до самой Волги-матушки… Не, если ты хочешь чуток выслужиться перед Петром Алексеевичем, получить звание новое, ефимок мешок, деревеньку-другую, то, как говорится, милости просим, со всем нашим пониманием…
– Александр Данилович, извини! – взмолился Волков. – Это я не подумавши ляпнул. Черт попутал, прости уж дурака!
– Думай в следующий раз, прежде чем трепать языком! – по-доброму посоветовал Егор и спросил уже другим, гораздо более мягким и сердечным тоном: – А ты, часом, не приболел ли? На лицо похудел очень, глаза вот блестят – словно льдинки осенние, ранние да тревожные… Или во всем виноваты дела сердечные?
– Они самые! – засмущался Василий и чуть заметно покосился на Саньку, продолжавшую усердно почитывать свою толстенную книгу: – Александра Ивановна вам потом расскажет об этом неожиданном амуре, а то мне самому как-то и неудобно…
Покончив с этими философскими отступлениями, они снова перешли к основным делам.
– Возле всех городских домов, где живут посланники иноземные, с завтрашнего утра необходимо выставить усиленные тайные посты – из людей наших, самых надежных и проверенных! – распорядился Егор, подумав немного, поправился: – Турецкого посла, впрочем, это не касается. Задача у постов наипростейшая – перехватывать всю почту, которая предназначается для послов и советников…
– Как это – перехватывать?
– А вместе с гонцами и посыльными! Благо их по одежке распознавать очень легко. Взяли незаметно, без всякого шума, посадили в возок, отвезли ко мне – в расположение Преображенского полка. Ясна задача? Уточняю, сейчас меня интересует только почта входящая, где может содержаться реакция некоторых европейских дворов на смерть генерала Лефорта. Сколько времени прошло с того скорбного дня: две с половиной недели? Ну вот, пора уже ждать и ответной реакции. Не, Вася, выставляй посты уже с сегодняшнего вечера, чтобы случайно не пропустить всякого любопытного! И, главное, ничего не бойся, я лично отвечу за все! Да, где документы покойного генерала, про которые ты говорил в карете, когда уже подъезжали к Москве? Которые герр Франц оставил лично для меня?
– Вот, Александр Данилович! – Василий ловко достал с полки высокого стеллажа толстую папку-портфель темно-бордовой кожи, с позолоченными застежками. На обложке папки был приклеен небольшой бумажный прямоугольник, на котором рукой покойного Лефорта было начертано по-немецки: «Передать после моей смерти генерал-майору Меньшикову Александру!»
– Надеюсь, изучил содержимое? – спросил Егор у Волкова.
– Конечно, как инструкции велят – на такой серьезный и экстренный случай.
– Ну и что там?
– Докладные секретные записки от личных агентов генерала Лефорта. Оказывается, он уже давно и тайно отправил многих людей – в Ливонию, Курляндию, в разные шведские крепости. В этом портфеле – все о неприятельских войсках, что располагаются на прибалтийских землях.
– Надо же, какой замечательный подарок! – искренне восхитился Егор. – Ай да герр Лефорт! И после смерти своей продолжает помогать нам! Ай да молодец!
Через пять-шесть минут в дверь приметно и настойчиво постучали, извещая, что пора на выход: царь уже попрощался со своим верным мертвым сподвижником и теперь желает видеть сподвижников живых…
Петр ласково поцеловал Саньку в ее скромный льняной пробор, нежно потрепал по бледной щеке, поблагодарил душевно:
– Спасибо тебе, главная сестра милосердная, за все – спасибо! И за помощь делом, и за помощь плачем. Век не забуду! – стремительно обернулся к Егору: – Что, охранитель, начал вынюхивать потихоньку подробности этого злого дела? Вынюхивай, коль тебе хочется, не запрещаю. Только уж не старайся сверх меры. Ничего это уже не изменит: поперхнутся шведы своей холодной кровью, уж я обещаю! Месть – она только кровью врага, разорванного на части, сладка! Ладно, похороны моего старого и надежного друга Франца состоятся через двое суток, там и встретимся. Почему только через двое суток? Да вот хочу, чтобы эти похороны были пышными, с пушечной стрельбой да воинским парадом. Чтоб комар носа не подточил! Поэтому и без спешки все будем делать… Ладно, отдыхайте пока, нежьтесь до полной услады!
Когда уже в карете – с плотно зашторенными окошками – они ехали от дома Лефорта к себе домой, Санька – в кратком перерыве между жаркими затяжными поцелуями – тихонько и благодарно шепнула:
– Молодец ты у меня, Саша! Стольких людей сегодня избавил от лютой смерти! Это я про стрельцов и семьи их…
– Подслушивала, значит, радость моя? – притворно рассердился Егор.
– А как же без этого? Должна же я быть в курсе всех дел своего любимого муженька…
Дома тоже все было просто замечательно: близняшки уже вовсю ходили, держась за стенки и мебель, смешно лепетали что-то свое, ласково и доверчиво вешались на крепкую отцовскую шею, широко улыбались – радовались встрече.
У сына Петьки были огромные ярко-синие глаза, маленький курносый нос и густые, белесые – почти платиновые – волосы.
«В мать уродился!» – радостно отметил про себя Егор.
А вот дочка Катенька откровенно пошла в его породу: волосы обычные, темно-русые, глаза светло-голубые, нос прямой и слегка удлиненный.
Долгая безумная ночь, наполненная – без конца и края – сплетением любящих друг друга молодых тел, тихие стоны, страстный шепот, новые и новые взаимные клятвы в безграничной и вечной любви…
– Саша! – тихонько позвала его жена в одну из редких минут заслуженного отдыха. – А когда мы поедем в нашу Александровку? Ты же мне обещал! Там сейчас очень хорошо: уже антоновка созрела, крупные яблоки падают – всю ночь напролет. Тук… тук… тук… Как бы я тебя там любила – всю ночь напролет, под стук этот…
Егор тихонько коснулся губами горячего женского плеча, тут же податливо вздрогнувшего под этим поцелуем, усмехнулся невесело:
– Ты же знаешь, родная, что творится сейчас! Война стоит на пороге! И у меня куча дел: надо окончательно разобраться с убийством нашего герра Франца, охранную Службу требуется срочно укрепить и перестроить. Да и тебе никуда нельзя отлучаться из Москвы: не забыла, часом, кто у нас царским Указом назначен главной милосердной сестрой, да и действующим членом Высшего Государственного совета – на случай военных действий? Сама же придумала эту сестринскую Службу – перед Азовским походом, вот теперь, дорогая, и отдувайся.
– Помню я все, любимый, помню! – тяжело вздохнула Санька. – Это же я просто так, похныкать захотелось немного… А дел, и правда, очень много: у меня в Службе – уже двести двадцать сотрудниц, все обученные хорошо, раны умеют перевязывать, многое другое. Сейчас вот нам изготовляют особые повозки, из Европы прибыл очень важный груз с медицинским инструментом: специальные, очень острые ножи, зажимы для ран, сухожильные нитки, пилы – для ног и рук… Ладно, утром поговорим о делах, а сейчас – поцелуй меня покрепче еще раз… Раз двести – я имела в виду…
Не пришлось утром поговорить о делах, даже позавтракать Егор толком не успел: громко топая сапогами, в сени вбежал его личный денщик Митька – совсем еще молоденький парнишка из воронежских крестьян, взволнованно доложил, протягивая квадратный коричневый пакет:
– Александр Данилович! Это привез посыльный из Преображенского полка, на словах велел передать, что очень ждут вас там.
В кратком письме Василий Волков сообщал, что уже перехвачены и доставлены в расположение Преображенского полка два гонца – с экстренной почтой для саксонского и датского послов. Причем почты было очень много, а задержанные гонцы сильно бузили и требовали незамедлительной встречи со своими посланниками. Да и офицеры полка не выказывали никакого восторга по поводу появления на территории полка неизвестных штатских лиц.
– Эх, забывчивым я становлюсь, старею, наверное! – расстроенно и нервно пожал плечами Егор. – В полк я и забыл сообщить, что к ним доставят арестованных…
Вообще-то, не стоило вмешивать Преображенский полк в эти непростые и откровенно мутные игрища, а отвезти пленников в помещения Службы охранной, да больно уж неудобно базировалась эта Служба – всего в ста тридцати метрах от Преображенского дворца. Егор четко понимал, что если Петр узнает об этой его самодеятельности – с захватом почты иностранных посланников, то разгневается не на шутку, не исключая и самых печальных последствий… Солдатский полк – с точки зрения конспирации – тоже место далеко не идеальное. Пойдет солдат в кабак, остаканится, и ну болтать, вот и пошла гулять молва. Да ничего, за двое-трое суток должны были управиться, так что молвой можно было и пренебречь…
А еще он так же железобетонно знал и другое: необходимо было сделать все возможное и невозможное, чтобы намеченный на весну скоропалительный штурм Нарвской крепости не состоялся.[10] Не готова еще была молодая армия российская к таким серьезным воинским авантюрам. Зачем же все эти бесполезные усилия, которые наверняка завершатся бесславным поражением и неисчислимыми человеческими потерями?
Был еще нехилый шанс переломить ситуацию на корню, был! И этим шансом грех было не воспользоваться…
Егор привычно облачился в свой армейский мундир, прицепил на бок шпагу с золотой ручкой – царский подарок на свадьбу, велел заложить карету.
– Саша, а как же завтрак? – опечалилась жена. – Там кухарка напекла сырников, блинчиков наготовила с разными начинками: с грудками рябчиков, с грибами жареными, с налимьей печенью маринованной… Давай я тебе узелок маленький соберу с собой?
– Не стоит, мое сердечко! – легкомысленно улыбнулся Егор. – Я в полку поем. Солдатские щи и кулеш – тоже пища знатная. Да, кстати! – вспомнил неожиданно: – А что там Вася Волков вчера толковал – про амура неожиданного, что посетил его? Это не к тебе ли, молодуха, он воспылал страстью нежной?
– Что ж говоришь-то такое? И как не стыдно тебе, охальнику!
– А что? – лукаво и довольно улыбнулся Егор. – Ты же, Меньшикова Александра Ивановна, самая красивая женщина на Москве! Разве не так?
– Ну не знаю, право…
– Так, так! Самая – стройная, красивая, длинноногая, страстная… Что же странного, что и Васька влюбился в тебя по самые уши?
– Да ну тебя, шутника! – мягко улыбнувшись, польщенно покраснела Санька. – Мало ли на Москве других красавиц? А Васино сердце царевна Наталья украла, сестренка царская, а Васька, в свою очередь, ее сердечко девичье своровал…
Егор сразу стал очень серьезным. На Руси царевны всегда являлись особой кастой: иногда их выдавали замуж – за заграничных принцев, королей и герцогов, но русскому человеку, сколь богат и знатен он ни был бы, даже подумать плотски о дочери или сестре царской было смертельно опасно для жизни. А если серьезное чего намечалось, так и буйной головы можно было запросто лишиться. Были, знаете ли, прецеденты… Вслух он только выдохнул расстроенно, от души:
– Да уж, обрадовала ты меня, женушка любимая, обрадовала! Только этого нам и не хватало сейчас – для полноты ощущений…
– Да я все понимаю, Саша! – нахмурилась и загрустила Санька. – Но неужели ничего нельзя сделать? Надо же как-то помочь ребятам! А, Саша? Тем более что и ты сам отчасти виноват – в этом амуре…
– Как это – я виноват?
– Да вот так! Кто велел подполковнику Волкову регулярно наезжать во дворец Преображенский и усердно заниматься с царевичем Алексеем этим вашим «карате»? Ты и велел! Василий и ездил – честно занимался, Наталья – воспитательница царевича, наблюдала за этими занятиями, как ей и положено по ее обязанностям. Вот и приключился – вдруг и незаметно так – амур этот, нечаянный… Ты, Саша, только не торопись, подумай! Вдруг да и придумаешь чего…
Он только печально покачал головой:
– Всего два варианта есть у Василия и Натальи, не считая третьего: дыбы и плахи для подполковника и черного клобука монастырского для царевны. Первый реальный вариант – тайно обвенчаться да и сбежать от царского гнева – в страны европейские…
– А второй?
– Победить Карла Двенадцатого, прогнать шведов из Прибалтийских стран. После чего и страны эти забрать под русскую руку, под протекторат – научно выражаясь. Раз шведам этот протекторат не возбраняется, знать, и нам – возможно. Если Василий лично, возглавляя воинскую часть, возьмет на свою шпагу город Митаву, то есть у него и все шансы, чтобы стать Великим герцогом Курляндским… Можно будет, при должном старании, четко оформить данное мероприятие, закрепить документально. Тогда уже и мезальянса не будет: Курляндский герцог – вполне достойный жених – для русской царевны…
– Отлично все ты придумал, любимый! – как маленькая девочка, звонко хлопая в ладоши, запрыгала на одном месте Санька. – Вот и сладится все…
Целуя жену в сладкие и податливые губы, Егор подумал – неожиданно для самого себя: «А ведь идея не так уже и смешна, как кажется на первый взгляд! Семейное счастье Василия и Натальи – это только внешняя оболочка, за которой спрятан глубинный и очень значимый смысл. Зачем будущей России нужна кровавая Анна Иоанновна, любительница жирной буженины? Да и вся эта гнусная „бироновщина“ в целом? Это же можно будет, поставив над Курляндией своих проверенных людей, такой гигантский исторический шаг вперед совершить! Столько сохранить жизней людских! Не говоря уже о финансах, могущих быть спасенными от бессовестного разграбления алчными и бессовестными людьми…»
