Андрей Андреевич Вознин
Они возвращаются
Глава 1
Пробуждение
– Открой глаза…
Открываю. Отвожу взгляд от белесого потолка и осматриваюсь.
Небольшая комната заполнена полутьмой. Тяжёлые портьеры на окнах, сказочно вырастающие прямиком из паркета, служат надёжной преградой дневному светилу, скрытому где-то там – за стенами дома. Рядом в кресле молодая женщина в строгом костюме. Бледная кожа, светлые обесцвеченные волосы.
– Расскажи, что помнишь…
Ворочаюсь на неудобной кушетке, но как ни пристраивайся, дискомфорт никуда не девается. Проклятое ложе…
Пытаюсь что-нибудь выудить из архивов памяти. Но там лишь смутные очертания, всё никак не складывающиеся в завершённые, понятные формы. Темнота, одиночество, пустота. Что? Почему? Ни малейшего понимания.
– Одиночество, – начинаю медленно перечислять, – пустота, тьма…
– Хорошо…
Так и подмывает спросить – А чего здесь хорошего? Но помалкиваю.
– Сконцентрируйся на одном из ощущений. И позволь ему увлечь тебя…
Делаю глубокий вдох, снова закрываю глаза…
Одиночество. Оно постоянно со мной, как бы ни было кругом многолюдно. Как собственная тень, что никакими силами ни оторвать, ни стереть – эта блестящая визуализация тёмной стороны души…
Неожиданно меня прошибает холодный пот – я не помню, кто такой и как здесь оказался. Что за… ?
– Успокойся, всё хорошо, – женщина, видимо уловив моё беспокойство, говорит тихим, вкрадчивым голосом.
– Кто я?
– Ничего не помнишь?
– Нет.
– У тебя амнезия, вызванная стрессом, перенесённым в последнем рейсе из звёздной системы Алголь…
Пытаюсь хоть что-нибудь вспомнить… Но вокруг меня словно стены мрака, надёжно укрывающие и моё прошлое, и моё будущее.
– А вы кто?
– Я психолог Компании. Провожу курс восстанавливающей терапии.
Психолог? Смотрю на женщину, и едва ощутимое подозрение шевелится в глубине души – хоть убейте, но у меня стойкое ощущение, что её лицо хорошо знакомо. Но при каких обстоятельствах мы познакомились, остаётся за глухой стеной забвения…
– Твой супер-рудовоз «Sir Alexander Fleming» был случайно найден спустя сорок лет после исчезновения. Судя по повреждениям, взорвался реактор, и весь экипаж погиб прямо в криокамерах. Спасатели обнаружили только тебя, погружённого в стазис…
Такое впечатление, что слушаю истории о чужих приключениях в космосе, а не лично о своих.
– Моя задача – помочь тебе вспомнить прошлое и себя самого…
Трель настойчивого звонка врывается в нашу милую беседу. Противный звук так и норовит просверлить дырку у меня в черепе. Непроизвольно морщусь. Но по странной прихоти подсознания звонок вызывает зверский голод.
– На сегодня сеанс закончен…
Поднимаюсь с кушетки.
– Завтра встретимся, – женщина приветливо улыбается, но в глазах её холод глубокого космоса и отчуждение…
Я, кивнув головой, открываю двери. Делаю шаг в коридор и…
Оказываюсь за порогом в том же самом кабинете. Уже знакомая психолог кивает приглашающе головой:
– Заходи, заходи. Ложись на кушетку.
Ошарашено топчусь на месте:
– Но…
– Ничего-ничего. Успокойся. Разрывы в сознании в твоём положении обычное дело.
Пожимаю плечами и прохожу в кабинет, покинутый, как показалось, всего лишь мгновение назад. Обречённо ложусь на кушетку. До чего неудобное ложе – как ни пристраивайся, всегда остаётся неприятное ощущение, что свободно подвисают в воздухе или ноги, или голова. Не хотелось бы что-нибудь потерять.
В который уже раз смотрю перед собой на это блеклое пятно потолка. Мысли скачут в моей бедной черепушке, словно заправские цирковые лошади. Что за… ? Коней только не хватало, с их-то аллюрами и галопами.
– Расскажи, что тебя беспокоит, – голос психолога кажется присутствует не где-то рядом, а непосредственно в моей голове.
– Мне кажется, что всё вокруг нереально, – начинаю перечислять свои страхи и сомнения, – Словно не я сам проживаю свою жизнь, а наблюдаю за ней со стороны. И…
– Что?
– Это как тюрьма, где я заперт… Навечно.
– Не беспокойся, старайся принимать всё, как оно есть. Постепенно всё восстановится, не надо подгонять процесс…
Очередная попытка выйти в заколдованную дверь… Завершающаяся прямым попаданием на очередной сеанс психотерапии. Но я уже привык к чудесам и нисколько не переживаю. Принимаю всё, как оно есть. Ничего не подгоняю и только жду. Чего? Кого?
– Как прошёл день?
Вопрос из разряда иезуитских. Какой к чёрту день? Если моё «сейчас» присутствует только в этом кабинете, а всю память словно отключили. И долговременную, и оперативную… Я герой фильма, зацикленного на самом скучном его моменте.
– Расскажи, что чувствуешь?
Некоторое время копаюсь в своих ощущениях…
– Меня гнетёт подозрение, что моим миром управляет кто-то другой. А я лишь сторонний наблюдатель… Немощный. Неспособный что-либо поменять.
– Чтобы тебе было проще прийти к согласию с этим миром, признай концепцию сверхъестественного. Если есть Создатель этого мира, то почему бы ему им не управлять?
Смотрю на психолога. Меня к месту осеняет:
– Я не помню вашего имени.
– На-Реау.
– Как? – я немало удивлён.
– Родители с Микронезии, поэтому имя может быть несколько непривычным. Можешь звать меня Рея.
Лежу, смотрю в потолок. Бог? Почему бы и нет.
Неожиданно замечаю на белоснежном потолке небольшую тёмную трещину, начинающуюся возле стены.
– Концепция всесильных богов, по воле которых всё и происходит, подразумевает рабскую покорность обстоятельствам. Мы не в силах превозмочь их мощь. Признай это и живи.
– И память восстановится?
– Возможно. Нужно лишь некоторое время покоя.
Покой… А что? Пусть течение само несёт меня по водам времени. А я буду с рабской покорностью лежать, смотреть на бездвижное звёздное небо… Стоит признать, не самое плохое времяпрепровождение…
– Рея, но почему я не помню ничего кроме вашего кабинета? Словно за стенами и нет ничего. Пустота…
– Возможно, так проявляются страхи, пережитые тобою в глубоком космосе. Взрыв реактора поставил тебя на грань между жизнью и смертью. Беспомощность, одиночество. А за бортом открытое пространство. Холодное, безбрежное, полностью индифферентное к человеческой судьбе. Чтобы защитить себя, подсознание блокирует негативные ассоциации с пережитым. Стирает всякое воспоминание, не связанное с этим кабинетом, воспринимаемым надёжной защитой.
– Хм-м-м.
Объясненице, конечно, так себе, но что мне ещё остаётся? Смиренно пройти курс психотерапии, и может быть, возможно, я обрету тогда свои воспоминания… То есть истинного себя.
Очередной вход-выход.
– Добрый день, Рея.
Кушетка, белый потолок перед глазами. Взгляд уже привычно цепляется за едва заметную трещину. Приглядываюсь. Что… ? Оказывается, это целая сеть трещин густо ветвится по потолку. Почему-то не замечал этого раньше. Напоминает паутину… Или разрастающуюся плесень. Воспоминания…
– Не отвлекайся, – Рея грубо обрывает нить, казалось бы, готового начать распутываться клубка, – Расскажи, что чувствуешь в этот момент…
– Кхм-м, – я пытаюсь уловить свои сиюминутные ощущения, – Мне порою кажется, что мы обладаем врождённой способностью управлять этим миром. Но по мере взросления, нам просто внушают, что это невозможно…
– Осторожнее… Ты вступаешь на очень опасную тропу. Ложные ожидания вполне могут привести к когнитивному диссонансу между твоими надеждами и реалиями этого мира, абсолютно инертного к желаниям человека. А далее только сумасшествие. Со всеми вытекающими в виде смирительной рубашки и обитых матами стен.
Я перевожу взгляд с психолога на потолок. Что за чёрт? Он уже буквально весь покрыт густой сетью паутины, и она продолжает разрастаться, словно сотня невидимых паучков неустанно прядут свою призрачную пряжу.
– Рея, что у вас с потолком? Он весь порос паутиной!
– Где паутина? Я ничего не вижу.
– Но… Как же. Вот же она, – и я испуганно тычу пальцем в самый её центр, где должен сидеть гигантский паук…
…
– Привет, новичок.
Я отвожу взгляд от белоснежного потолка и встречаюсь взглядом с соседом по кроватям. Тот ухмыляется и подмигивает мне.
Мы лежим в довольно просторной комнате, в которой двумя рядами стоит почти дюжина кроватей. Пустых нет, все заняты лежащими людьми. По-моему мужчинами. Кто-то недовольно ворочается, а кто-то самозабвенно храпит.
– Где я?
– Где-где, в Караганде! – довольно хохочет шутке смешливый сосед.
– А точнее? – я начинаю раздражаться столь неадекватному веселью.
– У тебя амнезия, что ли?
– Не помню.
– И как сюда попал, не помнишь? Даже душ Шарко не запомнился?
– А что это – шарко?
– Ха-ха! Да тебя, голубчик, ждёт масса новых впечатлений. Но, боюсь, приятных среди них не будет…
Пока я обдумываю, чем бы таким тяжёлым треснуть соседа по глупой голове, тот педантично ковыряется в своём носу. Заметив мой внимательный взгляд, тушуется, и незаметно вытирает палец о мою подушку.
– В дурке ты. Со вчерашнего вечера…
Соседа моего кличут Николаем. А поскольку наши кровати стоят бок о бок, само собою мы сразу же становимся закадычными друзьями.
– В палате лежат, ну, или сидят, кому как больше нравится коротать время, с тобою вместе – одиннадцать человек, – на правах опытного «старослужащего» сосед быстренько вводит меня в курс дела, – Анемнезы у всех самые разные – кто свихнулся от пьянки, кто на работе не выдержал напряжения, а кто и наследственно чокнутый.
Я сразу замечаю отличающий Николая природный оптимизм – что бы не происходило, он во всём видит смешную сторону бытия. Возможно это неадекватное восприятие действительности и послужило основной причиной его госпитализации.
– Самый старый у нас – Палыч. Кликуха – Кэп. Так как в своё время он бороздил пространства капитаном рудовоза. Свихнулся прямо в рейсе – устроил охоту на «чужих». В результате «охоты» выжил только он один, – образовательный процесс от Николая продолжается уже в столовой за завтраком.
Вокруг за столиками на две персоны смиренно сидят пациенты психушки и вкушают кашу-размазню. А мой сосед, подавшись всем телом вперед, азартно знакомит меня с местными реалиями.
Я повожу взглядом за направлением его указующих глаз. Грузная фигура Кэпа выделяется на общем фоне аристократической небрежностью в одежде – больничная пижама на нём надета задом-наперёд. То ли таким образом он сигнализирует, что реальность для него пустая формальность, то ли дерзко бросает вызов местной администрации. Но как этот рыхлый битюк умудряется аккуратно застёгивать все пуговицы на спине, остаётся для меня загадкой.
– Клинический псих, – бодро комментирует Николай, – Если попытается прилипнуть к тебе с рассказами о своих внуках, гони его в шею. Один раз дашь слабину, более не отстанет. А внуков у него много…
По ходу «политинформации» я брезгливо ковыряю ложкой стоящую пред собою субстанцию неприятного происхождения. И только по воле всемогущей администрации носящую гордое название – утренняя каша. То ли синтетика, то ли натурпродукт, но доведённый шеф-поваром до непотребного состояния.
– Надо всё съесть, – авторитетно поясняет мой сосед, – Какие-то важные витамино-минералы. Заметят, что сиротски остались на тарелке, санитары утрамбуют недоеденное в желудок силой.
Немного помолчав, добавляет:
– Регламент…
Пожимаю плечами и самостоятельно начинаю трамбовать отвратительную массу в сопротивляющийся желудок. Уж лучше сам, чем грубые санитары.
– Завтраки тут ещё ничего… – многозначительно интригует Николай.
И я едва не давлюсь очередной ложкой. Если это «ничего», то что же тогда меня ожидает на обед?
– А-а-а, вот и наша Каракурт заявилась, – сосед опускает голову к тарелке и начинает интенсивно поглощать свою порцию.
Я оглядываюсь. Присутствующие, все как один, работают активно ложками словно ударники-землекопы лопатами. И непрерывное движение челюстей заставляет волосы их лохматых голов неприятно шевелиться. Очень похоже на змей Медузы Горгоны.
– Приятного аппетита, – издевкой звучит женский голос.
И я замечаю в проёме двери молодую женщину. Скрестив руки на чисто гипотетической груди, она наблюдает за своим сумасшедшим контингентом.
– Хм-м, хм-м… – дружный ответ полных ртов оставляет самое широкое поле для трактования задействованных смыслов.
Когда шершавые языки сумасшедших начинают скрести по освободившимся донышкам тарелок, поступает долгожданная команда закончить приём пищи… Правда, насчёт «пищи» санитары изрядно загнули.
– Как самочувствие?
Каракурт сидит напротив, положив нога на ногу, отчего задравшаяся юбка освобождает для осмотра острые коленки. Но мне не до них. Пытаюсь определить, что же не так с моим самочувствием. Ведь не просто так загремел в дом скорби…
– Почему я здесь? – не докопавшись до явных симптомов, задаю встречный вопрос.
– Расскажи о последнем годе своей жизни.
Обращаюсь к своим воспоминаниям и… Понимаю, что всё просто отвратительно в Датском королевстве.
– Вопросы о причине твоего здесь нахождения отпали? – спрашивает Каракурт.
Я обречённо киваю – в голове на месте ярких воспоминаний о прожитых днях лишь огромная «чёрная дыра». Даже имени своего толком не помню. Словно и не жил до сегодняшнего пробуждения в соседней с Николаем кровати. Тогда, может я клон? Быстро оцениваю рабочую гипотезу и понимаю, что мимо – кто же клона будет садить в психушку? Бракованных, не утруждаясь условностями, просто отправляют обратно в чан с биомассой.
– Может, вы мне подскажете? – с надеждой смотрю на сидящую напротив.
– А это уже прогресс. Искреннее желание больного поправиться – первый шаг к выздоровлению.
Каракурт листает лежащую на коленях историю болезни. Совсем тонюсенькую. Впрочем, её толщина вполне коррелируется с продолжительностью доступных мне воспоминаний…
– Те двое, что дрыхнут без просыпа, – Николай поочередно знакомит меня со всеми обитателями нашей палаты, – У них бзик, что они застряли в неисправных капсулах криосна.
Два кататоника лежат на соседних койках бесчувственными брёвнами и даже не шевелятся. Чем исправно пользуются прочие члены команды – при игре в пульку сидеть на «брёвнах» не в пример удобней, чем непосредственно на продавленных сетках панцирных кроватей.
А глядя на виртуозные розыгрыши шизиком Александром неочевидных раздач, я остерегаюсь активно включаться в интеллектуальное противостояние с местным асом. Всё-таки карты требуют отточенного и ясного ума, а моё нынешнее состояние далеко от оптимального.
Распорядок дня предоставляет неограниченное время для размышлений и поисков утраченной памяти. По заведённому правилу, позавтракав, психи обычно расползаются по палате, где и прибывают в состоянии ожидания следующего похода в столовку. А само лечение большей частью состоит из периодического употребления пригоршни разноцветных капсул – по мысли эскулапов долженствующих привести разброд и шатания в безумных головах к некоему условному порядку…
В наши скорбные пределы иногда заглядывает Каракурт – местный лечащий врач. И вот её обитатели поголовно боятся просто до дрожи в коленках. Даже два кататоника, видимо чувствуя присутствие абсолютного зла, начинают непроизвольно дрожать, чем изрядно отвлекают сидящих на них от обдумывания стратегии розыгрыша очередной заковыристой раздачи. Но чем вызван подобный эффект присутствия, для меня пока остаётся загадкой. Есть в этом какая-та страшная тайна.
– А чего они постоянно в масках ходят? – интересуюсь у своего гида, кивнув на двух пациентов о чём-то конспиративно шушукающихся в углу. Нижние половины их лиц стыдливо прикрыты медицинскими масками.
Николай небрежно пожимает плечами:
– Так им же противогазы запретили здесь носить.
– Противогазы? – я буквально ощущаю, как мои брови, более не сдерживаемые вездесущей гравитацией, двумя мохнатыми гусеницами неудержимо ползут вверх по лбу.
Корешок некоторое время удивлённо смотрит на меня, потом, видимо, до чего-то дотумкав, ухмыляется:
– А-а-а, ты же не застал их эпичное явление сюда. Мы все тут просто обхохотались, когда санитары под вопли вновь прибывших сдирали с них изолирующие противогазы. Эти два чудика – члены экипажа танкера-химовоза. Загремели к нам после того, как у них в рейсе произошла утечка токсичного груза. И нет, чтобы вылилось сразу изрядное количество. Автоматика бы тогда отработала штатно. Но сочилось совсем помаленьку. И эти микродозы вызвали у всего экипажа массовую галлюцинацию. В общем, натерпелись там все после прибытия на борт самого Сатаны с инспекцией. А у Анатолия с Сергеем, отвечавших за груз, падший ангел обнаружил ещё и недостачу того самого химиката…
– И что, оклемались уже здесь?
Николай пожимает плечами:
– Судя по вросшим в лица маскам, вряд ли. Они их даже в столовке не снимают – запихивают еду прямо под марлю. Опасаются очередной инспекции от тёмного ангела…
– Ага. Теперь понимаю, почему они на меня так подозрительно косятся…
Как-то ночью я открываю глаза от того, что чувствую тяжесть чужого взгляда. И в неверном свете Луны вижу перед собой огромную крысу. Она, удобно устроившись на моей подушке, в упор смотрит мне прямо в глаза. Я начинаю шарить правой рукой, в поисках чего-нибудь потяжелее, и внезапно чувствую, как кто-то перехватывает меня за кисть. Ужас буквально пронзает раскалённой иглой. Б…!
– Не трогай Мица…
Оказывается, когда я в панике обшаривал всё вокруг себя, то случайно разбудил и Николая.
А крыса тем временем продолжает спокойненько так сидеть рядом, и не думая спасаться бегством. Её чёрные глазёнки неотрывно следят за мною, на тонких длинных усиках подрагивают маленькие капельки воды.
– Это наш подопечный, – поясняет своё вмешательство Николай, – живёт здесь в подвале. К нам заходит иногда пообщаться.
И чему я тут удивляюсь? Это же сумасшедший дом!
– Кыш! – брезгливо смахиваю крысу с подушки, поворачиваюсь на другой бок и пытаюсь заснуть.
– Что есть наша реальность? – неожиданно громко вопрошает карточный ас Александр, – Где её пределы? И как проложить туда верный курс?
Короткий спич местного философа вызывает ответную реакцию Николая:
– Это штурман Александр. Его «крыша» потекла, когда прокладывал курс между Фобосом и Деймосом на туристическом маршруте. Почему-то у него получалось, что у Марса три спутника. Два известных и один новый – невидимый. И он никак не мог рассчитать гравитационный манёвр между ними. Говорят, что даже его автопилот свихнулся, плутая по рассчитанному маршруту.
– Зачем мы бродим по жизни неприкаянно? Повторяя раз за разом установившийся курс от зарплаты до зарплаты. Как сойти с этого порочного рейса?
Мне рассуждения сумасшедшего штурмана не кажутся уж совсем безумными.
– Правда, потом выяснилось, что у штатной логарифмической линейки, по которой он вводил значения переменных в бортовой компьютер, неправильно нанесена насечка на шкале, – Николай некоторое время молчит и затем вздыхает, – Что поделать, заводской брак…
Штурман, толкнув речь, замирает в полной внутренних достоинств позе Цицерона, выступающего перед Сенатом.
Мы сидим втроём – я, Николай и крысы. Для грызуна из сумасшедшем дома она оказывается довольно сообразительной. Разве что говорить ещё не научилась. Правда, я для себя так и не определился – или это просто общая галлюцинация, визуализирующая местное коллективное бессознательное, или всё-таки божья тварь. И тот и другой вариант имеют равное право на существование. Так, невыразительный серый комочек шерсти вполне адекватно отображает наш общий умственный потенциал, бесконечно далёкий от блистательных высот пятого Сольвеевского сборища интеллектуалов. Но и в качестве обыкновенного грызуна, она никак не нарушает основополагающих принципов существования Вселенной – если есть в доме тёмный подвал, должна же там когда-то завестись и крыса. Хотя, вероятно таким странным дуализмом проявляет себя универсальный квантовый детерминизм, недоступный для понимания большинству местных психов.
– А что за стенами дома? – спрашиваю я, отвлекаясь от созерцания неба в клеточку.
– В смысле? – Николай бросает игрища с крысой.
Та, до того с неподдельным энтузиазмом гонявшаяся за бумажным журавликом, который бросал ей мой весёлый сосед, замирает.
– Ну, сколько я ни смотрю вовне, там постоянно одна и та же неизменная картина. Что, однако, наводит…
Николай тоже смотрит в окно. Долго стоит неподвижно, наверное ожидая каких-то изменений в унылой внешней картинке. Не дождавшись, пожимает плечами:
– Там же просто кирпичная стена. КАК? Как она должна по твоему меняться?
Я снова выглядываю наружу.
– Почему кирпичная?
– Ну, как же. Не видишь разве, что она в мелкую клеточку?
– Так это решётка накладывается на перспективу.
– Какая решётка?
– Которая на окне решётка. Железная.
Заинтересовавшись нашим интеллектуальным спором, крыса забывает об уже изрядно потрёпанном журавлике и запрыгивает на подоконник. И также смотрит вовне. Правда, что она там зрит, остаётся на её совести.
– Что там?
Я оглядываюсь. Штурман Александр, на время покинув позу выступающего Цицерона, заинтересованно замирает в ожидании ответа. Его худощавая фигура с вытянутой навстречу мне шеей и выпученные глаза не оставляют ни капли сомнения в его абсолютном внимании.
– Что у нас за окном? – адресую и ему вопрос.
– Хм-м-м. За окном?
Фигура Александра обретает очертания вопросительного знака, наверное штурман в уме прокладывает курс к окошку. Затем, медленно обойдя меня, он швартуется у подоконника:
– Небо. Чёрное. Звёзды. А мы где – на Фобосе или на Деймосе?
Своим вопросом местный философ загоняет в глухой интеллектуальный тупик всех участников диспута. Ещё раз подтверждая, что умением запутать и поднапустить тумана, он способен довести до психушки даже самый продвинутый искусственный интеллект.
– Судя по незначительным колебаниям искусственной гравитации, мы находимся на орбитальной станции, – со знанием дела подключается к нашей теплой компании Кэп в пижаме наоборот…
Однако… Никогда бы не подумал. Хотя, это возможно связано с моим изрядно затупившимся интеллектуальным инструментом.
– Постойте. А как я тогда сюда попал? – Николай впервые со времени нашего знакомства обретает несвойственную ему серьёзность.
А судя по вытянувшимся лицам остальных присутствующих в палате, каждый задаёт себе подобный каверзный вопрос. Мне в этом отношении гораздо проще – я и так лишён всяческих воспоминаний, и такая мелочь, как процедура доставки на орбитальную станцию, не самая страшная потеря из архивов памяти…
– Здесь что-то нечисто…
Не успевают звуковые колебания сентенции Александра развеяться в воздухе, как в дверях появляется суровая Каракурт:
– Что здесь происходит? Почему сборище? Почему у окна?
Все мгновенно забывают о нечистом деле и спешат «рассосаться» по койкам. Даже крыса, испуганно пискнув, кидается прятаться под кровать Кэпа.
Я, поддавшись общей панике, бухаюсь на своё ложе, не забывая при этом поразмышлять над подозрительными странностями орбитального сумасшедшего дома.
Следующий день для всех начинается с бодрящего душа Шарко.
– Эх, зря ты про окно… – делает странное заключение раскрасневшийся Николай, отдуваясь после ледяных струй воды…
Когда возвращаемся после водных процедур в родные пенаты, обнаруживаем полное отсутствие в стене окон. Словно их там и не было никогда.
– Э-э, а куда окна-то подевались? – адресую в никуда свой вопрос.
– Чтобы не вызывать лишней агрессии, окна заложены, – в дверях стоит Каракурт и недобро так улыбается, – Ещё вопросы?
– У матросов нет вопросов! – бодро отвечает за всех Кэп. Видимо, душ Шарко надёжно отбивает всяческую охоту до въедливого постижения окружающего мира.
– Каламела, в процедурную, – с этими словами Каракурт резко разворачивается и выходит из палаты.
Николай смотрит на меня с искренним состраданием. С чего бы это? Но проясняют дело два звероподобных санитара, что грубо хватают меня под руки и тащат вслед за врачихой.
– Я недовольна твоей ролью в разжигании агрессии у больных…
Сидеть перед Каракурт на узенькой табуреточке очень неудобно и приходится постоянно ёрзать пятой точкой, чтобы случайно не свалиться на пол. Ох уж мне эти психологические трюки доминирования и подчинения.
– Но ничего такого не делал, – пытаюсь оправдать своё честное имя, которое, к слову, даже не помню.
– Что тебя заинтересовало в окне?
– Я долго следил за фасадом соседнего дома. Но там ничего не происходило. То есть, совсем ничего. Словно там картинка или фотография лунной ночи, прилепленная к нашему стеклу…
Каракурт молчит, внимательно изучая меня. И я чувствую, как начинают просыпаться мурашки на моей груди, недовольно шевелятся под кожей и благоразумно переползают на спину – подальше от её пронзительного взгляда. Отчего всё тело жутко чешется, но я не могу пошевелиться. Словно окаменел под холодным недобрым взглядом. И даже отсутствие змей на голове Каракурт не делает её более человечной Медузы Горгоны.
– Чтобы быстрее восстановиться, тебе надо не по сторонам зыркать, а настойчиво углубляться в лабиринты своей памяти.
– Но их там нет.
– Кого нет?
– Лабиринтов нет. Просто огромная зияющая дыра, в которой только первозданная тьма. Словно кто-то просто вырвал всю память…
– Займёмся этим…
По сигналу опять появляются страшные санитары.
– Вы чего это, а?
Молча сдёргивают меня с неудобной табуретки и перемещают в удобное кресло. Кожаные ремни крепко оплетают по рукам и ногам, лишая возможности даже пошевелиться. На голове оказывается некое подобие пилотского виртуального шлема, с положенными жгутами проводов, уходящими в гудящую неподалёку серверную стойку. Судя по приготовлениям, начиналась давеча обещанная Николаем масса новых впечатлений. И, как он и предсказывал, вряд ли приятных…
– Попытаемся стимулировать твою память…
– А-а-а! – такое впечатление, что огромная раскалённая спица протыкает затылок и играючи проходит голову насквозь.
– Ничего-ничего, потерпи немного, неприятные ощущения скоро закончатся, – пытается успокоить Каракурт.
Порождённая невыносимой болью сверкающая пелена занавесом опускается перед глазами. Первые мгновения вижу лишь эту ослепительно белую завесу. Напуганные болью мысли разбегаются по черепушке как тараканы. Ни о чем не могу ни думать, ни рассуждать. Только обжигающая спица, что непрерывно шевелится в голове…
Когда боль внезапно уходит, пелена спадает, замещаясь непроглядной тьмой. И я парю некоторое время вне времени и пространства, наслаждаясь безграничными покоем и умиротворением. Мне так хорошо, что даже согласен вновь и вновь ощущать эту невыносимую боль, чтобы вслед растворяться в неге…
– Какая странная реакция, – доносится откуда-то извне, из мира боли и страданий, куда совсем не хочется возвращаться.
Когда окончательно уходят и боль, и нега, открываю глаза. Каракурт сидит напротив, задумчиво покачивая острым носком модельной туфельки. Холодно интересуется:
– Есть прогресс?
Отрицательно качаю головой, но выражаю готовность:
– Готов вновь пройти процедуру.
– Нет. Сперва обработаем результаты…
Санитары извлекают меня из пыточного кресла и волокут обратно в палату. Всё тело ноет и болит, и я не могу даже пальцем пошевелить. Бросив в кровать, два исполнительных помощника палача удаляются.
– Как ты? – Николай уже рядом, и не может удержаться, чтобы не съязвить, – Понравилась процедура усмирения?
Но червячок сомнения продолжает вольготно чувствовать себя в моей голове – душа ни в какую не желает прогибаться под местные реалии. И даже раскалённая спица, что беспощадно терзала мозги в процедурной у Каракурт, не уничтожила надоедливую гадину. И не в силах уснуть ночами, я пытаюсь понять, что же не так с этим миром…
Ночь здесь, конечно, не самое удобное место для философских размышлений – погружённая в полумрак палата наполняется храпом, сонным бормотанием, скрипом панцирных кроватей и прочими малоприятными звуками совместного проживания одиннадцати человек. И привыкнуть к этому просто невозможно. Но двери надёжно запираются на ночь, и вырваться отсюда, чтобы уединиться в пустых коридорах, невозможно. Чувствую себя беспомощной мухой, запутавшейся в липкой паутине. И я бестолково пялюсь в потолок… Бессчётное количество ночей.
– Что тебя беспокоит?
Очередной сеанс перетряхивания мозгов. Хотя… Вместо «я» просится совсем иная буква.
– Я не сплю уже неделю…
– Почему? Надо начинать приём снотворного.
– Не-е, не надо. Я чувствую себя нормально. Если, конечно, опустить нюанс пребывания в сумасшедшем доме.
– Это ненормально. Бессонница служит препятствием к психическому выздоровлению, а также может спровоцировать развитие соматических заболеваний. И негативно сказаться на восприятии реальности. Спровоцировать немотивированные акты агрессии.
– Вы меня пугаете.
– Всего лишь перечисляю самые распространённые последствия инсомнии.
Пожимаю плечами – снотворное, так снотворное. Хуже всё-равно не будет. А может даже и полегчает.
– Есть подвижки с восстановлением памяти? – интересуется Каракурт.
– Нету. Всё также пусто. Словно и не жил… Никогда ранее.
Некоторое время молчу, перебирая в уме то немногое, что удалось накопить за время, проведённое в больнице.
– Такое впечатление, что я щепка, несомая призрачными водами Хроноса. Кажется, как-то двигаюсь, чего-то кручусь. А на самом деле, это лишь реакция на те силы, что безразлично тащат меня в неведомую даль. Порою быстрее в стремнинах, иногда медленнее в затонах. Закручивают до рвоты в водоворотах…
– Смирись, прими этот мир, как он есть. Сверхъестественные силы, что управляют всем, недоступны для восприятия простым человеком. А если постоянно задумываться о недоступном нам, это прямой путь в сумасшедший дом.
– Так я уже здесь.
– Значит сделай правильные выводы, о причинах. И не повторяй свои ошибки…
– Я всё понял, – шепчет Николай, таинственно поднося указательный палец к своим губам.
– Что понял?
– Всё вокруг нас нереально.
– Почему ты так считаешь?
– Ну, сам подумай…
Жду. Но Николай, заинтриговав, молчит. Начинаем думать совместно с крысой, что привычно пристроилась рядышком, на моей подушке…
– Не получается… – через некоторое время я сдаюсь, а крыса как всегда помалкивает. Что, впрочем, и неудивительно.
– Я так и думал. Ещё один кирпич в стену…
– В какую стену? За окном? Которого теперь нет…
– Совсем ничего не помнишь?
– Как тебе сказать. Помню, что давали на завтрак сегодня.
– Вот-вот. Уже теплее. Почему у нас каждый день одна и та же каша? Словно не существует ничего другого.
– Но в обед-то котлеты, пюре…
– Обед, это совсем другое. Не отвлекайся от завтрака. Каша раз за разом одна и та же. Словно это зацикленная последовательность. Консистенция, вяжущие свойства, и даже вкус нисколько не меняется. В реальном мире такое просто невозможно. Человеку свойственна некоторая волатильность при совершении даже одних и тех же операций, поэтому повариха не сможет с точностью повторить ни одно, пускай самое простое, блюдо. Там не досыпала сахар и крупу, тут переборщила с водой, разбавляя молоко.
