Андрей Белый
Полное собрание стихотворений

3

 
Под стук сердец – «в концерт, в концерт» —
Мудрец, юнец. Но что их манит,
То – запечатанный конверт:
Словами тайными обманет;
Немой, загаданный глагол,
Неизрекаемый, – он водит:
То мараморохами зол,
То добрым делом соглаголет;
Изранит стуками минут,
Багрянит, звуками измуча, —
Такой мяукающий зуд,
Такая дующая туча!..
 
 
Звук множит бестолочь голов
И гложет огненное сердце;
И в звуках нет толковых слов;
Здесь не найдешь единоверца;
Из мысли: вылетят орлы;
Из сердца: выйдет образ львиный;
Из воли: толстые волы…
Из звука: мир многоединый.
Тот, звуковой, – во все излит;
Та, звуковая, – золотая;
И этот – камень лазулит;
И этот – пламенная стая.
 
 
У той —
 
 
– Над златокарей згой
Град Гелиополь: дева Отис,
Милуясь лепетной серьгой,
Целует цветик, миозотис;
Рогами гранными, как черт,
Туда – в века, в лазури-ляпис —
Граниторозовый простерт
В нее влюбленный, странный Апис.
 
 
У этой —
– Вытечет титан,
Златотоловый, змееногий;
Отзолотит в сырой туман:
И – выгорит, немой и строгий;
Седое облако висит
И, молний полное, блистает,
Очами молний говорит,
Багровой зубриной слетает,
Громове тарарахнув в дуб
Под хохотом Загрея-Зевса…
 
 
Вот этот вот: он – туп, как… пуп:
Прочел – приват-доцента Гревса…
 
 
И дирижирует: Главач.^[38]
И дирижирует: Сафонов…^[39]
И фанфаронит: часто – врач;
И солдафонит: каста «фонов»;
Интерферируя наш взгляд
И озонируя дыханье,
Мне музыкальный звукоряд
Отображает мирозданье —
От безобразий городских
До тайн безобразий Эреба,
До света образов людских
Многообразиями неба;
Восстонет в ночь эфирный над,
В зонах гонит бури знаков:
Золотокосых Ореад,
Златоколесых зодиаков…
……………………………….
Стой – ты, как конь, заржавший стих —
Как конь, задравший хвост строками —
Будь прост, четырехстопен, тих:
Не топай в уши мне веками;
Ведь я не проживу ста лет…
Я – вот… Я – здесь: студент московский,
Я – на подъезде…
Люстры свет.
И – Алексей Сергеич П-овский…
И – сердца бег, и – сердца стук.
Сердца – бегут; на звуки… Верьте, —
В субботу вечером наш круг
На Симфоническом концерте…
 
 
Проходят, тащатся, текут;
Вокруг – шпалеры кавалеров:
Купцов, ученых, мильонеров
(Седых, муругих, пегих, серых!);
Марковников профессор – тут;
Бурбон… И – рой матрон «мегерых»,
И – шу-шу-шу, и – ша-ша-ша,
И – хвост оторван: антраша…
Багровая профессорша;
За ней в очках профессор тощий
Несет изглоданные мощи
И – злое, женино, боа;
Вот туалет Минангуа:^[40]
Одни сплошные валансьены;
И – тонкий торс; и юбка «клошь», —
Не шумно зыблемая рожь,
Не шумно зыблемые пены;
Блистая ручкой костяной,
Взлетает веер кружевной…
О, эти розовые феи!..
О, эти голубые!.. Ишь —
 
 
Красножилетые лакеи
Играют веером афиш.
 
 
Графиня толстая. Толстая,
Уж загляделась в свой лорнет…
Выходит музыкантов стая;
В ней кто-то, лысиной блистая,
Чихает, фраком отлетая,
И продувает свой кларнет…
Возня, переговоры… Скрежет:
И трудный гуд, и нудный зуд —
Так ноет зуб, так нудит блуд…
Кто это там пилит и режет?
Натянуто пустое дно, —
Долдонит бебень барабана,
Как пузо выпуклого жбана:
И тупо, тупо бьет оно…
 
 
О, невозможные моменты:
Струнят и строят инструменты…
Вдруг!..
Весь – мурашки и мороз!
Между ресницами – стрекозы!
В озонных жилах – пламя роз!
В носу – весенние мимозы!
 
 
Она пройдет – озарена:
Огней зарнёй, неопалимей…
Надежда Львовна Зарина
Ее не имя, а – «во-имя!..»
Браслеты – трепетный восторг —
Бросают лепетные слезы;
Во взорах – горний Сведенборг;
Колье – алмазные морозы;
Серьга – забрежжившая жизнь;
Вуаль провеявшая – трепет;
Кисей вуалевая брызнь
И юбка палевая – лепет;
А тайный розовый огонь,
Перебегая по ланитам
В ресниц прищуренную сонь,
Их опаливший меланитом, —
Блеснет, как северная даль,
В сквозные, веерные речи…
Летит вуалевая шаль
На бледнопалевые плечи.
 
 
И я, как гиблый гибеллин,
У гвельфов ног, – без слов, без цели:
Ее потешный палладии…
Она – Мадонна Рафаэля!
Пройдет, – мы, вспыхнувши, вздохнем,
Идиотически ослабнем…
Пройдет с раскосым стариком,
С курносым, с безволосым бабнем —
Пройдет, и сядет в первый ряд,
Смеясь без мысли и без речи;^[41]
И на фарфоровые плечи,
Переливаясь, бросят взгляд —
Все электрические свечи.
И ей бросает оклик свой —
Такой простой, – Танеев-мейстер;^[42]
Биноклит в ложе боковой
Красавец обер-полицмейстер.^[43]
 
 
Взойдет на дирижерский пульт,
Пересекая рой поклонов,
Приподымая громкий культ,
Ее почтенный жрец, – Сафонов:
Кидаясь белой бородой
И кулаками на фаготы, —
Короткий, толстый и седой, —
Он выборматывает что-то;
Под люстры палочкой мигнув,^[44]
Душой, манжетом, фалдой, фраком
И лаком лысины метнув, —
Валторну поздравляет с браком;
И в строгий разговор валторн
Фаготы прорицают хором,
Как речь пророческая Норн,
Как каркнувший Вотанов ворон;
А он, подняв свою ладонь
В речитативы вьолончеля:
– «Валторну строгую не тронь:
Она – Мадонна Рафаэля!»
И после, из седых усов
Надувши пухнущие губы
На флейт перепелиный зов, —
Приказ выкидывает в трубы;
И под Васильем Ильичом,
Руководимые Гржимали,^[45]
Все скрипоканты провизжали,
Поставив ноги калачом.
 
 
Бесперый прапор подбородком
Попав в просаки – с'кон'апель, –
Пройдет по ноткам, как по водкам,
Устами разливая хмель;
Задушен фраком, толст и розов,
Ладонью хлопнув в переплеск,
Подтопнув, – лысиной Морозов^[46]
Надуто лопается в блеск;
За ним – в разлив фиоритуры,
Бросаясь головой, карга
Выводит чепчиком фигуры:
И чертит па и вертит туры
Под платьем плисовым нога:
Дрожа, дробясь в колоратуры,
Играет страстная серьга;
Пятно всё то же щурым ликом
На руку нервную легло:
Склоняет Скрябин^[47] бледным тиком
Необъяснимое чело,
И – пролетит скрипичным криком
В рои гностических эмблем,
Мигая из пустых эонов;
Рукою твердой тему тем
За ним выводит из тромбонов
Там размахавшийся Сафонов:
Кидаясь белой бородой
И кулаками на фаготы, —
Короткий, толстый и немой,
Как бы вынюхивает что-то;
Присядет, вскинув в воздух нос:
Вопрос, разнос во взгляде хитром;
И стойку сделавши, как пес,
Несется снова над пюпитром;
Задохнется и – оборвет,
Платком со лба стирает пот;
И разделяется поклоном
Меж первым рядом и балконом.
 
 
И постоит, и помолчит,
И по пюпитру постучит:
И – все листы перевернулись;
Сердца, как в бой, сердца – рванулись…
И вновь – вскипающая новь;
И вновь – всклокоченная бровь;
И вновь – пройдутся фалды фрака;
И стаю звуков гонит он,
Как зайца гончая собака, —
На возникающий тромбон.
 
 
Над пухоперою каргою,
Над чепчиком ее счернен
Жеребчиком мышиным – «он»,
Кто вьется пенною пургою
И льет разменною деньгою,
Кто ночью входит в пестрый сон
И остро бродит в ней – счернен —
Над ней, над нами, над вселенной
Из дней, своими снами пленный;
Он – тот, который есть не он,
Кому названье легион:
Двоякий, многоякий, всякий
Иль просто окончанье, «ий»,
Виющийся, старинный змий, —
В свои затягивает хмури,
Свои протягивает дури:
Он – пепелеющая лень
И – тяготеющая тень;
Как Мефистофель, всем постылый,
Упорным профилем, как черт, —
Рассудок, комик свинорылый:
К валторне черной он простерт;
Как снег, в овьюженные крыши,
Как в мысли, гложущие мыши, —
В мечты, возвышенные свыше, —
Бросает сверженную сушь:
Сухую прописную чушь;
Упавшим фраком ночь простерши,
Кликуши-души, – ходит он —
Кликуши-души – горше, горше —
Упавшим фраком – душит: в сон!..
 
 
Черней, упорней гром в валторне:
Грознее, озорней Она
Грозой молниеносной, горней —
Грозою гор озарена —
 
 
– Так дымом пепелит и мглеет
Виеголовый, мгловый слой;
Как змий, он отдымит, отвеет
В багровом горизонте мглой:
Слезами облако, светая,
Слезами полное, молчит;
И в волны, в воздух – тая, тая, —
Глазами молнии дрожит,
Как воздыханиями арфы,
Как лепетанием струны —
 
 
Души – Марию зрящей Марфы —
Из просветленной глубины!..
 
 
И бросят в арфы, – шали, шарфы,
Вздыхая вестью дорогой, —
Вон те, Марии, эти Марфы,
Над жизнью, старою каргой.
 
 
Вы, сестры —
– (Ты, Любовь – как роза,
Ты, Вера, – трепетный восторг,
Надежда – лепетные слезы,
София – горний Сведенборг!) —
 
 
Соединив четыре силы
В троякой были глубиной,
Меня примите из могилы,
Светите оком – Той, Одной, —
Мечтой вуалевой, как трепет,
Несущей далевую жизнь
На опечаленный мой лепет
Сквозь звуков маревую жизнь.
 
 
Моя Надежда, дева Отис,
Милуясь лепетной серьгой,
Вдыхая цветик, миозотис,
Из зовов арфы дорогой,
Бросает взор, лазури-ляпис,
В воздухолетный септаккорд:
И взор, читая звуков запись,
Над миром —
– Аписом —
– простерт!
Перебегает по ланитам
В ресниц прищуренную сонь,
Их опаляя меланитом,
Таимый розовый огонь.
 
 
С неименуемою силой
С неизреченных аллилуй
Ко мне, волнуемому Милой,
Мгновенный свеян поцелуй.
 
 
Так из блистающих лазурей
Глазами полными огня,^[48]
Ты запевающею бурей
Забриллиантилась – в меня:
Из вышины – разгулы света;
Из глубины – пахнуло тьмой;
И я был взят из молний лета
До ужаса – Тобой: Самой!
 
 
Ты на меня сходила снами
Из миротворной тишины:
Моей застенчивой весны
Оголубила глубинами;
И мне открылась звуком бурь
Катастрофической цевницы
И милоглазая лазурь,
И поцелуйная денница:
Ее, о время, – опурпурь!
 
 
Благонамеренные люди,
Благоразумью отданы:
Не им, не им вздыхать о чуде,
Не им – святые ерунды…
О, не летающие! К тверди
Не поднимающие глаз!
Вы – переломанные жерди:
Жалею вас – жалею вас!
Не упадет на вагой бельма
(Где жизни нет – где жизни нет!) —
Не упадет огонь Сент-Эльма
И не обдаст Дамасский свет.
О, ваша совесть так спокойна;
И ваша повесть так ясна:
Так не безумно, так пристойно
Дойти до дна – дойти до дна.
В вас несвершаемые лёты
Неутоляемой алчбы —
Неразрывные миголеты
Неотражаемой судьбы…
Жена – в постели; в кухне – повар;
И – положение, и вес;
И положительный ваш говор
Переполняет свод небес:
Так выбивают полотеры
Пустые, пыльные ковры…
У вас – потухнувшие взоры…
Для вас и небо – без игры!..
…………………..
 
 
Мои мистические дали
Смычком взвивались заливным,
Смычком плаксивым и родным —
Смычком профессора Гржимали:
Он под Васильем Ильичом
(Расставив ноги калачом), —
Который, —
– чаля из эонов
На шар земной, – объятый тьмой,
Рукою твердой на тромбонах
Плывет назад – в Москву, домой:
Слетит, в телодвиженье хитром
Вдруг очутившись над пюпитром,
Поставит точку: оборвет,
Сопит и капли пота льет,
И повернувшись к первой скрипке,
Жмет руки и дарит улыбки,
Главой склоняясь в первый ряд,
Где на фарфоровые плечи,
Переливаясь, бросят взгляд,
Все электрические свечи;
Задушен фраком, толст и розов,
Ладонью хлопнув в переплеск,
Бросаясь лысиной, Морозов
Надуто лопается в блеск.
И вот идет, огней зарнимей
Сама собой озарена,
Неся, как трэн, свое «во-имя», —
Надежда Львовна Зарина;
Вуали – лепетные слезы;
Браслеты – трепетный восторг;
Во взорах – горний Сведенборг;
Колье – алмазные морозы:
Блеснет, как северная даль,
В сквозные, веерные речи;
Летит вуалевая шаль
На бледно-палевые плечи…
 
 
– «Скажи, тобой увлечена
Надежда Львовна Зарина?»
– «Не знаю я…»
– «Быть может?»
– «Да!»
 
 
Выходит музыкантов стая,
И кто-то, фраком отлетая,
В чехол слагает свой кларнет…
Пустеет зал и гаснет свет..
 
 
У двери – черные шпалеры;
Стоят: мегеры, кавалеры;
И – ша-ша-ша: шуршат, спеша,
Атласами спускаясь с хоров…
– «Не та калоша: Каллаша!»^[49]
Стыдливо низится Егоров;^[50]
Лысеет химик Каблуков^[51] —
Проходит в топот каблуков;
Проходит Нос^[52] – по воле рока
Он, вы представьте, – без Шенрока!
Выходим!..
 

4

 
…Вижу этих дам —
В боа – дородных, благородных;
И – тех: пернатых, страстных дам,
Прекрасных дам в ротондах модных…
 
 
Костров каленые столбы
Взовьются в кубовые сини
Из-за редеющей толпы;
Стрекозы, рдеющие в иней,
Метаясь, гаснут всем, что есть;
Мордастый кучер прогигикнет;
Снегами радостная весть,
Слетая, сладостно воскликнет;
И прометет – и пронесет
Квадратом лаковым из ночи,
Ударит конским потом в рот,
Завертит огненные очи,
Очертит очерк дорогой
Из соболей в окне кареты…
 
 
Вдали слезливою серьгой
Играют газовые светы…
 
 
И всё, что было, все, что есть —
Снеговерченье ясных далей,
Светомолений светлых весть,
Перелетание спиралей!
 
 
Но взвоет улицей зима… —
 
 
И быстроногою фигурой,
Из ног выметываясь тьма
Растет и сумеречит хмуро
На белобокие дома;
И мнится: темные лемуры,
Немые мимы, из зимы,
Мигая мимо, строят туры
И зреют речью:
– «Ты и мы!..»
Иду, покорный и унылый,
Четвероногим двойником:
И – звезденеет дух двухкрылый;
И – леденеет косный ком;
Перемерзая и мерцая,
Играем роем хрусталей,
Налью из зеркала лица я
Перезеркаленных лилей, —
И там, под маской, многогрешный,
Всклокочу безысходный срам,
Чтобы из жизни встал кромешный
Бесцельный, сумасшедший храм…
 
 
Взлетайте выше, злые мимы,
Несясь вдоль крыши снеговой,
Мигая мимо – в зимы, в дымы —
Моей косматой головой!..
О, обступите – люди, люди:
Меня спасите от меня;
Сомкните молнийные груди
Сердцами, полными огня.
Я – зримый – зеркало стремлений,
Гранимый призраком алмаз
Пересеченных преломлений:
Мигнув, отбрасываюсь – в вас,
Как переполненный судьбою
На вас возложенный венец:
Созрею, отдаваясь бою
Родимых, греющих сердец.
Вы – подойдете, я – омолнен;
Вы – отойдете, я – не тот: —
Я переломлен, переполнен
Переполохами пустот,
Как тени пустолетний конус,
Как облачка высотный лет,
Как бессердечный, вечный тонус
Несуществующих высот.
 
 
На тучах строятся фигуры:
И я – изъятьем лицевым,
Дробимый, сумеречный, хмурый,
Несусь по кучам снеговым;
Из ног случайного повесы
Тянусь безвесый, никакой:
Меня выращивают бесы.
Невыразимою тоской..
Мы – неживые, неродные, —
Спирали чьих-то чуждых глаз:
Мы – зеркала переливные —
Играем в ясный пустопляс;
На стенах летом пляшут пятна;
В стакане светом пляшет винт;
И все – так странно непонятно;
И все – какой-то лабиринт…
Глаза в глаза!.. Бирюзовеет…
Меж глаз – меж нас – я воскрешен;
И вестью первою провеет:
Не – ты, не – я!.. Но – мы: но – Он!
 
 
А ум насмешливый, как леший,
Ведет по плоскости иной:
Мы чешем розовые плеши
Под бирюзовою весной;
Перемудрим, перевопросим,
Не переспросим, не поймем,
Мечту безвременную бросим,
По жизни бременно пройдем;
И не выносим, и ругаем
В летах переблиставший дым:
Бодаем жалобным бугаем,^[53]
Брыкаем мерином седым.
Рассудок, свинорылый комик,
Порою скажет в зовы зорь,
Что лучше деревянный домик,
Чем эта каменная хворь;
И прячет голову, как страус,
Отскочит в сторону, как пес,
Вмаячив безысходный хаос,
В свой обиходный, злой «хавос»…
Переварив дары природы
Тупыми животами, – мы
Перетопатываем годы;
И – утопатываем в тьмы.
 
 
Вставайте, мерочные смены,
Пустовороты бытия,
Как пусто лопнувшие пены, —
Да, вас благословляю я!
Бросай туда, в златое море,
В мои потопные года —
Мое рыдающее горе
Свое сверкающее «Да!»
Невыразимая Осанна,
Неотразимая звезда,
Ты Откровением Иоанна
Приоткрывалась: навсегда.
 
 
Кропя духами Аткинсона
Ей ометеленный подъезд,
Пред Нею, тайною иконой,
Я упивался блеском звезд;
Она ко мне сходила снами
Из миротворной глубины
И голубила глубинами
Моей застенчивой весны,
Персты орфической певницы
Приоткрывали звуком бурь
И поцелуйные денницы.
И милоглазую лазурь.
 
 
Остановясь перед киотом,
Бывало, пав под фонарем,
Я, полоненный миголетом,
Моленьем тихим осенен;
В белопокровы, в ветроплясы
Метясь светелицей на нас,
Влача свистящие атласы,
Вставал алмазноглазый Спас.
 
 
Бывало: белый переулок
В снегу – дымит; и снег – летит.
И Богоматерь в переулок
Слезой перловою глядит.
Бегу Пречистенкою… Мимо…
Куда? Мета – заметена,
Но чистотой необъяснимой
Пустая улица ясна.
 
 
Кто там, всклокоченный шинелью,
Скрыв озабоченный свой взор,
Прошел пророческой метелью
(Седою головой – в бобер),
Взвиваясь в вой седоволосый,
Своей космою пурговой,
Снегами сеющий вопросы
На нас из Вечности самой.
А вихри свистами софистик
Заклокотали в кругозор,
Взвизжали: «Вот – великий мистик!»
И усвистали за забор.
 
 
Мигают звезды теософий
Из неба кубового в вой;
Провеял кризис философий,
Как некий гейзер снеговой:
Так в ночи вспыхивает магний,
Бьет электрический магнит;
И над поклонниками Агни,
Взлетев, из джунглей заогнит…
 
 
Бегу Пречистенкою – мимо:
Куда? Мета заметена;
Но чистотой необъяснимой
Пустая улица ясна…
 
 
Проснулась на Девичьем Поле
Знакомым передрогом ширь:
 
 
– «Извозчик: стой!»
– «Со мною, что ли?»
– «В Новодевичий монастырь!..»
– «Да чтоб тебя: сломаешь сани!..»
……………………
 
 
И снова зов – знакомых слов:
– «Там – день свиданий, день
восстаний…»
– «Ты кто?»
– «Владимир Соловьев:
Воспоминанием и светом
Работаю на месте этом…»
 
 
И – никого лишь белый гейзер
Так заливается свирель,
Так на рояли Гольденвейзер
Берет уверенную трель
 
 
Бывало: церковка седая
Неопалимой Купины,^[54]
В метели белой приседая,
Мигает мне из тишины,
Перед задумчивым киотом —
Неугасимый фонарек;
И упадает легким лётом
Под светом розовый снежок.
Неопалимов переулок
Пургой перловою кипит,
И Богоматерь в переулок
Слезой задумчивой глядит.
 

Эпилог

 
Двадцатилетием таимый,
Двадцатилетием чернен,
Я слышу зов многолюбимый
Сегодня, Троицыным днем, —
И под березкой кружевною,
Простертой доброю рукой,
Я смыт вздыхающей волною
В неутихающий покой.
 

Троицын день и Духов день

Петроград 1921 года