Анатолий Музис
Рассказы про геолога Векшина
Снова похолодало. Надя надела телогрейку, но на этот раз свою. Лежа на спине, она смотрела в звездное небо, слушала шум мотора и ни о чем уже не думала. Было только удивительно, что шофер, выехав на рассвете, продолжает свой путь и в темноте. В темноте, которой не было конца, как и дороге. Впрочем, дорога вскоре кончилась, во всяком случае, хорошая дорога. Или машина свернула на проселок, Надя в темноте не заметила. Теперь лежать было не так удобно. Надю бросало то на Илью, то на Машеньку, а их, в свою очередь, бросало на Надю. И они все трое вцепились друг в дружку, так было устойчивее, но никто из них не подумал об остановке. И, когда машина остановилась, Надя решила, что это очередная передышка, чтобы набрать воды или что-нибудь в этом роде.
Но Илья соскочил с машины и возвестил:
– Приехали.
Машина стояла уперевшись светлым пучком фар в стенку какого-то домика. По бокам темнели еще какие-то строения. Из домика, на призывный гудок машины, вышел какой-то паренек и, закрываясь рукой от яркого света фар, пошел на встречу Викентию Петровичу. Тот уже вылез из кабины и показывал второй машине куда стать.
Паренек подошел к Викентию Петровичу и степенно поздоровался с ним за руку.
– Приехали, – сказал он. – А я вас уже заждался.
Потом он подошел к Илье и поздоровался с ним точно таким же образом.
– Где Петров? – спросил его Викентий Петрович.
– В избе. Он ноги застудил.
Надя, вслед за Викентием Петровичем, вошла в избу и увидела человека. Он сидел в кальсонах и шинели. Надя в смущении отвернулась, а он не спеша запахнул шинель, из под которой все же были видны его босые ноги и болтающиеся белые тесемочки.
– Рыбу сегодня ловил, – объяснял он Викентию Петровичу простуженным голосом. – Таймень здоровенный попал. Я его водил, водил, того гляди крючок оборвет. А потом как потянул, я за ним в воду, аж по грудки…
– Ушел? – тревожно спросил Викентий Петрович и Надя удивилась: первый раз она услышала, что Викентий Петрович может говорить не тем бесстрастным голосом, к которому она привыкла за два дня.
– Что Вы, Викентий Петрович! – Петров улыбнулся такой широкой улыбкой, что Надя сразу простила ему его непрезентабельный вид. – Как можно? Мы, как вашу радиограмму получили, что вы выезжаете, специально за этим тайменем пошли…
Тут Надя увидела, что в углу комнаты стоят два сереньких ящичка радиостанции, а над ними висят мокрые штаны Петрова. Между тем Илья и встречавший их паренек, которого звали Серегой, накрывали на стол ужин. Злополучный таймень оказался уже сваренным, к нему откуда-то появились два пол-литра и Надя не успела опомниться, как уже сидела за столом в разнородной и шумной компании. Впрочем, Викентий Петрович засиживаться никому не дал. Он разогнал всех спать. Рабочие ушли на сеновал, Илья на машину. Надя и Машенька постелили свои мешки в комнате, тут же около стола. Викентий Петрович вышел, когда они ложились, потом вернулся, посмотрел на них, взял свой спальный мешок и ушел к Илье.
– Я думала, он здесь ляжет, – шепотом сказала Надя. – Машенька только хмыкнула в ответ.
– На него когда что найдет.
Пришел Петров. Он так и ходил на улицу в шинели и босиком.
– Называется, человек ноги простудил, – подумала про него Надя.
Петров загасил лампу, пожелал спокойной ночи и лег на деревянную кровать, заскрипевшую под ним как несмазанная телега.
– Однако, этот Петров не очень вежлив, – шепотом на ухо Машеньке сказала Надя. – Он мог бы предложить кровать нам.
– Что ты, – сказала Маша и Надя не заметила, что она назвала ее на «ты».
– Я и сама на эту кровать ни за что бы не легла.
– Почему?
– Так. Предпочитаю спальный мешок и палатку. Я бы и сейчас пошла на улицу, да устала.
Надя и сама очень устала. Почти суточная поездка в кузове грузовой машины по тряским дорогам сказывалась теперь со всей полнотой. Надя закрыла глаза, а когда открыла, то увидела, что в комнате уже совсем светло, а рядом сидит Петров и выстукивает ключом ти-ти-тата. Одет он уже был вполне прилично.
– Сколько время? – спросила Надя.
Петров не ответил. Он, очевидно, и не слышал ее. Надя потянулась за часами, которые она положила на подоконник. Стрелки показывали четверть седьмого.
4
Маша спала, чуть приоткрыв рот. Лицо у нее во сне было какое-то чужое. А ведь всего несколько часов назад Надя шепталась с ней и, казалось, что они давно-давно знакомы, а на самом деле сколько, три… нет, два дня. Петров кончил выстукивать и улыбнулся ей, как старой знакомой.
– Спите, еще рано.
– Не хочется, – сказала Надя. Ей и в самом деле не хотелось спать, даже удивительно было, ведь она так устала.
Петров ушел, и Надя вылезла из спального мешка, оделась и тоже вышла во двор.
Петух на плетне орал восходящему солнцу. Черная лохматая собака подошла к Наде, обнюхала ее ноги и, задрав голову, заглянула в глаза. Надя погладила ее и пес приветливо лизнул ей руку.
С реки шел Викентий Петрович. Через плечо у него висело мохнатое полотенце.
– Встали, – сказал он. – Хорошо. Ранней пташке всегда больше дается.
Надя наблюдала, как постепенно пробуждалась жизнь во дворе.
Прошел Илья, кивнул, сказал:
– С добрым утром.
Потом поднялся на сеновал, гаркнул по-военному:
– Четвертая гвардейская, подъем!
– Четвертая, это номер партии, – подумала Надя. – А почему гвардейская? Наверное так, для красного словца.
Работяги слезали заспанные, всклокоченные, с соломой в волосах.
– Быстренько, быстренько, – поторапливал их Илья. – Викентий Петрович сказал, сегодня в маршрут пойдем.
– Как, так сразу? – спросила Надя.
– А что нам тут сидеть? Они, – Илья кивнул на рабочих, – пока палатки поставят, дров заготовят, истопят баньку, а мы в маршрут. Умылись? – вдруг неожиданно осведомился он. – Нет? Тогда пошли вместе. Серега! Петров! Показывайте, где у вас тут места для купанья. Маша! – Илья постучал в окошко. – Вставай, пошли купаться.
– Я спать хочу, – сердито отозвалась Машенька.
– Викентий Петрович придет, он тебе задаст спать. Пошли, Надя.
В сопровождении Сереги и Петрова они дошли до речки.
– Вот здесь хорошо, – сказал Серега.
– А за этими камнями глубь, – добавил Петров. – Только на быстрину не заплывайте, понесет… – Последнее относилось к Наде.
– Я хорошо плаваю, – сказала она.
– Уменье тут ни при чем. Понесет по камням…
– Уйди, не пугай, – сказал Илья. – Давайте, Надя. Раздевайтесь.
Предложение было столь категорично, что даже Серега с Петровым засмеялись.
– Нет, – сказала Надя. – Вода холодная.
– И мокрая, – пошутил Серега.
– А ну вас, – сказал Илья. – Одна спит, другая ломается.
Он снял брюки, скинул майку, словно выпустил на волю синего орла. Потом ушел в кусты и вскоре вернулся в одних плавках.
Надя не хотела смотреть на него и все-таки смотрела. У него были сильные и стройные ноги. Он пощупал пальцами воду, сказал «Брр» и разом окунулся.
– Вва, вот это вода.
Илья выскочил на берег и замахал руками. Капли воды стекали с него, моча камни под ногами. Синий орел на его груди, в такт движению взмахивал могучими крылами, стремясь ввысь. В когтях он нес обрывок разорванной цепи.
«Сбейте оковы, дайте мне волю. Я научу вас свободу любить».
Илья вдруг широко расставив руки, мокрый и взъерошенный пошел на них.
– Ну, кого искупать?
Надя попятилась. Было похоже, что Илья в самом деле мог взять ее на руки и снести в воду.
Но сверху раздался окрик:
– Илья!
Викентий Петрович и Машенька мирно спускались по тропинке. Махровое полотенце Викентия Петровича было перекинуто через его плечо, Машенька размахивала своим полотенцем, как знаменем перед атакой.
– Ты что это, с утра на людей начал кидаться?
– Я шутил… – смущенно ответил Илья.
– Шутил? Вот я напишу твоей Иринке про эти шутки…
– Да что ты, Маша! Конечно же он шутил, – испугалась за Илью Надя.
Викентий Петрович и Машенька так дружно засмеялись, что Наде ничего больше не осталось как отойти в сторону и начать умываться. Зеленовато-прозрачная вода стремительно неслась по камням, била в подставленные Надей ладошки, подхватывала хлопья мыльной пены и стремительно уносила ее куда-то.
Машенька, Илья и Викентий Петрович не сговариваясь молча стояли на берегу, наблюдая, как Надя плескает себе на лицо, на шею горсти холодной воды. Машенька так просто любовалась ею. Больше утверждая, чем спрашивая, она сказала:
– А Надя все-таки славная девушка, не правда?
– Славная, – согласился Илья.
– И красивая.
– Красивая. Впрочем, это для меня не так важно.
– А что важно? – как будто равнодушно спросил Викентий Петрович.
– То, что славная.
– Эх, ты! Бритый-стриженный! – засмеялась Машенька. – Что бы ты понимал в этом.
А Викентий Петрович сказал весело:
– А самое главное в этом, что он для нее такой же славный, как и она для него.
– Не знаю, – сказал Илья. Он не любил шуток Викентия Петровича.
Но Викентий Петрович не унимался.
– Хотите, мы сейчас это проверим? – и, прежде чем Илья успел что-то ответить, повернулся к Наде, которая шла к ним от речки. – Надя, с кем бы Вы хотели пойти сегодня в маршрут?
Надя, видимо, не ожидала такого вопроса. Она вообще не могла предполагать, что ей будет предоставлено право выбора. Но Викентий Петрович спрашивал серьезно и она ответила почти сразу:
– С Ильей.
Ответила и вспыхнула.
– Ага! Что я говорил?! – засмеялся Викентий Петрович. И Машенька тоже засмеялась, а Илья смутился и опустил голову.
– Не понимаю, что тут смешного? – сказала Надя.
Она чувствовала, что попала впросак, но в чем именно, понять не могла. Кроме того, она не видела никакой причины, почему бы ей нельзя было пойти с Ильей. Он парень добрый, внимательный к ней и с ним гораздо спокойней, чем с Викентием Петровичем или даже с Машенькой. Чего же они смеются?
Викентий Петрович, наконец, перестал смеяться.
– Шутки шутками, – сказал он, – но дело серьезное. Илья идет в трудный маршрут, на два дня…
– Все равно, – повторила Надя. – Даже еще лучше, что трудный.
– Пешком! Все снаряжение на себе…
– Все равно, – повторила Надя. Она теперь ни за что не отказалась бы от своего решения. Она вдруг посмотрела на Илью – может быть он не хочет идти с ней, а она…
Но Илья смотрел на нее ласково и одобрительно.
– Все равно, – в третий раз упрямо повторила она.
– Ну, что ж, – сказал Викентий Петрович. – Тогда собирайтесь.
Он сказал это раздельно и с удивлением, словно в первый раз увидел перед собой эту ладно сбитую упрямую девушку, но, впрочем, тут же повернулся к реке, как будто его ничего больше не интересовало, кроме умывания.
5
После завтрака Викентий Петрович объявил, чтобы собирались в маршрут. Илья одел новый брезентовый костюм, насчет чего Машенька тут же пошутила:
– Как же ты со старыми брюками расстался?
– И не спрашивай, – отвечал Илья. – С болью в сердце.
И тут же, обращаясь к Наде, пояснил:
– Люблю старье. В нем садись, где хочешь, ложись, где хочешь, хоть на брюхе ползи – все равно не жалко.
– Не жалко, это верно, – заметил Викентий Петрович. – Но такой костюм до первого сучка. Вам не приходилось возвращаться из маршрута в одних трусиках?
Все засмеялась, а Илья, комично вздохнув, ответил:
– Конечно, если бы я имел лишние двести рублей в месяц, я, может быть, все время ходил бы в новом.
Надя не могла не посмеяться вместе со всеми и вместе с тем не посочувствовать Илье как студентка студенту. Она понимала, что если бы у него и обнаружились лишние деньги, ему и без костюма было бы, куда их употребить.
И все же ей больше нравилось, как одевался Викентий Петрович. На нем была чистая свежая рубашка, серые бриджи, хорошие горные ботинки. Кожаная полевая сумка, собственный горный компас и красивый охотничий нож в ножнах дополняли его костюм.
Да и весь Викентий Петрович был такой собранный, аккуратный, подтянутый. Чувствовалось, что и мысль его работает так же целеустремленно, настойчиво, сосредоточенно.
Он начинал нравиться Наде и она подумала:
– Кажется, я действительно попала в хорошую партию.
Из лагеря вышли все вместе. Первые пол километра вел Викентий Петрович. Машенька шла рядом, иногда опережая его. Илья замыкал шествие.
Он колотил все камни, которые попадались ему по пути. Надя тоже иногда стучала своим молотком, но делала это без всякой необходимости, просто потому, что так поступали другие. Да и молоток у нее был легковесный, больше пригодный для прогулок, а не для настоящей геологической работы. Илья повертел ее молотком и сказал:
– Игрушка…
Молоток Ильи был в противовес Надиному увесистый, похожий скорее на кувалду. Он одним ударом разбивал любой камень.
Не молоток – настоящая кувалдочка
У Викентия Петровича был настоящий геологический молоток, закаленный, с выгнутым носиком. В нем, как и в каждой вещи, которой пользовался Инокентьев, чувствовался культ геологической профессии. Стучал он им не спеша и не часто, демонстрируя опытность в определении места взятия образца и его обработки.
Надя воспринимала свой первый маршрут как прогулку. Все ее интересовало. Она рассматривала каждый расколотый Ильей камень, прислушивалась к спорам между Викентием Петровичем и Машенькой. По мнению Нади, они спорили из-за каждого пустяка, например, как назвать тот или иной образец породы. Иногда они пускались в пространные и непонятные Наде рассуждения, но все равно ей было интересно.
Тропинка вывела их на гребень невысокого водораздела двух речек. Дальше маршрут пролегал по самому гребню. Викентий Петрович шел не спеша и Наде казалось, что они прошли совсем немного, но, когда они подошли к скалам, оказалось, что они достигли уже значительной высоты. Долина, где стояла деревня, из которой они вышли, осталась где-то внизу и в стороне, и сверху не видно было даже реки.
– Ну, вот. Отсюда мы и начнем наш маршрут, – сказал Иноземцев. Он достал записную книжку в жестком переплете и «простой» карандаш и на минуту задумался. – Надя, Как Вы определите адрес?..
Надя даже вздрогнула от неожиданности. Она напрягла всю память, вспоминая все, что ей когда-нибудь приходилось слышать – в институте, на практике, от знакомых.
– Надо определить азимут, – сказала она прерывающимся голосом, – и по нему расстояние от деревни.
– А что такое азимут?
Вопрос был простейший, но Наде чудился в нем подвох.
– Азимут – это угол между направлением на север и заданным направлением, – не очень уверенно ответила она. И действительно. Викентий Петрович тотчас же спросил:
– Стрелка компаса показывает на запад. Какой будет азимут?
– Двести семьдесят градусов, – Надя все еще ожидала подвоха.
– Правильно, – сказал Викентий Петрович. – Значит, к вашему определению надо еще добавить, что это угол «взятый по направлению часовой стрелки». Так?
– Так, – смущенно подтвердила Надя. Добавление, сделанное Викентием Петровичем, подразумевалось само собой, но формально ответ ее был не точен.
– Если я запинаюсь на мелочах, – подумала она, – то как же будет, если он спросит что-нибудь серьезное?
Викентий Петрович, не замечая ее смущения, подводил итог.
– Значит, мы пишем следующее: «0.8 км юго-восточней окраины д. Алакта. Азимут…»
Он посмотрел на Надю и она подсказала:
– Сто двадцать градусов.
– Сто двадцать градусов, – делая пометку в книжке, повторил за ней Викентий Петрович. – А в общем, азимут можно и не записывать, достаточно поставить номер квадрата километровой сетки… Он записал и номер квадрата и продолжал:
– Значит, пишем дальше: «на водоразделе рек Алакта и Башталы, у отметки 1774,5 обнажаются скальные выходы…» Чего?
На этот раз его вопрос был обращен к Машеньке. Она назвала породу, Викентий Петрович ее поправил. Они снова заспорили.
Надя плохо слушала, о чем они говорили. Ей казалось, что Маша спорила из чисто женского упрямства, не хотела уступить первенства мужчине.
Викентий Петрович кончил свои записи и пошел дальше. Теперь он почти не отвлекался.
Чем дальше они продвигались по маршруту, тем меньше у Нади оставалось убеждения, что это прогулка.
Викентий Петрович шел все так же впереди, но почти не останавливался. Его молоток стучал чаще, записи он делал молча, а если советовался, то только с Машей.
Они продвигались теперь по крутому склону подковообразного лога, покрытому сплошными глыбовыми развалами и осыпями. Викентий Петрович останавливался только для осмотра пород. Машенька старалась держаться с ним вровень, но это удавалось ей не всегда. Надя отставала. Иноземцев останавливался, ждал ее. В одном месте Надя решила сократить спуск. Она хотела показать, что может спускаться не хуже других. Но, как только она заспешила, каменистая осыпь поехала у нее под ногами и она покачнулась. Илья был уже тут как тут и протянул ей руку, но Надя удержалась сама.
Все же камни из под ее ног докатились до Иноземцева и тот снова назидательно заметил:
– Закон гор: прежде чем поднять ногу убедись, что другая стоит прочно. И еще закон: никогда не ходите по склону выше или ниже человека…
Он пошел дальше, как будто ничего не случилось, но Наде стало очень стыдно и она была очень благодарна Илье за то, что тот не оставил ее одну. Надя начала отставать. Ноги на спуске гудели. Вдруг оказалось, что спускаться с горы совсем не легче, чем подниматься на нее, особенно по каменистым осыпям. Она с тревогой поглядывала на удаляющегося Инокентьева и оглядывалась: здесь ли Илья? Тот неизменно следовал за ней, колотя по пути камни. Даже когда Надя не могла оглянуться, она слышала позади себя или сбоку гулкие удары его молотка.
Наконец спуск окончился. По дну речной долины, куда вывел их каменный поток, шла тропа. Викентий Петрович сверился с картой и сказал Илье:
– Отсюда вам налево.
– Да, – сказал Илья. – Ну, не будем задерживаться.
В выкидной маршрут…
Он поправил ружье и лямки рюкзака, прочно сидевшего на его широкой спине, взглядом предложил Наде следовать за ним и шагнул с тропы в сторону. Надя шагнула за ним и тропа, и Викентий Петрович, и Машенька сразу исчезли, как не были. Впереди был только зеленый рюкзак на спине Ильи. Он мелькал среди деревьев, словно хотел убежать от нее. А вокруг была чаща, такая темная, непролазная и неприветливая, что Надя уже ни о чем не спрашивала. Она только стара-лась не отставать от Ильи. Иногда ей казалось, что они заблудились и тогда ей становилось немного жутко – а вдруг они не найдут дорогу обратно?
А Илья уверенно продирался вперед и вперед. Он любил пешие маршруты, любил тайгу, такую, по которой, казалось бы, не пролезет и медведь, любил отдыхать у костра, прикидывать по карте расстояние, пройденное «собственными ногами». Надя больше ни о чем не спрашивала его и он мог целиком отдаваться своим мыслям.
Но теперь знакомого удовлетворения не было. Надя отвлекала его. Время от времени он возвращался к ней в своих мыслях. Всем своим обликом она напоминала ему его Иринку.
Это было почти так же. Он приехал тогда на практику и навстречу ему вышла черноволосая, черноглазая девушка в испачканной мазутом и землей спецовке. Она повела его за буровые вышки к кернохранилищу, в руке у нее звякала связка ключей, а от каждого шага на спине вздрагивали две толстые черные косы. Она шла впереди него, гордая и перепачканной спецовкой, и ролью осведомленного человека, специалиста. А он шел за ней, позабыв и то, зачем сюда приехал, и вообще обо всем на свете.
Девушку звали Ириной. И за ней ухаживал инженер, франт в сером костюме, совсем не подходящем к буровым вышкам и измазанным соляркой комбинезонам. В Илье он вызывал неодолимое чувство бешенства. Однажды он встретил Иринку на той же дорожке за вышкой. Он не знал – она вышла навстречу нарочно или все произошло случайно. Но он взял ее за плечи, крепко, так что ей даже стало больно, и сказал: – Пойдешь за меня?
Он не спросил, а просто предложил ей, почти приказал, и она вдруг склонила голову, прижалась к его груди и они стояли так посреди белого дня, полные друг другом, никого и ничего вокруг не замечая.
А теперь позади идет Надя. И она похожа на его Иринку. И, быть может, тоже ждет, чтобы он взял ее за плечи и сказал: – Пойдем со мной.
Но если бы даже это была вторая Ирина, мог он принадлежать обоим Иринкам сразу?
А Надя шла за ним доверчиво и неотступно. В лагере все казалось просто. Он мог и поухаживать за ней, и пошутить, и даже позволить себе некоторую бесцеремонность в обращении, но, то было при всех, а по-тому не было чем-то обязательным, носило характер шутки, а здесь, наедине, каждое слово, каждый его жест приобретали совершенно иное, личное, только к ней обращенное значение. Илья чувствовал, что держится по отношению к ней неестественно. Его отно-шение как бы раздвоилось. С одной стороны, Надя была «маршрутант» и только «маршрутант» и формально он и должен был относиться к ней только как к «маршрутанту», с другой стороны, она была просто девушка, за которой он вроде ухаживал, нет, «ухаживал» не то слово, он просто заботился о ней и сейчас чувствовал себя обязанным продолжать заботиться о ней. А тут еще эти медведи…
Продвигаться им приходилось густой черной тайгой с завалами, болотцами, густыми зарослями молодой пихты и кустарников. Здесь было трудно идти и труд-но ориентироваться и неудивительно, что шли они в полном молчании.
Так они прошли около пяти километров, как вдруг Илья различил перед собой какое-то подобие следа. Место было глухое, нехоженное и он удивился:
– Тропа?!
Надя подошла поближе и они оба стали рассматривать свеже примятую траву.
– Интересно, что за сумасшедший здесь проходил? – словно спрашивая самого себя, сказал Илья, и сам же ответил: – Ну, ладно. Тропа, так тропа. Пошли…
Таежные тропы – тяжелые тропы. Тут не разговоришься. Илья и Надя снова умолкли, но сознание, что существует тропа и что по этой тропе совсем недавно прошел человек, ободрило Надю. Она уже хотела нарушить молчание, спросить Илью, почему он так спешит, почему не поговорит с ней, как вдруг Илья снова остановился. Тропа проходила под низко свесившейся ветвью кедра и не обходила ее ни справа, ни слева, а ныряла в развилок ветви. Человеку, чтобы пройти так, надо было бы стать на четвереньки.
– Что-то я начинаю сомневаться, что бы это был человек, – сказал Илья. – Видишь, идет напрямик.
Раздвинув траву, он стал осматривать землю. Надя наклонилась и увидела на сырой глинистой прогалине отпечаток широкой лапы с пятью глубокими вмятинами когтей.
Илья и Надя переглянулись.
– Медведь? – спросила Надя.
– Медведь, – сказал Илья.
Он снял с плеча ружье и зарядил один ствол картечью, а второй жаканом, единственным пулевым патроном, который он захватил с собой.
Это было почти бесцельно, так как убить медведя с первого выстрела надежды почти не было, ни Илья, ни тем более Надя, не были настоящими охотниками, но, тем не менее, от сознания, что ружье заряжено пулей, они почувствовали себя спокойней.
Настроение, приподнявшееся с выходом на тропу, вновь упало, а тут, как назло, заморосил дождь.
– Как трудный маршрут, так обязательно дождь, – заметила Надя.
Илья шел впереди не отвечая. На опушке леса, там где деревья расступались, оставляя место для широкой валунной осыпи, он снова остановился. Несколько мгновений он напряженно всматривался в осыпь и даже ружье снял с плеча и перекинул через руку.
– Не было бы в камнях пещеры, – наконец сказал он и двинулся вперед.
Они взобрались на осыпь. Это было огромное валунное море. В какие-то древние времена рассыпалось оно здесь. Вокруг него уже выросли вековые кедры, а валуны продолжали лежать здесь угрюмые, холодные, серые, как застывшие волны.
Илья и Надя застучали молотками.
– Вроде, песчаники, – сказал Илья. – Мутная толща. Все перемято, ороговиковано. Как тут Викентий Петрович разберется?
– Ты думаешь, не разберется? – спросила Надя.
Илья поджал губы, рассматривая образец через лупу.
– Разберется. Он мужик головастый. Но трудно. Обязательно надо заехать к разведчикам на рудник. Канавы у них посмотреть, шурфы. Они на свой участок должны крупномасштабную карту составить.
– Отчего же не поедем?
Наде этот вопрос не казался сложным – заехать? – значит надо заехать и что говорить понапрасну.
– Мы и заедем, – снова разбивая камни, ответил ей Илья. – Викентий Петрович сказал, как хотя бы пол карты сделаем, так и заедем. Чтобы не с пустыми руками.
– А Викентий Петрович все-таки хороший начальник. Правда?
– М-да, конечно…
В тоне Ильи не было прежнего восторга, и Надя заметила это.
– Ты говоришь о нем с какой-то неприязнью?
– Да? – Илья задумался. – Действительно, он человек умный, знающий, а как начнешь вспоминать, ничего доброго сказать не хочется.
Чистое место и работа отвлекли их от мыслей о медведях и она снова уже чувствовала себя спокойно и уверенно, как чувствует себя человек занятый нужным и полезным делом. Казалось, что никто, даже зверь не мог помешать им в работе.
Так они пересекли всю осыпь и на краю ее Надя заметила сухое бревно, выпотрошенное в середине как корыто.
– Смотри-ка, – показала она Илье.
Брови Ильи сдвинулись.
– Медведь забавлялся, – сказал он.
И от упоминании о звере, оттого, что снова надо было углубляться в чащу, мокрую неприютную чащу, которая стряхивала на них больше воды, чем не прекращающийся моросящий дождь, Наде снова стало не по себе. Но Илья уже шагнул в высокую траву между деревьев и она послушно последовала за ним.
Они шли, а солнце, поднявшееся слева от них, уже опускалось справа и надо было выбирать место для ночлега. Но им хотелось, обоим хотелось, хотя они и не говорили друг другу, выбраться из этих мест и там уже заночевать, но темнота надвигалась быстрее, чем они шли, и остановку им пришлось сделать в самом нежелательном месте. Они только что миновали две глубокие ямы, которые Илья определил как берлоги, прошли поляну с сильно примятой травой – лежка зверя – и спустились к ручью по тропе, которой зверь ходил на водопой. Но уходить от воды дальше в темноту означало оставить себя без горячей пищи на вечер и на утро.
– Вот здесь и станем, – сказал Илья, пересекая ручей и останавливаясь метрах в пятнадцати от него под широкими разлапыми ветвями кедра. И словно подтверждая, что пора остановиться, в сером темнеющем небе громыхнул гром и дождь усилился.
Они скинули с плеч рюкзаки. Илья поставил ружье и отстегнул прикрепленный к поясу топор. Присев на корни кедра, они стали пережидать дождь. Тело, разгоряченное долгой ходьбой, быстро стыло, от мокрой одежды бросало в дрожь, а из ночного провала сверху все лилось и лилось. Даже в темноте видна была пелена дождя, сбегающая по ветвям.
Илья поднялся, взял топор, – «Топор – это человек!..» – проговорил он и ушел в темноту. Надя тревожно прислушивалась к шороху его шагов, стуку топора.
Как только Илья отошел, лес начал казаться ей тревожным и запутанным. Снова пришли на память медведи. Она даже напрягла слух, но ничего, кроме шелеста дождя, не услышала.
Наконец Илья вернулся. Он приволок несколько срубленных им сушин и охапку мягких пихтовых веток. Надя хотела помочь ему. Она взялась за одну из сушин, но даже не смогла ее поднять. А Илья хозяйственно содрал бересты с соседней березки, наломал смолистых кедровых веток и веточек, сложил их «шалашиком» с берестой внутри и начал разжигать костер.
Сначала робкие маленькие огоньки сворачивали в трубку бересту, нерешительно прыгали по мокрым веткам, потом слились в один общий огненно-желтый язык. Хворост затрещал, толстые сушины охватило с обеих сторон и пламя от середины стало распространяться вширь, отбрасывая вокруг все больше тепла и света.
– Ну, вот, теперь нам и дождь не страшен, – сказал Илья. Он развесил на ветки плащ для просушки, переоделся в сухой свитер и, сказав: – А брюки и так высохнут, – уселся у огня.
– Костер – это человек!.. – услышала Надя уже привычные слова Ильи.
Теперь обстановка выглядела иной. Свет костра отодвинул ночной мрак, а вместе с ним как бы отодвинулись холод и дождь, лес уже казался Наде не страшным, а фантастическим.
Илья еще раз ушел в темноту к ручью и принес воды.
Надя стала готовить ужин. Подвесила к огню кастрюлю с водой, раскрошила в нее гречневый концентрат, расстелила мешочки из под образцов, разрезала и разложила на них хлеб.
Илья молча наблюдал за ней. Ему нравилась ее хозяйственная расторопность, ее забота о нем. Разостланные мешочки для образцов напоминали цветастые скатерки, от огня веяло теплом, одежда просыхала. Вспомнив ее недавние страхи, он весело сказал:
– А медведи-то где-то неподалеку ночуют.
– К огню они не подойдут, – ответила Надя. Ее большие лучистые глаза восторженно смотрели на него. А ему тоже хотелось сказать ей что-то значительное и большое, но взгляд Нади смущал его и сказал он, почему-то, совсем не то, что хотелось.
– Великая сила огонь, – сказал он. – Если бы я был скульптором, я создал бы памятник огню. Что-нибудь вроде усталого путника, греющего руки над костром или прикованного к скале Прометея. Такое грустное, радостное и величественное…
– Огонь – это человек!.. – улыбнулась Надя и вдруг спросила:
– О чем Вы говорили с Викентием Петровичем?
Он не понял.
– Когда?
– Перед тем, как нам выйти в маршрут.
– Да, так…
Настроение у Ильи снова испортилось. Он не хотел вспоминать о том, что и Викентий Петрович, и Машенька, словно сговорились, разыгрывали его Надей. Маша грозила написать письмо жене, а Викентий Петрович даже предлагал пари, что Надя пойдет с Ильей и ни с кем больше. И она действительно заявила об этом довольно категорично. А теперь спрашивает, о чем они говорили?!
– Как там каша? – спросил он.
Надя зачерпнула ложку каши.
– Попробуй.
– Ладно, – сказал Илья.
Каша пахла дымом и приправлена пеплом, но они были голодны и мир казался им сейчас прекрасен.
– Будем ложиться, что ли? – не то спросил, не то пре-дложил он.
– Будем, – согласилась она. Усталость минувшего дня давала о себе знать, голова Нади клонилась на грудь.
Илья расстелил заготовленные им ветки елок, кинул поверх свою куртку, постелил чехлы спальных мешков – сами спальники из верблюжьей шерсти они не взяли из-за веса и больших размеров.
– Устраивайся. Плащом накроемся.
Они залезли в свои чехлы и Илья прикрыл ее сверху плащом.
– Придвигайся поближе, – угрюмо сказал он. – Теплее будет.
От великой любви к своей жене, к своему сыну, он готов был приласкать любую женщину, напоминающую ему его Ирину, любого ребенка, похожего на его Витьку. Но что бы сказала сейчас Ира, увидев его рядом с Надей?
Их маршрут был не им выбран и не им предопределен. Он ничего не мог изменить, не мог поступать иначе, чем поступал. И все-таки было что-то в этой ночевке, что-то прекрасное и… предосудительное.
Он с удивлением думал о том, как переменчива судьба человека. Еще десять – двенадцать дней назад они были посторонними людьми, а тут, вот этот неожиданный вечер у костра, разноцветные мешочки-скатерки, медведи… И Надя… В брезентовом чехле не так мягко и тепло как в спальнике, но она уже спит, забыв и усталость, и медведей. Спит, доверчиво прижавшись к нему. Он чувствует ее тепло, ее дыхание… Семья не монастырь, в этом Викентий Петрович прав, и что человек может искать у другого человека частицу чего-то ему необходимого, тоже правильно. Но должна же быть какая-то мера всему, какая-то граница? Должна! А какая? Как определить, где это частица, а где уже много?..
