Анатолий Терещенко
Маршал военной разведки
Упоминаемый уже Л.Г. Иванов по этому поводу поведал:
«Бывший начальник политотдела родимцевской дивизии Федоренко во время моего пребывания в Венгрии рассказывал мне, что он партизанил в Крыму, где был свидетелем многих кровавых акций, проводимых татарами, когда без всяких оснований они расстреливали людей только за то, что те были русскими…
17–18 мая противник прижал нас к берегу Керченского пролива. Я оказался за Керчью, в районе Маяка. Велся беспрерывный обстрел кромки берега, на котором находились толпы людей. Отдельные снаряды выкашивали целые отделения. Многие стрелялись, другие открыто выбрасывали партбилеты, кто-то срывал с себя петлицы. Там и тут валялись останки – руки, головы, человеческие ноги…
День и ночь ужасающие вопли и крики стояли над проливом. Картина была жуткая…
С пирса было видно, что в морской воде находится большое число трупов, почему-то они были в вертикальном положении. Кто был в шинели, а кто в ватнике. Это были наши убитые или утонувшие люди. Была небольшая волна, и создавалось впечатление, что они как бы маршируют. Страшная картина. Многих она толкала на безрассудные поступки и отчаянные действия…
Был, например, случай, когда четверо здоровых солдат-грузин несли над головой носилки и кричали:
– Пропустите! Пропустите! Мы несем раненого полковника – командира дивизии!
Действительно на носилках лежал офицер, с четырьмя шпалами на петлицах и перевязанной головой. По его внимательному, настороженному взгляду у меня возникло сомнение, действительно ли этот человек ранен?
Я приказал положить носилки на пирс и развязать бинт. Никакого ранения не оказалось. Я был в ярости. Вид у меня, наверное, был страшный: на голове каска, несколько дней небритый, неспавший и неевший. Силы я поддерживал тогда с помощью фляги, наполненной смесью морской воды, сахара и спирта… Военнослужащие яростными криками требовали от меня расстрела полковника, в противном случае грозили расправиться со мной. При таких обстоятельствах я, как оперработник, имевший право расстрела при определенных экстремальных условиях, поставил полковника пирса, левой рукой взял его за грудь, а правой достал пистолет. И тут я увидел, что полковник мгновенно поседел. У меня что-то дрогнуло в душе. Я сказал ему, что выстрелю, но выстрелю мимо, а он пусть падает в воду, словно убитый, и там выбирается, как может. Дальнейшей его судьбы я не знаю».
* * *
Еще 11 мая советское командование питало кое-какие надежды на стабилизацию обстановки на Керченском полуострове путем восстановления целостности фронта на Турецком валу. Но днем этого же дня 22-я танковая дивизия вермахта вышла к Азовскому морю, отрезав нашим войскам пути отхода на Татарский вал. Потери в некоторых советских частях были огромны. Так, на 9 мая 1942 года 55-я танковая бригада полковника П.П. Лебеденко насчитывала 10 КВ, 1 Т-34, 20 Т-26 и 15 Т-60. После тяжелого встречного боя следующего дня в бригаде остался всего один танк. Мрачная картина была на всех участках бое-столкновений с противником.
14 мая Мехлис отправил Сталину такую телеграмму:
«Бои идут на окраине Керчи, с севера город обходится противником. Напрягаем последние усилия, чтобы задержать противника. Части стихийно отходят. Эвакуация техники и людей будет незначительной, мы опозорили страну и должны быть прокляты».
Поэт, писатель и военный корреспондент К. Симонов, друживший с Л. Мехлисом, писал:
«Мне рассказывали, что после Нерчинской катастрофы, когда Мехлис явился с докладом к Сталину, тот, не пожелав слушать его, сказал только одну фразу – «Будьте вы прокляты!» и вышел из кабинета».
Так ли это было или сей опус, рожденный после войны, был всего лишь плодом фантазии маститого писателя, сегодняшнему обывателю трудно установить. Правда была только в одном – Сталин крепко обиделся на своего выдвиженца, но ненадолго.
* * *
15 мая новый начальник Генштаба А.М. Василевский, сменивший вечером 11 мая 1942 года Б.М. Шапошникова, приказывает: «Керчь не сдавать, организовать оборону по типу Севастополя». Но было уже поздно.
Ни выехавший по приказу Ставки в район расположения штаба Крымского фронта в Керчи главком Северо-Кавказского направления С.М. Буденный, ни представитель Ставки ВГК Л.3. Мехлис уже не могли положительно повлиять на развивающиеся по трагическому сценарию события.
В Крымской трагедии было безвозвратно потеряно около 250 тысяч советских солдат и командиров, что составляло 65 % всего личного состава войск фронта.
Итак, представителем Ставки ВГК в войсках Крымского фронта был Л.З. Мехлис, армейский комиссар 1-го ранга – звание равносильно генералу армии. Родился он в 1889 году в Одессе. Закончил 6 классов еврейского коммерческого училища. С 1904-го по 1911 год работал конторщиком и был домашним учителем. В период с 1907-го по 1910 год являлся членом рабочей сионистской партии «Поалей Цион». В 1918 году вступил в Компартию. Был несколько лет секретарем у Сталина. Потом учился на курсах при Коммунистической академии и в Институте красной профессуры. В 1930 году возглавил редакцию газеты «Правда». Занимал должности зампреда СНК СССР, наркома Госконтроля, замнаркома обороны и одновременно начальника Главного политического управления РККА.
По характеру он был не столько жестким, сколько жестоким и злопамятным человеком. Он постоянно конфликтовал с командующим Крымским фронтом генерал-лейтенантом Д.Т. Козловым.
Со слов генерала – военного контрразведчика Н.К. Мозгова, Петр Иванович Ивашутин рассказывал ему о нескольких неприятных встречах с Мехлисом в Крыму.
«Как армейцев, так и военных контрразведчиков возмущало то, – говорил Ивашутин, – что Мехлис все время пребывания на посту представителя Ставки ВГК занимался тем, что искал среди командиров разных степеней фронта шпионов, вредителей и предателей, в отношении которых организовывал бессудные расстрелы.
Была информация, что нередко и сам нажимал на курок. Офицеры роптали, что Мехлис по ночам пишет доносы на командиров и отправляет их в Москву – Сталину.
По его пасквилю был снят с должности начальник штаба фронта Федор Иванович Толбухин – исключительно порядочный человек, с которым мы встретились позже на Украине. Снят был за то, что посчитал, что идея Мехлиса неподготовленного наступления будет чревата тяжкими последствиями. Так оно и вышло, но он уже капнул Сталину. Не обладая военной подготовкой, он постоянно встревал, вмешивался в действия командующего и других военачальников…
После провала операции, чувствуя и свою вину в этом, казалось, он искал смерти, разъезжая на «газике» по передовой…
Я видел его измазанным, пыльным, почерневшим во время провала операции. Вот такой образ оставлен им в моей памяти…»
Но Мехлису не суждено было погибнуть, как писал А.Б. Мартиросян, от пули или осколка и тем самым разделить судьбу многих из тех, чьи жизни были ему доверены зимой 1942 года, как бы самому Льву Захаровичу этого не хотелось. В памяти людской он навсегда останегтся зловещей, а не героической фигурой и одним из главных виновником катастрофы Крымского фронта в мае 1942 года.
В ночь на 20 мая на корабли под огнем минометов и пулеметов погрузились последние подразделения, прикрывавшие эвакуацию остатков войск Крымского фронта на Таманском полуострове.
Директивой Ставки Крымский фронт и Северо-Западное направление были ликвидированы. Остатки войск направились на формирование нового Северо-Кавказского фронта. Его командующим назначили маршала С.М. Буденного.
В служебной жизни П.И. Ивашутина тоже произошли изменения – ему поручили возглавить особый отдел 47-й армии. Это была уже высокая самостоятельная оперативная должность.
* * *
После разгрома немцами в мае 1942 года Крымского фронта Мехлис всю вину и ответственность за поражение возложил на командиров и командующего генерал-лейтенанта Козлова. По существу он дистанцировался от неудач фронта.
Сталин по этому поводу направил шифротелеграмму Мехлису, в которой подверг его поведение резкой критике. В частности, в этом грозном рескрипте он писал:
Вы держитесь странной позиции постороннего наблюдателя, не отвечающего за дело Крымфронта. Эта позиция очень удобна, но она насквозь гнилая. На Крымском фронте вы – не посторонний наблюдатель, а ответственный представитель Ставки, отвечающий за все успехи и неуспехи фронта и обязанный исправлять на месте ошибки командования.
Вы вместе с командованием отвечаете за то, что левый фланг фронта оказался из рук вон слабым. Если «вся обстановка показывала, что с утра противник будет наступать», а вы не приняли всех мер к организации отпора, ограничившись пассивной критикой, то тем хуже для вас. Значит, вы еще не поняли, что вы посланы на Крымфронт не в качестве Госконтроля, а как ответственный представитель Ставки. Вы требуете, чтобы мы заменили Козлова кем-то вроде Гинденбурга. Но вы не можете не знать, что у нас нет в резерве Гинденбургов. Дела у вас в Крыму несложные, и вы могли бы сами справится с ними.
Если бы вы использовали штурмовую авиацию не на побочные дела, а против танков и живой силы противника, противник не прорвал бы фронт, и танки не прошли бы. Не нужно быть Гинденбургом, чтобы понять эту простую вещь, сидя два месяца на Крымфронте.
И. Сталин
После разгрома немцами Крымского фронта Мехлис был снят с постов заместителя Наркома обороны и начальника Главного Политического управления Красной армии и понижен в звании на две ступени до корпусного комиссара.
Но любимец Сталина скоро снова полез наверх – с 1942-го и по конец войны он – член Военных советов ряда армий и фронтов. 6 декабря 1942 года Мехлис получает звание генерал-лейтенанта, а с 29 июля 1944 года он уже генерал-полковник. Может быть, дослужился бы и до маршала, если бы не отмщение за грехи – преждевременная смерть – не настигло его 13 февраля 1953 года.
У Достоевского в «Братьях Карамазовых» есть такая притча: злодейка совершила единственный добрый поступок – подала нищенке луковицу, и когда она умерла и попала в ад, то эта нищенка протянула ей луковицу, за которую она уцепилась. Злодейка захотела с помощью этой луковицы выбраться из ада, стала раскручиваться, подтягиваться, и луковица, не выдержав, оборвалась, и злодейка все-таки попала в ад.
Думаю, в конце концов, сталинская луковица, протянутая грешному от пят до головы Мехлису, не оборвалась, он выкарабкался наверх и еще бездарно покомандовал людьми, но уже без расстрелов – боялся соответствующей реакции офицеров и генералов. В конце войны это были уже другие люди, способные и сами нажать курок в сторону обидчика.
Умер тихо, но и после смерти ему захотелось протиснуться в нишу Кремлевской стены. Похоронили с почестями. Без разрешения Сталина его прах не положили бы в Кремлевскую стену. Там он до сих пор и покоится – в рай его, наверное, Господь не пустил.
* * *
А что же случилось с Д.Т. Козловым? Летом 1942 года он был назначен командующим 24-й армии, а дальше являлся заместителем командующих некоторыми фронтами, а после войны – округами. Скончался в Минске в 1967 году.
В 1966 году, за год до смерти и через четверть века после Крымской трагедии, он написал покаянное письмо своему старому другу генерал-лейтенанту А.И. Смирнову-Несвиц-кому, в котором есть такие слова:
«Здравствуйте, Александр Иванович!
Большое Вам спасибо за то, что не забыли старого опального генерала. Опала моя длится вот уже почти 25 лет. В моей памяти часто встают события тех лет. Тяжко их вспоминать, особенно потому, что вина за гибель всех наших полков лежит не только на нас, непосредственных участниках этих боев, но и на руководстве, которое осуществлялось над нами.
Я имею в виду не профана в оперативном искусстве Мехлиса, а командующего Северо-Кавказским направлением и Ставку. Также я имею в виду Октябрьского (адмирала – Авт.), который по сути дела не воевал, а мешал воевать Петрову и строил каверзы Крымскому фронту. А теперь стал герой! Даже его члену
(Военного совета Черноморского флота) дали Героя (звание Героя Советского Союза вице-адмиралу Н.М. Кулакову присвоено 07.054 965 г. – Авт.)
Вылезли они на шее Крымского фронта. Не было бы этого, не было бы Севастополя. Еще в декабре он его оставил бы врагу. К этому все шло. И его приезд в Тоннельную (место дислокации управления Крымским фронтом – Авт.) преследовал цель добиться разрешения на оставление Севастополя.
Теперь же везде гремит крик «Слава матросам-черноморцам за Севастополь и Крым!» Как будто они все сделали, а сухопутные войска ни при чем. Хотя в действительности было наоборот. Их была небольшая часть – едва ли наберется 1/10 всего состава войск, атаковавших и оборонявших Крым.
Почему-то все забыли, даже Генеральный штаб, что как только мы ушли из Крыма, Севастополь продержался только около месяца. Моряки же из кожи лезут, доказывая, что они держали Крым и Севастополь, и внушили это ЦК КПСС, во всех выступлениях и в печати это афишируется очень широко. Тем самым оскорбляются честь, заслуги и достоинство тех, кто сложил свои головы за Крым.
Я очень жалею, что не сложил там свою голову. Не слышал бы я несправедливостей и обид, ибо мертвые сраму не имут. Но не удалось мне, несмотря на то, что уходил из Еникале с арьергардными частями Волкова. Тогда уже никакого начальства, ни малого, ни большого там не было, все перешло во власть Буденного и его заместителя Черевиченко.
Ваши данные о приезде Октябрьского на Тоннельную точны. Я потребовал его отбытия в Севастополь. Он своими кляузами в Ставку только отсрочил начало Керченской операции, вырвав у Ставки из 1 – го эшелона десанта 1 – ю СД и 1-ю морскую бригаду, которые были отправлены в Севастополь.
Вот какие творятся дела…
Д. Козлов11.2.1966 г.»
Потом, после Крымской катастрофы, попал (правда, в недолгую опалу) и командующий Черноморским флотом адмирал Октябрьский.
На ком больше вины лежит – разбираться военным историкам. А наш герой Петр Иванович Ивашутин достойно отвоевал и на видимом горячем фронте, и на полях невидимых сражений в должности начальника военной контрразведки 47-й армии.
ВСТЕЧА С АБАКУМОВЫМ
В 1942 году Петр Иванович Ивашутин руководил коллективом военных контрразведчиков 47-й армии, сражавшейся на Северном Кавказе. Прорыв советского фронта под Харьковом и последующее взятие Ростова-на-Дону открыло перед Гитлером не только реальную перспективу выхода в Закавказье к Бакинской нефти, но и возможность захватить Сталинград – важнейший транспортный узел и крупный центр военной промышленности.
Баку и Северный Кавказ были основными источниками нефти для всей экономики СССР. После потери Украины резко возросло значение Кавказа и Кубани как источников зерна.
В связи с этим советское командование большие надежды возлагало на роль именно 47-й армии. Она была сформирована 1 августа 1941 года на основании приказа командующего Закавказским военным округом (ЗакВО) от 26 июля 1941 года в составе ЗакВО на базе 28-го механизированного корпуса для прикрытия государственной границы СССР с Ираном. Первоначально в ее состав входили: 236-я стрелковая дивизия, 63-я и 76-я горнострелковые, 6-я и 54-я танковые дивизии, 116-й и 456-й артиллерийские полки и другие части.
В конце января 1942 года армия начала перегруппировку и сосредоточение на Керченском полуострове, где 28 января вошла в состав Крымского фронта.
Кремль это хорошо понимал, поэтому в Центр в Управлении 00 НКВД СССР был вызван начальник Особого отдела 47-й армии Петр Иванович Ивашутин.
Москва 1942 года, как обрисовал ее ветеран ГРУ генерал-майор В.А. Никольский, в то время находившийся в столице, все еще походила на прифронтовой город, да по существу и являлась им. Соблюдалась весьма строго светомаскировка, но налеты врага уже становились все реже и реже. Жители привыкли к ним, и очереди у убежищ при воздушных тревогах почти исчезли. Чувствовалась внутренняя собранность всех москвичей – от ребенка до глубокого старика.
Во всем были видны уважение к армии, ее воинам и действительно всенародная забота о них. Нередко можно было видеть, как солдатам и командирам уступают места в метро, трамвае, автобусе, без очереди обслуживают в магазинах, предоставляют лучшие места на концертах, в кино, театрах, и все это без какого-либо указания свыше, от чистого сердца.
Такое уважение к своим воинам бывает только при войнах…
* * *
На следующий день после приезда в Москву Петра Ивановича Ивашутина принял начальник Управления особых отделов НКВД генерал-лейтенант Виктор Семенович Абакумов – симпатичный, кареглазый, высокий мужчина с прямоугольным лицом, высоким лбом и аккуратно зачесанными назад темно-русыми волосами. Кабинет начальника представлял собой не очень большую комнату, гость встречал у некоторых командиров рангом пониже кабинеты и больших размеров. Письменый стол и рядом стоящий приставной были покрыты зеленым сукном.
Ивашутина удивило то, что Абакумов сидел на деревянном стуле, а у приставного столика для гостей были поставлены мягкие кресла, обитые черным хромом. На столе стояли небольшие настольные часы, фарфоровая фигурка в виде сидящего олененка коричневого цвета.
В левом углу горела зеленая шапка настольной лампы на бронзовой ножке и круглой мраморной подставке.
В правом углу находился чайный столик с заварным чайником. Два окна были завешены полуприкрытыми портьерами из плотной ткани. Массивные чугунные батареи, как показалось Ивашутину, излучали то тепло, которое создает дополнительный уют и способствует работоспособности кабинетного работника.
Абакумов поинтересовался положением на фронте, успехами контрразведывательной работы, коснулся он и зафронтовых негласных возможностей отдела, их конкретной отдачи за последнее время.
Потом Виктор Семенович неожиданно стал осыпать подчиненного коротенькими, казалось, далекими от служебных вопросов – бытовыми.
– Где обитает ваша семья? Большая ли она? Что вы о ней знаете?..
– Если честно, то к своему стыду, не знаю о ней, товарищ генерал-лейтенант, ничего… Связь с семьей сразу же оборвалась с началом войны, во время эвакуации это случилось… Семейство небольшое – жена, двое детей да мои родители.
Абакумов сочувственно посмотрел на Ивашутина.
– Ах война, сколько судеб человеческих переломала… Ничего, Петр Иванович, не беспокойтесь. Я обещаю навести справки, надежда умирает последней, – участливо пообещал шеф. – Хотя, как говорят, нельзя жить надеждой, но и без надежды нельзя жить.
На следующий день начальник опять вызвал к себе Ивашутина. Хозяин кабинета было видно, что находится в хорошем настроении.
– Нашлось, Петр Иванович, ваше семейство… Все ваши родственники живут в далеком и теплом Узбекистане, а точнее в Ташкенте. Завтра садитесь в мой самолет, и мигом на встречу с семьей.
– ???
– Чего вы смутились? Готовтесь, готовтесь к полету. Далековато лететь, но это вам не в диковинку, выдержите, вы же летун-профессионал. Вспомните небо. Сегодня ведь больше приходится по земле ходить.
– Да, Виктор Семенович, земля наша колыбель. На ней рождаемся, по ней ходим и в нее уходим…
– Что верно, то верно.
* * *
В Ташкенте Ивашутин, не без помощи своих коллег – контрразведчиков, быстро разыскал жену, детей и родителей. Встреча была необыкновенно трогательной и теплой, со слезами радости на глазах. Семья проживала в глинобитной халупе без окон, с земляным полом, вместо дверей был матерчатый полог. Пищу готовили на печке. Топили хворостом, жухлой травой и сухими кизяками. Особисты из Среднеазиатского военного округа в дальнейшем помогли семье – нашли небольшую комнату в коммунальной квартире…
Родители и жена засыпали вопросами, как воюется, долго ли еще стране находится в таком положении, когда Красная армия разобьет гитлеровскую Германию?
– Думаю, что скоро. Тяжело, но скажу, отец, по твоему – по-паровозному: поршень медленно но уже пошел вперед, а это значит задан вектор движения на Запад. Никто наш «красный бронепоезд» уже не остановит.
– Рад, рад такое слышать от тебя, – обрадовался отец.
Возвратился Ивашутин в Москву окрыленым и радостным. Естественно, успокоился – семейство найдено. Захотелось с новой силой под влиянием искренней заботы начальства и положительных эмоций взяться за работу. Окунуться в анализ оставшихся материалов, побывать в особых отделах дивизий, пообщаться с оперсоставом.
Он жил в стихии военной контрразведки, как стрижи живут в стихии воздушного пространства, и то, что казалось некоторым наблюдателям со стороны терзанием себя на службе и нарушением некоторых корпоративных правил, на самом деле было виртуозным владением всей окружающей его оперативной обстановкой. Она была для него основой, из которой рождались планы операций и их реализация в виде конкретных результатов по борьбе со шпионажем, диверсиями и терроризмом.
На следующий день утром из кабинета направленца на Лубянке Ивашутин доложил Абакумову по телефону о благополучном прилете и поблагодарил его за помощь и внимание.
– Зайдите, – властно ответила трубка, и после короткого щелчка сразу же замолчала.
Через минут пять-семь Петр Иванович был уже в кабинете у Абакумова. Всякие мысли, в том числе и дурные, лезли в голову начальнику особого отдела армии.
«Может, что случилось в отделе после моего отъезда? – подумал Ивашутин. – Но об этом мне бы сказал направленец. Он бы узнал в первую очередь о вероятном ЧП, если, конечно, информация не прошла через голову».
Представился, как положено, по-военному…
Абакумов как-то нехотя встал из-за стола, сапогом отодвинул легкий стул в сторону, поправил широкий ремень на гимнастерке, и крепко пожав руку своему подчиненному, торжественно произнес:
– Товарищ Ивашутин, вы назначаетесь начальником особого отдела Юго-Западного фронта…
– ???
– Фронт особенный, находится на острие нашей битвы с фашистами. Думаю, не подведете!?
– Приложу все усилия, чтобы оправдать ваше высокое доверие, – стандартно ответил Ивашутин, а у самого в груди сердце забухало так, что, казалось, голос его ударов услышит сам хозяин кабинета.
– Я верю вам, – проговорил Абакумов, словно торопился куда-то. – Поезжайте в войска – удачи вам.
– Спасибо.
Начальник военной контрразведки страны был скуп на слова, но зачем было их плодить? Все стало ясно для Ивашутина – ему доверили Управление Особого отдела фронта. Надо будет оправдать это доверие конкретными оперативными результатами.
* * *
Судьба же начальника Управления особых отделов, руководителя СМЕРШа и министра госбезопасности СССР сложилась трагично…
Подковерная борьба с завистью, клеветой, обидами, амбициями и местью Берии, Хрущева и Маленкова, а также некоторых сослуживцев сделали свое черное дело – 12 июля 1951 года В.С. Абакумов был арестован по обвинению в измене Родине и совершении других государственных преступлениях. Его пытали, заставляли дать показания на других коллег. В том числе на своих заместителей, генералов Н.Н. Селивановского и Е.П.Питовранова, но он оказался на редкость смелым и порядочным человеком и никого не оклеветал.
После смерти Сталина Хрущев, понимая, что Абакумов является свидетелем прямого участия многих партийных чиновников в проведении репрессий, в том числе и самого Никиты Сергеевича, приказал срочно осудить и казнить Виктора Семеновича.
19 декабря 1954 года, как раз в очередную годовщину создания военной контрразведки, Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила бывшего министра госбезопасности Абакумова по статье «За измену Родине» к исключительной мере наказания – расстрелу.
В тот же день на свой профессиональный праздник руководитель легендарного СМЕРШа, переигравшего в незримых баталиях гитлеровский Абвер вместе с другими спецслужбами Третьего рейха, был расстрелян. Случайностей в таких делах не бывает. Это еще одна грань «таланта» политического волюнтариста Никиты Хрущева. Он боялся разоблачений – впереди его ждали архивы, которые он глубоко «прополол», реабилитируя сам себя.
Кто-то из великих сказал, что в принципе политик должен быть злодеем, иначе он будет плохо управлять обществом. Порядочный человек в роли политика – это все равно, что чувствующая паровая машина или кормчий, который объясняется в любви, держа рулевое колесо: корабль идет ко дну. Бездарные политики всегда норовят смыть свой позор чужой кровью.
Интересно и глубоко оценил П.И. Ивашутин деятельность В.С. Абакумова в своих воспоминаниях, выдержки из которых опубликованы в книге «СМЕРШ – 60 лет Победы в Великой Отечественной войне»:
«Принижать заслуги Абакумова в успешной работе ГУКР СМЕРШ несерьезно…
Практические результаты деятельности СМЕРШа оказались выше, чему НКГБ, что и стало причиной выдвижения Абакумова».
При всем том, в чем обвиняется Сталин, у вождя было чутье на молодые и талантливые кадры, которых он двигал и при малейшем недоверии к ним, ниспровергал, порою быстро и жестоко.
