Анатолий Полишко
В стремлении – жить!
12
После боя Леонид, так звали усатого солдата, по просьбе Ивана подвёл его к младшему лейтенанту, командиру взвода, к которому прибился бронебойщик.
– Товарищ младший лейтенант, рядовой Полуэктив. Разрешите обратиться, вы не подскажете, где мне найти командира нашей роты старшего лейтенанта Макаренко, – приложив руку к ушанке, обратился он к взводному, лицо которого он уже видел при совершении полком марш-броска от станции разгрузки к передовой.
В ходе боя взводный урывками, более пристально, чем за своими бойцами, наблюдал за действиями этого неизвестно откуда взявшегося молодого солдата и отметил его уверенность и меткость стрельбы, собственноручно уложившего, как минимум, двух фрицев.
– Ты откуда, боец, и зачем тебе ротный? – поинтересовался взводный.
Горя от нетерпения и беспокоясь о брошенном Кривошеине, Иван вкратце рассказал младшему лейтенанту Татарикову, что произошло и зачем ему ротный.
– А, так это вы заткнули глотку этому сволочному пулемёту, молодцы ребята, скорей дуй… а… Полуэктив, к ротному, он должен быть где-то вон там в одном из тех двух уцелевших домов, – махнув рукой в сторону деревни, в его голосе слышались скупые нотки благодарности, не как от командира, а как от боевого товарища – боевому товарищу.
Действительно, быстро дойдя (бежать уже не было сил) до указанных домов, Иван, на счастье, сразу же в первом доме узнал от знакомого ему караульного, что командир роты и политрук здесь.
Потом без разговоров кряжистый и большой караульный с подходящей фамилией Поддубный, постучав, открыл дверь, доложил о прибытии 29 бронебойщиков и удивлённо замер, когда Макаренко стремительным шагом выскочил из дома.
– Живой! Живой! – повторяя и повторяя это слово с такой искренней радостью, как будто это был его близкий родственник, ротный сначала слегка стукнул ладонью в плечо Полуэктива, потом сжал своими ладонями его плечи, потом начал трясти как грушу. От такой реакции ротного Иван не на шутку растерялся. Он думал, что сейчас будет получать разнос за брошенного командира, за покорёженное ПТР и ещё не известно за что. Эта бурная реакция Макаренко была реакцией наступившей разрядки, всего накопившегося, просто сумасшедшего напряжения, испытанного за весь этот день, когда он метался между бойцами, пытаясь увлечь их в смертельную атаку, когда выслушивал рык и угрозы командира батальона капитана Мошкина, прижав к уху трубку чудом работавшего в этих условиях полевого телефона, одновременно вжимаясь в стенку, временно отрытой для него, но больше для телефона, щели, в которую сверху летела земля, снег, шальные мелкие осколки, и ещё черт знает что летело. Это была реакция на то, что во многом благодаря двум его бронебойщикам, вот этому стоящему перед ним пацану, ему удалось выполнить приказ, взять деревню, при этом хотя и потерять половину личного состава, но всё же не погубить вторую половину, как бы это жестоко ни звучало, и в конце концов самому остаться живым и даже, на удивление, невредимым.
– Товарищ старший лейтенант, младший сержант Кривошеин… – начал неуверенно Иван.
– Что? Погиб!? – спросил ротный, сразу перестав трясти Ивана.
– Нет, ранен, когда я уходил от него, он был без сознания, – выпалил Полуэктив, – надо идти за ним, скоро начнёт темнеть, дайте мне кого-нибудь в подмогу.
13
Когда Иван с санитаром и ещё одним бойцом подошли к тому месту, где он оставил Кривошеина, того на этом самом месте не оказалось. Изуродованное ПТР валялось на неглубоком дне балки, в сумерках едва заметные пятна крови уходили в сторону хода сообщения, по которому днем пробирались бронебойщики, выбирая подходящую позицию.
– Тихон Матвеевич! Тихон Матвеевич! Матвеич! – громко прокричал Иван в надежде в ответ услышать голос Кривошеина, ответа не было. Дойдя до начала хода сообщения и сверху заглянув в него, он увидел на дне окопа лежащего без сознания младшего сержанта. Кривошеин, видимо, немножко оклемавшись от болевого шока, решил самостоятельно добраться до своих, но когда спускался, то, скорее всего, зацепился раненой раздробленной рукой за стенку окопа и от этого опять отключился.
Втроём мужики вытащили наверх застонавшего в этот момент, а значит, живого бронебойщика. Санитар и боец положили Кривошеина на носилки, а Иван побежал за ПТРом.
– Тю, дурень, на хрена тебе эта разбитая бандура, – крикнул ему вслед боец.
Он уже давно испытывал сильный голод и желание где-нибудь расслабить сильно уставшие ноги, да и всё тело, и с завистью думал, что его товарищи уже, наверно, уплетают наваристую горячую кашу.
Отмахнувшись от этого возгласа, как от надоедливой мухи, Иван скрылся в едва различимой из-за темноты балке.
В это время санитар ослабил ремень-жгут, потом немного помассировал плечо Кривошеина, насколько это было возможно через ватную фуфайку, и, подвинув ремень, всё же застегнул его чуть выше, сомневаясь в правильности этого последнего действия. Всё это время Кривошеин скрипел зубами и отрывисто стонал, но в сознание не приходил.
Появился запыхавшийся Ванька с ружьём на плече, который предполагал, что за ружьё-то всё равно с него спросят, поэтому лучше уж сейчас, сразу, несмотря на едва переносимую усталость, отчитаться перед начальством и закрыть все возможные вопросы и расспросы.
Санитар и боец подняли носилки и пошли в сторону деревни, всё ещё светившейся пожарами и обволакиваемой дымом. Иван, прогибаясь под тяжестью ружья, собирая в кулак остатки сил, поплёлся вслед за ними. Тут очнулся Кривошеин и даже попытался встать, на что санитар резко отреагировал:
– Лежи и не рыпайся, нам так удобнее и быстрее тебя дотащить!
Услышав родную речь, сержант понял, что у своих, опустил голову на носилки, облегчённо вздохнул и… то ли заснул, то ли опять потерял сознание…
14
Наступательная операция наших войск на этом участке фронта длилась ещё четыре дня. За это время войскам в направлении главного удара удалось продвинуться вперёд на фронте длиною в 120 км на 90 километров, слева и справа от этого направления – на 25–30 км. На правом берегу реки Северский Донец, к западу от Изюма образовался Барвенковский выступ, или плацдарм. Яростное сопротивление фашистов, отставание левого и правого флангов Юго-Западного фронта, большие потери личного состава, а также техники и вооружения заставили руководство фронта, с согласия Верховного главнокомандования, приостановить наступление. Образовавшийся Барвенковский плацдарм был, с одной стороны, удачным местом для дальнейшего наступления Красной армии, с другой стороны – таил возможность ударов немцев с левого и правого фланга этого плацдарма, и, соответственно, усиливалась вероятность окружения наших войск в этом районе.
Но в феврале 1942 года здесь установилось временное относительное затишье, обычно именовавшееся в сводках Совинформбюро как «бои местного значения».
Весна, распутица, длившаяся до самого мая, сохраняли зыбкое равновесие и стабильность линии фронта, но было понятно, что с наступлением тепла на северо-востоке Украины следует ждать действий со стороны обеих противоборствующих сторон.
15
Рота, в которой находился Иван Полуэктив, пополнилась после январских боёв личным составом и боеприпасами и уже около двух месяцев находилась в составе резервного соединения фронта, в отвоёванных у немцев окопах. Окопы были оборудованы с немецкой тщательностью, вырыты в полный профиль. Землянки в три наката позволяли обогреться, обсушиться, а также мало-мальски наладить неприхотливый солдатский быт.
Иван сидел в окопе на своей позиции и чистил ручной пулемёт Дегтярёва, который был теперь его личным оружием вместо разбитого во время первого его боя ПТР. Он считал удачей, что командир роты, старший лейтенант Марченко, лично приказал ему взять ручной пулемёт убитого в бою пулемётного расчёта вместо покорёженного ПТР. Этот ручной пулемёт был значительно легче противотанкового ружья, с ним Иван почувствовал себя как будто бы более защищённым из-за возросшей своей подвижности, а также многократно увеличившейся возможности подавлять встречный огонь вражеской пехоты.
Закончив чистку оружия, Полуэктив провёл правым рукавом гимнастёрки по висевшей на его груди медали «За отвагу», совсем недавно врученной ему перед строем. Этим жестом он изобразил, что стирает пыль с медали, хотя на самом деле он просто наслаждался её видом. В то же время, стесняясь своей гордости, он оглянулся, не увидел ли кто из товарищей его трепетного отношения к награде, боясь услышать по этому поводу какое-нибудь злословие или подковыристую шутку. Но никто не обратил внимания на этот его жест, и он с облегчением вздохнул и, упершись в стенку окопа, стал расслабленно, почти бездумно, рассматривать голубое весеннее небо, радуясь теплу и невидимому, но ощущаемому даже здесь, на дне окопа, солнцу.
Его сосед и помощник Степан Решетняк что-то негромко напевал себе под нос, видимо, так же наслаждаясь хорошей погодой, прозрачным весенним воздухом, наполнявшимся запахами свежей травы, и видневшимся справа и сзади недалёким лесом.
В это время с совещания, проходившего в штабе батальона, возвратились командир роты и взводные. Сразу же стали звучать команды: «Привести себя в боевую готовность, проверить оружие, боеприпасы». Командиры отделений доводили до солдат приказ ротного: «Не болтаться, как дерьмо в проруби! Сидеть в окопах и из них без надобности не вылезать!» Постепенно к концу дня солдаты поняли, что предвидится какое-то большое событие, которое скорее всего уже началось, судя по усиливающейся на западе канонаде и слегка подрагивающей земле.
Но это всё было далеко от места расположения резервных подразделений и частей. Ночью можно было видеть, что слева, далеко за темнеющим лесом, словно вспышки молнии, то загорались, то угасали красноватые отсветы пламени. Глухие звуки дальней стрельбы то удалялись, то приближались, то на некоторое время обрывались совсем. На следующий день политрук роты, обходя окопы, сообщил, что наши передовые части ведут наступление на Харьков и что следует быть готовыми к передислокации резервов, к которым они относятся.
Но на пятый день после начала нашего, казалось бы, удачно начавшегося наступления случилось то, что и должно, видимо, было случиться. Сдержав наступающий порыв наших войск, немцы нанесли сокрушающие удары с обоих флангов Барвенковского плацдарма.
16
Час назад над окопами неожиданно появился двухфюзеляжный немецкий самолёт-разведчик, прозванный солдатами «рамой», а потом преспокойненько, как бы издеваясь над всеми, кто открыл по нему огонь из стрелкового оружия, скрылся за лесом.
Всем стало понятно, что добром этот визит не закончится. Иван Полуэктив, подчиняясь команде взводного, младшего лейтенанта Абрамцева, тоже дал две короткие очереди из своего пулемёта по «раме», но расстояние до самолёта было значительным, а значит, по разумению Ивана, стрельба была бесполезной и ненужной.
После этого установилась тревожная тишина. Эта тишина ожидания чего-то, пока непонятно чего, длилась около часа. А потом слева возник глухой гул, очень далекий и прерывистый. Потом к этому гулу стал примешиваться звук где-то летящих самолётов. День был солнечный, и вскоре над окопами появилась девятка немецких самолетов-штурмовиков – три звена по три самолета. Выставленный наверху траншей ближний наблюдатель срывающимся голосом завопил:
– Воздух! Воздух! Ложись! – и сам, не медля, бросился в окоп.
Через несколько мгновений самолеты с оглушительным ревом, пикируя один за другим, стали сбрасывать на окопы бомбы, которые своим приближающимся и нарастающим свистом-воем ещё и ещё увеличивали и так дикий вой сирен, установленных на каждом немецком самолёте. Иван почувствовал, как всё его существо сжалось до предела, готовое незамедлительно провалиться сквозь землю, подальше от этого земного ада, может быть, туда, в тот потусторонний, но ещё неведомый, а значит, ещё нереальный ад. Стенки окопа сотрясались от взрывов бомб, по распластанному телу барабанили падающие сверху комья земли, иногда они звонко шлёпались на каску. Возможно, что это были мелкие осколки, а может, просто твёрдые камешки. Самое главное, что они пока не причиняли боли, а лишь заставляли Ивана вздрагивать, вжимаясь и вжимаясь в дно окопа, в эту спасительную, такую близкую и родную землю. Самолеты удалились, но вдруг гул снова начал нарастать, и все повторилось сначала. Потом все стихло. Третьего захода не было. Отряхивая насыпавшуюся сверху землю, все разом зашумели и начали подниматься из окопа, кое-где слышались стоны и возгласы раненых. Очумевшие от грохота и воя бойцы постепенно приходили в себя, некоторые из них уже слышали слева. С юго-западной стороны какое-то зловещее урчание и наползающие непонятные шумы.
Старший лейтенант Макаренко, услышав этот пока невнятный шум, насторожился, никакого движения наших войск с левого фланга не планировалось. Он схватил бинокль и стал до боли в глазах всматриваться в холмистую, почти голую местность, кое-где покрытую мелким кустарником. Сначала над землёй показалась пыль, а потом из-за холмов показались немецкие танки. Это было как гром с ясного неба. Как оказались немцы в тылу наших наступающих войск? Почему командование не предупредило стоящие в резерве части и подразделения?
Для ротного Макаренко это было просто «уму непостижимо». В зоне видимости было около десятка немецких танков, выстроенных клином, или «свиньёй». То пропадая за буграми, то вновь появляясь, они двигались прямо на расположение батальона, и ближе всего они находились к расположению его роты.
– Рота, к бою! С левого фланга танки! – срывающимся голосом крикнул он.
Потом, оглянувшись на связиста, растерянно сидевшего с трубкой в руках, ротный злобно выпалил:
– Якименко, что застыл как холодец, передай в штаб батальона – у нас с левого фланга немецкие танки!
– Звиняйте, товарищ командир, связи немае, – пролепетал связист, предчувствуя бурю гнева, которая действительно немедленно обрушилась на него.
– Мать твою! Что ж ты сидишь, засранец! Марш искать порыв! – гаркнул ротный и, уже не обращая внимания на связиста, опять впился глазами в бинокль. Теперь он уже видел за танками бронетранспортёры, из которых выскакивала немецкая пехота, разворачиваясь в цепь.
В окопах, повинуясь командам ротного, передаваемых по цепи взводными и отделенными командирами, бойцы готовили гранаты, бутылки с зажигательной смесью, запасные диски к пулемётам и автоматам, обоймы к винтовкам. Впрочем, это всё уже давно было готово, но приходилось разворачивать своё оружие влево, перекладывать боеприпасы, суетясь успеть до очередной ожидаемой команды командиров, а самое главное – вовремя открыть огонь по уже видимым невооружённым глазом атакующим немцам.
– Огонь по команде, пехоту отсекать от танков!
Когда последовала эта команда, Иван Полуэктов уже рассматривал в прицел приближающиеся, хотя ещё смутно видимые фигурки фрицев. Дрожь нетерпения, перемешанная с частичками тревоги, сотрясала его до тех пор, пока не последовала команда «Огонь!» Он нажал на курок и начал поливать своим смертельным огнём эти фигурки, стараясь точнее целиться в эти живые движущиеся мишени. И когда пехота стала сначала ненадолго залегать, передвигаться перебежками, а потом и вовсе остановилась и залегла, Иван злорадно выкрикнул:
– Получили, фрицы поганые, сволочь фашистская!
А потом обратился к напарнику:
– Ну что, Степка, прищучили мы их.
Но Решетняк, стреляя из винтовки и не отрываясь от этого занятия, процедил сквозь зубы:
– Рано радуешься, Иван, танки-то идут!
Действительно, до переднего танка, находившегося в голове клина, оставалось метров 200–250, он на несколько мгновений замер, а потом изрыгнул из себя снаряд, который взорвался чуть дальше траншеи, потом снаряды начали рваться по всему обороняемому фронту, неся смерть, увечья и панику.
Несмотря на команду Макаренко – пропускать танки через себя, – часть бойцов, не выдержав, не слушая окрики командиров, стала бросать свои позиции, убегая по ходам сообщения, а некоторые, обезумев, выскакивали из окопов и попадали под танковый пулемётный огонь, который нещадно косил и косил этих безумцев. Передний танк, уже дошедший до линии окопов, сделал разворот на месте, смешивая с землёй, видимо, вычисленную каким-то образом позицию расчёта ПТР, потом двинулся вдоль окопа в сторону пулемётчиков, находившихся левее от него на расстоянии нескольких десятках метров.
– Стёпка, прыгаем на дно, – сняв с бруствера пулемёт, громко крикнул Полуэктив своему напарнику, который и без этого уже рванулся вниз, крепко держа приготовленную связку гранат. Напряжённо вслушиваясь в лязг гусениц и урчание бронированного чудовища, пулемётчики вдруг услышали взрыв, а потом шум, издаваемый танком, прекратился. Как по команде поднявшись и выглянув из окопа, они увидели, что танк горит, видимо, кто-то из бронебойщиков, оставшийся в живых, бросил вслед уходящему танку гранату и попал в моторный отсек. Пламя и чёрный дым всё сильнее начали окутывать машину, и вскоре немецкие танкисты начали выскакивать из неё. Иван прямо с рук, почти в упор, начал стрелять по прыгающим, мечущимся чёрным мундирам, и через несколько секунд с немецким экипажем было покончено.
Всё это длилось считанные минуты, но позволило цепям немецкой пехоты подняться и продолжить затухшую было атаку.
Дальнейшее было для Полуэктива, как в угаре или страшном сне. Свистели пули, рвались снаряды и гранаты, он исступлённо стрелял, чувствуя распирающий голову надоедливый звон. Это безумное отстранение от себя, от своих мыслей длилось до тех пор, пока он не получил от Решетника очередной снаряженный пулемётный диск. Посмотрев в сторону напарника, Иван увидел, что тот, уткнувшись лицом в землю, медленно сползает вниз.
– Стёпка, что? – переворачивая товарища на спину, испуганно спросил он, но тут же увидел на его лбу страшное отверстие. Решетник был мёртв. По инерции приложив пальцы, как учили, к сонной артерии и окончательно убедившись в смерти Степана, Иван заставил взять себя в руки. Он пошарил глазами вокруг себя и обнаружил, что оба запасных диска пусты, и патронов к ним тоже не было видно. Полуэктив вытащил из ниши ту самую, не использованную на танк связку гранат, разрезал штыком винтовки верёвку, которой были связаны гранаты, взял одну из трёх и выглянул из окопа.
Немцы, бегущие на него, были уже сосем близко, но всё-таки ещё надо было немного подождать, чтобы можно было точно до них добросить. Иван успел увидеть, что справа от него фрицы заскакивают в окопы, а слева кто-то из наших ещё стреляет, сдерживая натиск немцев. Потом он начал бросать одну гранату задругой, после чего с сомнением посмотрел на бесполезный в данный момент пулемёт, всё-таки закинул его за спину, подобрал винтовку Решетника, несколько патронов к ней и, пригибаясь, побежал влево по траншее. Пулемёт больно долбил его по спине, а потом на одном из поворотов зацепился за торчащую доску и сорвался с плеча. Иван в яростном бессилии остановился, бросил пулемёт вниз и со всего размаха начал долбить по нему прикладом винтовки. Даже до конца не поняв, смог ли он вывести из строя пулемёт или нет, он побежал дальше с одной винтовкой. Полуэктив хотел добраться туда, где слышал выстрелы наших, но, выглянув в очередной раз из траншеи, увидел в метрах ста от себя бегущих от окопов бойцов и среди них двух офицеров. Направление их движения было понятным, они бежали в сторону леса. Повинуясь стадному инстинкту, Иван вылез из окопа и побежал следом за своими. Пули свистели ему вслед, заставляя то пригибаться, то падать, то бежать зигзагами, он надрывно дышал, задыхался, но бежал и продолжал бежать ещё какое-то время в спасительном лесу, до тех пор, пока не стало слышно этого смертельного пенья пуль, и увидел, чуть правее от себя, остановившихся людей в нашей форме. Немного отдышавшись, он направился в их сторону. Как оказалось, это были ротный Макаренко и рядовой Хренов, запомнившийся Ивану именно из-за его легко запоминающейся фамилии. У Макаренко была перебинтована кисть правой руки, а в левой он держал пистолет ТТ. Командир роты стоял, привалившись всем телом к стволу сосны, и напряжённо смотрел в сторону, где остались брошенные окопы. Но их никто не преследовал.
Подойдя к Макаренко, Иван хотел обратиться, как положено к командиру роты, но тот, предупреждая это обращение спросил:
– А где, «едрён матрён», твой пулемёт, рядовой Полуэктив?
Иван, конечно, ждал и немного боялся этого вопроса. Он понимал, что, лишившись пулемёта, нарушил одну из важных воинских обязанностей, но ситуация, в которую он попал всё-таки, по его мнению, смягчала эту вину.
Полуэктив коротко рассказал ротному, почему в его руках винтовка, а не пулемёт.
– Если не врёшь, то ладно, хрен с ним. Хорошо хоть не с пустыми руками удрал, а то некоторые, – при этом Макаренко кивнул в сторону стоящих в нескольких шагах от них двух бойцов, один из которых был без оружия, – так драпали, что обо всём на свете забыли, кроме своей задницы.
Слева и справа к ним стали подходить ещё бойцы, среди них был и политрук роты Воронов, статный широкоплечий шатен. У политрука в руках был наган, а за поясом торчала ручная граната, а на груди висела медаль «За боевые заслуги», которую он получил ещё на Халхин-Голе. Иван всё это отметил ещё и потому, что свою медаль он успел ещё до начала боя обернуть в тряпочку и положить в карман гимнастёрки, боясь, чтобы она случайно не потерялась.
Всех, вместе с ротным и политруком, собралось девять человек. Это всё, что, скорее всего, осталось от их роты. Немного посовещавшись, Макаренко и Воронов подошли к солдатам.
– В шеренгу становись! – скомандовал ротный, пытаясь привести в чувство большей частью растерянных солдат.
– Так вот, бойцы, учитывая сложившуюся обстановку, будем пробиваться к своим. Двигаемся на восток, в сторону реки Северский Донец.
И маленький отряд ускоренным шагом направился на восток, в тревожную и непредсказуемую неизвестность.