Андрей Арсланович Мансуров
Моя маленькая Ведьма
Однако комбайны, после того, как выполняют основную работу, куда-то эвакуируют. Вероятно, для рытья следующих катакомб: слишком ценное хозяйство, чтоб оставлять нам в качестве трофеев.
Это я понять могу. Чем больше вот таких как эта, баз, хозяева ведьм нароют – тем больше шансы уцелеть. Членам Конклава. (До сих пор не понимаю, как им удалось в своё время убедить ведьм сохранить им жизнь. И более того: поставить их, живых, – руководить собой. Хотя нет – теперь-то мы все отлично понимаем: по части разработки новых стратегий этим лампасно-звёздным гадам из бывшего Штаба НАТА, и правда – равных нет! Плохо только, что разрабатывают они их – против нас.) И жить они хотят ничуть не меньше, чем мы, сохранившиеся «нормальные».
Люди.
С дугой стороны, нашим, людским, Общинам неплохо живётся в тех Убежищах, что удалось обнаружить, и «зачистить». И, разумеется, переоборудовать.
В очередном коридорчике слышу странные звуки: больше всего похоже на плачь.
Ребёнок?!
Вряд ли – никогда настоящих детей в катакомбах ведьм не встречал. Да и не только я – никто не встречал. Дети – это нечто почти божественное. Благополучные роды и здоровый ребёнок в каждой людской Общине – буквально Дар Небес!.. Самое дорогое. И спрятанное в самом глубоком и охраняемом месте. У нас.
И самое «быстрорасходуемое» – у ведьм: детей, как совершенно бесполезных, съедают в первую очередь.
Так что слышать детский плач странно: новый способ отвлечения?! Или…
Посветил в сторону звука ультрапрожектором: коридорчик проложен прямо в сырой осклизлой земле. Не облицован: полно дыр от личинок и всяких жуков. Размер – только-только проползти. И круглый. Служебный, значит. И звук точно идёт оттуда.
А грамотно: если враг – человек, а не машина, проще всего попробовать заманить его в ловушку именно детским плачем. А чем же ещё?!
Всё остальное эти хитро…опые твари, кажется, уже использовали!..
Я, конечно, не совсем идиот: вначале не меньше минуты исследую сканнерами всё окружающее пространство. Не хотелось бы оказаться блокированным в такой крысячей норе. (Как, собственно, и нигде!)
Практически чисто: ни механоидов, ни существ из плоти. (Что само по себе странно!) Но вот впереди – да, есть сигнал. Одиночный. Маленький. Кто-то, выделяющий тепло. Правда, тепла – маловато.
Э-э, чего я ерундой маюсь: как раз соответствует ребёнку весом до двадцати кэгэ.
Подползаю, двигаясь максимально бесшумно, и ругаясь мысленно.
Ох ты!..
В яме глубиной в пару моих ростов – маленькая девочка. Настоящая. Сидит, скорчившись в крохотный комочек. Её колотит дрожь: то ли шок, то ли – просто от холода.
Не такой я раззява, чтоб сразу, вот так, купиться. Работаю сканнерами ещё раз, слушаю, нюхаю, смотрю. Нет, никого! И под ней – не заминировано…
Ладно, попробуем:
– Эй! Ты в порядке?
Какое там – в порядке. Молчит, уткнувшись лицом в согнутые колени. Но рыдать перестала. Вроде как прислушивается.
– Я здесь, наверху. Не бойся – я охотник.
Длинная пауза. Начинаю опасаться, что девочка – жертва каких-то чудовищных экспериментов. Немая. Вдруг слышу тоненький приглушённый голосок:
– Охот…ник?.. – медленно-медленно, словно не веря услышанному, спутанная кошма серо-пепельных волос начинает подниматься. И вот уже на меня глядят два синих-пресиних фонарика: глаза. Блестящие в изображении с моего ночного глаза – словно сапфиры!
Меня будто бритвой по сердцу резануло: такие пронзительные!..
А ручонки-то: чисто – тростиночки! С потёками-разводами от слёз на грязи, которой она вся словно обмазана. Узенькие босые ступни. Остренькие коленочки – со ссадинами, покрытыми струпьями засохшей крови. Из всей одежды – только трусики…
Какой же изверг её сюда!..
Пришлось сглотнуть, чтоб продолжить:
– Да, я охотник. Меня зовут Рольф. А ты кто?
Она смотрит. Гос-споди, до чего трудно выносить её взгляд! В нём столько…
Всего.
Но вот после ещё одной долгой паузы:
– Я – Миерна.
– Отлично, Миерна. – как бы отвлечь её от шока и холода… Нужно что-то банальное, привычное. Но и – неожиданное в такой ситуации, – Есть хочешь?
Вот – порядок! В ещё больше расширившихся – как только такое возможно! – глазах появилось выражение осознания, а затем и – желания.
– Есть?.. Д-да, хочу!
– Тогда вставай, и давай руку!
Миерна
– Нет. И все наши анализы однозначно показывают: она – самый обычный ребёнок. Может, немного истощённый, и невысокий для своих пяти лет. Перепуганный и одинокий. Но – абсолютно нормальный. Все рефлексы в норме. И психические тесты тоже указывают на… Ну, неважно. Я бы даже сказал, что вот именно это – то, что она нормальна! – и вызывает у нас самые большие подозрения.
Майор Андерс Стерлинг поторопился вернуть невольно нахмурившиеся брови на место. Погладил тщательно выбритый подбородок оставшимися пальцами правой, своей, руки. Снова обратил глаза к листам бумаги и рентгеновским снимкам, которые держал в протезе левой. В голосе прозвучало плохо скрытое раздражение:
– Да тут не то, что – подозрения, доктор! Страх! Даже меня, простите, матёрого служаку, жутко пугает тот факт, что в нечеловеческих условиях эта девочка сохранила рассудок и… Вы говорите – она только истощена? Никаких заболеваний?
Доктор Ханс Ханссен снова бросил короткий взгляд сквозь бронированное односторонне прозрачное стекло в камеру. Поднял лицо к собеседнику:
– Никаких. Даже столь распространённой сейчас дисфункции почек, или банального гриппа Юровского. Ни-че-го! Обследуем пятый день. Некоторые анализы делали по три раза – не могли поверить результатам! Она даже общается так, как должна общаться маленькая девочка, испуганная вначале, а затем – привыкшая к незнакомой обстановке. И это тоже наводит на определённые мысли.
– Думаете, она – специально обработанный агент? Подброшенный нам для… Втирания в доверие? И – какой-нибудь диверсии? Или сбора разведданных?
– Что ж, можно это и так сформулировать… Однако, майор, поскольку именно вы у нас, – доктор выделил слово «вы», – отвечаете за внутреннюю безопасность, вам, как говорится, и карты в руки. Наше дело – выявить и сообщить всю информацию по её результатам. Ваше – решить, представляет ли она для нас угрозу. И – выпускать ли её из бокса.
Майор тоже глянул внутрь этого самого лабораторного бокса. Собственно, они стояли здесь, у контрольного стекла-зеркала уже минут пятнадцать, просматривая результаты анализов и тестов девочки. И уже успели три или четыре раза повторить почти одни и те же реплики этого странного диалога. Почти в той же последовательности.
И майор и доктор сомневались во всём. В первую очередь вызывало подозрение, естественно, именно отсутствие аномалий в организме и психике ребёнка: доктор, тоже не без раздражения, констатировал, что «таких нормальных детей у нас самих не рождается. У каждого – да, есть, какая-никакая, а – патология. От рождения. Ну, или развившаяся уже здесь, в подземельях. От, как раз, – подземелий. Или питания».
Взгляду майора представала чистая белая комната пять на пять шагов, с матово-белым плафоном на потолке. В одном углу – стандартная кровать из ДСП, обшитого пластиком, в другом – столик и стульчик. В боковой стене дверь: ванна и туалет. В центре комнаты, и во всех углах – беспорядочно разбросанные игрушки: куклы – пластиковые и «мягкие», мячики, домики, книги комиксов, кубики, детальки лего…
– Кстати, доктор, вы обратили внимание, что она играет больше не в куклы, а как раз – в кубики и лего? Насколько это характерно для… Девочки?
– Совсем не характерно. Впрочем, это, вероятно, можно объяснить тем, что там, где её держали… Или воспитывали до того, как она попала в подземелье Марвина, кукол не было. И она ещё не привыкла к таким игрушкам. Да и показать, что и как с ними делать – некому.
– Ваша правда, доктор. Но всё равно: я запрещаю пока женскому персоналу заходить туда. Кто знает – может, она как раз этого и ждёт? Чтобы как-то воздействовать именно на… Женщин?
– Некоторые ваши «сверхпроницательные» подозрения, господин майор, иногда напоминают мне, вы уж извините, банальную паранойю. Это – дитя! Ребёнок! Ну как бы она могла воздействовать на организм взрослой, сформировавшейся, женщины?!
– Как?! Этого и я пока не знаю. Более того: именно от вашей группы я жду таких сведений. Вам нужен подопытный, чтоб это узнать? Берите кого-нибудь из… Морпехов. Я хочу выяснить точно: какие в ней есть… Скрытые способности!
Но! Пусть она, так сказать, будет изолирована от остальных наших. Людей. Именно потому, что я, как вы выразились, параноик, девочка остаётся и останется здесь. Пока…
– Да – пока – что?!
– Пока я не решу, что её возможная, вложенная кем-то боевая программа, не нейтрализована. Или хотя бы – не забыта. Надёжно.
– Чёрт вас задери, майор! Что за чушь вы несёте?! Какая на …, «боевая программа»?! – всегда выдержанного доктора наконец прорвало, и он не столько говорил, сколько шипел, – Девочке – пять лет! Вы что, всерьёз считаете, что это – биоробот-убийца?! «Новое оружие», разработанное противником?! Да ведь противник – нежить, у которой мозги разлагаются с течением времени точно так же, как тает лёд под лучами солнца! Что такого они могут придумать, чего мы не смогли бы обнаружить нашими приборами?!
А девочка – страдает! И от шока смены обстановки, и от отсутствия общения. С матерью. С подругами-ровесницами. Просто – с людьми, наконец! Одиночество наносит – возможно, прямо сейчас! – непоправимый ущерб её психике! Который ни вы, ни я адекватно оценить не в состоянии! Вы что – хотите, чтоб она превратилась в закомплексованную «маугли»?! А если она, как вы предлагаете, будет общаться только с морпехом – так и вырастет… Солдафоном-убийцей!
Майор не отвечал довольно долго, продолжая наблюдать, как там, за стеклом, чисто вымытая и одетая в аккуратный светло-зелёный комбез девочка терпеливо громоздит разноцветные пластиковые кубы друг на друга: сложное здание с портиками и арками достигало уже высоты столика. Не глянув на доктора, начальник безопасности наконец произнёс:
– Основной противник – и правда: безмозглая нежить. Но вот его руководство… Профессионалы.
Пусть и постаревшие, и ограниченные в возможностях, но – профессионалы.
Режим полного карантина. Ещё на пять дней.
В приёмной майора уже ожидал Рольф:
– Здравия желаю, сэр!
– Здравия желаю. Прошу, капитан, – майор, кивнув Рольфу и лейтенанту-секретарю, отпер дверь, пропуская Рольфа вперёд.
В тесной клетушке кабинета из «излишеств» только и имелось, что картина с горным пейзажем на стене напротив кресла майора. Всё остальное – собственность Армии. Казённая.
– Присаживайтесь. – майор, пройдя за стол, указал целой рукой на ближайший к себе стул. Капитан сел.
Глядя на пейзаж, майор подумал, что человек рядом с ним куда как более выдержан и спокоен. Или так происходит потому, что он – охотник? Член, если можно так сказать про этот клан независимых непримиримых фанатиков, – клуба профессиональных убийц. Но почему же…
Вот именно для того, чтоб выяснить это, он и позвал его.
– Рольф. Вы, безусловно уже догадались, для чего я вас пригласил.
– Разумеется, господин майор, сэр.
– Прошу: докладывайте.
– Есть, сэр. Собственно, докладывать практически нечего – я всё изложил в Рапорте.
– Да, знаю. Я перечитал его три раза. Но… Я хочу знать о том, что в чёртову официальную бумажку не вошло!
О ваших подсознательных подозрениях. Сомнениях. Ну, словом, о том, что говорил тогда… И, возможно, и сейчас говорит – ваш инстинкт.
Потому что вы – охотник. Это у вас – смутные у обычных, – майор дёрнул плечом, – людей предупреждения подсознания отточены до состояния боевого инструмента.
Оружия.
– Да, сэр. Есть, рассказать о… подозрениях. – Рольф словно замялся на долю секунды. Затем привычка чётко формулировать в конкретную форму даже неопределённые сомнения, опасения, и обрывки мыслей, взяла верх, плечи чуть откинулись назад, желваки на скулах заходили, – Девочку я с самого начала, буквально в первую же секунду, как увидел, посчитал подсадной уткой. Позже это ощущение прошло.
Нет, не так: не прошло. Оно просто притупилось. Но не исчезло до конца. Думаю, именно так это и задумывали эти гады… – майор отметил, как оба огромных кулака, которые охотник положил на стол перед собой, сжались. Да так, что выступили сухожилия – словно стальные канаты! – И я до сих пор считаю, что Миерна – хитро замаскированный засланный к нам вражеский агент. Может, она и сама этого не знает, но…
Думаю, при определённых обстоятельствах, когда поступит какой-нибудь внешний сигнал, или сработает какой-то внутренний условный рефлекс, её боевая программа придёт в действие! И тогда…
Нам всем – каюк!
Майор молча покивал. Приятно осознавать, что не только у него здесь паранойя. Или это – просто обострённая жутчайшими условиями передовой, осторожность. Не позволяющая расслабиться и пропустить удар!
Рольф, выдохнув, и разжав кулаки, уже куда спокойней продолжил:
– Конечно, так я считал тогда. Пока держал её за руку. При… Контакте ощущение внутреннего беспокойства куда сильнее! А вот когда она на расстоянии, это чувство словно уменьшается, но до конца не… Ну, будто оса зудит. Или как, скажем, жужжит кондиционер здесь у вас. Тихо, но – вибрация воздуха и пола – ощутима!
– Значит, вы считаете, что она для нас опасна?
– Да. Но… Это может ничего и не значить – то, что я считаю… Ведь, повторю ещё раз – она может и сама не знать, что ей предстоит сделать. И когда. Может, в техногенных игрушках мы и превосходим наших врагов. Чисто, так сказать, «материально». Но вот в управлении, программировании психики – вряд ли. Особенно – психики ребёнка.
– Но ведь раньше такого не бывало никогда! Чтоб, поймав выжившую девочку, наши противники оставили её в… Неукушенном состоянии!
– Откуда мы можем это знать? – в голосе капитана, явно тоже мучившегося этим вопросом все прошедшие пять суток, прорезалась горечь, – Может, нам до этого просто не встречалось тех, кто из таких детей прошёл бы всю их «программу подготовки» до конца?! Я имею в виду, не встречалось – оставшихся в живых. И – сохранивших трезвый рассудок. Ведь ведьмы пленных жалеть точно не собираются.
– Согласен. – майор кивнул, – Выживших детей не встречалось. И вот ещё что. Я считаю, что раз уж противник добился, наконец, явно – нужного ему результата, и подбросил нам эту… девочку, нам нужно быть особенно бдительными. И не поддаваться эмоциям. Потому что уж слишком напрашивается этот «коварный» приём: подбросить нам, людям, со всеми нашими представлениями о порядочности и чадолюбии, «гуманным и сентиментальным», беззащитное, беспомощное дитя.
И ждать, что мы, проверив его, и ничего не выявив, отметём свои естественные подозрения, и выпустим её свободно общаться со сверстниками. И членами Общины.
Рольф подкатил глаза к потолку. Но предпочёл промолчать.
Майор побарабанил по столешнице сегментами искусственных пальцев. Встал:
– Благодарю, капитан. И не смею задерживать.
Когда за капитаном закрылась дверь, майор щёлкнул тумблером раритетного селектора на столе:
– Моего заместителя, начальников подразделений, начальника группы зачистки, и Колгрейва. Словом, всех тех, кто участвовал в последнем совещании.
Когда все перездоровались, и расселись вокруг стола, майор сказал:
– У нас сегодня не совсем обычное совещание. Прошу не удивляться некоторым моим вопросам, а просто честно отвечать. Прошу поднять руки тех, кто считает спасённую нами девочку, Миерну, засланным к нам вражеским законспирированным агентом.
Руки подняли все шесть офицеров. Майор сделал жест, разрешающий опустить руки. На секунду прикрыл воспалённые от недосыпания глаза. Вновь открыл их. Привычно потёр подбородок пальцами:
– Капитан Валленштайн. Прошу вас обосновать вашу позицию.
Перед тем, как ответить, пожилой мужчина провёл ладонью по лысому, словно колено, черепу: утёр выступившую испарину без помощи носового платка. Хотя майор отлично знал, что платок в кармане кителя аккуратного капитана имеется:
– Господин майор, сэр. Если позволите, мои подозрения сформировались конкретно только под влиянием единственного факта: мы там, в подземелье, больше никого не поймали. Хотя мы отлично знаем, что тут, на этой явно старой базе, контингент врага имелся. Получилось как бы… Как если бы противник, выполнив основную задачу, отступил на заранее подготовленные позиции, через существующий, но до сих пор не обнаруженный нами, аварийный выход – чтоб избежать уже ненужных потерь.
И ведь мы даже не знаем, куда и как он отступил: обыски лабиринта ничего не дали! Входы в запасное подземелье, или в коридоры эвакуации – не обнаружены до сих пор! Хотя мы даже запускали внутрь наших собак. Ну, то есть – привезенных из Общины Ракоци.
Поэтому я и считаю, что «обнаружение и спасение» нами девочки – хитро и тщательно спланированная акция. Вероятней всего девочка – подсознательно запрограммированный агент, и её программа вступит в действие, когда… Для этого создадутся условия!
Майор посопел. Приятно, конечно, что у него и его подчинённых мысль развивается как бы параллельно, но…
Но это и является их, живых людей, слабой стороной!
Потому что о стереотипах мышления отлично известно и противнику!
– Капитан Колгрейв. Прошу вас.
– Да, сэр. Мне лично кажется особенно подозрительным то, что здесь, в предгорьях бывшей Молдовы, вообще было построено столь большое Убежище. Ведь противник не может не понимать, что чем дальше на восток – тем меньше шансов обнаружить выживших: территорию России утюжили, так сказать, особенно…
Майор отметил, что ещё два офицера кивают и переглядываются.
Что ж. Снова приятно. Что и они мыслят в том же направлении.
Значит, будем надеяться, что – с паранойей там, или без неё, Общине их аванпоста удастся избежать происков врага, постоянно разрабатывающего новые «коварные тактики и стратегии».
И выжить.
