Анатолий Уткин
Черчилль. Полная биография. «Я легко довольствуюсь самым лучшим»
9 октября 1915 г. в дополнение к дарданельской неудаче Антанты немцы нанесли удар на Балканах с севера. Генерал Макензен во главе германских и австрийских войск вошел в Белград. Двумя днями позже болгары вступили в Сербию с Востока, двойной удар оказался решающим. Последние сербские города были сданы в начале ноября 1915 г. Англичане вместе с французами начали концентрировать войска в Салониках, но в сложившейся ситуации они были не более чем наблюдателями происходивших событий. На этом этапе крах той военной операции, главным инициатором которой выступил Черчилль, становится неизбежным. 22 ноября 1915 г. британское военное руководство решило эвакуировать войска с галиполийского полуострова.
Неудача у Дарданелл больно ударила по престижу Черчилля. Среди коллег-министров лишь Китченер выразил долю симпатии. Зато адмирал Битти выразил надежду, что «теперь военно-морской флот вздохнет вольнее», а адмирал Уимис подчеркнул, что Черчилль «предпринял операцию, в отношении обстоятельств, обеспечивающих успех которой, он был полностью невежествен». Адмирал Джеллико охарактеризовал своего шефа как «угрозу существованию империи». Вкладом Черчилля в свое собственное политическое унижение была фраза из его речи в палате общин, где он назвал операцию у Галиполи «обычным эпизодом азартной военной игры». Черчилль указывал на момент риска, а слушатели запомнили образ игрока, ведущего азартную игру среди трупов и руин.
Когда Асквит создал коалиционное правительство и консерваторы вошли в него, Черчилль вынужден был покинуть свой пост. Во главе Адмиралтейства встал Бальфур, а Черчиллю досталось руководство герцогством Ланкастер. Последние части англичан покинули Галиполи в начале 1916 года, а комиссия по расследованию операции начала свою работу. Наиболее жестокими для Черчилля были следующие строки из заключительного обвинительного документа этой комиссии: «Избыточное воображение, невежество в отношении возможностей артиллерии, фатальное проявление незрелого энтузиазма с целью убеждения более склонных к медлительности умов породили трагедию Галиполи». Ясно, что Черчилль проявил неосмотрительность, но не менее ясно, что основная вина должна была пасть на неадекватную систему военного планирования британских вооруженных сил.
Черчилль тяжело переживал свое поражение. Военный корреспондент Е.Бартлет записал 10 июня 1915 года в дневнике: «Очень удивлен перемене в Уинстоне Черчилле. Он выглядит старше своего возраста, у него бледное лицо, он в состоянии депрессии и остро переживает свою отставку… Он не обвиняет в своих несчастья никого, кроме самого себя. Занимая в начале войны самый важный пост в правительстве, ему нужно было лишь сдержать свою горячность, продолжать работу, советуясь с помощниками, и он был бы первым лордом до сих пор. Но его природа восстала против перспективы сидения в кресле и направления морской стратегии во время, когда другие сражались. Он был раздираем противоположными эмоциями, задачами своего большого поста и высшим желанием принять активное участие в самой войне».
История, по крайней мере частично, оправдала Черчилля. После окончания войны германский командующий в Турции генерал Лиман фон Сандерс признал: «Если бы изданные (западными союзниками. – А.У.) приказы по захвату Дарданелл были выполнены, течение мировой войны после весны 1915 года изменилось бы, Германия и Австрия были бы вынуждены продолжать борьбу в одиночестве». Но союзники ждали еще несколько месяцев, прежде чем собрали достаточные по их мнению силы. Но и турки с немцами подготовились. 200 тысяч союзных потерь должны были быть объяснены, и Черчилль стал жертвой этого объяснения.
Существует целая литература, посвященная вопросу, виноват ли Черчилль в галиполийском поражении. Сэр Бэзил Лиддел Гарт оценил операцию как «основанную на здравой и в своей основе концепции, но подорванную серией ошибок, равных которым нет в британской истории». Другие критики менее милосердны. Австралиец сэр Джон Монэш считал ошибочной саму идею – «черчиллевский способ бросаться вперед еще до того, как ты готов и когда ты не знаешь, каким будет твой следующий шаг». Лорд Селборн отметил, что «фундаментальный недостаток его умственной системы заключается в постоянной неуспокоенности». К этой оценке был близок и главный покровитель Черчилля в правительстве. В мае 1915 г. премьер-министр Асквит записал: «У Черчилля нет подлинного чувства пропорции. Я действительно люблю его, но смотрю на его будущее с опасением. Я не думаю, что он когда-нибудь взойдет на вершину английской политики, несмотря на все свои превосходные дарования».
Критики дарданелльской операции Черчилля не знали, как относился к этому предприятию противник. Мы в этом смысле находимся в лучшем положении. Начальник генерального штаба Германии генерал Фалькенхайн писал: «Если проливы, соединяющие Средиземное и Черное моря не будут постоянно закрыты для движения кораблей Антанты, все надежды на успешное окончание войны уменьшатся в очень значительной мере. Россия высвободится из своей изоляции, которая более чем военные победы гарантирует, что слабеющий Титан рухнет автоматически». Черчиллевская неудача на галиполийском полуострове закрепила изоляцию России. “На Дарданеллах погасли все надежды на установление надежных контактов с Россией, – пишет Черчилль. – Железная дорога длиною в 1200 миль должна была быть построена в направлении Мурманска; можно было пользоваться дорогой, начинающейся во Владивостоке, протяженностью в 4000 миль; но тесное сотрудничество в обмене людьми и военными материалами, огромный экспорт южнорусской пшеницы, расширение жизненно важной торговли, которое было возможно только с открытием пути в Черное море, было отныне невожможно для нас”.
Прошло время, и мнение о Дарданелльской операции изменилось, следующие поколения пришли к выводу, что лобовое столкновение так и не дало бы результатов, сколько бы новых солдат не бросали на фронт при реке Сомме. Необходим был удар в уязвимом месте, стратегически необходимо было найти связь с изолированным союзником – Россией. Даже наследовавший Черчиллю на посту премьер-министра лейборист Клемент Эттли признал: «За всю первую мировую войну была выдвинута лишь одна блестящая стратегическая идея – это была идея Уинстона: Дарданеллы».
23 мая 1915 г. Черчилль передал адмиралтейство лорду Бальфуру. Первым решением нового главы военно-морского ведомства было приостановить создание танков. Китченер смеялся над причудливой игрушкой, он предсказывал, что восемнадцатифунтовые снаряды мигом справятся со странным чудовищем,”продуктом недопустимого вмешательства моряков в сухопутные дела”. Черчилль пытался спасти свое детище, он обратился к премьеру Асквиту, но безуспешно. В результате 15 сентября 1915 г. вместо планируемой армады лишь несколько танков были брошены в действие на Сомме. Черчилль записал в дневнике: «Мои бедные наземные линкоры, вас выпустили в бой в незначительном количестве, а ведь эта идея стоила победы». Пожалуй, Черчилль спешил. Время танков придет значительно позже.
Галиполийское фиаско воспрепятствовало его участию в национальной политике на протяжении следующих двух лет. Опасения и недоверие исключали для Черчилля возможность участия в правительстве. У него не было национальной поддержки, ни одна партия и ни один из регионов страны не поддержал его. Даже в собственной – либеральной партии ни одна фракция не считала его своим лидером, не видела в нем своего оратора – выразителя своих мнений. Враждебность окружала Черчилля и в парламенте, и за его пределами. Время шло, а большие политические возможности проходили мимо. Вот как Ллойд Джордж описал возражения его противников: «Его (Черчилля) мозг представляет собой мощную машину, но в ней сокрыты дефекты, которые не позволяют машине всегда действовать должным образом. Сказать, что это за дефекты, весьма трудно. Но когда этот механизм начинает работать неверно, сама его мощь приводит к разрушительным действиям не только в отношении его самого, но и в отношении того дела, в которое он вовлечен, и людей, с которыми сотрудничает».
Черчилль так и не смог преодолеть общественных сомнений и недоверия, порожденных его спонтанностью и опрометчивостью. Его считали воплощением эгоизма именно того сорта, который опасен в период национального кризиса, того эгоизма, который не поддается традиционному политическому контролю. Его эксцентризм воспринимался как непростительная безответственность.
Лишь только посвященные знали, какими были страдания этого честолюбивого человека в период, когда казалось, что судьба давала Англии шансы на мировое лидерство. Препятствие, возникшее на его пути было действительно большим. «Я чувствовал себя словно морское животное, выловленное из глубин, как водолаз, которого внезапно подняли, мои вены лопались от напряжения. В момент, когда все фибры моего существа устремились к действию, меня принудили стать наблюдателем трагедии, помещенным самым жестоким образом в первом ряду». Ближайшая подруга Ллойд Джорджа Френсис Стивенсон невольно объясняет крушение Черчилля одним коротким замечанием: “Будучи столько лет в политике, странно, что Черчилль не обзавелся доверием ни единой партии в стране, ни надежной поддержкой хотя бы одного члена кабинета”. Бонар-Лоу сказал, что “при таких необычных интеллектуальных способностях у него абсолютно несбалансированный ум”.
У Ллойд Джорджа мнение было определенным: “Его политическое прошлое естественно приводило в негодование его старых партийных товарищей. Он никогда ничего не делает наполовину, и когда он вышел из своей партии, он напал на своих прежних товарищей и осудил свои прежние взгляды с силой и едким сарказмом, дававшими себя долго чувствовать. Когда была объявлена война, национальная опасность вынудила все партии к временному перемирию, в котором на время была оставлены или забыты партийные чины и партийные распри. Но консерваторы не могли ни забыть, ни простить перехода Черчилля в лагерь их врагов, ни того, что он открыл по ним ураганный и смертельный огонь в тот самый момент, когда начался их разгром. Если бы он оставался верным сыном той политической семьи, в которой он родился и получил свое воспитание, то его доля участия в дарданельской неудаче была бы оставлена без внимания и другая жертва была бы принесена на алтарь народного гнева. Ошибки Черчилля послужили негодующим консерваторам превосходным поводом, чтобы наказать его за измену партии”.
Черчилль частично возлагал вину на премьера Асквита за то, что тот не соглашался опубликовать документы галиполийской операции – когда архивы адмиралтейства и военного министерства откроются публике, его подлинная роль в стратегии и дипломатии будет оценена объективно, историки найдут его действия разумными и обоснованными. Поклонники Черчилля вспоминали поговорку, пришедшую из древнего Рима: «Неблагодарность в отношении своих великих людей является особенностью сильных народов». Внутренний инстинкт верно подсказал Черчиллю: следует отойти в сторону. В ожидании вердикта истории он направился на фронт в чине подполковника. (Клементина пошла работать на завод боеприпасов).
На фронте Черчилль ожидал получить бригаду, но ему предоставили в командование лишь батальон. Солдаты запомнили его как серьезного, сосредоточенного и яркого командира. Британская армия того времени все еще состояла из добровольцев – либеральная партия была против принудительного набора. Готовя свою часть к боям, Черчилль выявил то, что неизменно подкупает солдат – личную смелость, готовность рисковать жизнью. Он не был тем, кого называли “генерал из замка”. И все же он не привык терпеть поражения -ведь начиная с юности он шел по восходящей. Теперь единственное, что ому оставалось – это рисковать жизнью в грязи Фландрии.
На фронте Черчилль утвердился во мнении, что борьба в Европе будет длиться еще годы, это война на истощение. Теперь мы знаем, что в ноябре 1915 года император Вильгельм исключил для себя мир с Россией: “Теперь я не согласен на мир. Слишком много германской крови пролито, чтобы все вернуть назад, даже если есть возможность заключить мир с Россией”. Огромные силы с обеих сторон держались прочно за свои позиции и это обеспечивало стабильность противостоянию. Но равновесие не могло сохраняться вечно. По крайней мере два обстоятельства будущего казались теперь Черчиллю непреложными: Австро-Венгрия перестанет быть великой державой и распадется на части; признание Британией и Францией русского права на Константинополь приговаривает Турцию к подобной же судьбе. Это означало, что через несколько лет Австро-Венгерская и Турецкая империи явят собой совокупность территорий, на которых Британии важно обеспечить свое влияние.
Удручали несчастья России. Пришедшему к власти Ллойд Джорджу восточная союзница виделась такой: “Все еще громадная Россия барахталась на земле, но таила колоссальные возможности, если бы она поднялась вновь, чтобы померяться с врагами остатками своей огромной силы. Но никто не знал, сможет и захочет ли она подняться. Она скорее была предметом гаданий, чем упований. Подавляющее превосходство по части людского материала, которое внушило союзникам такое ложноe чувство уверенности и вовлекло их в 1915 и 1916 гг. в авантюры, в которых человеческие жизни с беспечной расточительностью бросались в огонь боев, точно имелся какой-то неиссякаемый запас людей. – это превосходство теперь почти исчезло”.
Между тем во главе военной машины Германии становятся Гинденбург и Людендорф, только что покинувшие германо-русский фронт. Фалькенхайн, веривший в то, что ключи к победе лежат на Западе, был устранен. Новые лидеры, как и император Вильгельм, полагали, что “решение находится на Востоке более чем когда-либо”(слова Бетман-Гольвега). Возможно последним бликом военной славы России стало наступление Брусилова в июне 1916 года. Оно было неожиданным для противника – Брусилов рассредоточил свои резервы примерно в двадцати местах и дезертиры не могли сообщить неприятелю направление главного удара. С июня по август в плен было захвачено более 350 тысяч австрийцев, войска продвинулись почти на четыреста километров. Царская Россия в последний раз ощутила уважение и престиж в глазах союзников и противника. По мнению Ллойд Джорджа, “если бы у русских оказалось достаточно артиллерии, их неожиданное наступление могло бы решить судьбу войны.”
Проблема России волновала истинно талантливых вождей Британии. Став военным министром, Ллойд Джордж обратился к премьеру Асквиту со специальным меморандумом (26 сентября 1916 года), в котором отметил ослабление прозападных сил в России. “Русские как и все крестьянские народы, относятся с крайней подозрительностью к народу, занимающемуся торговлей и финансовыми делами. Они всегда воображают, что мы стараемся извлечь барыш из отношений с ними. Они несомненно вбили себе в голову, что мы стремимся на них заработать. Надо устранить это подозрение. Вопрос не в условиях, а в атмосфере. Русские – простые и, мне думается, хорошие парни и, раз завоевав их доверие, мы не будем наталкиваться на трудности в деловых сношениях с ними”. Выдвигалась идея посылки в Россию эмиссаров с особенными правами. Ллойд Джордж хотел, чтобы самый талантливый британский генерал – Робертсон встретился с самым талантливым русским генералом -Алексеевым. Однако встреча высшего военного руководства Запада и России не состоялась и это имело самые прискорбные последствия.
Британские дипломаты в Петрограде ощущали приближение кризиса. Посол Бьюкенен писал 28 октября 1916 года: “Потери, понесенные Россией в этой войне, настолько колоссальны, что вся страна носит траур; во время недавних безуспешных атак на Ковель и другие пункты было бесполезно принесено в жертву столько людей, что по всей видимости у многих растет убеждение: для России нет смысла продолжать войну, в частности Россия в отличие от Великобритании не может ничего выиграть от затягивания войны.” В Лондон сообщали о силе германской пропаганды и усталости народных масс от войны. Британский офицер сообщил правительству в ноябре 1916 года: “Только с помощью самой усердной и терпеливой работы можно протащить Россию в лице ее правительства и народа еще через один-два года войны и лишений; чтобы достичь этого, не следует жалеть никаких усилий или сравнительно ничтожных расходов.” Как с горечью отмечает Ллойд Джордж, Было уже слишком поздно. “Архангельский порт был уже затерт льдами. Прежде чем он растаял, весной в России разразился революционный крах и все надежды укрепить ее как союзную державу исчезли”.
Но и Германия подошла к пределу своих сил. 9 января 1917 года обергофмаршал двора Фрайхер фон Рейшах увидел в замке Плесс одиноко сидевшего Бетман-Гольвега. “Я вошел в комнату и нашел его абсолютно разбитым. На мой смятенный вопрос, потерпели ли мы поражение, он ответил: “Нет, но конец Германии. В течение часа я выступал против подводной войны, которая вовлечет в войну Соединенные Штаты. Такой удар был бы слишком тяжел для нас. Когда я кончил, адмирал фон Хольцендорф вскочил на ноги и сказал, что он дает клятву как морской офицер – ни один американец не высадится на континенте”. “Вы должны уйти в отставку”, -прокомментировал услышанное Рейшах. “Я не хочу сеять раздор, – согласился канцлер, – именно в тот момент, когда Германия играет своей последней картой”. Рейшах пишет, что именно с этого момента он потерял веру в победу.
В феврале 1917 года высокие западные делегации навестили Россию. Состоявшаяся в Петербурге конференция “еще раз доказала (приходит а выводу Ллойд Джордж) гибельные последствия российской неспособности и западного эгоизма. Бессистемные и не способные что-либо дать методы русского самодержавия были хорошо известны на Западе. Но союзные делегации только теперь впервые вполне уяснили себе, насколько эгоизм и глупость военного руководства Франции и Англии, настаивавшего на сосредоточении всех усилий на западном фронте, и вытекающее отсюда пренебрежение к затруднениям и лишениям восточного союзника способствовали тому хаосу и разрухе, которые вскоре вызвали окончательный крах России. Союзные делегации застали Россию в состоянии полной дезорганизации, хаоса и беспорядка, раздираемой партийной борьбой, пронизанной германской пропагандой и шпионажем, разъедаемой взяточничеством.”
В отчете военному кабинету лорд Милнер писал: “В России господствует заметное разочарование в войне. Как бы пренебрежительно ни относились в России к человеческой жизни, огромные потери России (6 миллионов русских убито, взято в плен или искалечено) начинают сказываться на народном сознании. Русские с горечью видят, что исключительные потери России не были неизбежны, они знают, что русские солдаты, храбрость которых несомненна, никогда не имели в этой войне и до сих пор не имеют подлинных шансов на успех вследствие вопиющего недостатка в военном снаряжении”. На передовой позиции русские солдаты спрашивали англичан, “приходилось ли английским солдатам на западном фронте разрывать колючую проволоку голыми руками”. Милнер продолжает: “Русские – весьма чувствительные, впечатлительные и неустойчивые люди… В воздухе чувствуется общее недовольство и смутная неудовлетворенность, которые легко могут перейти в отвращение к войне…С русскими нужно обращаться крайне бережно, особенно англичанам”. Когда сэра Уолтера Лейтона по возвращении спросили, “охотно ли русские воюют”, он ответил: “Нет, они думают лишь о предстоящей революции”. Тем, кто как Черчилль считает, что царский режим был свергнут в тот самый час, когда стоял накануне победы, рекомендуется прочитать конфиденциальный отчет лорда Милнера. Такие деятели как будущий министр иностранных дел Милюков и лучший думский оратор Маклаков страстно возражали против призывов западных союзников “терпеливо ждать”. При слове “терпение” Милюков и Маклаков воскликнули: “С нас довольно терпения! Наше терпение окончательно истощилось. Кроме того, если мы не будем действовать, народные массы перестанут нас слушать”. Маклаков напомнил слова Мирабо: “Не просите отсрочек: бедствие никогда не заставляет себя ждать”.
Падение царя было буквально молниеносным. Как это могло произойти, не вызвав немедленно бури? Только одно объяснение выдерживает критику: это означает, что многие тысячи, если не миллионы подданных русского царя, задолго до того как монарх был вынужден покинуть трон, пришли к внутреннему для себя заключению, что царское правление не соответствует текущим требованиям.
Черчилль был поражен.”Перспективы были обнадеживающими. Союзники владели преимуществом пять к двум, фабрики всего мира производили для них вооружение, боеприпасы направлялись к ним со всех сторон из-за морей и океанов. Россия обладающая бездонной людской мощью, впервые с начала боевых действий была экипирована должным образом. Двойной ширины железная дорога к незамерзающему порту Мурманск была наконец завершена… Россия впервые имела надежный контакт со своими союзниками. Почти 200 новых батальонов были добавлены к ее силам, и на складах лежало огромное количество всех видов снарядов. Не было никаких военных причин, по которым 1917 год не мог бы принести конечную победу союзников. Он должен был дать России награду, ради которой она находилась в бесконечной агонии. Но вдруг наступила тишина. Великая Держава, с которой мы были в таком тесном товариществе, без которой все планы были бессмысленны, вдруг оказалась пораженной немотой”.
Последовало то, что Черчилль назвал “патриотическим восстанием против несчастий и дурного ведения войны. Поражения и провалы, нехватка продовольствия и запрещение употребления алкоголя, гибель миллионов людей на фоне неэффективности и коррупции создали отчаянное положение среди классов, которые не видели выхода кроме как в восстании, которое не могло найти козла отпущения кроме как в своем суверене. Милый, полный привязанности муж и отец, абсолютный монарх очевидным образом был лишен черт национального правителя во времена кризиса, несущего все бремя страданий, принесенных германскими армиями русскому государству. За ним – императрица. Еще более ненавидимая фигура, слушающая в своем узком кругу избранных только подругу – Вырубову и своего духовного наставника, чувственного мистика Распутина”. Император Николай полагал, что худшее позади. Осталось сделать несколько серьезных усилий. Изменить в этот момент всю государственную систему царь просто не мог. Все инстинкты царя протестовали против (цитируя из истории другого великого народа) “смены лошадей при переправе”. Агония царского правительства, попавшего в нравственную и интеллектуальную западню, очевидна. Но ясно и то, что Дума и революционеры требовали от него реализации таких условий, которые отторгались его сознанием.
Премьер Ллойд Джордж после неожиданного свержения императора сделал свой вывод: “Русский ковчег не годился для плавания. Этот ковчег был построен из гнилого дерева, и экипаж был никуда не годен. Капитан ковчега способен был управлять увеселительной яхтой в тихую погоду, а штурмана избрала жена капитана, находившаяся в капитанской рубке. Руль захватила беспорядочная толпа советников, набранных из Думы, советов солдатских, матросских и рабочих депутатов, политических организаций всех мастей и направлений, которые растрачивали большую часть времени и сил на споры о том, куда направить ковчег, пока в конце концов ковчег не был захвачен людьми, которые хорошо знали, куда его вести. “
Сообщение о свержении династии Романовых было воспринято в Германии эйфорически. Генерал Людендорф пришел к выводу, что ослабление России позволяет уже не опасаться наступления с ее стороны.
* * *
Тяготы войны в декабре 1916 года привели к перегруппировке британских политических сил. В условиях неимоверного напряжения воля премьера Асквита стала терять те качества, которые она всегда демонстрировала настойчивость, уравновешенность, силу. Сказалась гибель на западном фронте его сына. Герберт Асквит уходит в тень, а Ллойд Джордж устремляется к руководству. “Мне пришлось взять на себя страшную ответственность премьерства в условиях скверно проведенной войны”. Профессиональные военные один за другим предпринимали попытки решить судьбу войны решающим прорывом на Западном фронте. Среди политиков Ллойд Джордж возможно первым потерял веру в такой исход войны. И ему важна была поддержка человека, имеющего непосредственный полевой опыт. С его благословения Черчилль, прибыв с фронта в палату представителей, со всем талантом обрушился на стратегию «одного решающего удара».
Черчилль потребовал созыва закрытой сессии парламента и на ней признал провал наступления французского главнокомандующего генерала Нивелля. «Прощенный» политик вовсе не отличался благодарной покорностью, он задавал самые неприятные вопросы: «Кто может отрицать, что французы испытывают величайшее замешательство? Кто может отрицать, что наше наступление остановилось?» Премьер Ллойд Джордж сумел снять остроту этих прямых вопросов, но палата общин вновь убедилась в таланте недавнего опального.
После публикации отчета комиссии по Дарданеллам самые крупные обвинения в его адрес потеряли силу. Стало ясно, что логичнее использовать его энергию в правительстве. В дневниковой записи Френсис Стивенсон за 19 мая 1917 года значится, что Ллойд Джордж “думает поручить Уинстону какую-нибудь должность”. Премьеру надоели постные лица коллег. Он хотел видеть оптимиста, хотя недостатком Черчилля он считал “слишком много книг, прочитанных о Наполеоне”. Ллойд Джордж вначале хотел сделать его ответственным за производство танков, но министр вооружений Аддисон возразил: «Такой человек как Уинстон не может быть поставлен на столь малый пост». Девять дней спустя Ллойд Джордж пообещал Черчиллю скорый возврат в первый ряд. С этого времени и до последних дней Ллойд Джордж был, возможно, единственным политиком, в общении с которым Черчилль был согласен занимать позицию младшего партнера. Когда премьер отбывал в Париж, Черчилль просил его: ”Не попадите под германскую торпеду – если я останусь один, ваши коллеги съедят меня”. (Пройдут годы, Черчилль будет министром финансов, а Ллойд Джордж никем, но нескольких минут разговора будет достаточно, чтобы роль “старшего и младшего” была восстановлена).
Главный политический противник Черчилля Нортклифф был послан с особой миссией в Америку и в июле 1917 года, после двадцати месяцев опалы Черчилль возглавил министерство боеприпасов. Он как бы заново начал свою политическую карьеру. Ненавидящая его «Морнинг пост» писала: «Мы не изобрели непотопляемого корабля, но мы изобрели непотопляемого политика». Военный министр лорд Дерби пригрозил отставкой. В мемуарах Ллойд Джордж пишет, что враждебность к Черчиллю «распухла до размеров тягчайшего министерского кризиса». Но лидер консерваторов Бонар Лоу посчитал момент в войне слишком грозным для внутренних противоречий и «замолчал» скандальную тему. Судьба снова была благосклонна, хотя для самого Черчилля было открытием узнать, сколь он непопулярен.
Его охватил обычный восторг, когда он взялся за большое дело. Окружающие свидетельствуют, что он стал «другим человеком». К рабочим Данди он обратился со словами: «Если когда-либо в истории Британии была необходимость стать скалой, то это сейчас». В осуществлении своей министерской миссии Черчилль сразу же обозначил главную опасность – впасть в детали. Ведь это и погубило двух его предшественников. Двенадцать тысяч чиновников работало в созданном в 1915 году для Ллойд Джорджа министерстве, это было слишком много для эффективного контроля. Реорганизация министерства, устранение системы финансового контроля, консолидация аморфной импровизированной структуры и одновременно наращивать военное производство – вот его задачи на первые месяцы. Был создан Совет военного производства из десяти членов, каждый из которых курировал несколько (из пятидесяти) департаментов. Совет заседал каждый день и к нему был приставлен секретариат. Через месяц министр пишет премьеру: «Это очень счастливое министерство: почти такое же интересное как адмиралтейство с огромным плюсом, что не нужно воевать ни с адмиралами, ни с гунами. Приятная работа с компетентными людьми».
Черчилль снова бросил в дело всю свою энергию. Через парламент был проведен закон о военных закупках, позволивший более эффективно решать вопросы огромной рабочей силы, подключенной к войне. Коллеги по кабинету писали, что он снова в «наполеоновском настроении».
Черчилль был благодарен Ллойд Джорджу и дал в «Мировом кризисе» лестный политический портрет этого лидера. «Ллойд Джордж обладал двумя характерными чертами, которые позволяли ему жить в гармонии с самим собой в этот период конвульсий. Во-первых, это способность жить настоящим. Каждое утро он обозревал насущные проблемы свежим взором, незамутненным предвзятыми суждениями, прошлыми оценками, былыми разочарованиями и поражениями. В горниле кризиса, когда мир представлял из себя калейдоскоп, когда каждый месяц удивительные события изменяли все ценности и отношения, эта неистребимая умственная бодрость, направленная к достижению победы, была редким благословением. Его интуиция справлялась с кризисом лучше, чем логический процесс менее гибких умов. Свойство жить в настоящем и начинать каждый день с нового старта прямо вело к его второму бесценному достоинству. Ллойд Джордж в этот период, казалось, обрел уникальное свойство создавать из поражений базу для грядущих побед. Так кризис с подводными лодками привел его к созданию системы конвоев; после поражения при Капоретто он создает Верховный военный совет; катастрофа 21 марта 1918 года (начало наступления немцев. – А.У.) привела его к формированию объединенного командования и крупным американским подкреплениям. Он не сидел, ожидая, когда развитие событий позволит изречь мудрое суждение. Он вцепился в гигантские по масштабу события и всегда стремился подчинить их себе, не испытывая боязни в отношении возможных ошибок и их последствий. Традиции и рутина не беспокоили его. Он никогда не пытался превратить какую-либо фигуру среди военных или морских чинов в фетиш, за которым можно было бы спрятать свою репутацию. Им ничто не отрицалось априорно. К его прирожденному свойству управлять людьми ныне добавилось высокое чувство пропорции в определении военной политики и способность вникнуть в прежде чуждые проблемы». Многое из сказанного Черчиллем о Ллойд Джордже можно отнести к самому Черчиллю. Во всяком случае, он указал, какие качества его восхищают и к чему он хотел бы стремиться. Его восхищала прежде всего творческая сила.
