Анатолий Уткин
Черчилль. Полная биография. «Я легко довольствуюсь самым лучшим»
Черчилль вернулся в кабинет отнюдь не в роли триумфатора, он вернулся в элиту достаточно осторожно, стараясь использовать шанс восстановления своих позиций на национальной арене. «Таймс» открыто советовала в день его возвращения «позабыть о любительской стратегии». (Журналисты из «Таймс» не знали, что за десять дней до занятия министерского поста Черчилль уже предложил Ллойд Джорджу захватить один из островов близ северного германского побережья, сформировать танковые части для высадки на побережье, создать для осуществления десанта искусственную гавань. Предвосхищая нормандскую высадку 1944 года, Черчилль на двадцать лет обогнал свое время). После наступления Хейга под Пашендейлем (октябрь 1917 г.), когда англичане заплатили цену в 324 тысячи своих солдат за продвижение на семь километров, министр боеприпасов предоставил военному кабинету обширный меморандум, главной идеей которого было обсуждение альтернативной стратегии, предусматривающей широкое использование танков и концентрированные удары военно-воздушных сил.
Черчилль, как и Ллойд Джордж, считал неразумным предпринимать решающее наступление на Западном фронте в 1917 году, ограничившись помощью слабым итальянцам. Но генерал Хейг внял призыву французов двигаться вперед, что ограничило его возможности помощи Италии. В результате итальянскую армию ждало сокрушительное поражение при Капоретто, а англичан – кровавая бойня под Пашендейлем. В субботу 27 октября 1917 года (десять дней до новой революции в России) Ллойд Джордж пригласил Черчилля (еще не члена кабинета) сыграть в гольф, как когда-то в Уолтоне. Играли они «ужасно, будучи полностью поглощены итальянскими делами». Было решено оказать итальянцам помощь, Черчилль брался за прямое снабжение итальянской армии.
Видя усердие Черчилля, даже его недоброжелатель Хейг смягчился: «У меня нет сомнений, что Уинстон намерен сделать все возможное, чтобы обеспечить армию необходимым, но в то же самое время он не может не вторгаться в крупные вопросы стратегии и тактики, для решения которых он не имеет подлинной сноровки».
* * *
В России восторги и надежды первых дней февральской революции довольно быстро сменились сомнениями и острой критикой двоевластия Временного правительства и Совета рабочих и солдатских депутатов, которое лишало Россию того организующего начала, которое ей необходимо было более всего. Как верно определил Лиддел Гарт, “умеренное Временное правительство взобралось в седло, но вожжей у него не было”. Премьер-министр Ллойд Джордж определенно начинает терять веру во Временное правительство в августе 1917 года, после провала попытки летнего наступления русских армий. Лорд Роберт Сесиль обосновал точку зрения, что “этот лидер” (имелся в виду Керенский) никогда не найдет в себе внутренних сил для превращения своего режима в диктуемую обстановкой диктатуру. Поражение правительства Керенского, последнего русского правительства, верившего в союз России с Западом, означало наступление новой эпохи как для России, так и для Запада.
Большевики видели отношения с Западом иначе. Л.Д.Троцкий писал 30 октября 1917 года: “По окончании этой войны я вижу Европу воссозданной не дипломатами, а пролетариатом. Федеративная республика Европа – Соединенные Штаты Европы – вот что должно быть создано. Национальной автономии недостаточно. Экономическая эволюция требует отмены национальных границ. Если Европа останется разделенной на национальные группы, тогда империализм снова начнет свою работу. Только Федеративная Республика Европы может дать миру мир”.
Когда Людендорф 27 ноября дал свое согласие на переговоры с загадочным русским правительством, у него уже вызрел план нейтрализации России и последующего решающего удара по Западу. Время: март 1918 года. Наивность Ленина и Троцкого заключалась в том, что они верили в силу германской социал-демократии как интернационалистической социальной организации (а не как части германского патриотического фронта). В Брест-Литовске начались мирные переговоры. В Петроград 29 декабря 1917 года прибыли германские экономическая и военно-морская миссии. Их возглавляли граф Мирбах и контр-адмирал Кейзерлинг. Мирбах стал полномочным послом в Москве. Главного своего представителя на переговорах в Брест-Литовске генерала Гофмана Людендорф спросил, можно ли говорить с этими людьми. Гофман ответил утвердительно. Немцы сообщали, что большевики, при всем своем ультрареализме, выглядят несколько наивно в политике и верят в неапробированные догмы. Но и большевики не склонны были легко предпочесть Германию Западу: ведь Запад еще держался за единство России (в заявлениях Ллойд Джорджа, Клемансо и Вильсона не было слов о признании независимости Финляндии, Балтии, Украины, закавказских новообразований), а немцы требовали этого раскола русского государства.
Видимо предшествующая смертельная борьба исключала рыцарственность. Глава германской делегации в Брест-Литовске генерал Гофман, которого многие считали самым талантливым германским генералом: “Русский колосс уже в течение 100 лет оказывал слишком тяжелое давление на Германию, и мы с чувством известного облегчения наблюдали за тем, как под влиянием революции и хозяйственной разрухи былая мощь России постепенно разрушается. “ Выработка условий Брест-Литовского мира была для германских дипломатов захватывающей задачей. Уезжая в Брест, министр иностранных дел Кюльман объяснял депутатам рейхстага, что его главной целью является дезинтеграция “старой России”: “Германия должна признать отделение Финляндии, Украины, Кавказа и Сибири.”
Немцы проявили “полное непонимание” мессианерского пыла большевиков. Делегация во главе с Г.Зиновьевым, задачей которой было осуществление социальной революции в Центральной Европе, была остановлена первым же немецким часовым. Тонны подрывной литературы (особенные усилия были приложены при подготовке газеты “Факел”) были по немецкому требованию сожжены. Германским независимым социалистам было попросту запрещено посещать Советскую Россию. В то же время немецкая сторона недооценила Троцкого, который явно выигрывал словесную дуэль у Кюльмана, вначале не видевшем угрозы в русском эксцентрике. Поскольку мир, затаив дыхание следил за брестской ареной, идеи русской революции распространялись самым эффективным способом. Гофман описывает как “по приказу Троцкого его зять Каменев произнес речь, от которой у всех сидевших за столом офицеров кровь ударила в голову… Русские могли бы выступить с такой речью лишь в том случае, если бы германская армия была разбита, а русские войска вступили бы на германскую территорию”.
Гофман заявил, что длительные дискуссии нежелательны. Немцы поддерживают отделяющихся от России представителей окраинных областей. Тогда Троцкий ответил, что “мы отказываемся подписывать условия мира, но Россия воевать не будет”. Пораженные немцы ждали три дня, а потом заявили, что начинают наступление против Петрограда и Москвы. Штаб Гинденбурга был в ярости от затяжки переговоров. Троцкий покинул пост народного комиссара иностранных дел и приступил к организации новой военной основы России – Красной Армии.
Британская дипломатия в эти дни делает поворот, который мы не можем не отметить. До сих пор на всех стадиях – царизм, временное правительство, советская власть – англичане поддерживали единство России, иной подход даже не возникал. И только в декабре 1917 года Лондон как бы прощается с вековым конкурентом – союзником, страной, с которой он воевал в Крыму, враждовал в Персии, на Дальнем Востоке, и с которым он крушил Наполеона и Вильгельма Второго. Лондон впервые начинает изучать перспективу развала великой страны. Но Ллойд Джордж не был бы гениальным политиком, если бы доверился первой же умозрительной схеме. Будущее не дано знать никому, а настоящее достаточно печально: британская армия не имеет резервов, воля Франции к борьбе на исходе. Италия зализывает раны после жестокого поражения у Капоретто. Какова цена донесениям из Петрограда, говорящим, что Ленин и Троцкий – платные агенты Германии? Примитивных оценок следует избегать. Обстоятельства сегодняшнего дня не должны скрывать перспективы, в которой Россия всегда будет одним из самых значительных факторов.
* * *
Для Запада самое суровое время наступило в марте 1918 года. Черчилль был на фронте и видел как Людендорф а течение нескольких дней сделал то, что англичане и французы не могли сделать в течение нескольких лет – значительно продвинуться вперед, беря десятки тысяч военнопленных и огромные военные склады. 24 марта он вместе с Ллойд Джорджем и новым начальником имперского штаба сэром Генри Уилсоном ужинали в прежнем парижском особняке Грея. «За все время войны я не видел большего беспокойства на лицах, чем в тот вечер». Все островные резервы следовало бросить на континент, британские запасы предоставлялись в качестве компенсации потерянного. Наконец-то Запад избрал единого военного распорядителя – генералиссимуса Фоша. 12 апреля генерал Хейг издал свой знаменитый приказ по британским войскам, ощутившим всю мощь германского напора: “Прижаться спиной к стене и держаться».
Вообще говоря, Черчилль стоял за то, чтобы и в 1918 году воздержаться от грандиозных наступлений. Он верил, что время работает на союзников. 1919 год – вот год броска вперед. 5 марта 1918 года он записал в меморандуме: «Чтобы атаковать в 1919 году, мы должны создать армию, качественно отличную по своему составу и методам ведения военных действий от любой из использованных по обе стороны фронта». Речь шла об использовании аэропланов, танков, пулеметов и газа. К апрелю 1919 года следовало выпустить четыре тысячи танков.
Вращаясь в кругах руководителей Антанты, Черчилль восстановил престиж деятеля международного масштаба. Ллойд Джордж поручил ему ответственные миссии в межсоюзнической дипломатии. В Париже его с почестями встречает премьер-министр Франции Жорж Клемансо, который в эти тяжелые дни не изменил французской галантности: «Мы не только покажем Уинстону Черчиллю все, но я лично завтра поведу его на поле битвы и мы посетим командующих армейскими соединениями». При этом 76-летний Клемансо, как и все окружающие, отчетливо понимал, что решается судьба войны, судьба Франции. В эти дни Париж находился под прицелом крупповских пушек.
Черчилль вспоминал, как кавалькада автомобилей прибыла в Бове, где премьер-министр и английский представитель поднялись потайной лестницей в башню замка. Двери открылись и их приветствовал генералиссимус Фош. На стене висела огромная карта фронта. Фош указал на германские приобретения в ходе 1-го дня наступления: «О-о! Как они велики». Затем его карандаш перешел ко второй стадии германского движения: «2-й день наступления: «А-а». 3-й день: «У-у!». Немецкое продвижение было заметно меньше, чем в предшествующие дни. И, наконец, сказал Фош, вчерашний день явился последним днем немецкого наступления. Было ясно, что противник исчерпал свои силы. Установилось своего рода равновесие противоборствующих сил. После паузы Фош вскричал: «Стабилизация. А затем наступит наш черед». Воцарилась тишина. Премьер-министр Клемансо двинулся навстречу Фошу, говоря: «Тогда, генерал, позвольте, я вас обниму». Но эти объятия могли оказаться преждевременными: Германия поставила все на июльское наступление.
В этот критический момент кайзер нашел время для того, чтобы обозначить базовое различие между политической философией Германии и англосаксов. Было 15 июня 1918 года и Германия владела невиданным “европейским состоянием”, особенно обширным на Востоке. Взгляд на карту исполнял его гордости. На банкете для военных вождей страны в честь тридцатилетия своего правления Вильгельм Второй заявил, что “война представляет собой битву двух мировых философий”. Австрийский посол принц Гогенлоэ зафиксировал теоретизирования кайзера: “Либо прусско-германо-тевтонская мировая философия – справедливость, свобода, честь, мораль – возобладает в славе, либо англосаксонская философия заставит всех поклоняться золотому тельцу. В этой борьбе одна из этих философий должна уступить место другой. “
К концу июня 1918 года посол Мирбах пришел к выводу, что поддерживать большевиков нет никакого смысла: “Мы, безусловно стоим у постели безнадежно больного человека”. Большевизм скоро падет в результате своей дезинтеграции. В качестве альтернативы следует обратиться к монархистам, но они слишком ленивы, потеряли ориентацию и заботятся лишь о возвращении привилегий. Ядром будущего правительства должны быть умеренные среди октябристов и кадетов с привлечением видных фигур из бизнеса и финансов. Этот блок следует укрепить привлечением сибиряков.
Все эти планы зависели от германской армии – наличных сил было достаточно лишь для одного крупномасштабного наступления на Западе. Только 2 сентября император Вильгельм признал поражение. Он записал в этот день: “Битва проиграна. Наши войска отступают без остановки начиная с 18 июля. Фактом является, что мы истощены… Наши армии просто больше ничего не могут сделать”. А вот описание критического дня Гинденбургом: “ Чем хуже были вести с далекого Востока, тем быстрее таяли наши ресурсы. Кто заполнит брешь, если Болгария выйдет из строя? Мы могли бы еще многое сделать, но у нас уже не было возможностей сформировать новый фронт… Поражение в Сирии вызвало неизбежное разложение среди наших лояльных турецких союзников, которые снова оказались под ударом в Европе. Как поступит Румыния, могущественные фрагменты прежней России? Все эти мысли овладели мной и заставили искать выход. Никто не скажет, что я занялся этим слишком рано. Мой первый генерал-квартирмейстер, уже приняв решение, пришел ко мне во второй половине дня 28 сентября. Людендорфом владели те же мысли. Я увидел по его лицу, с чем он пришел”.
Наступил тот перелом, которого союзники ждали долгие четыре года. Но Черчиллю не хотелось, чтобы в западных столицах – Лондоне, Париже и Вашингтоне сложилось впечатление о том, что суровые испытания уже позади. Он писал Ллойд Джорджу: «Немцы будут продолжать борьбу до последнего и бросят все свои ресурсы, которые в настоящее время являются большими, чем наши». На военном совете в Бове американский генерал Першинг зачитал ответ президента Вильсона на призыв о помощи: 480 тыс. американских солдат находятся на пути в Европу. К этому времени Англия сделала важный жест в своей дипломатической игре – выступила с заявлением, что не нуждается в плодах победы. Представляя правительство, Черчилль сказал в эти дни: «Мы не нуждаемся в территориальных приращениях и торговых преимуществах. Примирение англичан и американцев – вот награда Британии. Это и есть их львиная доля». Через неделю он писал в письме: «Если все пойдет хорошо, Англия и Соединенные Штаты отныне могут действовать вместе. А через 50 лет, если мы будем действовать подобно тому, как мы действуем сейчас, если мы будем идти навстречу друг другу, мы станем единым целым».
Черчилль этого периода полон геополитических замыслов, депрессия 1915-1917 годов позади. Журналист из «Нью-Стейтсмэна» описал свои впечатления: «Он обладает превосходными качествами, среди которых следует выделить мужество; у него один дефект, этот дефект следует назвать романтизмом – или, поскольку романтизм может иметь и положительный оттенок, скорее, сентиментальностю». Американский историк У.Манчестер уже в наши дни указал на другой талант английского политика – красноречие. «Мужество, – пишет он, – не было главной чертой Черчилля, смелость является довольно распространенным качеством. Прежде всего Уинстона отличало превосходное владение языком. Когда он обращался к нему, английский язык становился самым мощным оружием. Зная свою сильную сторону, Черчилль восхищался английским языком и мог проводить часы, размышляя над его восхитительными свойствами и над тем, как использовать устную и письменную речь с максимальным эффектом». Мастерство письменного и устного выражения мыслей – вот что восхищало Черчилля, он всегда обращался к красноречию там, где другие прибегали к интриге.
Между тем война приближалась к концу. 8 августа 1918 года представляло собой кульминацию. «Отличительной чертой этого дня, – пишет английский историк А.Дж.П.Тейлор, – был психологический поворот. До сих пор у немцев было чувство, что победа возможна. Немцев влекло вперед именно это чувство. Немецким солдатам было сказано, что они сражаются ради победы в решающей битве. Теперь они поняли, что этого решающего сражения не будет. А если оно и случится, то фортуна обернется против них. Отныне они больше не желали побеждать, они хотели лишь окончить войну». Великое немецкое наступление 1918 г. стоило им 688 тыс. человек. Черчилль так сказал по этому поводу: «Немцы были сокрушены не Жоффром, не Невиллем, не Хейгом, но Людендорфом». С прибытием в Европу более миллиона американских солдат у немцев исчезли всякие надежды. И Людендорф признал это вслух: «Больше нет надежды. Все потеряно». Германский фронт был еще ощетинен колючей проволокой, еще гремели пушки, но исход уже был ясен. Болгария капитулировала 28 сентября. Турция 21 октября. Затем наступила очередь Австрии. Гинденбург заявил Берлину 10 ноября, что не может более гарантировать лояльности армии и кайзер бежал в Голландию.
Освещенная (после четырех с половиной лет затемнения) Эйфелева башня в Париже теперь служила ориентиром для делегации немцев, которые шли с предложениями о перемирии. Вечером 10 ноября 1918 г. премьер-министр Ллойд Джордж пригласил Черчилля в свой кабинет, где они изучили условия будущего мира. На следующий день в 5 часов утра немецкие представители подписали продиктованное генералиссимусом Фошем условия в его железнодорожном вагоне в Компьене. Черчилль позднее вспоминал: «Было без нескольких минут 11 часов, 11 числа, 11 месяца. Я стоял у окна моей комнаты, ожидая, когда Берлин объявит, что война окончена. Наконец ударили часы Биг Бена, и можно было слышать как повсюду шумит толпа, но нигде не было взрывов радости». Черчилль меланхолически размышлял в этот час: «Едва ли то, чему я учился верить, еще существует, ведь все, что мне прежде обрисовывали, как невозможное, случилось».
Индустриальная машина, обеспечившая победу достигла колоссальных размеров, она отбирала все жизненные силы нации и Черчилля переполняли заботы перевода военных заводов на режим мирного времени. Часы отбили одиннадцать часов утра и улицы стали наполняться взволнованным народом. Приехала Клементина, чтобы разделить момент триумфа. Черчиллю пришли на ум подобные же демонстрации а Уайт-холле в августе 1914 года. «С чувствами, которые невозможно выразить словами, я слышал приветствия смелых людей, вынесших так много, отдавших все, никогда не поддаваться сомнению, не терявших веру в свою судьбу».
Британская империя одержала полную победу, но цена этой победы была такова, что мировое лидерство для Лондона было уже невозможно. Победа была «куплена столь дорогой ценой, что ее трудно было отличить от поражения.” Клементина предложила поехать на Даунинг-стрит, чтобы поздравить Ллойд Джорджа. Путь на Даунинг-стрит был запружен толпой. Автомобиль медленно двигался вперед. Вокруг Ллойд Джорджа собрались министры. Они обсуждали возможности проведения в ближайшее время выборов, а также вопрос, который вставал во весь свой рост: каким образом – и следует ли вообще – оказать воздействие на гражданскую войну между красными и белыми в России. Пока же самым актуальным оставался вопрос, какие условия выставить поверженной Германии.
Вечером в день перемирия – 11 ноября 1918 года – Черчилль ужинал вместе с Ллойд Джорджем. Он рассказал премьеру, что стены домов в Лондоне обклеены портретами Нельсона, Веллингтона и, что было приятно не всем англичанам, портретами Джорджа Вашингтона. Сумеют ли британские политики провести свою страну из войны к миру, как это сделал мятежный американец? Оба политика согласились, что следует получить политические дивиденды победы – провести всеобщие выборы. Ллойд Джордж выдвинул лозунг: «Сделать страну достойной своих героев». Оба политика понимали, что большая контрибуция с Германии невозможна, но общественное давление было таково, что говорить об этом открыто не стоило.
* * *
Казалось, что из всех великих держав, которые начали мировую схватку в 1914 г., только Британия в какой-то мере сохранила (а отчасти и укрепила) свои позиции. Ее союзница Франция по существу потеряла лучшие провинции, ставшие полем боя. На полях войны погибло целое поколение французов. Австро-Венгерская империя распалась. Царской России больше не существовало и пока не было ясно, какое государство возникнет на ее обломках. Судьба германской империи, основанной Бисмарком, еще не была решена, но следовало ожидать ограничения ее мощи. Разумеется, Англия была сильно ослаблена четырьмя с половиной годами войны. В первой мировой войне погибло 947 тысяч солдат Британской империи (775 тысяч собственно англичан). Ее огромные золотые и валютные запасы исчезли и одновременно окрепли центробежные силы во всех концах империи. Но Черчилль стремился смотреть на ситуацию позитивно. Заводы Англии не были тронуты, отмобилизованные вооруженные силы никогда не были более могущественны. Хотя долг Англии Соединенным Штатам составил 5 млрд. долл., эта сумма была значительно меньше долга континентальных союзников Британии. Весомы были и ее международные позиции. На Версальской мирной конференции Британия могла рассчитывать на голоса доминионов – Канада, Австралия, Индия, Новая Зеландия и Южная Африка получили самостоятельный статус в международных организациях и поддерживали метрополию в спорных вопросах. На мирной конференции, преодолевая сопротивление Вудро Вильсона, старые колониальные державы создали систему мандатов Лиги наций. Речь шла о дележе колониальных владений потерпевших поражение стран. Можно было смело предполагать, что Лондон получит значительную их долю.
Британская империя, пишет Уильям Манчестер, «вышла из Зала зеркал (где был подписан Версальский договор. – А.У.), увеличившейся на миллион квадратных миль, населенных 13 млн. подданных. Теперь Британский флаг развевался над Германской Новой Гвинеей, Юго-Западной Африкой, Танганьикой, частями Того и Камеруна, над более чем сотней германских островов и над ближневосточными странами, которые позже станут Ираном, Ираком, Иорданией и Израилем. Мечта Родса о создании сплошной колониальной оси между Кейптауном и Каиром наконец-то была осуществлена».
21 ноября 1918 г. гигантская армада кайзеровских немецких кораблей (большинство из которых не совершили в ходе войны ни единого выстрела) под командованием адмирала Людвига фон Ройтера вошла в гавань английского флота Фирт-оф Форт. Адмирал Битти просигнализировал фон Ройтеру: «Германский флаг должен быть спущен на закате».
Лежавший в госпитале временно ослепший после газовой атаки ефрейтор германской армии Адольф Гитлер записал в ноябре 1918 г.:»Я знал, что все потеряно. Но все еще можно вернуть, только бы Германия встала на ноги». Можно утверждать, что уже в эти дни было положено начало тем процессам, которые в своем развитии привели ко второй мировой войне. Внешние атрибуты триумфа не могли скрыть того факта, что в мире появились силы, не только не подвластные Лондону, но и ограничивающие значимость Англии как великой державы.
По окончании первой мировой войны Черчилль предложил написать на памятнике ее героям к жертвам следующее: «В войне – решимость. В поражении – вызов. В победе – великодушие. В мире – благожелательность». Современники не сочли надпись удачной для гранитного памятника, но Черчилль позднее украсил ею титульный лист истории второй мировой войны.
* * *
Окончание первой мировой войны и два последующих года были связаны у Черчилля с «русской проблемой». Черчилль был столь воинственен в отношении большевистской России, исходя из своих представлений о будущей мировой политике Британии. Черчилль полагал, что в послевоенном мире главные угрозы Британии будут исходить от Японии и Германии (от первой – как почувствовавшей новые возможности в Азии, и от второй – как неудовлетворенной своим положением в Европе). Для обуздания обеих Черчилль нуждался в союзе с Россией, но с большевиками осуществить такой союз было, по его мнению, невозможно. Помимо прочего, он полагал, что большевики угрожают британским владениям в Азии. Но более всего он боялся, что русские большевики найдут союзника в лице Германии. Поэтому стремление Черчилля задушить большевизм и установить в Москве режим, опираясь на который можно было бы поставить преграду Японии и Германии, не знало пределов.
Приход большевиков к власти Черчилль описывал следующим образом: «Отчаяние и предательство узурпировали власть в тот самый момент, когда задача была уже решена… С победой в руках она (Россия) рухнула на землю, съеденная заживо, как Герод давних времен, червями». Переезд Ленина в Россию он подает как перевоз «бациллы чумы» в запечатанном вагоне. Его старший партнер Ллойд Джордж не был согласен с метафорой о Героде, изъеденном червями. “Черви, которые пожирали внутренности старого режима и подрывали его силы, были вызваны к жизни разложением самого режима. Царизм пал потому, что его мощь, его значение и авторитет оказались насквозь прогнившими. Поэтому при первом ударе революции царизм распался. Когда голодная петроградская толпа вышла на улицу, не считаясь больше с устрашающими указами царского правительства, последнее уже не обладало достаточной силой, даже чтобы спасти скипетр императора. Черчилль, описывая катастрофу в России, говорит: “Пароход утонул близ заветной гавани”. Эта нелепая картина кажется привлекательной только потому, что прекрасный художник вставил ее в рамку блестящей риторики. Черчилль продолжает: “Россия перенесла шторм”. Да, Россия перенесла шторм, но с разбитыми бортами. С негодным, нуждающемся в серьезном ремонте механизмом. Слабый и глупый капитан беспомощно пытался вести ее дальше с помощью дрянных офицеров и с командой, которая вот-вот готова была взбунтоваться и во всяком случае открыто выражала свое недовольство, грозившее перейти в восстание. Генерал Кастельно считал, что Россия неспособна еще раз начать наступление, и сам исключал возможность активного участия России в кампании 1917 года”.
По словам Черчилля, царь был “простецким человеком средних способностей и не лишенным добрых намерений”, но совершенно непригодным к выполнению своих функций. “Ни одно правление акционерного общества не избрало бы Николая в руководители большого предприятия; во всяком случае ему не доверили бы вести дела во время серьезного кризиса. Николаю было тяжело видеть себя призванным вести в качестве верховного правителя огромную страну в самые грозные дни ее истории… И в мирное и в военное время царизм оказался непригодным, – пишет Ллойд Джордж в полемике с Черчиллем, – для такой великой страны, как Россия. Население России не получало образования, было невежественно и не подготовлено ни к чему, кроме самых примитивных задач, которые оно осуществляло самыми примитивными методами. .. Добродетельный и добросовестный государь должен был нести непосредственную ответственность за режим, проникнутый коррупцией, ленью, развратом, протекционизмом, завистью, низкопоклонством, пресмыкательством, неспособностью и предательством”.
Член палаты общин сэр Иен Малькольм путешествовал по России по поручению Красного креста: “Серьезность общественного положения страны не может быть преувеличена; положение страны поистине ужасно. Продовольствие и топливо исчезли… Цены на продукты исключительно высокие, и самые богатые слои населения начинают испытывать нужду в продовольствии”. В то же время опера и балет были открыты каждую ночь.
* * *
В 1917-1918 годах в России наступил период дезинтеграции. Это был, возможно, самый тяжелый период в русской истории. 28 января 1918 г. Украинская Рада объявила о своей независимости. В апреле и мае декларации независимости последовали от Грузии, Азербайджана и Армении. Согласно подписанному в Брест-Литовске договору, Россия лишилась прав на Польшу, на Балтийские провинции, на Финляндию.
Вильсон, Клемансо и Ллойд Джордж обсуждали военный аспект русской проблемы и посчитали нужным узнать мнение Фоша. Генералиссимус проявил неожиданный оптимизм: «Этот вопрос не представляет сложности и его решение не потребует серьезных боевых действий. Несколько сот тысяч американских солдат, желающих участвовать в исторических событиях, совместно с волонтерами из Британии и французскими войсками могут с легкостью, пользуясь железнодорожными путями, овладеть контролем над Москвой; в любом случае в наших руках уже три четверти России. Если вы хотите овладеть прежней Российской империей, вам следует лишь отдать мне приказ». Все это очень напоминало легковесное планирование Дарданелльской операции. И «три четверти» были очевидным преувеличением. На севере, в Архангельске и Мурманске располагались примерно 30 тысяч союзных войск; такое же число было на юге у Деникина. Несколько больше интервентов было в Сибири у Колчака, основу которых составили 70 тысяч белочехов. Трудно назвать эти войска крупными в стране, где в годы войны мобилизовали 18 миллионов человек.
Первой иностранной державой, которая приняла решение вмешаться в гражданскую войну в России, была Япония, которая 30 декабря 1917 г. послала свои войска во Владивосток. Следом за ними выступили англичане. Два батальона английских пехотинцев оккупировали Мурманск. Через 6 недель с помощью французов англичане заняли Архангельск. Затем сюда последовали американцы. Английские солдаты захватили железную дорогу, ведущую в Батуми и Баку, а английские военные суда блокировали порты Советской России на Черном и Балтийском морях. Официальное объяснение этих действий: во-первых, нужно восстановить восточный фронт, во-вторых, союзник, который предал в решающий момент (заключив сепаратный мир), должен понести наказание. Английское правительство указало, что в России находятся огромные запасы амуниции, посланные союзниками, эти запасы не должны попасть к немцам на решающей стадии мировой войны. Нет сомнения, что при этом Япония (она фактически и не скрывала своих планов) готова была аннексировать значительную часть русской территории. Американцев страшило быстрое укрепление соперника – Японии на континенте.
Черчилль принял активное участие в планировании и осуществлении действий в России в середине 1918 года, когда белочехи захватили значительную часть транссибирской магистрали, когда Колчак подошел с востока почти к Казани и когда Деникин начал движение к северу от Дона, а генерал Юденич – на Петроград. Именно по предложению Черчилля британский кабинет принял решение укрепить британские военные контингенты в Мурманске и Архангельске, признать режим Колчака в Омске, послать значительные военные припасы Деникину и повстанцам в Балтийских государствах, оккупировать железные дороги в Закавказье и укрепить английский экспедиционный корпус в Сибири. Черчилль в эти дни говорил: «Россия низведена большевиками до животного состояния, до варварства. Большевики поддерживают себя кровавыми убийствами… Цивилизация полностью уничтожена на гигантских территориях, а большевики ведут себя подобно кровожадным бабуинам среди руин городов и трупов своих жертв».
