Анатолий Ромов
Ордер на убийство

Глава 3

Когда он вошел в квартиру, Оля сидела на кухне, придерживая рукой работающую кофемолку.

Убедившись, что зерна кофе превратились в мельчайшую пыль, выключила мотор. Посмотрела на него:

– Как поездка?

– Никак.

– То есть?

– Я застал Юлию и ее сына мертвыми.

Несколько секунд она молча разглядывала его. Наконец сказала:

– Мертвыми?

– Да.

– Что… обоих? И мальчика?

– И мальчика.

– Ну и ну. – Оля отставила кофемолку. – И что же с ними случилось?

– Не знаю.

– То есть как не знаешь? Ты же криминалист.

– Криминалисты многого не знают.

– Но… как это все произошло? Когда ты туда приехал, там кто-то был, кроме них?

– Никого. Я даже не сразу их нашел.

– Не сразу?

– Это большая дача. Пришлось обойти ее два раза. Они лежали в детской.

Он рассказал, в каком положении нашел тела. Однако о своих поисках двух наволочек сначала решил промолчать. Выслушав, Оля сказала:

– Слушай, но их наверняка убили.

– Может быть.

– Может быть… Ты говоришь так, будто тебя это не касается.

– Меня это и не касается… сейчас.

– То есть как не касается?

– Так. С Юлией у меня был договор о розыске ее мужа. Но расследовать обстоятельства ее смерти у меня договора нет.

– Но… – Оля помолчала. – Но надо же узнать, кто их убил.

– Надо.

– И мальчика жалко.

– Жалко. Но меня расследовать обстоятельства этих двух смертей никто не уполномочивал. Кроме того, за дело уже взялась милиция.

– А что говорит милиция?

– Милиция говорит, что и Юлия, и мальчик умерли своей смертью.

– Своей смертью?

– Да. Милиция считает, они умерли от какой-то болезни. Правда, официальной версии не может быть до результатов вскрытия. Но вскрытие, мне кажется, покажет то, что нужно.

– От какой еще болезни?

– По версии милиции – от сердечной недостаточности.

– Но это же чушь… Они ведь умерли одновременно? Юлия и мальчик?

– Скорее всего, одновременно.

– Но как можно одновременно умереть от сердечной недостаточности? Что, они прямо при тебе это сказали – насчет смерти от болезни?

– Прямо при мне.

– Кто это сказал?

– Сначала подполковник, начальник отделения милиции. Потом к этой версии присоединился прокурор-криминалист.

– Но это же… Это же вранье! – Ее глаза горели ненавистью. – Значит, они оба, и этот подполковник, и прокурор, замазаны в этом.

– Может быть.

– Опять «может быть»… И что, ты молчал, когда они все это говорили?

– Молчал. А что, ты предложила бы мне спорить с ними? Доказывать, что они замазаны в этом деле?

В кухне наступила тишина.

– Сволочи, какие сволочи… – Помолчала. – Да, ты прав. Доказать им ничего нельзя.

Он не ответил. Машинально повернув кофемолку, она вздохнула:

– Паша, но ведь это несправедливо.

– Несправедливо… Ладно, я тебе больше скажу.

– Больше?

– Да. Очень похоже, Юлию и мальчика задушили подушками.

Она внимательно посмотрела на него:

– Да?

– Да. Но если их задушили подушками, на наволочках должны были остаться следы выделений. Понимаешь, о чем я говорю?

– Прекрасно понимаю.

– Две подушки, которые должны были находиться в спальне, валялись в подвале. Наволочек на них не было. Я обыскал все, но этих наволочек так и не нашел. Понимаешь, что к чему? Наволочки кто-то унес.

– Ты сказал об этом ментам?

– Сказал. Но они пропустили мои слова мимо ушей.

– Все правильно. – Она встала, пересыпала порошок в кофеварку. Дождавшись, пока кофе будет готов, разлила его по чашкам. Вздохнула. – Сволочи… Будь они все прокляты…

Подошла к окну. Она стояла к нему спиной.

Отхлебнув, он поставил чашку на стол. Подойдя к ней, обнял за плечи. Спросил:

– Ну, ты что?

– Ничего.

– Перестань.

– Да ладно. Просто все настроение испорчено. Жить не хочется.

У него, как и у нее, настроение было хуже некуда. Тем не менее он сказал:

– Ты не забыла, что мы хотели сегодня вечером встретиться с Джоном?

– Не забыла.

– Я попробую ему сейчас позвонить?

Она долго не отвечала. Наконец сказала:

– Звони. Мне кажется, дома сидеть я все равно не смогу.

Взял телефон, набрал номер гостиницы «Золотой амулет».

Услышав ответ дежурного, попросил:

– Посмотрите, пожалуйста, проживает ли у вас гражданин США Джон Лейтнер?

– Секундочку… Да, с сегодняшнего дня господин Джон Лейтнер проживает в нашей гостинице.

– Не знаете, он сейчас у себя?

– У себя. Можете записать номер его телефона.

Набрав записанный номер, Павел услышал знакомый раскатистый баритон:

– Хелло?

– Джон, привет, это Пол Молчанов.

– Пол… Дьявол, если бы ты знал, как я рад тебя слышать! Ты откуда?

– Из дома. Давно прилетел?

– По-вашему – в девять утра.

– Тебя встретили, разместили?

– У меня все в порядке. Меня встретили, дали довольно приличный номер, я успел даже пару часов поспать. Что ты собираешься сейчас делать?

– Джон, мы с Олей хотим пригласить тебя сегодня вечером в ресторан, в «Золотой амулет». Посидим, поговорим, вспомним старое. Как ты?

– Отличная идея.

– Тогда я сейчас закажу столик.

– Не нужно ничего заказывать, столик обеспечу я. Нас будет трое?

– Если не возражаешь, четверо. Оля хочет взять с собой приятельницу, очень милую девушку. Для компании. Ты не против?

– Как я могу быть против? Девушки – это то, чего в Москве мне будет остро не хватать.

– Тогда договорились. Мы подойдем в восемь, это нормально?

– Отлично. В восемь жду вас в «Золотом амулете». Чао, Пол, до встречи!

– До встречи.

Молчанов положил трубку. Оля покачала головой:

– Паша, ну при чем тут «очень милая девушка»? Какая очень милая девушка? Я ведь даже не знаю, кого позвать.

– Оля, неужели та, с которой ты хочешь познакомить моего лучшего друга, не будет очень милой девушкой?

– Паша…

– Что – Паша?

– То, что ты неисправим… Ладно, дай подумать.

Подруг у нее было много, в принципе она могла позвонить любой. Перебрала в памяти несколько имен. В конце концов подумала: Лариса Киселева, лучшего варианта не найти. Кися будет рада с ней встретиться и пойдет, куда бы она ее ни позвала.

С Ларисой Киселевой, которую она звала Кися, Оля познакомилась, только приехав в Москву. Мечтавшая тогда стать актрисой, Лариса приехала в столицу из Архангельска, и они некоторое время держались друг друга – вдвоем найти свое место в Москве было легче. Потом их пути разошлись: Оля познакомилась с Майклом, который вскоре сделал ей предложение, и уехала с ним в Монреаль. Лариса же, так и не поступившая на актерский факультет, устроилась работать на «Мосфильм» – сначала помощником монтажера, а потом гримершей. На «Мосфильме» работала и сейчас.

Да, точно, она позвонит Кисе, это самое лучшее. К тому же Кися сносно говорит по-английски.

– Паша, я решила. Я позвоню Кисе.

– Кисе? Напомни, кто это?

– Лариса Киселева. Она работает на «Мосфильме».

– А, вспомнил. Это такая блондинка?

– Да, это такая блондинка. Между прочим, эта блондинка – моя хорошая подруга. Ты что-то имеешь против?

– Ничего я не имею против, ты что? Просто у нее такое специфическое выражение лица, как у сестрицы Аленушки, которая только что потеряла братца Иванушку. Это она?

– Паша… – Оля взяла трубку. – Кися – нормальная, порядочная девчонка, моя очень хорошая подруга, которая никогда меня не подведет. И сестрица Аленушка и братец Иванушка здесь ни при чем. – Набрала номер. После двух гудков трубку сняли.

– Алло? – отозвалась Лариса.

– Кися, привет, это я.

– Ой, Оль… Ты куда пропала? Целую вечность не звонила.

– Так, дела. Ты что собираешься делать сегодня вечером?

– Даже не знаю. А что?

– Пойдем с нами в ресторан?

– С вами в ресторан? Что это вы вдруг?

– Просто мы тебя приглашаем. С нами будет Пашин друг, Джон, американец, он только что прилетел в Москву. Посидим, отметим встречу. Заодно поболтаем. А?

– Пашин друг, американец…

– Что ты раздумываешь? Ты что, не хочешь?

– Нет, что ты… Конечно, я очень хочу пойти с вами. Но как-то все неожиданно. Оль, клянусь, мне ведь даже нечего надеть.

– Слушай, перестань хныкать. Будь готова к половине восьмого, мы за тобой заедем. Хорошо?

– Ну… хорошо. Где это хоть будет?

– В «Золотом амулете». Все, Кися, до встречи.

– До встречи…

Когда они подъехали к дому на Плющихе, где жила Олина подруга, и Кися вышла, Молчанов не поверил своим глазам. Образ, удерживавшийся в его памяти, был образом худой, высокой, застенчивой девушки с настороженными глазами, подчиняющейся каждому слову Оли. Сейчас же к машине подошла уверенная в себе, высокая и стройная молодая женщина. На Ларисе было очень модное коричневое вязаное платье в обтяжку и коричневые замшевые ботинки. Ее лицо с голубыми глазами, маленьким вздернутым носом и пухлыми губами, со светлыми, спадающими на плечи волосами конечно же можно было сравнить с лицом сказочной сестрицы Аленушки – но с поправкой на то, что никаких следов страданий по братцу Иванушке на этом лице не было.

Улыбнувшись, Кися открыла заднюю дверцу и села в машину:

– Я не опоздала?

– Нет, все в порядке, – сказал Молчанов. – Лариса, вы прекрасно выглядите.

– Павел, перестаньте… Я сегодня как раз не в форме. Поехали?

– Да, конечно.

В зал ресторана «Золотой амулет» они вошли без пяти восемь. Здесь было шумно, играл оркестр, перед эстрадой танцевало несколько пар.

Оглядев зал, Молчанов не увидел никого, кто напоминал бы Джона Лейтнера.

Заметивший их метрдотель подошел к ним. Осмотрев Молчанова, поднял брови:

– Простите, вы кого-то ищете?

– Ищем свой столик, – сказал Молчанов.

– Номер столика?

– Сами не знаем. Столик должен был заказать мой приятель, его фамилия Лейтнер.

– Ваша фамилия?

– Молчанов.

– Все правильно. Идемте, я вас провожу.

Подведя их к столику перед эстрадой и дождавшись, пока они сядут, метрдотель пригнулся к Молчанову:

– Господин Лейтнер ненадолго отошел. Вон он, разговаривает с господином Трентом.

Посмотрев в направлении его взгляда, Молчанов увидел Джона. Лейтнер стоял за эстрадой, беседуя с невысоким толстяком, на лице которого отражалась готовность вкусить все удовольствия жизни. Рядом, явно скучая, стояла красивая зеленоглазая шатенка с удивительно тонкими чертами лица.

Джон нисколько не изменился, у него были те же коротко стриженные волосы цвета пакли, те же светло-серые глаза, тот же сломанный когда-то в отчаянной футбольной схватке нос, который делал его лицо еще более мужественным. На нем был темно-серый твидовый пиджак, черные брюки и черный галстук-бабочка.

Повернувшись в их сторону, Джон наконец увидел его. Что-то сказав Тренту и его спутнице, подошел к столику.

Молчанов встал, они обнялись. Сжав его в стальных объятиях, Джон отодвинулся:

– Черт, Пол, ты все такой же. Я страшно рад, что мы встретились.

– Я тоже.

– Только не убивай меня за то, что я отошел. Я должен был подойти к Бобу Тренту, это мой клиент.

– Ладно, пустяки. Садись, я представлю тебя девушкам.

После того как с церемонией представления было покончено, Джон сказал:

– Пол, в одном из писем ты писал, что встретил девушку, которая, цитирую буквально, «подходит мне на все сто процентов и со всех сторон». Оля, вы – та самая девушка?

– Та самая. Только сомневаюсь, что я подхожу ему на все сто процентов, – сказала Оля.

– Это старая история, – засмеялся Джон. – Никто никогда никому не подходит на все сто процентов. Но в этом как раз и состоит главная прелесть жизни, так ведь?

Вечер протекал легко, настроение у всех было отличным.

В один из моментов, когда Оля и Лариса отошли, Джон сказал:

– Пол, где ты разыскал такую красавицу? Я имею в виду Ларису?

– Она тебе понравилась?

– Понравилась – не то слово. Я просто влюбился. Кто она?

– Обычная девушка. Работает на киностудии художником по гриму. Живет, между прочим, одна.

– Прекрасная девушка.

– Рад за тебя. Раз она тебе нравится – начинай за ней ухаживать. Не мне тебя учить.

– А что, и начну. Пол, ну как ты вообще? Что у тебя?

– Что у меня, ты видишь. На дела пожаловаться не могу, пока все идет отлично. У меня детективное агентство, работа мне нравится. Ну и главное – у меня есть Оля. У тебя-то что? Объяснишь, зачем приехал в Москву?

– Приехал, чтобы консультировать совладельца «Золотого амулета» Боба Трента, которого ты только что видел. Трент владеет гостиницей и рестораном на равных правах с вашим русским, которого зовут Сергей Гонтарь. Как я понял, это иногда вызывает некоторые шероховатости и сложности. Я помогаю их исправить.

– Что-то не слышал раньше, что это по твоей части.

– Ну… – Молчанову показалось, в голосе Джона отразилось некоторое колебание. – Скажем так, это по части моей фирмы «Консалтинг интернейшнл». Мы помогаем бизнесменам выработать главную линию при ведении дел, разбираться в тонкостях рынка, наладить правильную рекламу и так далее. Видишь ли, многие в Штатах заинтересованы в том, чтобы вкладывать деньги в какой-то бизнес в России. Но прежде чем вкладывать деньги, они должны убедиться, что их деньги не пропадут. В этом им помогают фирмы вроде моей. – Увидев показавшихся в дверях Олю и Ларису, Джон пригнулся. – Предупреждаю, я по твоему совету начинаю классически ухаживать за Ларисой. Покупать цветы, делать подарки, провожать домой и так далее.

– Прекрасная мысль. Как говорят у нас в России – с почином.

Джон, как и обещал, продолжил линию классического ухаживания, предложив Ларисе после ужина отвезти ее на своей машине домой. Предложение было милостиво принято.

На следующий день Джон позвонил Молчанову в десять утра.

– Пол, я хотел поблагодарить вас с Олей за вчерашний вечер. Он был просто замечательным.

– Мы рады.

– Слушай, сегодня воскресенье, погода прекрасная, может, мы все вчетвером походим по Москве? И вы покажете мне свой город? С Ларисой я уже договорился.

– Отличная идея. Где встретимся?

– Где скажешь.

– Давай у памятника Пушкину.

– Лариса знает, где это?

– Конечно. Подъезжайте в двенадцать часов, мы с Олей будем вас там ждать.

Им повезло, хорошая погода стояла весь день. Джон увидел все, что есть в Москве знаменитого, ему были показаны и тайные уголки, и всемирно известные диковины, которых в Москве немало.

Во время ужина в ресторане, которым закончился осмотр города, Джон заверил всех, что впечатлений от этого дня ему хватит на всю жизнь.

Судя по Ларисе, она была с ним полностью согласна.

Глава 4

В понедельник, выбрав момент, когда остался в кабинете один, Молчанов достал записку, найденную им на даче Шершневых.

Записка была написана арабской вязью с числом «$ 1800000» в тексте – это, скорее всего, означало, что речь идет о деньгах.

Он прошел в кабинет Радича, усевшись в кресло, сказал:

– Сергей Петрович, вы ведь когда-то воевали в Афгане.

– Воевал. – Сняв очки, Радич протер их. – На заре туманной юности. А что?

– Может, у вас есть знакомые переводчики? Мне нужно перевести с арабского.

– Перевести что?

– Это. – Он положил перед Радичем снятую с записки копию.

Изучив текст, отставной полковник сказал:

– Паша, дорогой, это не арабский. Это фарси. Афганский диалект таджикского.

– Но шрифт вроде арабский?

– Шрифт арабский, потому что большинство фарсоязычных стран используют арабский шрифт. Где ты это взял?

– Нашел в кармане одного из пиджаков на даче Шершневых.

Молчанов коротко рассказал о субботней поездке, а также о своих подозрениях. Выслушав, Радич заметил:

– Н-да, дорогой Паша… Историйка не очень… Крайне неприятная.

– Неприятная. Но нас она уже не касается.

– Хорошо бы.

– Почему она нас должна касаться?

Радич взял лежащую на столе трубку. Набив ее табаком, вздохнул:

– Ладно, будем надеяться, что не коснется. Зачем тебе перевод этой записки?

– Считаете, ее не нужно переводить?

Подумав, Радич потер подбородок:

– Черт, тебя не обойдешь. Ты прав, переводить такую записку нужно в любом случае.

– Вот я и прошу найти переводчика.

– Ладно, найдем. – Радич вгляделся в бумажку. – Несколько слов здесь я разобрал, но нужен качественный перевод.

Загудел телефон. Взяв трубку, Радич передал ее Молчанову:

– Оля.

– Павел Александрович, к вам посетитель, – услышал он голос Оли.

Понимая, что она не одна, спросил:

– Что за посетитель?

– Нина Николаевна Боровицкая.

– Откуда она взялась, эта Боровицкая?

– Нина Николаевна Боровицкая – мама Юлии Шершневой.

– Мама Юлии Шершневой? – Прислушался к молчанию в трубке. – Что, она уже в приемной?

– Да. Она пришла только что, без звонка. И… надеюсь, вы понимаете.

– Понимаю… Хорошо, сейчас подойду. – Положил трубку. – Пришла мать Юлии Шершневой.

Радич склонил голову набок, пытаясь разжечь спичкой трубку. Сказал язвительно:

– То есть убитой?

– Да, убитой. Без звонка.

– Ну… – Трубка наконец разожглась, и Радич затянулся. – Что я могу тебе сказать? Иди.

– Иду. Только вот что еще, Сергей Петрович. Вы можете по своим старым связям узнать отношение Шершнева Олега Владимировича к военной службе? В частности, проверить, не воевал ли он в Афганистане?

– Ладно. – Радич пыхнул трубкой. – Попробую.

Нина Николаевна Боровицкая сидела на диване. Он сразу узнал ее – это она вместе с Витей была запечатлена на нескольких фотографиях, обнаруженных им в семейном альбоме Шершневых. Одну из этих фотографий он взял с собой.

На вид Боровицкой было лет пятьдесят с небольшим; на ней была длинная черная юбка, черная кофточка и черный пиджак-букле. В руке она держала небольшую черную сумочку. Сходство с Юлией было заметно, у Боровицкой были русые с проседью, гладко зачесанные и собранные сзади волосы, такие же, как у дочери, светлые глаза, небольшой нос и округлый подбородок. Макияжа на ней не было – если не считать легких теней у глаз и чуть тронутых помадой губ.

При его появлении посетительница вопросительно посмотрела на Олю. Перестав работать на компьютере, Оля сказала:

– Павел Александрович, это Нина Николаевна Боровицкая.

Помедлив, женщина протянула руку:

– Боровицкая.

– Здравствуйте, Нина Николаевна. – Пожав ей руку, он чуть тронул ее за локоть, как бы давая понять, что она должна встать. – Пожалуйста, прошу, проходите ко мне в кабинет.

– Спасибо. – Она встала, прошла в дверь. Походка у нее была прямой, твердой, уверенной. Подойдя к столу, Боровицкая вопросительно посмотрела на него. Он кивнул:

– Прошу, садитесь, Нина Николаевна.

После того как она села, сел сам на свое обычное место. Сказать он ничего не успел – неожиданно, как-то беспомощно схватившись руками за щеки, Боровицкая разрыдалась.

Он подошел к ней, но она, продолжая всхлипывать и стонать, отстранила его рукой:

– Не надо… Не мешайте… Сейчас… Сейчас все кончится… – Он не отходил, и она прошептала: – Да не мешайте же…

– Оля! – крикнул он. – Оля, воды!

– Не смейте! – вдруг прошептала Боровицкая, подняв голову. – Не смейте просить для меня воды! Не надо мне никакой воды!

Дверь открылась. Оля, державшая в руке стакан с водой, вопросительно посмотрела на него. Боровицкая, низко опустив голову, будто стыдясь, открыла сумочку. Достав платок и вытирая лицо, сказала очень тихо:

– Извините, ради бога… Все уже прошло… Прошло… Пожалуйста, Олечка, выйдите…

Оля снова посмотрела на него. Он показал знаком: выйди. Покачав головой, Оля вышла.

Когда дверь за Олей закрылась, Боровицкая, все еще не поднимая головы и держа платок у глаз, сказала:

– Ради бога, простите, Павел Александрович.

– Ничего страшного. Я все понимаю.

– Садитесь. – Подняв на него глаза, улыбнулась через силу. – Садитесь, пожалуйста, Павел Александрович. Мне очень важно сейчас с вами поговорить. Очень.

Подождав, пока он сядет, сказала как-то бесстрастно, глядя сквозь него:

– Понимаете… Юля и Витя были для меня всем… Всем в жизни… Теперь этого нет… Нет… – Посмотрела на него. – Вижу, вы понимаете это?

– Понимаю.

Она достала из сумочки зеркальце, поправила что-то на лице. Спросила:

– Я знаю, их обнаружили вы?

– Я.

– Ну вот. – Спрятала зеркальце. Наступило долгое молчание, которое он умышленно не прерывал. – Я только что была в прокуратуре. В районной прокуратуре. Говорила со прокурором, фамилия которого Федянко. – Помолчала. – Он опять повторил эту чушь.

Он ничего не сказал – хотя прекрасно понял, какую чушь она имеет в виду.

– Чушь, что якобы Юлия и Витя умерли естественной смертью. Вы слышали эту версию? О якобы естественной смерти моей дочери и внука?

– Слышал.

– Неужели вы тоже считаете, что они умерли естественной смертью?

– Нет, я так не считаю.

Она осторожно тронула глаза платком.

– Спасибо. Нашелся хоть один нормальный человек.

Опять наступила тишина, которую прервала Боровицкая:

– Сердечная недостаточность… Ясно, они несут полную чушь. Юля всегда была здоровой девочкой. И Витя был здоровым мальчиком. Они… – Спрятала платок в сумочку. – Они просто хотят снять с себя ответственность. И все.

Он не знал, что ей на это ответить.

– Мою дочь и внука убили. Безжалостно убили. Я вижу, вы понимаете, что их убили?

Она смотрела в упор. Ладно, подумал он, надо же, в конце концов, вести себя нормально. Как он всегда себя вел.

– Конечно, Нина Николаевна. Я понимаю, что их убили.

– Слава богу, наконец-то я слышу честный ответ. – Порывшись в сумочке, она достала пачку «Столичных». – И вы ничего не делаете, никому ничего не говорите, хотя понимаете, что их убили?

– А что я могу сделать? И кому я могу что-то сказать?

– Не знаю. – Посмотрела на него. – Извините, я могу закурить?

– Конечно. – Он придвинул пепельницу.

Она достала из пачки сигарету, прикурила от своей зажигалки. Сделала несколько затяжек, помахала рукой, разгоняя дым.

– Извините еще раз. Но вы можете сделать одну вещь.

– Какую?

– Найти убийц моей дочери. И моего внука.

– Но…

Пока он подбирал слова, она, взглянув на него в упор, покачала головой:

– Никаких но. Если вы порядочный человек, вы возьметесь за это.

Положив сигарету в пепельницу, достала из сумочки сверток. Молча положила на стол.

– Что это? – спросил он.

– Здесь все мои сбережения. Восемнадцать тысяч долларов.

– Вот что, Нина Николаевна. – Он выдержал паузу. – Уберите, пожалуйста, эти деньги. Я их все равно не возьму.

– Нет, возьмете. Я знаю, вести такое расследование трудно. Но вы должны им заняться. Должны, вы понимаете, Павел Александрович?

Он знал, что не сможет ей отказать.

– Хорошо, я попробую заняться этим расследованием. Но деньги ваши я все равно не возьму.

– Почему?

– Потому что я уже получил двадцать тысяч долларов – от Юлии.

– Я знаю это.

– Вот и хорошо. Я, кстати, собирался вернуть их вам.

– Не нужно мне ничего возвращать. Оставьте себе деньги Юлии. И возьмите мои.

– Но я не могу этого сделать.

– Почему?

– Да перестаньте, Нина Николаевна. Потому что так дела не ведутся.

– Дела… – Взяв потухшую сигарету, Боровицкая чиркнула зажигалкой. Затянувшись, посмотрела на него. – Павел Александрович, извините – какие могут быть дела? Нет никаких дел. Я потеряла все, поймите это. И… – Затянулась. – Даже если вы не найдете убийц, но будете их искать, мне будет легче. Понимаете?

Он понимал это. Хотя и не хотел говорить, что понимает.

– Главное, чтобы вы их искали. Если вы начнете их искать, я буду знать… Я хоть буду знать, что есть один человек на свете, который этим занимается. Это будет надежда. Не отбирайте у меня надежду, пожалуйста.

– Хорошо, Нина Николаевна. Я берусь за это дело. Но мы должны с вами кое-что обговорить – здесь, пока вы не ушли.

Усмехнулась:

– Пока я не ушла… Боитесь, что меня тоже задушат? Как Юлечку?

– Нина Николаевна…

Он испугался, что у нее снова начнется истерика, – ее губы мелко дрожали.

– Боитесь, боитесь, вижу. Дорогой Павел Александрович, меня не задушат. А если задушат, я буду даже рада.

– Перестаньте.

– Да нет, я в самом деле буду рада, потому что перед смертью смогу плюнуть им в рожу. – Притушила сигарету, от которой остался один фильтр. – Ладно, спрашивайте. Что бы вы хотели знать?

– Я боюсь за ваши нервы, Нина Николаевна.

– Не бойтесь. Я уже в порядке.

– Для начала я должен сказать, что, как я понял, убийство вашей дочери и вашего внука было хорошо организовано.

– Хорошо организовано?

– Да. Вы знаете, что на даче отравили собаку?

– Я знаю, что Шуруп умер, съев какую-то гадость. Так мне сказали в милиции.

– Собаку отравили. Ей дали отравленную печенку. Я видел эту печенку и видел пену на губах собаки. Съесть что-то случайно она не могла, ее держали на цепи.

– Знаю… – Боровицкая покачала головой. – Сволочи… Какие сволочи… Что вы еще хотели бы знать?

– Скажите, на даче в Серебряном Бору, кроме Юлии, ее мужа и Вити, проживал кто-то еще?

– В смысле?

– Я заметил, что в Витиной спальне, в детской, стоит еще одна кровать, вторая. Для кого она?

– А, вы об этом. Эту кровать поставили для меня.

– Для вас?

– Да. Кровать эта стоит в Витиной спальне с самого начала. Как только дача была построена. Почти все лето я живу… жила на этой даче, – поправилась она. – Ну, знаете, как это бывает… Я постоянно гуляла с внуком, рассказывала сказки. На ночь, естественно, тоже. Поэтому как-то так сложилось, что я всегда спала с ним в одной спальне. Он к этому привык.

– Значит, вы знаете порядки в спальнях на этой даче?

– Порядки в спальнях? Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду то, как было принято застилать на даче кровати. Одинаково и в той и в другой спальне?

– Не понимаю. Конечно, одинаково.

– Уточним – сколько на каждой кровати обычно находилось подушек?

– Подушек? По две.

– На каждой кровати?

– На каждой кровати. Не пойму только, почему вы об этом спрашиваете?

– Сейчас объясню. Только… возьмите себя в руки, Нина Николаевна.

– Павел Александрович, говорите смело обо всем. Приступа слабости больше не будет.

– Хорошо. Так вот, я почти уверен – вашу дочь и вашего внука задушили подушками.

– Задушили подушками… – Боровицкая закусила губу. – О господи… Ну конечно…

С минуту она сидела молча. Вздохнула:

– А я… я тоже хороша… Могла сама об этом догадаться… А вы сразу это поняли?

– Да, сразу. Окончательно моя догадка подтвердилась, когда я не смог найти на даче две наволочки.

– Две наволочки?

– Да. Те две наволочки, которые кто-то снял с двух подушек, – на них, как я понял, спали в ту ночь ваша дочь и ваш внук. Кстати, Витя спал иногда в одной спальне с матерью?

– Когда на даче не было меня и Олега, он всегда спал с ней. Он боялся спать один.

– Я так и понял. Так вот, когда я увидел… увидел вашу дочь и вашего внука, я сразу подумал о подушках. В спальне для взрослых не хватало двух подушек, я нашел их внизу, около прачечной. Но наволочек на них не было.

– Но… зачем вам наволочки?

– Затем, что… – Он помолчал. – Нина Николаевна, вы уверены в себе?

– Говорите, говорите, Павел Александрович. Я выдержу.

– Хорошо. Видите ли, когда людей душат подушками, на подушке или на наволочке, если она есть, обязательно остаются следы выделений. Выделений слюны, иногда рвоты. Поэтому, если у тех, кто ведет расследование, есть подушка или наволочка со следами выделений и есть, извините, мертвый человек, которому принадлежат эти выделения, они легко могут доказать, что этого человека задушили именно этой подушкой. Для этого достаточно взять на экспертизу его слюну или желудочный сок. И сравнить со слюной или рвотой на наволочке. Еще раз извините.

– Не извиняйтесь. В конце концов, я должна знать, как все произошло. Что еще вас интересует?

– На сегодня больше ничего. Кроме одного. – Он замолчал.

– Да, слушаю? Кроме чего одного?

– Но, Нина Николаевна, предупреждаю – это очень серьезно.

– Говорите, говорите.

– Вы сказали, что вас тоже могут задушить – как вашу дочь. Сказали в шутку. Но мы с вами должны понять: ситуация совсем не шуточная.

– Что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать… – Помолчал. – Где вы живете?

– У меня квартира на Ленинградском проспекте. Недалеко от метро «Аэропорт».

– Вы работаете?

– Я беру работу на дом. Я корректор, подрабатываю в издательствах.

– Вы могли бы на время уехать из Москвы? К каким-нибудь знакомым, родственникам?

– Зачем?

– Для безопасности.

– Для безопасности… – Некоторое время Боровицкая рассматривала его с усмешкой. – Павел Александрович, я никуда не уеду. Пусть убивают. Я свое отжила.

– Дорогая Нина Николаевна, дело не в том, отжили вы свое или нет. Если вы поручаете мне расследование обстоятельств убийства вашей дочери и внука, мне важно, чтобы вы оставались, извините, живы. Мне нужны детали их жизни, привычек, знакомств, объяснить которые при случае сможете только вы. Если же вас убьют, передо мной вместо всего этого будет просто черная дыра. И ничего больше. Понимаете?

Посидев молча, она сказала:

– Ну… Не знаю даже… У меня есть очень хорошая знакомая… Она мне больше чем родственница…

– Где она живет?

– В Калужской области. В Тарусе.

– Вот и переезжайте к ней. На время.

– Не знаю даже. Что, вы серьезно считаете, что они могут… и меня?

– Считаю. Ваша приятельница работает?

– Нет, она пенсионерка по болезни. Она одинокая женщина, живет одна.

– Свяжитесь с ней. И если она не против – переезжайте к ней как можно скорее. Вы можете пожить там… ну, скажем, с полгода?

– Могу. Если вы считаете, что это нужно.

– Я считаю, это необходимо.

– Хорошо, я сегодня с ней свяжусь.

– Свяжитесь. И, если она не против, переезжайте сразу же. Как зовут вашу приятельницу?

– Римма Валентиновна.

– Фамилия?

– Муравьева.

– Продиктуйте мне на всякий случай ее адрес и телефон. И оставьте свой адрес и телефон. – Записав, сказал: – И последнее. Есть одна тонкость.

– Какая?

– Сейчас объясню. Официально вести расследование обстоятельств убийства вашей дочери и внука я не могу – поскольку этим уже занимаются милиция и прокуратура. Это будет параллельное расследование, а вести параллельное расследование криминальных, да и любых других преступлений частные агентства не имеют права. Но мы можем переписать на ваше имя договор, который наше агентство заключило с Юлией, – о розыске ее пропавшего мужа. Как только мы это сделаем, наше агентство получит формальное право проводить все необходимые разыскные и следственные действия, касающиеся вообще вашей семьи. В широком смысле слова. Понимаете?

– Понимаю. Хорошо, давайте перезаключим этот договор.

– Тогда пройдемте к Оле. Нина Николаевна, и я очень вас прошу – возьмите назад эти восемнадцать тысяч.

– Да не возьму я их.

– Возьмите. Они вам понадобятся, если вы переедете в Калужскую область.

– Не волнуйтесь. У Риммы я проживу без этих денег. Я возьму с собой работу.

– Нина Николаевна, дело даже не в этом. Если вы возьмете сейчас эти деньги и мы перезаключим уже существующий договор на ваше имя, я, даже не столько я, сколько наш бухгалтер будет спокоен. Если же в деле начнут фигурировать дополнительные восемнадцать тысяч и кто-то решит нас проверить – мы мороки не оберемся.

– Так не записывайте их. Возьмите так.

– Это еще хуже. Куда я их дену? Если положу в банк, они сразу всплывут при любой проверке. Всплывут они также, если я их положу, как принято говорить, в чулок. Они всплывут, даже если я их буду постоянно носить с собой.

– Так потратьте. Прямо сейчас потратьте. У вас ведь наверняка есть на что их потратить?