Андрей Борисович Троицкий Шпионское счастье

Глава 11

По мере приближения к югу ночи становились темнее, а звезды ярче. Иногда Разин стоял на корме, разглядывая звездный узор. В тот вечер по дороге в каюту он встретил капитана Бориса Игнатенко, в узком коридоре они остановились друг против друга.

– Вы же обещали ко мне зайти, – сказал капитан. – Время движется… А вас нет. Я начинаю обижаться. Кстати, у меня вахта кончилась. Может, сейчас и причалите?

От капитана пахло солодовым виски и дешевыми сигарами. Сегодня пять из восьми вахтенных часов он провел в компании уборщицы Лидии, статной крупной женщины, на которую засматривался весь экипаж. Еще час резался в карты и выпивал в своей каюте со старпомом и старшим мотористом, затем поднялся на капитанский мостик и поболтал с рулевым и вахтенным матросом.

– Без проблем, – пообещал Разин, хотя идти не хотелось.

Капитан снял фуражку, шагнул в полосу света. Это был дядька лет сорока пяти, с крупным обветренным лицом, он носил очки в золотой оправе, привычно щурил голубые глаза и часто улыбался, будто слышал только приятные слова.

– Дайте полтора часа, чтобы сделать стол, – сказал он. – Все будет на высоком уровне. А что вы предпочитаете из спиртных напитков?

– Ну… Я не капризный.

В назначенное время Разин вместе с Сидориным поднялись на предпоследний этаж судовой надстройки, по случаю приема гостей, в коридоре зажгли все осветительные приборы, по полу раскатали красную ковровую дорожку с зелеными полосками по бокам. Они вошли в капитанскую каюту и поразились величине помещения и домашнему уюту. Две комнаты были соединены в одну и обставлены импортной мебелью, набитым хрусталем и немецким фарфором под старину. Под ногами цветастые ковры из Стамбула, на стенах картины в золоченых рамах, купленные в Южной Азии, над круглым обеденным столом, уже накрытым к трапезе, люстра богемского стекла. Сидорин выставил пару бутылок польской водки с блеклыми истертыми этикетками.

Организовывала и обслуживала банкет все та же уборщица Лидия, которую мужчины посадили во главе стола, напротив капитана, но она не могла сидеть спокойно, потому что снизу, из кухни, сюда на небольшом лифте, скрытым за занавеской, поднимали холодные закуски.

Вскоре в зал вошли старший помощник капитана, весьма молодой человек по имени Клим Седых, следом появился старший моторист Август Забродин, длинный как цапля, с всосанными щеками и острым носом, похожий на памятник Феликсу Дзержинскому. За ним с неспешным достоинством шествовал председатель профсоюзного комитета, грузин с фиолетовым бесформенным носом и благородными сединами, – его имя и фамилия не поддавались произношению и запоминанию. Следом приплыл боцман, милейший человек лет пятидесяти в потрепанном военном кителе с нашивками на рукаве, с медалями и значками на груди. Он часто извинялся не поймешь за что и со слезами в глазах просил у благородного собрания называть его просто Витей, – иначе он на всю жизнь обидится. И все порывался снова и снова пожать руки гостям и заключить их в объятия.

Витек и убеленный сединами председатель профкома просидели за столом время, достаточное только для того, чтобы выпить три стопки беленькой. После чего они переглянулись, уставились на капитана долгими взглядами, в которых сквозило покаяние и мольба о прощении: может быть, кэп разрешит еще немного посидеть с умными людьми и совместно усугубить, но капитан лишь свел брови и показал взглядом на дверь. Отверженные поднялись, потоптались возле стола и, сославшись на неотложные дела, ушли, наверное, на поиски четвертой и пятой стопки. Капитан выложил на крахмальную скатерть крупный кулак и сказал:

– С экипажем надо вот так и только так. Иначе за один рейс все сопьются, снизу доверху.

– Да, это закон моря, – подтвердил Клим Седых.

Теперь, когда с благородным обществом они познакомились, Сидорин отведал рыбных закусок и жульен из консервированных грибов в сметане, он хотел сказать, что его мать лучше не приготовит, но промолчал. Застольный разговор был непринужденным и веселым. Август Забродин с лицом и фигурой Феликса Дзержинского травил байки из морской жизни, которые почему-то начинались весело, а заканчивались грустно, смертью или тяжелой травмой героя истории.

Лида молча сидеть не могла, когда надо, вставляла ехидное замечание или шуточку и все порывалась запеть «Виновата ли я». Она отодвинула тарелку и водрузила на ее место свой бюст, предварительно для лучшего обзора расстегнув верхние пуговки блузки. Видно было, что женщина не привыкла прятать красоту от мужских глаз и сама была готова брать от жизни все, что может, даже то, что ей брать не полагается. Чтобы разгрузить женщину, позвали рабочего по кухне, который, убирая грязные тарелки и отправляя их вниз на лифте, старался быть незаметным и предупредительным.

Сидорин ерзал на диване, как на горячей сковороде, поглядывал на Лиду и, встретившись с ее взглядом, заметно смущался. Он говорил мало, ел много и как-то очень серьезно, будто не ужинал в компании приятных людей, а выполнял ответственное задание. Разин, решив, что он тут единственный человек, которому можно безнаказанно, без всяких последствий, травить последние политические анекдоты, выдал целую обойму, но смеялись собравшиеся как-то вяло, словно по принуждению, и глядели в сторону, видимо, решив про себя, что Разин тут главный провокатор и стукач, даже главнее старпома, утром он побежит в радиорубку, чтобы отправить донос в Москву, прямо на Лубянку.

Вот и пей после этого с человеком…

На горячее было мясо, запеченное с овощами, но есть уже не хотелось, градус общего настроения требовал чего-то большего. Капитан принес гитару и выдал морскую песню о друге, который обязан делиться с корешами всем, что есть. Включили родиолу, танцевали по очереди с одной партнершей, наконец наступил тот момент застолья, когда все говорят одновременно, но никто никого не слушает. На этой ноте старпом закруглил посиделки: утром на вахту, а ночь уже ближе к середине. Было накурено, играла иностранная музыка, Разин с бокалом коньяка слонялся по капитанской каюте, разглядывая сувениры со всех стран и континентов. Капитан собирал старинную африканскую бронзу, коллекция получилась обширной и симпатичной.

– Вот этого слона я по случаю купил в Мали, – капитал подошел неслышно и встал рядом. – Середина восемнадцатого века. Вроде бы простая штучка, но что-то в ней есть… Вот этот бегемот из Китая, специалисты не могут определить его возраст.

Они еще немного поболтали о коллекциях бронзы, и Разин, поблагодарив хозяина за хороший прием и угощение, ушел. В каюте было тепло и душно, он разделся, лег и тут же уснул.

Он проснулся под утро, хотелось напиться холодной воды и выкурить сигарету, налил полный стакан из графина, натянул спортивные брюки, чтобы покурить на корме. Коридор был пустым, было слышно, как внизу в машинном отделении гудел дизель. Разин двинулся вперед, но, дойдя до коридорного поворота, где за углом начиналась внутренняя лестница, остановился и сделал шаг назад. На ступеньках, сняв фуражку, сидел капитан.

Сначала Разин не понял, чего он здесь расселся, когда вокруг полно мест поудобнее. Капитан смотрел себе под ноги и крутил на пальце брелок, пластмассовое сердечко, украшенное цветком мимозы. У него была оцарапана правая половина лба и щека, рукава белой рубашки были засучены до локтей. Разин увидел запястье правой руки, по нему прошли острые коготки от локтя аж до ладони, глубоко содрав кожу. Капитан положил брелок на ступеньку, наклонил голову, прижал ладони к глазам и заплакал. О чем он плакал и почему, стоила ли эта женщина его слез… Никто этого не знал, кроме него самого.

Разин дал задний ход и через минуту оказался рядом с каютой Сидорина, достал из кармана кусочек тонкой стальной проволоки и сделал что-то вроде петли. Засунул ее в дверную щель, поймал ручку защелки и сдвинул ее одним точным движением. Через секунду он включил свет и склонился над койкой Сидорина. Тот открыл глаза и стал смотреть на гостя, словно на неодушевленный предмет, без интереса и страха. Разин, сжав кулак, уже готовый к удару, вздохнул, разжал пальцы и опустил руку.

– На кой черт ты это сделал? – спросил он.

– Слушай, эта женщина будет работать здесь год или два. Или десять. А мне послезавтра сходить на берег. И черт меня знает, вернусь я назад или нет. Не волнуйся ты… После этой истории капитан будет любить ее еще сильнее.

Разин отошел в сторону и сел, решив не вмешиваться.

– Сволочь ты, – сказал он. – Межу прочим, сегодня у капитана день рождения.

– А мне плевать. И еще плевать на то, что ты себе думаешь. Она сама этого хотела. Мечтала об этом. Капитан ее месяцами не трогает. Только разговоры разговаривает, которыми женщина сыта не будет. А ты сюда пришел, чтобы сопли распускать и жалеть ее? Все, выматывайся… Видеть тебя больше не хочу. И не вздумай вернуться.

Разин встал и вышел в коридор, стараясь не попадаться на глаза капитану, прошел к себе другой дорогой. На этот раз он долго не мог заснуть.

Утром к Разину пришел третий помощник капитана Максим Наумов, на нем был гражданский китель, сшитый по военному образцу, и рубашка в мелкую клетку. Еще через минуту вошел Сидорин, вид у него был помятый, на бледном лице светились красные воспаленные глаза. Наумов проверил, закрыта ли дверь, сел возле иллюминатора и спросил:

– Ну, как чувствуете себя после ночной распутной жизни? Еще живы?

– А ты обо всем знаешь? – удивился Сидорин.

– О чем? – переспросил Наумов. – О романтических приключениях? Это знаю. Значит, и люди знают. Так тут устроено. Иногда экипаж знает то, чего еще не случилось, но обязательно произойдет, – голосом он выделил слово «обязательно» и посмотрел на Сидорина. – На этой ржавой лоханке экипаж капитана любит. И есть за что. Здесь тяжелая работа, очень тяжелая ломовая работа, поэтому, как вы заметили, пьяные все и всегда. А он понапрасну народ не дергает. Если что случится, – обязательно защитит. Это важно, когда начальство такие вещи понимает.

– Ну, я же не знал про эту всенародную любовь, – сказал Сидорин. – Предупредил бы.

– Теперь уж поздно, – усмехнулся Наумов. – Послезавтра вечером прибываем на место. Чтобы до этого времени из каюты ни ногой. Даже в радиорубку. Сейчас у меня времени мало. Днем зайду отведу в душ, туда и обратно. Так сказать, во избежание… А то, не дай бог, упадешь в коридоре и получишь тяжелые травмы. И как после этого в Америке работать будешь? Тебя, друг мой, в Россию первым же рейсом отправят. А что в Москве с тобой сделают, – даже представить не могу.

– Ладно, он все понял, – сказал Разин. – Давайте о деле.

– В город я вас сам поведу, – сказал Наумов. – При выходе шмона нет и никаких вопросов тоже. Ничего из личных вещей не брать. Только документы. Сейчас там тепло, плюс двадцать шесть по Цельсию. У нас перед встречей будет свободное время. Погуляем часок. Далеко друг от друга не отходить, – публика пестрая. Не напрягайтесь, ничего страшного не случится, если сами нарываться не будем. Но сейчас в городе парад Марди-Гра. Ну, это что-то вроде карнавала в Рио. Оркестры, пляски, пьянство до утра, салют, фейерверки и все такое. Карнавал продолжается больше месяца, но самые пиковые дни – это субботы и воскресенья, – дым коромыслом. Вот мы окажемся там в субботу. Туристы приплывают со всего мира, их больше, чем городского населения. Среди публики полно жулья и гопников, хотя, это я уже говорил. Следите за карманами. Завтрак скоро принесут.

Наумов поднялся и, неодобрительно покачав головой, ушел.

– Строит из себя святого отца, – проворчал Сидорин. – Будто к женщинам ближе, чем на километр, не подъезжает. Честь бережет. Тоже дело важное… Блин, аж слушать тошно.

Разин поднялся и пошел к себе в каюту и стал читать старую газету, на душе было неспокойно. Услышав голоса и возню в коридоре, он выскочил из каюты и остановился, не сразу поняв, что происходит. Какой-то парень с разбитым в кровь лицом в разорванной тельняшке лежал вдоль коридора, силился встать, но не мог. Перед дверью в душ образовалось переплетение тел, в котором трудно было разобраться.

В середине застрял Сидорин, позади него стоял мужик с красным лицом и седыми пышными усами, Разин знал, что это помощник боцмана, человек злой и тяжелый на руку, такому лучше не попадаться, когда он пьяный или не в духе. Кажется, он пару раз уже сидел, но за правое дело готов сесть еще не раз. Огромной ручищей помощник держал Сидорина сзади за плечо, норовя просунуть другую руку под подбородок, сделать удушающий захват и сломать шею. Спереди на Сидорина навалились двое парней в темных комбинезонах мотористов.

Подскочив сзади, Разин схватил руку одного из них, вывернул до хруста два пальца, повернул к себе лицом и коротким ударил в шею, чуть ниже кадыка, срубил с ног. Тот повалился на пол, захлебываясь слезами боли, с испугу ему казалось, что легкие больше не дышат, от нехватки воздуха он не проживет и минуты. Второго противника Разин пару раз хватил кулаком по шее, а ногой с маху врезал во внутренний сгиб колена. Человек повалился как сноп, будто был сделан из двух равных половинок и при ударе развалился надвое. Уже падая, успел схлопотать под ребра носком башмака.

Сидорин с перекошенным от боли лицом сумел кое-как оторваться от помощника боцмана, укусив его за красную лапу, и отступить на пару шагов. Помощник боцмана оскалил зубы и презрительно глянул на своих противников, словно спрашивал: что вы, жалкие сухопутные фрайера, можете сделать со мной, мужчиной ста двадцати килограммов живого веса, с морским волком, который прошел то, о чем вы даже в книжках не читали? Он неторопливо вытащил здоровенный нож в мягком чехле. Усмехаясь, сдернул чехол и уже готовился вспороть живот тому, кто окажется ближе.

Разин сделал несколько шагов назад, будто взвесил шансы, поняв всю их жалкую безнадежность, и теперь готов, согласно закону моря, уйти куда подальше и не напоминать о своем существовании. Но тут на мгновение он застыл на месте и в следующую секунду рванулся вперед. Он будто оступился на середине пути, будто поставил ногу не туда или сделал какое-то лишнее движение, а на самом деле чуть присел и подпрыгнул. Уже в полете, оторвавшись от пола, он подобрал под себя обе ноги, а затем резко выпрямил их, ударив противника в живот и грудь.

Удар был такой силы, что помощник боцмана с грохотом влетел в душевую комнату вместе с дверью, которую вышиб спиной и разломал надвое. Распластавшись на ней, он лежал неподвижно пару минут, стараясь понять, жив он или мертв, а если жив, что же произошло. Он, медленно глотая воздух, раскинул руки и ощупью искал пропавший нож, но не мог найти, и протяжно стонал.

Разин, устояв на ногах, привалился плечом к стене и внимательно посмотрел на Сидорина. Тот в разодранной в лоскуты рубахе стоял, пошатываясь, еще слабый, но готовый к продолжению драки. Все могло кончиться для него плохо, но на этот раз повезло, видны только покраснения на груди и шее, из которых еще не образовались настоящие синяки, и разбитый правый глаз. Через минуту загрохотало на лестнице, это сверху скатился третий помощник капитана Максим Наумов. Ни слова не говоря, он подхватил Разина и Сидорина под локти и утащил наверх в свою каюту.

Глава 12

Судно встало у стенки около пяти вечера по местному времени, температура приблизилась к двадцати пяти по Цельсию, ветер дул с суши, принося с собой запахи креольской еды и текилы. Разин болтался на палубе и курил. Отсюда города не было видно, его закрывали огромная территория порта и складов долгосрочного хранения грузов. На судне торопились освободить палубу от контейнеров, стоявших на ней, убрать стальные листы настила, чтобы добраться в трюмы, полные минеральных удобрений и бессчетного количества ящиков с металлическими отливками и готовыми деталями.

Трап давно спустили, можно было идти в город, но Сидорин с третьим помощником капитана Максимом Наумовым до сих пор не появлялись. О драке стало известно старпому и теперь, перед увольнением на берег, решили провести собрание в узком составе. Надо думать, что все ограничится разговорами, никому не хотелось доводить историю до московского начальства, но и промолчать было нельзя, сейчас решали, останется ли эта история здесь или поплывет обратно, прямиком к Москве.

На соседнем причале тоже разгружали судно, было видно, как пластиковые мешки, помещенные в огромную сеть, сплетенную из канатов в два пальца толщиной, поднимает наверх стрела портового крана, а на причале стоят полукругом грузчики.

– Эй, ты чего там? – крикнул сзади третий помощник капитана Максим Наумов.

Разин по голосу определил, что гроза прошла стороной. Максим похлопал Разина по плечу.

– Я же говорил: капитан всегда заступается. Ему спасибо.

– Передай наши извинения, – сказал Разин. – Скверно получилось.

– Людей снимали с заданий за разную ерунду. А тут… Старший помощник моториста в лазарете с повреждением спины. Вахтенный матрос с переломом ребер… Но вам везет. Поздравляю.

Подошел главный виновник торжества Артем Сидорин и, потерев шишку на лбу, тяжело вздохнул. Под курткой синяки и ссадины не видны, но подбитый глаз, кое-как замазанный кремом, светился зеленоватым светом, как огонек такси, будто там внутри горела лампочка в десять свечей. Сидорин натянул черную фуражку моряка шведского флота, обмененную у рабочего по кухне на бутылку польской водки, – и стал похож на человека. Шишка на лбу пропала из вида, козырек прикрыл светящийся глаз. Втроем они спустились по трапу, сели на электрокар, доехали до проходной. Внутри за турникетами офицеры Погранично-таможенной службы США задали парочку стандартных вопросов и шлепнули печати в паспорта моряков.

Они вышли на улицу, на другой стороне ветер качал три пальмы с длинными стволами, за загородкой была стоянка для частных машин, теперь почти пустая. Недалеко от проходной они нашли автобусную остановку, к железному столбу было прикреплено расписание, – автобус в город подойдет через четверть часа. Но автобус подошел раньше, Максим Наумов поднялся на две ступеньки и высыпал в кассу несколько монет по двадцать пять центов, заплатив за всех. Они сели в кресла и стали смотреть в окно. Быстро темнело, на плохой дороге автобус трясло, за окном попадались складские здания, огороженные сеткой, а поверху колючкой, потом потянулись другие постройки, старые, с окнами, заложенными кирпичом. На следующей остановке вошел черный парень, стал искать по карманам мелочь и разговаривать с водителем.

Наконец оказались на открытом месте, откуда был виден город, над ним взлетали гроздья салюта, похожие на стеклянные цветы, они поднимались в темноту, висели в небе и, рассыпаясь, падали. Долетал треск и свист новых фейерверков. Небо светлело, ночь разламывалась на сотни разноцветных осколков, они крошились, ночь восставала из небытия, огни гасли, но снова взрывались светом. Народа на улицах стало больше, автобус остановился у двухэтажной хорошо освещенной аптеки, водитель попросил всех выйти, дальше автобус не пойдет.

Они попали в гущу толпы, где не было единого направленного движения. Максим Наумов сказал, что встреча еще нескоро, есть время зайти на Бурбон стрит и послушать музыку. По дороге они посмотрят на карнавал. Он исчез в аптеке и появился с длинной желто-красной палкой из пластика, которая сужалась к концу, на палку была нанизана голова Микки Мауса. Максим нажал кнопку на рукоятке, лампочки внутри нее начинали светиться.

– Это чтобы не потеряться.

Максим говорил громко, почти кричал, но гул человеческих голосов перекрывал его голос. Из-за угла появился духовой оркестр, какие-то мальчишки, одетые во фраки. Дирижировал взрослый дядя в костюме вампира. Оркестр прошел мимо.

– Я подниму эту штуку над головой, а вы не спускайте с нее глаз, – крикнул Максим. – Ищите везде только этот жезл, а не девочек в бикини. Всем понятно?

Максим пошел вперед, Разин и Сидорин гуськом за ним. Улица была широкая, тротуары затоплены людьми, встретить тут кого-то трезвого задача не из легких. Все кричали, но никто никого не слышал, все хотели веселиться дальше, но, кажется, тот уровень, когда веселья было уже через край, а дальше начинается что-то мутное и темное, уже остался позади. По проезжей части в сторону центра друг за другом ползли трактора на колесном ходу и трехосные тягачи, они тянули платформы, на каждой из которых происходило что-то вроде представления. На ближней платформе установили человеческую голову в черном цилиндре высотой в три этажа, похожую на президента Линкольна, он выпускал дым изо рта и носа, и даже из ушей, а на открытой площадке рядом с его ухом танцевали загорелые девчонки в купальниках.

Иногда кто-то с платформы кидал в толпу горсть-другую бутафорских монет, отчеканенных именно к празднику, или разноцветные бусы. Люди внизу останавливались, тянули вверх руки, стараясь схватить добычу. Разину повезло, он стал обладателем бус и парочки монет размером со старинный серебряный доллар, только вместо Свободы со знаменем США тут была голая женщина.

Мимо прошли две красотки, прикрывшие наготу приклеенными к коже маленькие кусочки золотой мишуры, девчонки только вышли из бара и теперь решали, куда сворачивать, на скользкую дорогу греха или на столбовую дорогу трезвости. Конечно, трезвость прекрасна, но только не в эту ночь, когда весь город купается в грехе, к тому же сегодня мужчины необыкновенно щедры. Девчонки свернули в ресторан «Красный перчик».

Максим Наумов, чтобы немного перевести дух, взмахнул Мики Маусом и остановился возле уличного прилавка, где страждущие могли утолить жажду. Продавец вертелся, как мартышка в зоопарке, но везде поспевал. Наумов заказал три двойных текилы «патрон» без соли и лайма, которая прошибает даже самых крепких парней. Рядом с прилавком играл джазовый квартет, в криках и общем гомоне мелодию нельзя было услышать, она лишь слабо угадывалась. С неба летели цветные огоньки салюта.

– Ну что, с прибытием? – Максим Наумов поднял рюмку.

– За свободу, – страшным голосом ответил Артем Сидорин.

– Будьте осторожны, – крикнул Наумов. – Каждый день праздника тут убивают парочку туристов. Как правило, режут насмерть.