Андрей Андреевич Вознин
Они возвращаются
Начинаю подозревать, что это не реальность нереальная, а Николай ещё тот шизик.
– Это свидетельствует только о том, что мы получаем кашу из пищевого синтезатора по одной и той же программе.
– А обед? Почему тогда котлета всегда одна? Ни две, ни три? А? Я как-то попросил себе четыре, и знаешь, что мне ответили…
Понимаю, что все мои доводы, словно горох об стену. И пока Николай продолжает бормотать, приводя свои притянутые за уши осла примеры, смотрю в сияющий побелкой потолок.
Трещины. Как-то их раньше не замечал. А трещины повсюду. Они тянутся через весь потолок, стекают с него на стены, на пол. Что за… ? Словно паутина. Или… Перевожу взгляд на Николая. И его взлохмаченная причёска прекрасно вписывается в этот хаос трещин, являя собою их гармоничное продолжение.
И усики крысы, на которых дрожат маленькие капельки воды. Что-то есть в этих жидких линзах завораживающее. Приглядываюсь… Проклятье! В каждой капельке присутствует моё отражение. И эти миниатюрные Я внимательно следят за мною. С той стороны. Молча.
Мне становится страшно. Словно заглянул за двери, куда заглядывать человеку запрещено. Вот она истинно иная сторона реальности, а не каша с котлетами…
– А компот? – продолжает нудеть Николай над самым ухом, – Почему в компоте всегда плавает пять изюминок, а одна утонула?
– По количеству детей поварихи, – парадоксальным ответом пытаюсь отвязаться от навязчивости местного Пуаро.
– Да-а? – Николай задумывается, переваривая новую информацию о странном количестве изюма, – Не думал об этом. Чёрт… Точно! Ведь у неё один утонул прошлым летом.
Он молчит, удивлённо хлопая длинными ресницами.
– А урючина одна?
Крыса что-то там пищит в ответ на своем крысином языке.
– А-а, по количеству живых мужей. Проклятье! – начинает возмущаться ниспровергатель реальностей, – Вся теория прахом идёт… Проклятый компот! Больше не буду в нём изюм пересчитывать.
Ещё что-то там бормоча под нос, Николай недовольно отворачивается.
Мне становится совсем нехорошо – поварих-то у нас нет ни одной. Из пищевого синтезатора готовые блюда вытаскивают и затем раскладывают по тарелкам санитары, сплошь мужики.
Как в этом сумасшедшем доме можно окончательно не свихнуться, я даже не представляю…
По вновь приобретённой привычке таращусь в потолок. Николай рядом сладко сопит, видя, наверное, уже третий сон. Чувствую лёгкий толчок в ногах и следом замечаю пробирающуюся в складках одеяла крысу. Удобно пристроившись на моей подушке, лапкой утирает свои длинные усики.
– Послушай, крыса, – обращаюсь к ней, ввиду отсутствия в ночи иных собеседников, – А тебе не кажется всё тут странным? Ты же можешь свободно бегать, где хочешь, но почему-то всегда возвращаешься сюда…
Крыса внимательно слушает, словно что-то там соображает своим мизерным умишком.
– Как бы я хотел, как ты, иметь свободный выход с нашей дурки…
Молчаливый визави неожиданно соскакивает с места и, пискнув, спрыгивает с кровати.
– Ну, вот. Последний собеседник меня поки… – я резко прерываюсь.
Крыса на полу не убегает прочь на свободу, а покрутившись на месте, делает несколько шагов и останавливается, чтобы затем вновь покрутиться на месте и сделать еще несколько шагов. При этом неотрывно следя за мною чёрными бусинками глаз. И если бы это была собака, то я решил, что она так зовёт с собой поиграть… Впрочем, чем крыса глупее собаки? Тем более в сумасшедшем доме. Заинтригованный странным поведением животины, встаю с кровати и шагаю ей вслед.
Когда она ныряет под кровать спящего Кэпа, я некоторое время соображаю – последовать ли за ней? Всё-таки под весом этого тюфяка сетка растягивается почти до самого пола. Заметив, что крыса призывно выглядывает из-под кровати, встаю на корячки и кряхтя ползу вослед. Но клиренс настолько мал, что с трудом протискиваюсь между полом и опасно нависающей задницей спящего. Этакая экзистенциальная угроза над головой.
Замечаю впереди абсолютно чёрное пятно в стене, куда смело устремляется крыса и там буквально растворяется во мраке. Кэп сверху начинает беспокойно ворочаться, отчего кажется, что на меня вот-вот обрушатся эти массивные «небеса». И я спешно ныряю в чёрную дыру…
Ничего не вижу пред собою, и только лёгкие касания невесомых нитей на лице. Словно пробираюсь по заросшему паутиной лазу. Совсем не хочется внезапно наткнуться на сборище паучков, какими бы маленькими они не оказались. Но продолжаю упорно двигаться вперед. И в полной тишине слышу только звук лопающихся нитей. Этакое – чпок-чпок-чпок…
Неожиданно понимаю, что движение вперёд несколько затянулось. Как бы медленно я ни полз, но преодолел уже изрядное расстояние. А лаз всё продолжает и продолжает ветвиться. Куда эта чёртова крыса меня заманила? По лицу начинает течь холодный пот – развернуться в этой узкости никак не получится, а обратно проползти задом наперёд весь пройденный путь вряд ли осуществимо. Я становлюсь заложником расстояний. И если учесть, что это орбитальная станция – как бы мне вообще сдуру не вывалиться в открытое пространство. Останавливаюсь на некоторое время отдышаться – темнота давит со всех сторон, вызывая приступ клаустрофобии. Чтобы окончательно не запаниковать, закрываю глаза и представляю себя лежащим в кровати. Сказывается постоянный недосып, и сон шутя утаскивает меня в царство Морфея…
…
Тишина… Просто оглушительная тишина… Кругом… Я мотаю головой, стараясь отогнать дьявольское порождение. Но даже агрегатный отсек с его постоянным шумом не в силах дать абсолютную защиту от проклятого всепроникающего безмолвия. Оно панибратски проникает в мои владения, устраивается напротив и долго смотрит темнотой пустых глазниц.
Я отворачиваюсь от гипнотического соседства и зло пинаю не желающий возрождаться компрессор. Многочасовое корпение с ворохом деталюшечек, составляющих пахнущие маслом потроха его блока высокого давления, можно смело вычёркивать из созидательной жизни. Расстроенный неудачей, оглядываюсь. В походном режиме отсек освещается лишь точечно. И многочисленные агрегаты, обеспечивающие повседневную жизнь экипажа, надежно скрывает в своих покровах вездесущая Тьма. А за компанию с ними растворяются в черноте и многочисленные проходы, трапы, тупики, переходы, отчего огромное помещение визуально воспринимается совсем крохотным загончиком… Загончиком для одинокого механика.
Мой освещённый пятачок ремонтной мастерской, где безуспешно пытаюсь оживить «сдохший» компрессор, надёжно изолирован от остального пространства отсека колышущимися стенами мрака. И там, за их призрачным занавесом, неустанно трудятся единственные защитники дюжины человек, затерявшихся в чуждых просторах бескрайнего Космоса. Огромные механизмы обеспечивают активность единственного вахтенного, поддерживают заторможенную холодом жизнедеятельность остальных членов экипажа, и являются теми самыми источниками шума, что с трудом противостоит напору могильной тишины.
А там, за тонкими бортами, разделяющими маленькую вотчину Земли и огромные просторы космоса, безраздельно правит Абсолют. Я буквально каждой клеточкой ощущаю его постоянное там присутствие, окутывающее корабль абсолютной стужей. Стужей, которая вместе с теплом пытается поглотить и несколько живых капель влаги, что сокрыты внутри крошечного металлического пузырька. Отправленного в бесконечность по суетным делам беспокойной человеческой расы. По странной прихоти богов неподвластные Абсолюту дети Земли. А пока бездна надежно изолирована снаружи, внутри всё подчиняется единственному и полновластному хозяину – вахтенному механику второго ранга. И значит, ножницы Айсы, что когда-нибудь перережут нити жизни членов экипажа, небрежно брошены на дно моего ящика с инструментом.
Подспудно, и это всегда чувствовалось, нижние палубы, где я властвую всесильным Аидом, у остального экипажа ассоциируются с Преисподней. Чем, впрочем, для немногочисленных корабельных роботов моя мастерская и является на самом деле. Здесь заканчивается трудовой путь всех железных неудачников – спаливших обмотки при перегрузке, раздавленных в портах погрузчиками либо разорванных на терминалах кран-балками.
Я присаживаюсь на корпус «почившего» в последнем порту горемыки, медленно вытираю ветошью руки. Ничего страшного конечно не произошло, остаётся ещё пять вполне работоспособных компрессоров. Однако счёт открыт в середине перехода, и как всё может обернуться в дальнейшем, никто не предскажет наверняка. Особенно памятуя про неукоснительную политику Компании по сквалыжной экономии на всём и вся.
Тепло от работающих морозильных агрегатов маревом поднимается вверх, заставляя дрожать неуловимую границу между светом и тьмой, создавая стойкую иллюзию чьего-то неуловимого там присутствия. И погружённый во мрак отсек без устали плодит в моём сознании жутких чудищ. До времени остающихся сокрытыми за призрачными стенами…
Внезапно поддавшись неуловимому импульсу, я кидаю в колышущуюся темноту съёмник от компрессора. Гулкий удар, и вслед отвратительный чавкающий звук. Но если металлический гул вполне ожидаем, то последовавший за ним звук отнюдь нет. Начинаю тихо ругаться, проклиная свою несдержанность, – неисправный компрессор-то присутствует, а вот съёмник… Того… Улетел. Чёрт! Теперь придётся тратить время на поиски необходимого инструмента.
Роюсь в аварийном ящике и вытаскиваю на свет божий мощный фонарь. Вставляю новую батарею и жму включатель. Яркий конус света мгновенно упирается в ближайший генератор, до того надёжно укрытый сумраком. Веду лучом вправо-влево, шутя разгоняя по диким закоулкам агрегатного отсека ещё не материализованные сознанием страхи. Никого… Пока. Обречённо вздохнув, я иду в самое логово зверя на поиски бездарно утерянного инструмента. Теоретически, точечная подсветка должна сопровождать по всему огромному помещению, но, возможно, это и работало когда-то, только с тех пор прошёл добрый десяток лет. На мгновение оглядываюсь – покинутый светлый пяточёк моего ремонтного уголка остаётся единственной путеводной звездой, дающей надежду на благополучное возвращение. Пытаюсь успокоиться.... И немного приведя в порядок ни к чёрту расшатавшиеся нервы, бреду дальше во тьму. Удушающее впечатление медленного погружения на дно огромного мрачного озера.
Свежий скол краски на стрингере находится довольно быстро, но, когда луч фонаря скользит вниз, предо мною лишь сдвинутый в сторону пайол и белесое тело мицелия плесневого грибка, полностью заполнившего собой, вообще-то, отнюдь не маленькое пространство трюма. Н-да-а-а. Что теперь? Перспектива погружения в затейливую вязь тончайших гифов вызывает вполне предсказуемую дрожь в коленках. И я долго смотрю на эту колышущуюся в свете фонаря массу, плотно сплетённую из множества белесых нитей, с поблескивающими на них капельками влаги… Словно тысячи глаз смотрят на меня снизу. Мысль, что я отражаюсь в каждой капельке, морозом обжигает кожу…
Убогая экономия довела агрегатный отсек до такого состояния, когда трюмная плесень из-под пайол чуть ли не на борта лезет. На моей памяти последняя санитарная обработка проводилась около трёх корабельных лет назад. Ладно, хотя бы эта белесая мерзость поглощает радиацию и удерживает конденсат, обильно стекающий с морозильных камер. Опять же, загадочная несовместимость с крысами. Давно было замечено, что на кораблях, где трюмные пространства захватывал плесневый грибок, грызуны, эти многовековые спутники человека по дальним экспансиям, исчезали начисто. И пока приглашённые эксперты за щедрое вознаграждение восторженно ваяют многотомные диссертации, Компания экономит как на дератизации, так и на дезинфекции. В общем, все довольны, за исключением космонавтов. Всё-таки соседство с крысами кажется более привычным.
По всей видимости, подошло время, когда активные попытки трюмной плесени распространить свой мицелий и на моё рабочее пространство, начинает изрядно напрягать. Здесь только один хозяин, и это я. Небольшой огнемёт, как раз подходящий для частичной дезинфекции, хранится в шкафчике в глубине отсека, где-то там дальше, прямо в пасти плотоядно колышущегося мрака. Не сказать, чтобы я уж так сильно боюсь этих тёмных закоулков… Хотя, возможно, просто не хочу в этом самому себе открыто признаваться. От мучительной борьбы со скрытыми страхами отвлекают далёкие вспышки сигнальной лампы и череда коротких звонков – подошло время обеда. Постояв, для проформы изображая борьбу чувства долга перед забитыми этой дрянью трюмами и подчинения жёсткому корабельному распорядку, с облегчением устремляюсь назад – к свету…
Напоследок скользнув взглядом по видимой части отсека, я не торопясь поднимаюсь по трапу наверх, на время покидая свою «берлогу». Плесени приговор вынесен, а исполнение вполне себе подождёт. Громко хлопаю люком, и мои страхи, как свора злобных джинов, на время оказываются надёжно закупорены в старой, затянутой ржавчиной «бутылке».
В коридоре ощущаю себя немного повеселее – автоматика сопровождающего освещения здесь исправно работает. Вот только пластиковые стены, по чьей-то дурацкой прихоти выкрашенные в нежный слегка флюоресцирующий салатовый цвет, вызывают стойкое отторжение своей совершенно ни к месту жизнерадостностью. И какой идиот предложил оформлять коридоры нижних отсеков этой отвратительной цветовой гаммой? Успокаивающе действует? И кто это говорит – космопсихологи? Ха! Но что бы сказали эти недоделанные психологи по поводу вездесущей Тишины? Когда она, более не скованная грохотом механических «демонов», вольготно расправляет призрачные крылья, встречая моё появление, – этакий незримый пастух своей совсем немногочисленной паствы. И вечнозелёная обшивка, угрожающе обступающая со всех сторон… Психика, как в справном испанском сапожке в заботливых руках инквизитора, трещит и корчится от вполне осязаемой боли. Тьфу, зараза! Так, в очередной раз вполголоса проклиная неизвестных «художников», я устало бреду на верхние палубы нашего супер-рудовоза «Sir Alexander Fleming», изрядно потрёпанного шестью десятками лет безудержной эксплуатации в глубинах космоса, вдали от цивилизованных планет и надёжных ремонтных баз.
Темнота впереди… Темнота за спиной… Темнота повсюду… С оглушительным безмолвием впридачу. Мои извечные спутники. Ежедневный круиз с нижних палуб наверх не становится приятным исключением. Только стук подошв – гулкий на нижних переходах и глухой, скрываемый специальным полимером, по виду не отличимым от пробки, в офицерских коридорах. Да полянка тусклого света, перетекающая следом по безбрежному морю черноты… А что там постоянно копошится, в этой черноте, я, мерно переставляя космические боты, стараюсь не замечать…
Но стоит только перешагнуть порожек кают-компании, как небольшое помещение заливает яркий свет. Приятная возможность раз в сутки посидеть там, где нет тёмных углов и скрытых во мраке закоулков. И музыка. Что-то из классики – уныло пиликающие скрипки и им басово поддакивающие виолончели. Запоздало подкатывает, поскрипывая ходовыми колёсиками, робот-официант. Ставит на столик плошку с витаминно-минеральным суп-пюре, заменяющим на кораблях дальнего космоса первые блюда. Однако верить официальным заверениям о полнейшем наборе всех необходимых минералов и витаминов в этой бурде не приходится. Из каких-таких отходов она синтезируется, лучше не интересоваться. Единственный монументально незыблемый принцип Компании – сокращение расходов на обслуживание грузовых кораблей – всегда исполнялся с завидной пунктуальностью. Без аппетита я хлебаю тягучее месиво, сегодня розового цвета. Всё знающие специалисты космических душ рекомендуют ежедневно менять цвет для поддержания психологического тонуса. И вчера вкушал отвратительно зелёную. Уж лучше бы меняли вкус, на который, к сожалению, окраска никак не влияет. Но более-менее вкусное второе исправляет впечатление от обеда. В отличие от обязательного первого блюда, на второе камбузный принтер выдаёт сегодня что-то вполне удобоваримое. Многие, кстати, всегда питались только этой составляющей меню, игнорируя строжайшие приказы об «обязательном ежедневном употреблении работниками дальнего космоса витаминно-минерального комплекса». Как-то краем уха слышал, что фабрика по синтезу составляющих ВМК принадлежит дочке финансового директора нашей Компании. Что делает вполне объяснимыми регулярные циркуляры об «обязательном и неукоснительном…».
Стакан синтетического компота, с обязательными пятью изюминками да одной урючиной, и расслабленные полчаса в светлом помещении, где видимы стены-углы, а не призрачный занавес мрака со всех сторон, становятся достойным завершением очередной вылазки на верхние палубы.
Ежедневный обход корабля по лабиринту коридоров начинается под умиротворение сытости. Заскочив по дороге в ходовую рубку, отмечаюсь обычной, ничего не значащей записью в бортовом журнале. Насвистывая марш Будённого, быстро просматриваю контрольные отчёты автоматики. Из отсека криосна поступает какая-то откровенная белиберда. Не скрывая эмоций, морщусь – придётся тащиться вокруг реактора, одеваться в защитный костюм, потом стараться не промазать толстыми негнущимися в перчатке пальцами по клавишам главного пульта управления, в общем, та ещё морока. После недолгих колебаний и размышлений, решаю перенести визит на завтра – простота в сочетании с трёхкратным дублированием обеспечивающего оборудования гарантируют практическую неубиваемость системы. Ну что такого страшного может случиться с главным управляющим пультом?
Я иду, привычно прислушиваясь к перестуку шагов в этом спящем царстве… Как внезапно возникшее неподалеку световое пятно наглухо примораживает боты к палубе – кто-то шагает по коридору за углом, отчего приближающийся освещённый участок отбрасывает на стену коридора всё сильнее разгорающийся блик. Чёрт! Что за… Лёгкое постукивание. На самой грани восприятия. Словно металлические лапки паучков. Не слыша в течение одного корабельного периода ничего кроме постоянного гула работающих механизмов и регулярного скрипа колесиков робота-официанта под давно забытую музыку, новый звук заставляет ощутимо шевелиться короткий «ёжик» на затылке. Не в силах ничего предпринять обречённо стою и смотрю, возможно, на свой последний рассвет…
Крыса! Шарахаюсь от неё в сторону. Заметив движение, животина серой пулей проскакивает мимо и вприпрыжку летит вдоль по коридору, утаскивая за собою внезапно объединившиеся лужайки освещения. Я же остаюсь в полнейшей темноте. Проклятая автоматика! Чёрт! Взбудораженное стрессом и окружённое чёрным маревом сознание мгновенно прорастает яркими образами разномастных тварей, рвущихся со всех сторон ко мне… Чувствую себя этаким Хомой Брутом в ночи деревенской церкви.
С трудом давлю пробудившиеся страхи. Это всё загаженные терминалы порта Солей, где мы пополняли запасы свежей воды и продуктов перед последним броском в Солнечную систему. Видимо с одним из ящиков прихватили и крысу. Хотя странно. Эти твари за версту чувствуют присутствие на звездолётах трюмной плесени и обходят такие корабли стороной. Может, заблудилась? Или больная какая? Нужно будет воткнуть на крысиных тропах пару силовых ловушек…
Стоит сделать первый шаг, как очнувшаяся автоматика услужливо освещает мой участок коридора. Уф-ф-ф, ладно, хоть, не на ощупь пробираться к себе по этим извилистым лабиринтам.
Медленное погружение в нижние отсеки. И так каждый день на протяжении всего перехода. Глубже и глубже, до самого дна… Наконец, вырвавшийся из открытого люка агрегатный шум воспринимается подобно приветственному повизгиванию верного Цербера. Осматриваюсь. За время отсутствия ничего не изменилось. Мигающая в темноте сигнальная лампа почившего компрессора да несколько разобранных роботов в освещённом ремонтном уголке. Контрольный экран живучести источает само спокойствие умеренно синей подсветкой из всех отсеков и помещений корабля – пожары и разгерметизации отсутствуют, аппаратура работает в штатном режиме.
Крыса. Вот что теперь по-настоящему волнует меня. Копание в надоевшем компрессоре с облегчением откладываю. Вторую половину дня всецело посвящаю конструированию силовых ловушек и их калибровке. Сенсоры достаются от почившего робота-монтажника, благо даже грудную панель снимать не приходится – вывороченная «с мясом» из плат и части усиливающего каркаса – она осталась лежать в далёком теперь космопорте. Монтажные импульсные генераторы поля с трех оставшихся неповреждёнными щупалец вполне подходят для крысоловки. И перед сном расставляю собранные устройства. Настройка и отладка сенсоров по месту завершается аккурат к отбою. И ловушки замирают в ожидании появления своей жертвы. Я же заваливаюсь спать прямо в кучу ветоши в своём отсеке…
…
Пробуждение наступает внезапно, и первое время никак не могу взять в толк – где я, и почему вокруг так темно. Что это было?! Кто я? Механик с грузового корабля или сумасшедший с дурки? Реальность буквально распадается на две части. Вот кто кому снится – бабочка монаху или… Вспоминаю крысу. Мрачный агрегатный отсек грузовика. Палату с дюжиной коек. Пытаюсь повернуться, и страх вновь стискивает сердце стальной хваткой – я словно мумия, навечно запертая в узком саркофаге. Значит, всё-таки сумасшедший… И теперь передо мною неразрешимая дилемма – выбираться обратно в палату или продолжить затянувшийся «поход»? Оба варианта, как кажется, связаны просто с непреодолимыми трудностями.
Неожиданно чувствую, как кто-то грубо хватает меня за ноги и тащит назад. Не успеваю ничего понять, как оказываюсь на полу возле кровати Кэпа.
– Ты чего туда залез? – удивлённо спрашивает Николай.
Я лежу, глядя вверх, а вокруг толпится вся безумная камарилья нашей палаты. И даже хитрая крыса тут как тут. Как ни в чём не бывало, сидит рядом и внимательно зрит десятком отражений моих Я в капельках воды на усах.
– Там лаз в стене есть, хотел посмотреть, куда ведёт.
– Лаз?
Николай встаёт на карачки и неловко лезет под кровать, отчего снаружи остаются видны лишь его ноги, обутые в больничные тапочки.
– Ничего тут кроме пыли нет, – доносится приглушённый голос, – Пошутил, что ли?
– Как нет? Я только что там был, – не верю я и ныряю обратно. Благо Кэп стоит рядом, и его пятая точка не нависает грозно над головой.
Но в стене нет никакой дыры. Только старые потёртые обои. Для верности я проверяю рукой надёжность стены. Сомнений никаких – здесь нет ничего похожего на дыру и даже на крысиную норку. Вот это поворот… А во что, позвольте спросить, я тогда лез всю ночь напролёт?
– Слушай, Николай…
Кореш отвлекается от чтения затёртой книжонки – «Проблемы борьбы с паразитами на кораблях дальнего космоса»:
– Что?
– У нас санитары, случайно, не роботы?
– Почему так решил?
Николай откладывает «Проблемы…» в сторону и ложится набок, чтобы хорошо меня видеть. Видимо, предложенная мною тема для вечерней беседы его дюже заинтересовала.
– Ну, смотри, как они двигаются…
В это время один из санитаров, разогнав пациентов по кроватям, подметает пол.
– А что не так? – спустя некоторое время спрашивает кореш, – Я ничего такого… Подозрительного… Как бы, не вижу.
– Приглядись к венику. Как он метёт.
Санитар не торопя события размерено машет жиденькой связкой сорговых веток. Но если посмотреть чуточку внимательнее, становится понятно, что веник даже не касается пола. И что таким макаром можно намести, большой вопрос.
– Да, ты прав. Ранее как-то не обращал внимания.
Николай пожимает плечами.
– Эй, товарищ санитар!
Уборщик останавливает неумолимое движение по палате:
– Чего тебе?
– Товарищ санитар, вы как метёте? Так же никто не метёт!
– Самый умный? – лицо санитара багровеет, – Помалкивай, давай, пока не зафиксировал. Буду я ещё всяких тупых шизиков слушать. Не нравится, как я мету, бери веник и давай сам, шуруй.
Высказавшись, презрительно окидывает взором нас с Николаем и продолжает «уборку».
Кореш же, получив отповедь, обращается ко мне:
– Видал! Точно не робот. Они на такое проявление высшей интеллектуальной деятельности просто не способны. Скорее всего, просто не хочет пылью дышать. А попробуй только не исполнить указание Каракурт – вот и «метёт».
И я соглашаюсь с проницательным соседом по койкам.
Ночь, когда палата по своему обыкновению наполняется скрипом, храпом и прочими «прелестями», долго ворочаюсь. Уснув прошлый раз в несуществующей норе, я странным образом прекрасно выспался и весь день чувствовал себя превосходно. И теперь, когда приступы сонливости накатывают удушливыми волнами, а сам Морфей ни в какую не идёт в гости, я, не дожидаясь приглашения от крысы, сам лезу под кровать к Кэпу.
Там, как оказалось, диспозиция вполне себе соответствует прошлой ночи – темнота, нависающая сверху экзистенциальная угроза, а впереди чёрная дыра таинственной норы. Только белого кролика не хватает. А впрочем… Мордочка крысы высовывается из мрака дыры и довольно шевелит усиками. Ну, чем не кролик? Такой же грызун. И я лезу вослед…
…
Перешагивая высокий порожек кают-компании, запинаюсь – за столиком одиноко сидит наш старший штурман Арахна, брезгливо ковыряя ложечкой в чашке. Я же, грубо нарушая вековые традиции корабельного люда, столбом встаю посреди прохода. Что за… В течение всего межзвёздного перехода, занимающего с десяток корабельных месяцев, члены экипажа, за исключением механика, по регламенту плавают ледышками в индивидуальных ваннах криосна и зрят холодные видения…
Автоматизация на новейших кораблях сверхдальних перевозок достигла такого совершенства, что от когда-то многочисленного клана механиков и трюмных машинистов стали отказываться, оставляя лишь одного представителя – и за слесаря, и за механика, и за специалиста по крио-системам, и в довесок надсмотрщиком за роботами. Вот только наш рудовоз был далеко не современным, да к тому же без излишков и так весьма капризной автоматики. Но весёлая братия механиков на всех кораблях Компании, в свете последних достижений прогресса и по воле неумолимой администрации, пошла под «нож». В общем, один я на нашей лайбе – и кузнец, и жнец, и на дуде игрец… Грёбаный параллакс! И когда корабль идёт в глубоком космосе, я остаюсь единственным и полновластным хозяином всего внутреннего пространства корабля. Но только лишь до пробуждения кого-либо из старших по званию в случае нештатной ситуации…
– Не стой в проходе, – разрушает трагизм театральной паузы Арахна.
Голос. Я вздрагиваю. Лишь киваю головой в ответ и слепо делаю пару шагов, не совсем понимая, что происходит.
– Сядь, чего замер столбом? – штурман кивает на место рядом с собой, – Совсем свихнулся в своем "Аду".
– Свихнёшься тут, – подумалось мне.
И по-детски растерянно спрашиваю:
– Протокол?
Это что же такое заставило автоматику разбудить одного из старших офицеров корабля? И почему узнаю об этом последним? Или всё-таки первым, прости меня Господи за каламбур. Перебирая в уме крайние записи в бортовом журнале, никак не могу вспомнить ни одного события за последние несколько суток, подпадающего под определение – критически важный. Выход из строя компрессора? Пролёт на удалении нескольких миллионов километров блуждающего астероида? Крыса? Сума сойти!
– Протокол, – согласно кивает штурман.
Поскрипывая, подкатывает официант и ставит передо мной чашку витаминного комплекса. Привычное отвращение к этой части космического рациона уж было появляется на моём лице, как, перехватив настороженный взгляд Арахны, пытаюсь задавить гримасу в зародыше. Результат внутренней борьбы с естественными рефлексами заставляет штурмана испуганно отпрянуть, видимо, незаконченная гримаса окончательно убеждает её, что я того… Свихнулся. Поспешно встав и пожелав приятного аппетита, скорее похожее на издевательство, стремительно покидает кают-компанию.
Старшего штурмана – Арахной – иронично прозвал экипаж за её холодную надменность и увлечение допотопным вязанием во время вахт за центральным пультом при утомительных маневрированиях внутри звёздных систем. Правда, и во внешности её было что-то паучье – блеклые волосы, излишняя худощавость, длинные тонкие пальцы, что гипнотически перебирают спицы с пряжей. Признаться, поначалу девушка мне понравилась, если не сказать больше. Штурман, как и я, особо не ладила с остальным экипажем и держалась всегда обособленно. Наша похожая изолированность рождала в душе, как оказалось впоследствии, напрасные надежды…
Закончив трапезу в одиночку, обхожу свои охотничьи угодья. Безрезультатно. А поскольку появление старшего офицера превращает ежедневное дефиле в ходовую рубку обременительным излишеством, ограничиваюсь усечённым обходом корабля. Быстро обегаю удалённые отсеки, заныривая и в вентиляшки, и в маленькие посты, под завязку забитые бортовым оборудованием. Рутинно заглядываю в бронированное стекло двери реакторного отсека. Наношу кратковременный визит в главную ходовую машину. Она тихонько шумит в темноте, справно искривляя метрику пространства. Монструозная туша вальяжно разлеглась в огромном помещении и даже не обременяет себя приветливым включением плафонов освещения. Да и ладно, главное, что всё кругом чинно-благородно. Чиркнув очередную запись в журнале обхода, возвращаюсь в родные пенаты.
Однако, стоит только спрыгнуть с трапа на пайол своего отсека и подумать о необходимости профилактического выжигания всего трюмного мицелия, как в тот же миг оказываюсь пред пугающим лицом зарождающегося «апокалипсиса» – посыпавшийся град отказов, видимо спровоцированный внеплановым пробуждением Арахны, перечёркивает намеченный план работ. Чёрт! Экран контроля живучести, утратив свой привычно синий цвет, покрывается разрастающимися пунцовыми пятнами, словно ребёнок, подхвативший краснуху, – сигналы о задымлениях, выходах из строя контрольных датчиков, разгерметизациях, неисправностях агрегатов жизнеобеспечения и прочих угрозах самому существованию старого корабля в глубоком космосе. Не прошло и десяти минут, как я оставил наше "двигло" в совершенно благополучном состоянии, а за это время отсек успел разгерметизироваться, с выходом из строя доброй половины контрольных приборов. Абсолют, судя по всему, отставив безразличный нейтралитет, избирает тактику активного вторжения на чужую территорию. И я остаток дня провожу в метаниях между отсеками, словно заправский пожарный среди деревьев полыхающего леса, забыв и о крысе, и о так некстати воскресшей Арахне.
Лишь к середине ночи окончательно становится ясно, что разладилась система контроля за критически важными параметрами – подавляющее большинство срабатываний оказывается ложными. Ничего не горит, не теряется воздух через повреждения обшивки, законсервированные агрегаты исправно пробуждаются, ворочаются в допустимых параметрах и снова замирают в небытие. Ходовая машина безропотно несёт нас через тернии к звёздам. В общем, ничего по-настоящему страшного. Доисторическая рухлядь вполне справляется с непростой ролью космического корабля. Арахна же все это время пребывает в ходовой рубке, не высовывая оттуда и носа, видимо, всерьёз озаботившись моим психическим состоянием. Её истеричные запросы по телекому, я нагло игнорирую, предоставив возможность со вкусом поволноваться – пугающая информация об отказах на главный пульт сыпалась исправно.
