Андрей Белый
Маски

Елеонство

Вот домик оранжевый встал; желто-серая жескла трава; затусклило едва лиловато: с востока; вот – Дорогомиловский мост, самновейший ампир, где на серых столбах так отчетливо черный металл защербился рельефами: шлемов, мечей и щитов.

– Посмотрите: наш воин; когда-то парадную каску надев, при копье, при коне, на болота мазурские шел воевать с Рененкампфом; смотрите, – в картузике, выданном из интендантства, в шинелишке, спертой у трупа, он – тут!

Залынял: с табачишкой в кармане; и – с фигою; мобилизованный нюхает, что ему слопать.

– Их – столько, что кажется: фронт опустелым, что армия наша – мираж, то есть поле пустое.

– Сопрела в окопах.

А в поле сидели и кашу варили: волна беловатого газа бежала в овраге: недавно еще; вздрогнул:

– Скоро ли?

– Скоро.

Пан Ян Пшевжепанский, похлопывая по плечу Сослепецкого, стал занимать анекдотами:

– Вы называйте пан Яном меня: мы – товарищами.

Сослепецкий подумал:

– Не очень-то лестно.

И вот – горбосвёрт: угол белого дома открыл переулок, который ломал этот горб, точно руку, откинутую от плеча и составленную из домов, Сослепецкому очень знакомых: он – в каждом сидел почти: дом Четвеверова; антаблементы^[29] лупились и блекли; подъезд – доска медная: Лев Леонидыч Лилетов. Карниз фриза^[30] сизо-серизового, изощренно приподнятый морщью оливковых полуколонн межколонных, выглядывал из-за листвы желто-карей, срезаемой крышею синего домика – о трех окошках; и – с карточкою: «Жужеюпин». «Говядина Мылова» – вывеска. Арка ворот трехэтажного дома в распупринах, с черной литою решеткою: «Песарь, Помых, Древомазова, Франц Унзенпамп, Семимашкин, – доска с квартирантами. Грифельный, семиэтажный, балконами, с башнею, в северном стиле домина стеной бил по Шлепову, по переулку, темня – Новотернев: то – дом „Бездибиль“.

Дальше: Африковым и Моморовым – прямо к бульвару, к киоску, под вывескою «Пеццен-Цвакке. Перчаточное заведенье».

– Тррр-ДРРР» –

– барабан –

– роту прапор вел

в переворохи –

– «дррр» –

– переворох на дворах; разворохи, в квартирах; и – ворох сознаний, сметаемый в кучи, как листья бульвара, стальным дуновеньем оторванные с пригнетенных друг к другу вершин, угоняемых в площадь Сенную, – туда, где кричало огромное золото букв –

– «Елеонство!» –

– «Крахмал, свечи, мыло!» – район переулочный, где проживает профессор Сэднамен над вывеской черной, «П. П. Уподобиев», иль – Калофракин (портной, надставляющий плечи и груди); с угла – Гурчиксона аптека: шар – красный, шар – синий. Вот вывеска, высверкнув, – сгасла. И тут же мадам Тигроватко жила.

Тигроватко

Тут спрыгнули; под характерною кариатидой; пан Янна подъезд; Сослепецкий, пальто растопырив, из брюк вынимал кошелек, сапогом выдробатывая:

– Чорт, как холодно!

Тоже – в подъезд.

Дверь с доской: Иахим Терпеливиль: и – вот:

– Тигроватко?

Пан Ян подмигнул:

– Прямо в точку: увидите.

– Не понимаю, – ворчал Сослепецкий, – с вокзала… хотя бы почиститься!!

– Вы, адъютант, потерпите.

И – дверь распахнулась.

Передняя пестрая: желтые стены; и – крап: черный, се-рый, зеленый; зеленая мебель; портьера желтеющая с теми же пятнами: черными, серыми, серо-зелеными; слева, в отбытую дверь, – коридорик, с обоями, напоминающими цветом шкуру боа: густо-черные пятна на бронзовом, темном; туда, – как в провал, или в обморок дико-тупой, из которого могут выкидываться только выкрики дико болезненные. Но мадам Тигроватко бросала туда: –

– Аделина! –

– Лилиша! –

– Параша! –

– Наташа! –

– И горничная выходила на зов: Аделина – в апреле; Лилиша – июле.

Снимая пальто, Сослепецкий косился в слепой коридорный пролет, вызывающий ассоциацию: боа контриктор! Повеяло диким кошмаром, уж виданным, –

– где-то, –

– с – утраченным смыслом, как с криком, которого нет, но который сейчас…

Вскрик:

– Леокади!

Взрывы хохота.

– Джулия фон-Толкенталь, – подцарапнул пан Ян своей шпорой.

– Мадам Толкенталь, или – только: таланты; миражи, корсажи; и франты, и фанты!

Глазеночки – тусклые, а позумент – прояснялся; и носик морского конька, едва красненький, с присморком, кончиком дергался: (тоже – как сон).

Аделина раскрыла портьеру, и у Сослепецкого вырвался вскрик:

– Это же!..

Древнее выцветом, серо-прожухлое золото: цвет – леопардовый, съеденный, мертвыми пятнами, точно покрытый дымящимся еле износом, как бы вызывающим вздрог: леопард этот – умер ли? Может, – сидит в мягких пуфах?

Драпри, абажуры – под цвет леопарда, пестримого дикими пятнами, как полувскриками, тихо душимыми; фон – желто-пепельный: весь в бурых пятнах.

– Не правда ли, – не из Моморова, Африкова переулков подъехали мы к Гурчиксона аптеке, а бросили трап с корабля: оказались под тропинками.

Не входите: здесь пятнами, в выцветах, рыскает – злой золотой леопард.

Но драпри, отделявшие комнату эту от той, – разлетелося, взбрызнув малиновым, ярким гранатом из матово-черного, как цвет разрыва: дым с пламенем!

Драпри – упало! И – «Леокадия» (и отчество же!) «Леонардовна!» – шпорою звякнул пан Ян!

И – шурш юбок, треск веера, блеск ожерелий, взмах перьев, над черною шапкой волос; перья, бусы, – все черное; платье из морока, очень порочного, в серой иллюзии пятен, подернутых розовым отсветом; черные икры, боа раз-летное; ботинки высокие, черные; глаз, желтый, злой; из-за синих ресниц; переблеклая, темная, кожа; на все вылезающий, как попугай из-за сажи взлетающий, – нос; взмахи перьев.

И вскрики; О –

– Жюле Дэстре^[31]

– Ван-дер-Моорене:

– друг знаменитостей Франции, ставшая другом больших генералов, кадетов и корреспондентов военных –

– мадам Тигроватко: –

– в боа и в перчатках!

Гранаты, пестримые мушками

– Вы, господа офицеры? –

– взяв за руки, их потащила в диванную и головою взбоднула, пером разрезая портьеру взрыв красных гранатов); не виделось, – кто, сколько: нише, в кровавых тенях.

– Она, встретясь со мною и узнав… – неотчетливо, с тиком шуршала мадам, – обратилась ко мне: в результате чего, – вы мой гость, адъютант Сослепецкий! И то, что отсюда – ответственно; наше свидание в присутствии вас, господа, – она клюнула, – как представителей армии и комитета, – и, – клюнула, – есть неизбежное дело, поскольку задеты; честь родины, – эй, не мешайте, читатель, – и доблестных наших союзников!

Нет уж, читатель, – вы – не приставайте; и коли не слышно нам с вами, так это нарочно мной сделано (я – режиссер, – знаю лучше течение драмы); давать результат прежде паузы – это ж десерт вместо супа; чем я виноват, что и мне самому неизвестно ведь, кто там присутствует, сидя в тенях.

А мадам Тигроватко из черных теней упорхнула; и – снова на цыпочках, кралася, с крокусом красным в руках, балансируя веером, чтоб, став в портьере, прислушиваться.

Вот кусочек диванной: гранаты, пестримые смурыми мушками, – стены; портьеры, как гарь от ковров: желто-пепельных, бархатных, точно курящихся дымом; и – скатерть; и вазы оранжевый высверк; стоят офицеры; и кто-то еще с ними рядом…

– Довольно: они у Сэднамена, – рядом, – и вышла из тени, всперив на коленях свой веер.

– Да, вспомнила; вот, – подавала (казалось, что – в мрак) свой цветок:

– Если с да, выходите с ним; нет, – его бросите… Сядете – тут; – хлоп по пуфику, – тут будет видно; мы – там, – на гостиную ткнула…

– Вы – тут: – так вот все разместимся… Месье, – же ву лесс!^[32]

Кок и цок: офицеры; но – мимо них – козьим галопом, с подхлопом в ладоши: за Джулией.

Вывлекши пеструю Джулию, длинную дылду с пухлявым лицом, и взвертев, и встрепав ее – толк: к Сослепецкому:

– Сами знакомьтесь… Опять позабыла: вы с фронта же… Ну? Что?… Как? Дух?

– Худ!

Мадам Тигроватко за это – боа: по плечу.

– Полисон^[33].

Вдруг:

– О, – все равно, – встрях черной шапки волос, – только б эти шинели на нас не глядели.

К передней: в пролет:

– Аделина же!..

– Лина же!..

– Чай; пети-фур, фрукты.

– Что?

Плекс и треск.

– Вот история, – заиготал Пшевжепанский.

– В лоб – молотом: эта действительность переросла всякий бред, – тер висок Сослепецкий, страдая мигренью (с бессонницы).

Неудивительно: два дня назад – треск разрывов, тела окровавленные; как снег на голову, поручение Ставки: в Москву; ночь в вагоне; в итоге же бред; что же, эта гостиная, может быть, поле сражений особых, ухлопавшая все сражения, все достижения наши.

Звонок.

Бородою просунулся в двери

Передняя полнилась вздохом и звуками трех голосов; вот контральто:

– А… вля… ме вуаля…^[34]

В Тигроваткины руки – она: мадмуазель де-Лебрейль; вид – малэз^[35], но – малинь^[36]; вовсе белые волосы; стрижка – короткая; юбка – короткая; с мушкою, с пафосом а ля Карлейль; настоящий гарсон; и – грассировала: баталистка-художница; вкусы – Пэгу: с темпераментом барышня!

А баритон еще мемькал в передней:

– Мме… даа… мэн… Седаамэн… – почти что экзамен.

Читатель! Дабы избежать постоянных упреков в новаторстве, – принципам старых романов Тургенева я отдаюсь, от себя самого отступая в традицию повествования; пишут: «пока наш герой, вздернув фалду, садится, последуем мы в его детство и отрочество»; дальше – десять страниц; терпеливый герой, вздернув фалду, – присев, но не сев, – ждет, чтоб… «Уф!» И тогда только автор:

– Сел!

Впрочем, герои такие, помещики, много досуга имели.

Сэднамен – экзамен; верней – у Сэднамена.

И половине Москвы, бывшим слушателям (или – «ельницам»), ставшим известными деятелями, оставался Сэднамен экзаменом; но, – говорили еще: Се-ре-да-мен (зачет у Сэднамена по середам), прибавляя: сед-амен, сед-амини, сед-аминисти, – глагол: от сидеть.

Таков он – четверть века; усы той же стрижки; пробор четверть века, прямой, – волос, черных прямых; тот же галстух; никто никогда не видал «Середамена» – в смокинге, фраке, визитке или в пиджаке: в сюр-ту-ке!

Вот – Сэднамен.

Трудов нет. Речи тихие. Тихо подписывал, то, что уже прописалось: не лез, но – видался: в собраниях, на заседаниях, съездах, концертах, премьерах; профессорски руку жал, т. е. – с достоинством тихим; так: выжав себе тихий вес, досидится до кресла, до а-ка-де-ми-че-ско-го!

В растяжении слов, лекций, мысли – карьера.

Традиции – соблюдены; он – представлен, просерый и стертый, – под жухлые пятна ковров; отирая усы, он прикладывался к Тигроваткиным пальчикам:

– Дома покоя нет – от милой барыньки; мы вот сидели и пили бордо, а нас барынька на… на файф-клок.

И руками развел: в пятна серые сел.

Сослепецкий, замерзнувши в правом углу, Пшевжепанский же – в левом, приструнились, за аксельбанты схватясь, как держа караул в императорской ложе:

– Э бьен…^[37]

– и цилиндром опущенным, сжатым в руке, изогнувшейся, бронзовою бородой, точно в отблесках пламени рыжего, мягко просунулся в двери Друа-Домардэн; позой сжатый, как крепким корсетом, он переступил, став в пороге, вперяяся в древнее выцветом серо-прожухлое золото.

В золоте стен – Домардэн

Впечатление – первое: от головы и до пят – черный весь.

Этот цвет леопардовый, съеденный мертвым пятном и как бы вызывающий вздрог, его занял; и он озирался на все.

Не входите!

Вошел!

Впечатление – второе: сутуло прямой; шея – выгнута, спина – прямая:

– Ту мэ комплиман а мадам^[38].

Впечатление – третье: лицо, от которого только бросаются белые, пересвеженные щеки; два черных пятна, глаза скрывших: очки; борода, очень длинная (стрижена четким овалом), вся яркая, бронзовая, с розовато-кровавыми отблесками – есть все прочее; перекисеводородный цвет (действие перекиси на брюнетов).

– Мадам Толкенталь.

– Адъютант Сослепецкий…

– Пан Ян Пшевжепанский…

Расклоны:

– Э бьён, – прэнэ плас^[39].

Несомненный акцент; он – мэтек: так в Париже давно зовут грека парижского. Сел, уронив свою руку на стол, на пол ставил цилиндр с мягкой задержью, вскинув лицо и фиксируя черными стеклами; пальцами бронзовую волосинку терзал, крутя кончик и бороду выставив перед крахмалом – с отгибом мизинца; и ломкий, и розовый ноготь отметила Джулия фон-Толкенталь.

Офицеры ж впились, разлагая вздрог пальца на атомы «вымученность вспоминаемой роли»; пересуществленный насквозь! Как глазурь омертвелая, отполированы щеки он – эмалированный; он – без морщин– вековая молодость белой щеки (при почтеннейшем возрасте); в бронзе – усы, а не губы; стекло, а не глаз! И открыто кричащий о том, что – парик, этот самый парик с переглаженной черчью пробора и с красною искрой схватившихся вместе волос, – все, все, все создавало рекламу какому-то там парикмейстеру, а не челу публициста.

Треща, как гранеными бусами, с пуфа пакет Тигроватко вручила Друа-Домардэну: они – не увидятся; с фронта Друа-Домардэн, метеором мелькнув, унесется в Париж; но тогда не забудет пакет передать; этот, – Франсу, – старинному другу.

С рукою – к пакету, совсем неожиданно в нос он пропел: так поет фисгармониум!

– О, мэ бьенсюр!^[40]

И шутливо пакет свой мадемуазель де-Лебрейль перебросил:

– А во девуар!^[41]

Тряся белой копною волос, пакет взвесила мадемуазель де-Лебрейль:

– Олала! Ля сенсюр, – ублиэ ву?^[42]

– Фэ рьён^[43]: мон Эйжени Васильитш Анитшков, – к – Сэднамену: – Цензором сел на границе!

К мадам Толкенталь – в ухо ей:

– Вам знакомо лицо его?

Джулия: в ухо же:

– Где-то видала.

Тогда Тигроватко, – без всякого повода, громко:

– «Эстетика?» Вы там бываете, как и тогда, когда знали, – и щуры ресниц подсиненных, – там всех.

Удивленная Джулия не понимала: о чем?

Но фиксируя странную помесь цветов, уже созданной здесь обстановки, Друа-Домардэн было кистью рванулся.

Но вздрог: – и –

– упавшая в обморок кисть вяло свисла.

Сэднамен, – из пятен серых, – впятнил:

– Поль Буайе: я учитель Поля Буайе, еще, Луи Леже^[44]… мм… МЭН…

Ждали, что скажет:

– Знал.

А Пжевжепанский, склоняясь к Сослепецкому:

– Он – из Австралии, с год лишь, с прекрасною сертификацией – в гранд-Ориан: по мандату из Лондона; послан – с секретными целями; от легкомысленных шуток Максима Максимовича, тоже гроссмейстера, он с нашим штабом списался: и – через Земгор.

Наблюдали, как дергался палец на палец, при пальце, отставленный, вставленный, – на неподвижно лежащей, как мертвой, его левой кисти; мизинец же правой, вправляющий пуговицу, – на показ для других; то – десница; а шуйцей^[45] – под скатерть, поймав на ней взгляд Сослепецкого, точно меж ними вдруг непобедимая острая очень прошлась неприязнь.

И тут подали чайные чашечки: севрский фарфор, леопардовых колеров, – с пепельно-серыми бледнями, с золотоватыми блеснами.

Севрский фарфор леопардовых колеров

Чашечку чайную, – севрский фарфор леопардовых колеров, – взяв двумя пальцами, чтобы разглядывать росписи: пепельно-серые, красные пятна.

– Ке сэ рависсан!^[46]

– Регардэ!^[47]

Тигроватко предметик сняла:

– Что, прелестная, – да?

Безделушка: пастушка фарфорово-розовая, с лиловато-сиреневым тоном:

– Пастушка: Лизетта!

– Максятинский князь приобрел обстановку, – по случаю: распродает.

– Ке ди т'эль?^[48] – протянулась Лебрейль.

– Жаль: отшиблена ручка!

– Была – с флажолетом; играла на нем – пасторали, над бездной: эль а тан суффэр^[49].

Пшевжепанский, застыв, как оскалясь, – под локтем у Джулии, пав в ноги ей, чтоб прыжком оказаться в беседе: свой вкус показать, как оценщика старых фарфоров; тут что-то случилось с Друа-Домардэном –

– пастушка, ни слова по-русски –

– парик, борода, стекла черные, точно кордон, быстро выступивший, защищаться стал лицо: за очки, за парик, – оно село, взусатилось, импровизируя жест кандидата на красную ленточку Лежион д'онер^[50], с неожиданной словоохотливостью объяснял он, что – ехал в Москву с мадемуазель де-Лебрейль, своим секретарем, своим другом – куа?5 |Тут – комедия: он, сама, виза, – в Москве сел без визы; имел тэт-а-тэты с кадетами.

Скажем и мы от себя: в кабинэ сепарэ^[51] он случайно сошелся с Пэпэш-Довлиашем, московским масоном, «фразуцом» по стилю, кадэ (психиатр); кабинэ сепарэ^[52], потому что – с запретною водкой, скавьяр молосбль^[53] (это – выучил) и под напевы гнусавенькой Тонкинуаз^[54] запевал Николай Николаич, Пэпэш-Довлиаш).

О, дорожная скука: фи донк^[55] – ожидать глупой «визы!

Москва – только станция!

Так с разговора о качествах севрских фарфоров – к задачам войны; закрутил бороды кончик бронзовый.

Гекнуло тут: громкий гек, точно в уши влепляемый, но обращаемый к Джулии:

– Ля бэт юмэн!^[56]

– Друа д'онер: друа де л'ом!^[57] – пояснял Домардэн.

– Друа де мор!^[58] – геком, в уши влепляемым, в ухо влепил Пшевжепанский.

– Бьен дй, мэ мордан!^[59] – повернулся с кривою усмешкой к нему Домардэн, будто с вызовом; и –

– дрр-дрр

– ДРРРРР –

– выдрабатывали залетавшие пальцы, вцепляясь ногтями в пятнастую скатерть.

Мадам Тигроватко ушла, влокотяся, в подушечки, в тускло-оранжевые; на мизинец изогнутый нос положила; играла икрастой ногою на свесе.

Черная ручка с кровавым цветком

Мадемуазель де-Лебрейль, чтобы это прервать, стала взаверть, бросая блеснь черночешуйчатой талии нервно; портьеру рукой подняла; и – лорнировала, восхищаясь: гранаты, пестримые смурыми мушками, стены диванной; и шторы – коричнево-черную гарь, из ковров желто-пепельных, точно курящихся дымом, и скатерть, и вазы оранжевой выблески:

– Вла с'э ля фламм. Ву з'эвэ з'энсандьэ вотр мёбль пар се руж. (Вот так пламя: вы мебель свою подожгли; я – ослепла.)

Друа-Домардэн даже голову вытянул прямо туда, где – два кресла гранатовые, как огнь, распылались на бледно-зелено-желтые тускли, пятнимые еле; в гранатовом кресле орнамент теней; в нем сидит манекен, вероятно: перо утонченное, вскинуто точно над красным креслом; конечно, мадам Тигроватко – художница, так ли?

Черч тенл из кресла взлетел; и перо под драпри протопырилось; а у Друа-Домардэна углом брови сдвинулись в платомимическом жесте, напоминающем руки, соединенные ладонями вверх.

Точно пением «Miserere» пропел этот лоб: а в ответ из диванной, как арфы эоловой вздох!

Вскрик Лебрейль на всю комнату:

– Юн фамм нуар! (Это – черная женщина!)

Из-за портьеры же крокуса красный цветок зажимала, как веточка, тонкая, черная ручка.

Пан Ян, приседая, как будто собравшися прыгнуть – с окрысом, – став красным, и ртом, и зубами, сквозь воздух впивался в Друа-Домардэна; став синим, как труп, Сослепецкий встал; и – тотчас сел. А мадам Тигроватко:

– Сэ рьен: повр фамм; элль а тан суффер. (Нет, пустяки: о, бедняжка, – так много страдала.)

По-русски:

– Она добивается визы во Францию! Тут же в диванную:

– Мадам Тителева?

Мадам Тителева

И оттуда, где ручка качала цветок, – закивало перо; и явились поля черной шляпы: под ними лица – пятно черное (все завуалено), рот обнаженный и красный, а губы разъехались на меловом подбородочке с пренеприятной гримаскою –

– с тоненьким –

– «Ну?».

Тут Друа-Домардэн, позабывши про пальцы, – с отчаяньем ставки последней до… до… до того, – что –

– с положенной позы рука как сорвется – к губам: дергать, мазаться пальцем о палец! А задержь – вдогонку; кисть сжатая – под подбородок: упала на кресло!

Все – миг!

– Юн приэр^[60], – обратилась к нему Тигроватко.

– А во сервис^[61], – слишком громко: взволнованно громко!

Ему объясняли: содействие, визу, он может достать, – для мадам; жест – к головке.

Головка в портьере ждала: можно было подумать, что дамочка, тут же присев за портьерой, прилипнув, как кобра, к стволу баобаба, – нацелившись на леопарда, готова – зигзагом: слететь с баобаба.

«Простите, мадам: я забыла о вас; вы зайдете узнать о решении».

Черная дамочка, змейка, протянутая плоскочерным листом, как у кобры, конечности верхней, а не плоскочерными, вытянутыми полями увенчанной черным пером черной шляпы, – не вышла, а вылизнула перед ними: перчатка – до локтя; осиная талия; вовсе безгрудая, вовсе безбокая, – черная вся; потекла; их минуя, на шлейфе (а не на ногах), как змея, на змеящемся кончике хвостика.

Всех поразил под густою вуалью ее подбородочек: бледный, как мел; он – с улыбкой безглазой и злой: ртом глядел, как кусая; перо, утонченно протянутое, точно удочка, дергалось.

Вылизнула из гостиной.

Молчали.

Один Сослепецкий – в переднюю: к ней!

Ну?

А?

Друа-Домардэн?

Вновь построилась корреспонденция носа со щечною впадиной, координируйся с головой: корпус – строился; задержь – окрепла; стиль позы, которою он интонировал, – точно молоссы тяжелые, молотом выбитые: три ударных: –

– дарр! –

– дарр! –

– дарр! –

– вот что есть молосс! Греки древние с ним шли: на бой.

Как прыжком леопардовым, – в дверь!

Сослепецкий, настигнув в передней, увлек в боковой коридор мадам Тителеву: серебро эксельбантов, серебряный сверк эполетов, царапанье шпор Сослепецкого, зыби материи шелковой; и – как барахтанье в шероховатых, коричнево-красных коврах, заглушающих шаг, – в той дыре, куда мороком вляпались пестрые пятна на бронзовом фоне, как шкура боа^[62].

Снова вырыв из мрака: тень черной змеи; и – в переднюю снова; за ней – Сослепецкий.

– Я не отпущу вас.

И с синей мантильей в руках, точно вырванной для подаванья, но не подаваемой, отнятой, став серо-синим, – ее умолял:

– Вы – мне скажите… Вы… вы…!

Улыбочка.

– Невероятно!

Пера пируэт.

– Смею я вас уверить, – отдернул мантилью, – что мы не жандармы…

Пятно, – не лицо.

– Политическая группировка и благонадежность, которая интересует полицию, нас не касается; можете нам доверяться; инкогнито смею уверить вас честью военных, работающих с демократией на оборону страны от шантажа и от шпионажа, – инкогнито ваше и лиц, с вами связанных, я сохраню.

Легкий шепот рта: в синее ухо; вскрик, тупо давимый, под горлом.

– Да, да: это – он!

И – юрк: в дверь.

____________________

Сослепецкий вернулся в гостиную, где Домардэн им рассказывал –

– осведомлялся, меж прочим, об адресе дамочки; долго записывал: «Тй… тэлэф?… О се нон рюсс!»^[63] –

– и вернулся

к Парижу

опять… Жест – интонационен, ритмичен, чуть-чуть патетичен, приподнят на чаше весов; на другой – гиря: задержь –

– о, да, –

– равновесия!

Так и казалось, – нарушится: силищи неимоверные, противоборствуя, грохнут разрывом: –

– баррах! –

– Где Друа-Домардэн?

Клочки фрака дымящегося, горло, вырванное из вспылавшей сорочки, вонь перепаленных волос: удивительное равновесие!

Джулия – слушала; а мадемуазель де-Лебрейль, – ликовала всей позою:

– Мой-то, – каков?

Только выюрк конца бороды, вверх и наискось, к двери, да талия, взаверть поставленная, – тоже к двери, – на миг, на один, будто выдали тайну Друа-Домардэна: прыжком леопардовым –

– в дверь!

С Сослепецким скрестился он взглядами.

____________________

Вышли: пан Ян провожал Сослепецкого:

– Вот для чего мы вас выписали.

– Ставка знает?

– Не все: столкновение фактов невыверенных – налицо; выверяете – вы; вы и следователь, и… свершитель, задание может стать миссией; это – от вас: не от нас с Булдуковым, который – себя отстраняет… Старик заливается, попросту, с горя, винцом… На себя одного полагайтеся.

А Сослепецкий поморщился:

– Слово я дал сохранить ей инкогнито; а – между тем среди лиц, под защиту инкогнито вставших, – фамилия, в списке, который везу; коли так, то и разоблачающие Домардэна, – разоблачены; может, с их стороны нападение есть контратака: защита себя…

– Это прежде.

– А то?

– То – потом.