Анатолий Степанович Шанин
Суворовская юность

Глава 12

Ситуация же с воровством, правда, не изменилась ни после отчисления Бромова, ни после отчисления нескольких других мальчишек их роты, после чего почти всякий раз командиры утверждали, что именно этот пацан воровал в роте. Слышать это стало даже как-то неприятно, потому что получалось, что этих ребят, которые, конечно, не были святыми, обвиняли в воровстве лишь после их убытия, как бы за их спиной, тем самым не давая им возможности оправдаться хотя бы в том, чего они на самом деле, возможно, и не делали. Костя понимал, что командиры говорили об этом не по злому умыслу, а от бессилия, от невозможности победить этот порок во вверенном им коллективе. Но все равно такая нечистоплотность офицеров несколько поразила Костю, его мнение об офицерской чести стало колебаться, золото на их плечах стало блекнуть. Он все чаще и чаще стал видеть, что офицеры тоже обыкновенные люди со всяк присущими многим людям достоинствами и недостатками.

Тем не менее, с уходом Бромова, который был постоянным раздражителем как для командира взвода и преподавателей, так и для самих суворовцев, во взводе стало немного спокойнее. Постепенно складывались небольшие группы ребят, друживших между собой. Каких-либо клановых проявлений, связанных с принадлежностью к городу проживания родителей, местом работы и должностью родителей, национальностями в роте не было на протяжении всех лет учебы. По-видимому, эти вещи не имели для мальчишек принципиального значения, потому что здесь все были одинаково равны. Значение уже с этого времени стали приобретать совсем другие ценности, такие как хорошая учеба, успехи в спорте, способности и успехи в чем-то другом. В этих коллективах высоко ценилась мужская сила, товарищество, дружеская поддержка, забота о слабом, порядочность в определенных пределах, но подлости и предательству места просто не могло быть. Честность понималась несколько по-особому, честность не во вред себе или своим товарищам, тем более что у многих с честностью были большие проблемы. Например, обмануть по мелочи кого-либо из офицеров или даже преподавателей, использовать шпаргалку на занятии, списать, если позволяет обстановка, считалось делом вполне обычным. Те же, кто этого не делал, вынуждены были просто прикрывать глаза на подобные действия своих товарищей.

Земляческие отношения Кости со Славкой Пестряковым еще держались, но в столовой они сидели отдельно, да и в классе рядом с Костей прочное место занял Виктор Стародубцев. Как-то получалось так, что Костя находил больше совместных интересов и понимания именно у этого чудного мальчугана небольшого роста с оттопыренными ушами, которому даже хотелось покровительствовать и которого хотелось защищать. У того была нестандартная позиция по любому вопросу и очень интересные заявления. Поэтому все больше и больше времени они проводили вместе не только на занятиях и на самоподготовке, но и в выходные дни, в клубе или в библиотеке. Это уже даже стало служить объектом для шуток. Ребята их взвода шутили: «Видишь Винтика – значит, рядом Шпунтик, видишь Шпунтика – значит, где-то рядом должен быть и Винтик».

Постепенно становилось все холоднее, форма одежды с голым торсом на зарядку давно уже сменилась на форму одежды в рубашках, а затем и в гимнастерках. В спальном помещении роты, где половину стены занимали огромные дворцовые оконные проемы, было прохладно. Когда в спальнях было особенно холодно и батареи не могли обеспечить должного тепла даже ночью, приходилось укрываться шинелью поверх одеяла. Потом Костя вспомнил вариант создания из своей постели спального мешка, которому его когда-то раньше научила нянечка в детском санатории. А сейчас уже он научил ребят не расправлять хорошо заправленное со всех сторон под матрас с утра одеяло, а наоборот проверить, чтобы одеяло было подоткнуто под тюфяк со всех сторон равномерно и не могло вылезать хотя бы первое время. После этого нужно было только юркнуть мышкой со стороны подушки в создавшийся спальный мешок так, чтобы не вытащить при этом заправленное одеяло. Маленький Витька Стародубцев проделывал этот маневр очень быстро, но вот несколько полноватый и неповоротливый Артем Рожков, залезая в первоначально созданный «спальный мешок», постоянно оказывался полностью развернутым.

Но первым почему-то простудился как раз не он, а сам Костя. Видимо, где-то переоценил свои возможности, может быть, постоял на сквознячке после очередной пробежки, но как бы там ни было, однажды утром он почувствовал предательскую слабость во всем теле. Признаваться в том, что он болен, мальчику не хотелось, тем более что с утра нет времени обращать внимание на болезни. Он, как всегда, после зарядки умылся, и вышел на утренний осмотр.

Утренний осмотр в этот день проводил сам старшина Валетин, гроза их роты, которого все боялись, как огня. Именно он ругался по любому поводу, а ребят, старающихся убегать в санчасть, обидно называл «сачками» от сокращения «с/ч», то есть санчасть, которое ставили во всех ведомостях и журналах, указывая таким образом, что данный суворовец отсутствует по болезни. Старшина уже хорошо знал, что мальчишки частенько под предлогом простуды старались увильнуть от каких-либо нежелательных мероприятий или контрольных работ. Старшие суворовцы уже имели большой запас разных вариантов обмана врачей, которые, заботясь о здоровье детей и опасаясь более серьезных последствий, клали в санчасть на обследование и лечение любого при малейшем повышении температуры. А температуру можно было набить, пока не видит медсестра, можно было натереть солью подмышки. Поэтому Костя не хотел, чтобы его посчитали таковым, и стоял в строю, стараясь держаться изо всех сил. Но уже когда старшина подходил к нему, мальчик не выдержал, голова у него закружилась, перед глазами все поплыло, ноги стали ватными, поэтому, чтобы не упасть, он привалился к находящейся за спиной стене.

– Эт-то что такое? – начал, было, старшина, заметив явное нарушение дисциплины строя, но сразу же осекся, увидев горящее лицо Кости. – Что с тобой? Заболел? – он потрогал лоб мальчика. – А ну-ка, сынок, шапку в охапку, бери умывальные принадлежности и бегом в санчасть!

– Хорошо, хорошо, – ответил Костя и, слегка покачиваясь, вышел из строя.

– Костя, что с тобой? – забеспокоился Витька. – Тебе помочь?

– Ничего, ничего, иди на завтрак. Я сам дойду.

Санчасть находилась в другом корпусе, но суворовцы уже бывали там во время медосмотра, поэтому Костя поднялся на третий этаж и зашел в приемный покой. Здесь было тихо, тепло и очень чисто. На стульях уже сидело несколько суворовцев из разных рот. Они тихо беседовали между собой в ожидании приема. Дежурный врач вышел из кабинета и, поглядев на сидящих, сразу же обратил внимание на красное Костино лицо, а потом приказал стоявшей рядом медсестре:

– В отдельную палату его, смерить температуру, и сделать укол, чтобы понизить температуру. Как станет лучше, сделать анализы, и результаты мне на стол.

– Пойдем, мальчик, – медсестра взяла Костю под руку и повела вглубь санчасти, где находился лазарет. Она уложила его в постель в палате, где никого больше не было. После этого она быстро принесла медикаменты, поставила градусник, заставила выпить какие-то таблетки. Потом сделала укол, и Костя моментально уснул.

Когда Костя проснулся, он уже чувствовал себя значительно лучше. Рядом на тумбочке лежало яблоко, хлеб с маслом и стакан молока: медсестра не решилась его будить, а поставила второй завтрак на тумбочку. Мальчик встал, чтобы пойти в туалет. Медсестра, увидев его в коридоре, улыбнулась:

– Ну, что? Оклемался немного?

Костя улыбнулся ей в ответ, но ничего не ответил.

– Ты, сынок, лежи, не гуляй. Температура у тебя еще есть, ты где-то хорошо простыл. Скоро принесу тебе очередную порцию лекарств и витаминов, врач выписал.

Костя вернулся в палату, выпил молоко с хлебом, яблоко есть не стал и опять лег. Книг он с собой не взял, делать одному было нечего, и он стал думать. Думать он любил. Он думал о доме, о сестренке, которая расплакалась перед его отъездом, о брате, которого направили служить в какой-то Павловск. Говорят, что это близко под Ленинградом, но пока им встретиться никак не удавалось, потому что брат проходил курс молодого бойца, увольнение ему не полагалось. Костя думал о том, что немного погодя он обязательно узнает дорогу на этот Павловск и найдет там своего брата, ведь они теперь оба военнослужащие.

На следующий день после обеда медсестра вызвала его в приемный покой:

– Шпагин, к тебе пришли.

Костя вышел и увидел там Витьку Стародубцева.

– Ну, как ты тут? – деловито осведомился Стародубцев.

– Да ничего, все нормально. Укол вчера сделали. Но температура, правда, держится. Три раза в день меряют.

– Укол? – вытаращил глаза Витька, и уши его встали торчком. – Ну, уж нет!

– А кто тебя тут спрашивать будет, снимут штаны, и будь здоров.

– Ладно. А это еще тут что такое?

Мальчики подошли к столику, на котором стоял графин с желтой жидкостью. Рядом в стаканчике стояли чистые ложки. Любопытный Витька взял графин за горлышко и покачал. Жидкость в графине слегка качнулась и медленно растеклась по стенкам графина.

– Что-то вроде растительного масла, – определил юный исследователь и открыл пробку графина. В нос ему ударил знакомый с детства запах. – Черт возьми! Это ж рыбий жир, – он скривил лицо, как будто его уже заставили выпить это зелье.

– Ну и что, что рыбий жир? Это очень полезная штука, нам мама в детстве часто давала.

Мне так, нравится. А что, можно попробовать?

– Конечно, можно. Смотри, здесь даже ложки специально лежат. Но я его никогда не любил. Он такой противный. Жуть!

Костя взял ложку, налил из графина немного рыбьего жира и с удовольствием проглотил. Он вспомнил, что в детстве дома мама давала только по одной ложке выписанного ей врачом рыбьего жира своим младшим детям, а ему всегда хотелось еще, потому что рыбий жир имел запах рыбы, и если его закусывать корочкой черного хлеба, то получалось очень даже вкусное кушанье. Пока он вспоминал, к столику подошел еще один суворовец, пришедший в санчасть. Он был из роты на год старше.

– Ну, что вы тут, салаги, нюхаете? Смотрите, как надо пить.

Он взял графин за горлышко и стал пить рыбий жир из графина, как молоко или кефир. Потом остановился, перевел дыхание, вытер рот рукой и пошел к врачу на прием. Витьку, с ужасом смотревшего на это действо, слегка передернуло, и он перевел глаза на Костю.

– Знаешь, я, пожалуй, пойду. Вот, тебе ребята передали яблоки от второго завтрака, мы два других разрезали на троих, а эти тебе.

– Спасибо, ребята, но мне здесь дали.

– Ничего, бери-бери, не стесняйся, – Витька замялся от своей доброты, – может тебе еще чего принести надо?

– Ах, да! – вспомнил Костя. – У меня в столе есть художественная книга. Принеси, пожалуйста, а то здесь делать нечего. Ну и задание по тем предметам, которые я пропущу, а то ведь потом догонять придется.

– Ладушки, это сделаем, – добродушно согласился Витька. – Я вечером во время ужина тебе занесу. Ну, пока!

Отдохнув еще с недельку, Костя вернулся в роту. А там в это время был настоящий бум разных кружков и секций, в которые записывались почти все. В училище пытались хоть как-то разнообразить досуг суворовцев, поэтому старались привлечь их в разные спортивные секции или кружки. Костя, вспомнив о своей успешной попытке поступления в музыкальную школу и начальном курсе игры на баяне, который он освоил за несколько месяцев до поступления в суворовское училище, попытался было записаться в кружок баянистов, но когда пришел туда в первый раз, то понял, что с его незначительной подготовкой и выученной «Бандурой» там делать нечего. Руководитель не собирался вести занятия по программе музыкальной школы, а в кружок приходили те ребята, которые уже раньше много занимались в музыкальной школе и могли участвовать в концертах, хотя бы училищных.

После этого Костя в этот кружок больше не пошел, зато неожиданно для себя за компанию со Славкой Пестряковым записался в танцевальный кружок и даже затащил туда своего нового дружка Витьку. Славка, еще в их родном городе ходивший в танцевальный кружок в клубе им. Ленина, быстро освоился и понравился руководившей кружком Тамаре Федоровне. Эта уже немолодая, но довольно стройная женщина была большой любительницей танцев не только потому, что это приносило ей какой-то доход. Видно было, что она когда-то занималась танцами профессионально, и это стало ее любовью на всю жизнь. Именно поэтому она с таким энтузиазмом взялась за дело, даже не обращая внимания на то, что ни у Шпагина, а тем более несколько квадратного в музыкальном отношении Стародубцева, как-то не наблюдалось особых способностей. Но для нее это был неважно. Главным было то, что люди пришли и согласны работать.

Занимались ребята либо в клубе, либо в ленинской комнате своей роты, где стояло многострадальное пианино. Почему многострадальное? Да потому что оно было открыто к доступу для каждого желающего приобщиться к миру музыки. Но поскольку настоящий мир музыки был доступен далеко не каждому, а приобщиться все-таки хотелось, то все без исключения хоть раз в месяц открывали черно-белый ряд блестящих перламутровых клавиш, для того чтобы попытаться изобразить хотя бы «Кукарачку». В то время пианино было положено роте по штатному расписанию, как и ружейная пирамида. Но в опечатанной ружейной пирамиде в младших ротах под замком находились три-четыре малокалиберных винтовки, которые хоть несколько раз в году, но обязательно стреляли. Это было определено занятиями по огневой подготовке. А вот занятиями по пению, которые тоже были в расписании, знакомство с музыкальной грамотой, а тем более с музыкальными инструментами как-то не предусматривалось. Поэтому-то многострадальному пианино приходилось расплачиваться собственными клавишами и струнами за недальновидность и непоследовательность начальников, возможно, имевших хорошие намерения, но не доведших эти намерения до конца.

Единственным человеком в роте, к которому пианино относилось с благодарностью, был суворовец Буранов. Олег был москвичом, когда-то в Москве учился играть на баяне в музыкальной школе и даже успел закончить несколько классов, но и уроки сольфеджио не пропали для него даром, поэтому он хорошо пел и мог неплохо исполнить несколько любимых мелодий на этом инструменте для весьма благодарных слушателей. Ребята с удовольствием слушали, как Олег исполняет некоторые мелодии, но еще интереснее было слушать, когда он начинал себе подпевать.

Прослушало его репертуар и командование роты, поэтому, когда понадобилось готовиться к конкурсу самодеятельности, Олега Буранова попросили исполнить югославскую песню «Лазурный берег» и сонет «Жаворонок», которые у него получались особенно трогательно. Таким образом, он стал для роты собственным Робертино Лоретти. В то время песни этого итальянского мальчика покоряли сердца многих миллионов людей всего мира. Но и Олег Буранов в течение нескольких лет неизменно участвовал в нескольких училищных конкурсах, оставаясь непобежденным. Как только Олег с баяном выходил на сцену, устанавливалась полная тишина – замолкали даже задиристые критиканы старших классов. А через мгновение под сводами клуба, разносился голос Олега: «Ме-ежду не-е-ебом и-и-и земле-ей, пе-есня раз-да-а-ется…».

Таланту Олега Буранова явно завидовал Ченовардов, потому что этот талант ценили другие суворовцы и офицеры. Это создавало авторитет, а Ченовардов не мог примириться с тем, чтобы у кого-то было больше авторитета, чем у него, поэтому, пользуясь мягкостью Олега Буранова, он часто подсмеивался над ним и его голосом, а иногда и открыто задирал, стараясь показать свою физическую силу.

Другим знаменитым номером самодеятельности роты стал хор, в котором участвовал весь личный состав. Но если обычно хоровые коллективы только пели песни, то капитан Басманов, как-то обратив внимание на то, как суворовец Сологубов из 3 взвода красиво отплясывает танец «Яблочко», сделал коронным номером песню о юном моряке, в которой были примерно такие слова:

«Бескозырка белая, в полоску воротник,

Пионеры смелые спросили напрямик:

«С какого парень года, с какого парохода

И на каких морях ты побывал моряк?»

Ленты за плечами

Как флаги за кормой…

Смело отвечает

Товарищ молодой:

Да, мы, друзья, со флота,

Недавно из похода,

Одиннадцать недель

Гостили на воде.

С водопада падали, сидели на мели,

А сколько мы товарищей хороших завели.

А сколько песен спели, сколько рыбы съели,

Одних пятнистых щук поймали сорок штук».

При этом суворовец Сологубов, переодетый в форму нахимовца, ведь специально для этого номера для него из нахимовского училища привозили форму, исполнял импровизацию на эту музыку. Выглядело это весьма залихватски и нравилось всем без исключения, как командованию, так и жюри, и всем зрителям.

Для занятий в танцевальном кружке Тамара Федоровна приводила с собой музыкального аккомпаниатора, молоденькую девушку, закончившую музыкальную школу, которая подыгрывала танцорам на этом несколько расстроенном пианино. Никаких специальных балетных станков для постановки ног и разных позиций, конечно же, не было, да и фигуры у ребят были явно не балетные, поэтому Тамара Федоровна решила поставить сначала простейшие народные танцы. Но для всякого танца требовалась и женская половина, поэтому она отыскала в какой-то школе пять-шесть девочек, тоже желающих учиться танцам.

Когда она впервые привела их в училище, мальчишки с удивлением увидели, что это какие-то шпаргалки, лет по восемь, максимум десять. «Да они же примерно одного возраста с моей младшей сестренкой» – подумал Костя с пренебрежением. Но их руководительницу эта разница в возрасте ничуть не смущала. И они приступили к занятиям. Поначалу не все получалось гладко, мальчишки вредничали, девочки даже такого возраста успешно кокетничали, но Тамара Федоровна грозным голосом заставляла их становиться парами и начинать выделывать соответствующие «па» сначала под ля-ля-ля, а потому уже и в музыкальном сопровождении.

Так или иначе, но на новогоднем концерте училища их выступление имело некоторый успех. Это вдохновило неутомимую Тамару Федоровну на новые подвиги, и она взялась готовить целую композицию под условным названием «День рождения». Суть композиции заключалась в том, что у одной девочки, якобы, был день рождения, а остальные мальчики и девочки, по одному или парами приходят ее поздравлять и танцуют вместе с ней. Лишь через много лет эту композицию успешно обыгрывали на большой сцене Кремлевского дворца съездов совсем другие коллективы.

На роль именинницы Тамара Федоровна выбрала самую способную девочку, которая могла исполнять разные танцы, а мальчикам распределила роли с этими танцами. Ей очень хотелось включить в композицию зажигательную грузинскую лезгинку и на эту роль ей хотелось поставить смуглого черноволосого Шпагина, но лезгинка оказалась сложной для Кости. Тогда лезгинку пришлось разучивать уже имевшему некоторый опыт занятий в танцевальном кружке Пестрякову, несмотря на то, что его белобрысость и большие голубые глаза с длинными по-девичьи ресницами ну никак не соответствовали облику кавказца.

Косте же пришлось разучивать не менее сложный фигурный вальс. Не все поначалу получалось, но и медведей учат по проволоке ходить, поэтому через некоторое время их маленький коллектив уже дебютировал в смотре художественной самодеятельности училища, посвященном очередной годовщине Советской Армии и Военно-Морского флота, где удостоился высокой оценки комиссии и похвалы начальства. Но для Тамары Федоровны этого успеха было мало, и она решила выйти на большую сцену. Поэтому и в праздник 23 февраля, и в праздник 8 марта эта танцевальная группа по несколько раз выступала в разных учебных заведениях и трудовых коллективах Ленинграда, где зрители принимали их очень горячо.

Глава 13

В ленинской комнате, помимо пианино в углу стоял ротный телевизор, который для многих, в том числе и для Кости, был хоть и известным, но доселе невиданным явлением, на столах лежали подшивки газет «Правда», «Красная звезда», «На страже Родины» и подшивки журнала «Советский воин». Один из суворовцев, назначенный почтальоном роты, ежедневно приносил почту и подшивал очередные номера газет и журналов. Телевизор в будние дни включать не разрешалось. Его включал дежурный офицер или сержант только вечером в субботу или в воскресенье, когда были какие-то передачи или кинофильмы. Больше всего людей туда набивалось во время хоккейных матчей. Это было как раз то время, когда советская сборная по хоккею взялась переигрывать законодателей в этом виде спорта канадцев. Интерес к хоккею был необычайно высоким почти у всех граждан страны, а уже тем более не мог оставить равнодушными мальчишек их возраста.

В рабочие дни ленинская комната использовалась в качестве класса для занятий языковых подгрупп. Вечером туда с разрешения офицера-воспитателя уходили суворовцы, которые старались уединиться для того, чтобы выучить наизусть какие-то стихи, потому что сделать это в своем классе в присутствии еще двадцати с лишним человек было делом почти невероятным. Тем не менее, как раз коллективный разум способствовал подготовке к другим, особенно точным наукам, таким как математика, а впоследствии физика и химия, потому что решение наиболее сложных задач превращалось в общую тему, привлекало даже тех, кто был равнодушен к этим наукам, заставляло думать всех и каждого. Просто по-школярски списывать задание было не принято, хотя такое тоже случалось, но определенными людьми в особо исключительных случаях. Самоподготовка ежедневно длилась три часа под контролем офицера или сержанта, поэтому хочешь, не хочешь, а приходилось учить даже тем, кому учить не очень-то хотелось. Только продемонстрировав командиру выполненную работу, можно было получить разрешение на чтение художественных книг или возможность заняться каким-то другим делом, но не выходя из класса и не мешая работать другим.

Самоподготовка в тот вечер уже приближалась к окончанию. Командир взвода старший лейтенант Лобан, который жил очень далеко, уже отправился домой. Суворовцы постепенно заканчивали делать задание и разбредались по своим делам, готовясь к ужину. Костя дописывал очередной «конспект на родину», когда его друг от нечего делать взял лежавший на столе первый листок его письма.

– Положи на место, – спокойно сказал Костя.

– А что ты там так много пишешь? – решил поерничать Витька.

– Ничего. Не твое дело. Положи на место.

Косте очень не нравилось, когда посторонние пытались читать любые его записи, поэтому он попытался дотянуться до своего листка, но Витька быстро отдернул руку и вскочил со стула. Костя кинулся за ним. Витька пробежал между столов к двери. Костя последовал за ним. Витька выскочил в спальню, а затем попытался спрятаться в ленинской комнате, которая находилась рядом с их классом. Костя успел заметить, куда юркнул его друг, и тоже вбежал в ленинскую комнату. Там в это время не было других суворовцев и было довольно просторно для того, чтобы даже в темноте вдоволь погоняться друг за другом между стоящими столами, телевизором и пианино.

К счастью, раззадоренные мальчишки не успели задеть телевизор или поломать пианино. Костя нагнал своего обидчика у окна. Какое-то время они еще возились друг с другом, пытаясь побороться, маленький юркий Витька вырывался из жестких объятий более сильного Кости. Но вот Костя неосторожно развернулся и локтем ударил в стекло. Дзэ-энь! И большое оконное стекло разлетелось на мелкие кусочки. Успевшие отскочить, мальчишки замерли на месте и сначала уставились друг на друга, потом посмотрели на осколки стекла, лежавшие на полу, и на черный проем окна. Рамы были двойные, поэтому второе стекло осталось целым, но на лицо был проступок, пахнувший дисциплинарным наказанием. Косте в своей жизни стекол бить еще не приходилось, поэтому он воспринял содеянное как серьезное нарушение.

– Ты чего? – выдохнул Витька.

– Ничего. Стекло разбил.

– А что теперь делать?

– Пойду, доложу дежурному офицеру.

Он понимал, что лучше признаться в этом сразу и понести наказание, чем доводить дело до всяких следствий, которые проводились в роте по поводу краж. И пока Витька бегал за шваброй и убирал осколки, Костя отправился в канцелярию роты. Постучав в дверь, он вошел в канцелярию, в которой был дежурный офицер капитан Рыбин.

– Чего тебе? – спросил капитан, уже собиравшийся выходить, чтобы объявить построение на ужин.

– Товарищ капитан, я стекло в ленинской комнате разбил, – опустив голову, тихо сказал Костя, и добавил: – Нечаянно.

– Разбил, значит, купишь новое и вставишь на место, – как-то буднично произнес капитан, проходя мимо Кости в дверь.

На следующий день во время построения на обед сердитый старшина Валетин перечислял все проступки суворовцев, совершенные за последние сутки, а потом вдруг строго спросил:

– А кто стекло в ленинской комнате разбил?

– Я, – Костя был удивлен, что капитан Рыбин никому ничего не сказал, и получалось, что он утаил свой проступок.

– Кто это я? – не понял старшина, повышая голос.

– Суворовец Шпагин, – уже громче отрапортовал Костя и сразу же добавил: – Я куплю новое.

– После обеда подойдешь ко мне.

– Есть.

После обеда Костя подошел к старшине. Тот взял метр, измерил размеры выбитого стекла, записал на бумажке эти параметры, написал адрес стекольной мастерской и передал бумажку Косте. Потом он вынес из канцелярии увольнительную записку.

– Эта мастерская находится на Колхозной площади. Сядешь на трамвай, там всего две-три остановки.

Пока они собирались, короткий питерский день подошел к концу, и, когда Костя вышел на Садовую, стало совсем темно. На улице стояла плюсовая теплая погода, в городе была оттепель, а значит гнусная балтийская слякоть. Он вышел на трамвайную остановку, сел в трамвай, и стал дожидаться названия необходимой ему остановки. Но ни через две, ни через три и четыре остановки нужного названия кондуктор не называла. Мальчик протиснулся сквозь толпу и спросил:

– А когда будет Колхозная площадь?

– Э-э, брат, да ты не на тот трамвай сел. Да и вообще тебе не в эту сторону.

Сразу же нашлись сердобольные тетушки, которые наперебой стали объяснять:

– Ты, мальчик, выйди на следующей остановке, перейди на другую сторону и пересядь на трамвай номер 44, а там спросишь.

– Спасибо, спасибо, – повторял засмущавшийся Костя.

Ему было стыдно за свою ошибку. Лицо его горело и от смущения и от того, что в теплом трамвае ему было жарко в шинели и большой шапке. К тому же он беспокоился, что нужная ему мастерская может оказаться закрытой. Поэтому, доехав на указанном ему трамвае до Колхозной площади, он быстро выскочил на шумевшую улицу, по которой люди и машины разбегались в разные стороны, и долго не мог понять, куда он вообще попал и где ему теперь искать эту мастерскую. Шлепая по мокрому снегу быстро промокшими ботинками, он попытался было сам найти необходимую мастерскую, но по периметру всей площади, который он обошел, никакой мастерской не было. Обращаться к чужим людям и спрашивать он обычно стеснялся, но преодолев смущение, все-таки остановил более-менее спокойно идущую женщину с сумкой продуктов:

– Скажите, пожалуйста, где здесь стекольная мастерская?

– А это не здесь. Посмотри, видишь, на том конце площади большая витрина светится?

Это гастроном, а слева за углом как раз и будет стекольная мастерская.

– Спасибо! – бросил Костя уже на бегу.

– Да ты не торопись! Осторожно! Под машину не попади! – закричала женщина вслед убегавшему Косте.

За указанным углом, в полуподвальном помещении Костя, наконец, обнаружил нужную ему мастерскую. Она еще была открыта, и мальчик передал мастеру размеры. Тот быстро вырезал нужное стекло. Костя расплатился.

– А как же ты его повезешь, служивый? У тебя есть какая-нибудь сумка или тряпка, в конце концов?

Костя отрицательно покачал головой. Об этом ни он, ни старшина как-то и не подумали. Пот градом катил по его лицу, тонкой струйкой бежал по спине. Шапка была уже мокрой изнутри. Пожилой мастер сочувственно глянул на мальчика:

– Что же ты так пришел-то? Ладно, я сейчас заверну стекло хоть в бумагу.

Он обернул стекло случайно оказавшимся куском упаковочной бумаги. Другой кусок свернул жгутом и подложил под стекло, чтобы оно не резало мальчику руку. Мастер еще раз посмотрел на мальчугана и усмехнулся в усы:

– Ну, давай, служивый, двигай. Да смотри, не разбей по дороге.

Костя уже и сам побаивался того, как он будет добираться со стеклом назад. Он не ожидал, что стекло будет совсем не таким маленьким, как оно выглядело в оконном проеме огромного дворцового окна, но назад пути уже не было. Стекло не помещалось подмышкой, и его приходилось нести, вывернув руку. Костя вышел на улицу и направился к трамвайной остановке. На его счастье час пик уже прошел, в трамвае было не столь много пассажиров, поэтому он сумел зайти на заднюю площадку и прижаться к стенке трамвая, оберегая собой свою хрупкую ношу. Во время движения трамвай качало из стороны в сторону. Держаться за поручень Косте было нечем, потому что обеими руками он держал свое огромное стекло. Приходилось балансировать, как матросу на шаткой палубе.

Вот, наконец, и его остановка. Костя успешно прошел КПП и вернулся в расположение роты. Там он прошел прямо в ленинскую комнату, поставил стекло и только после этого смог снять шинель и мокрую шапку.