Анатолий Бочкарёв
Наплыв
– Утри носик, крошка! Чао, бамбино! Не кашляй, урод! – Долетало, как орал чубастику Лёнька, наконец-то у него поправилось настроение.
– Сделай дяде ручкой! – Вопил Санька.
– До свиданья, друг мой, до свиданья! – Кричал даже я, поддавшись всеобщему накалу страстей.
На глазах у впавшего в транс водителя «Зила» полуторка превратилась в ревущего зверя, рванулась вперёд и закрыла всю дорогу густой завесой пыли. Всё было кончено. Один чубчик мы уже напудрили. Закучерявили. Не измывайтесь – и над вами тогда не будут, может быть! По-моему что-то такое всё же где-то есть в моральном нашем кодексе. Или было. Пока не сплыло.
Чистый ветер бил в лицо. И почему-то так хорошо стало на душе. Вот странно, почему-то всегда, когда кого-то обставишь, именно так и становится. Даже когда совсем чуть-чуть обойдёшь. А уже словно бабочки внутри взлетают. Как же мало для счастья надо!
Глава 3. Исполнение желаний
Теперь о делах. Нам предстояла встреча с председателем колхоза «Колос» Дмитрием Лукичом Генераловым. Наверно, с этим заданием – взять у него интервью о подготовке к уборке урожая – я мог бы справиться и один. Однако, как выяснилось, меня редактор решил послать в колхоз лишь на пробу, на стажировку – смогу ли сам или на пару с Лёнькой взять тему, живой желательно. И только затем посмотреть, как я «рисую буквы» и весь ли алфавит помню. Таким образом, Лёньке в обоих случаях отводилась роль ротного старшины при воспитании ушастого новобранца древним и безотказным способом. В армии, как известно, он содержится в команде: «Дела-ай, как я!». А не сделаешь, тогда прости, дорогой – и научим и заставим.
– Приглядитесь к Генералову повнимательней, – отечески напутствовал меня Белошапка. – Человек он, должен вам сказать, несколько капризный и, если кого невзлюбит, с тем и разговаривать даже не станет. Но Леонид Васильевич, как никто, с ним ладит и, думаю, поможет и вам установить контакты. Старайтесь поменьше говорить, побольше слушать, таких Лукич особенно уважает. Ясно-понятно?! И не робейте, слабых он давит сразу.
После столь заботливого напутствия я конечно же и заробел. Мне, естественно, ещё не приходилось брать интервью у таких прославленных людей, как Генералов – много раз награждённый руководитель одного из самых лучших в районе хозяйств, член бюро райкома, депутат краевого Совета, Герой Соцтруда. А тут ещё такая личная характеристика. Да и фамилия сильно говорящая. Отовсюду бог пометил.
– Не кисни, старик, – всё же заметив мой скрытый трепет, подбадривающее сказал сразу после летучки Лёнька. – Во-первых, это просто хитрый и самовлюблённый старикан, который без нашего брата не может жить, а, во-вторых, не забывай, что я с тобой. В обиду не дам. Я за тебя перед начальством нашим и редколлегией теперь в ответе. Цени! Ну?!
– Ценю. А за что ему Героя дали?
– А-а… Это давно было, ещё на конзаводе. За племенных жеребцов, кажется. Да не обращай внимания на звёздочку, а то она тебя совсем загипнотизирует! Ты едешь писать не о Герое, а о колхозе, о механизаторах, которые придумали что-то новое!
Так Лёнька ещё в редакции реализовал плановый вдохновляющий инструктаж новобранца перед первым делом.
Всё правильно. И я бы наверно точно также сделал.
Несколько минут назад мы проскочили под монументальной аркой с бетонными опорами, увитыми огромными металлическими колосьями пшеницы и такими же гроздьями винограда, над которыми цугом грудились вскрытые золотом тяжёлые массивные буквы – КОЛОС. По обе стороны той арки промелькнули два столь же монументальных дискобола, целящих своими снарядами куда-то в сторону райцентра. Уж не по нашей ли редакции?! И хотя на арке под названием хозяйства было высечено помельче и конкретнее: «Наша цель – коммунизм!», в любом случае, такая визитная карточка, если сильно не задумываться, естественно, сразу же вселяла уважение и придавала особую солидность и значимость земле, которую теперь нахально попирал наш двуличный кадиллак.
Справа и слева от дороги, ставшей ещё ровней и глаже, с короткими просветами-интервалами тянулись густые и словно бы подстриженные под бобрик лесополосы. В тех ритмичных просветах между ними вплотную к дороге подступали буреющие массивы озимых, тёмно-зелёные заросли кукурузных плантаций или уже весёлые, жёлтые поля подсолнечника. Недалеко от грейдера то и дело танкерами проплывали серо-белые приземистые здания коровников, овчарен, потемневшие и осевшие под дождями необъятные скирды прошлогодней соломы. Слева, километрах в четырёх, а может и пяти, за широкой полосой камыша, далеко-далеко, засверкала под солнцем светло-голубая, вдали неуловимо сливающаяся с небом, гладь водохранилища.
– Рыбалку-то как? – Высунувшись из кабины, прокричал Лёнька.
– В принципе-е! – Ветер заставлял просто орать. – А что?!
– Держись тогда за Саню-у! Местный пират! Браконье-ер! – Конечно, это была наивысшая рекомендация.
Впереди в зелёном разливе садов густой россыпью забелели дома. В центре села розовой громадой поднималось большое здание с высоким фронтоном, даже некими колоннами и полуодетыми изваяниями якобы женского пола в палисаде. У некоторых скульптур вполне в античном духе были поколупаны глаза и выломаны руки. Для достоверности. Так что – вне всякого сомнения, то был Дом культуры. А может даже и Дворец коммунистического труда и досуга, поскольку с цельными руками никто долго не выстоял бы в том парадном палисаде.
Наша фешенебельная полуторка, не снижая скорости, промчалась мимо длинного кирпичного забора, высоких электрических столбов, за которыми шеренгами, по ранжиру построились красные комбайны с белыми парусиновыми тентами над штурвальными площадками и такими же белыми обводами на колёсах. Там же выставились шеренгами грузовики, прицепы, бензовозы и панелевозы, косилки, сеялки, кормораздатки, дождевалки. Не слабо. Совсем не слабо!
Затем полуторка круто свернула влево на широкую асфальтированную улицу и с выключенным двигателем, почти беззвучно, несмотря на своё хищное устройство, подкатила к серому, казённого вида, двухэтажному зданию с высоким парадным входом, над которым по чёрной остеклённой доске уже со средней дистанции можно было прочитать: «Правление колхоза «Колос»». Простенько, но со вкусом.
С Лёнькой произошла метаморфоза. Всегда буйный, стремительный, он не спеша выбрался из кабины, одёрнул куцую кожанку и, кивнув мне, приглашая следовать в его свите, двинулся к подъезду неторопливой, с ленцой походкой отягощённого делами крупного журналиста-международника. Спит и видит себя этот жук наверняка именно таким монстром. За высокими стеклянными дверями было прохладно и сумрачно -стёкла оказались цветными и тёмными. В просторном холле с обеих сторон вдоль стен в тяжёлых кадках стояли густо разросшиеся, до отвращения гладкие и блестящие фикусы, а также худосочные пальмы. По ковровой дорожке, расстеленной посреди тоже гладкого и блестящего пола, совсем недавно отлакированного, мы прошли широким коридором вправо, поднялись по отполированным до зеркального цвета мраморным ступеням на второй этаж и, свернув опять вправо, вошли наконец в приёмную.
Солидность этого здания, высота потолков, строгая отражательность пола и буйство тропической растительности покоев колхозного властелина наверно должны были внушать посетителям одну, но трепетную мысль – сюда с пустяками не ходят. За каждой дверью из всех, мимо которых мы прошли, прочно сидела очень серьёзная тишина, изредка нарушаемая стрекотом каких-то таинственных приборов и приглушенными, а может и придушенными голосами. По всему было ясно – здесь и в самом деле творятся только солидные, только большие дела.
Ещё большее уважение вызывала приёмная председателя. И стены, и потолок её, отделанные под светлый дуб, сверкали всё тем же зеркальным лаком. Прямо напротив входа за широким, да и опять же полированным столом сидела как будто изящная, но всё-таки не античного профиля, и довольно строгая молодая особа. В проёме стола, внизу, затаились довольно симпатичные, мохнатенькие ножки. Рядом сброшенные туфельки. Жарко. Или давят. Впрочем, может, то и другое. Глаза зелёные, обведённые синим, а губы карминно-красные. Короче, и светофор в приёмной оказался в полном порядке. По-другому конечно быть не могло.
Рядом с хозяйкой лаковых приёмных покоев, на отдельном столе, почтительно сгрудились телефоны – белый и чёрный, тёмно-красный и зелёный. Секретарь разговаривала с кем-то по чёрному аппарату, явно открытого доступа, для всех обычных человеков предназначенному. И голос её поэтому казался прям и совсем не светел. – Нда. Нда. Нет! – Сухо чеканила она. – Дмитрий Лукич в поле. Нет, я вам говорю! Звоните… А вам кого? Я вам, я ва-ам говорю! Товарищи-и!
Конечно, это уже нам. Кого ж нам ещё искать в приёмной председателя, как не его самого?!
Она ещё открывала свой рот, включала на полную громкость красный, карминный свет своего запрещающего сигнала, не успевая без туфелек выскочить из-за стола и загородить дорогу, как Лёнька спокойно кивнул ей в ответ. Словно бы с чем-то соглашаясь, он бросил на ходу солидным баском «Добрый день!» (вообще-то у него баритон) и, не слыша нарастающих воплей светофора, открыл массивную дверь под чёрной кожей с медно-золотыми шляпками обивочных гвоздей. Миновав просторный тамбур, в котором, как только мы наступили на площадку, где-то наверху услужливо вспыхнул семафорный зеленоватый свет, мол, колея свободна, валяйте дальше, смельчаки, коли уже здесь – мы вошли таки в кабинет, самое-самое сердце лабиринта.
От входа вдоль стен в два ряда стояли мягкие, обитые алым бархатом полукресла. Весь пол в кабинете был покрыт толстым волосатым ковром, заглушающим звук любых шагов, а также конечно внезапных падений. Посреди, торцом к двери стоял длинный стол под синим сукном, а на дальнем конце его, в глубине кабинета, возвышался стол другой. Был он громадный, как футбольное поле, с полированной двухэтажной крышкой, в которой симпатичной бухтой виднелся глубокий овальный вырез. Последнее время такой мебельный выкрутас даже в городе считался очень модным.
Вот в этом-то вырезе, не за столом, а, можно сказать, в столе, в самой его середине сидел тучный человек. Как будто стоял на якорях в той бухте великолепный океанский лайнер. И не страшны ему были ни ветры, ни шторма, разве что какой-нибудь подленький айсберг прошмыгнёт в виде журналиста. Сбычив огромную с редкими седыми волосами голову, на которую с двух сторон подобострастно гнали прохладный воздух старательные чернокрылые вентиляторы, тот человек-лайнер исподлобья смотрел на нас. Где-то пробили склянки. Это начали отмечать здешнее драгоценное время тоже большие и полированные напольные часы с маятником, стоявшие в углу кабинета.
– А-гм… Писаря явились, – снисходительно, с нехотя появившейся полуусмешкой прогудел председатель, и в самом деле человек-пароход. Точно – Генералов!
– А нам сказали, что вы в поле! – Громко, чтобы услышала и секретарь, воскликнул Лёнька. – Здравствуйте, Дмитрий Лукич!
– Поспею ещё и в поле. – Генералов выпрямился, по всему видно, что перед нашим приходом писал что-то, либо вид такой по-быстрому изобразил, завидев нашу антилопу у своего подъезда и зная, что Лёнька наверняка прорвётся к нему и через батальон отлакированных светофоров. Вложил в чёрную подставку длинную как веретено ручку.
– С чем пожаловали, корреспонденты, признавайтесь?!
– Не с чем, а зачем, – заложив руки за спину, Лёнька с глубокомысленным видом прошёлся вдоль синего стола. – Вчера в райкоме партии шёл разговор о подготовке к уборке урожая…
– То мы знаем, – усмехнулся Дмитрий Лукич, – сами там разговаривали.
– Тем лучше. Тогда вы, наверное, знаете и о том, что Тимофей Кузьмич, – Лёнька многозначительно поднял вверх замурзанный палец, – лично распорядился обобщить ваш опыт на страницах «Авангарда».
– И то мы знаем. – Генералов, кряхтя, развернулся в кресле и бесцеремонно уставился на меня запавшими в морщины колючими глазами. – А это хто?!
Лёнька кашлянул и, ухмыляясь, представил: – Простите, не догадался сразу познакомить. Виктор Шангин, наш сотрудник. А это, – Лёнька склонил как фазан голову в сторону председательского стола и торжественно провозгласил: – А это, Витёк, конечно, если ты всё ещё не догадался, это – сам легендарный председатель знаменитого фирменного колхоза «Колос» Герой Соцтруда Дмитрий Лукич Генера-алов!
– Што это ты так, Лёнь? – Не торопясь, почесал Лукич правое ухо. – Я на самом деле не знаю этого человека.
– Эх, Лукич, Лукич, – вполне натурально посерьёзнел Ленька, он сел рядом со мной и голос его заметно потеплел, – говорил я вам неоднократно, как легко иной раз вы можете обидеть человека. И подавить. В этот-то кабинет колхозники, небось, на полусогнутых входят?! Или вползают, как крепостные?! И немудрено – в такие-то хоромы!
– Ты, Леонид, мне этим в глаза не тычь! – Опять сбычился председатель, теперь очень напоминая какого-то киношного героя. – Хватит, пожили в развалюхах. Сам, поди, всё время пишешь о научно-техническом прогрессе, о совершенствовании руководства. И мы, колхозники, хотим жить по-современному. И живём, начинаем жить! – Колхозник Лукич как бы принципиально хлопнул толстой ручищей по столу. – По сменам работаем, по восемь часов. Графики у нас есть и поточные линии, и диспетчерскую службу не хуже городской организовали. Так чего это я, руководитель такого предприятия, в завалюшке буду посетителей принимать? Ни хрена! И я хочу, как директор завода, чтобы и ковры, и приёмная, и селектор, и своё, служебное телевидение, и всё такое прочее.
– Прочее-то у вас есть, а вот главного нет. Не уважаете вы человека. – Стоял на своём Лёнька и не сдавался. Интересно, зачем он драконит этого Титаника?
– Ты это брось, – тут же среагировал на хорошо ему знакомый наезд председатель. – Эти штучки я слышал-переслышал. У нас народ простой и нечего перед ним выпендриваться. «Ах, пожалуйста, ах, простите!». Да какой же это из меня председатель был, если бы я так хвостом вилял перед людьми?! – Лукич достал из стола пачку сигарет и, чиркнув замысловатой зажигалкой, выпустил пёрышко голубого огня, закурил. – Это мы не будем перенимать у городских. Пусть они у нас перенимают, как без лишних слов дело делать. Что сказано – закон! Коротко и ясно. А рассусоливать, – Генералов повертел возле своего виска двумя растопыренными пальцами, – нам этот театор вовсе ни к чему.
– Опять заехали не туда, – продолжал подначивать Лёнька, продолжая явно принятую у них словесную игру-перебранку. – Кто этого от вас требует – рассусоливать, выпендриваться?! Вы что, навредите себе, своему авторитету, если не с фырканьем и не с рычаньем подойдёте к человеку, а со вниманием и уважением?!
Интересно, а зачем самому-то Генералову эта детская игра в поддавки?! А нравится, нравится же этому седому пацану весь этот спектакль, когда заезжий корреспондентишка, да ещё из районки, как бы осаживает и поучает самого его, великого и ужасного. Наверняка просёк этот старый мудрый кабан и педагогическую направляющую развернувшейся так называемой пикировки. Понял обучающий элемент пылкой речи, для меня, единственного зрителя-слушателя предназначенной – мол, учись, Витёк, правде жизни, пока мы живые. Как мы на таких динозаврах ездим, как укрощаем.
Само собой, подыграл, жалко, что ли. Небрежно и спокойно. Как Леонардо своему подмастерье. Так что стало совершенно ясно, корешки они стародавние и довольно крепко уважают друг друга. Может быть даже под дичь. Отсюда и это дружеское фехтование, притом с дешёвыми театральными эффектами. Поистине филигранная игра в холостой пас звёздных нападающих – буквально в одно касание! Небрежно. Наверное, подобным образом они репетируют постановочные интервью «за жизнь» на случай приезда какой-нибудь действительно важной журналистской шишки.
–Ладно тебе, заталдонил своё, – снова добродушным пароходом прогудел человек Генералов. – Не выйдет, брат, не привык я со слюнявочкой ходить. В колхозе меня уважают. Где ещё так люди живут, как у нас, то есть, как у меня?! И в районе, и в крае крепко ценят. Значит, есть за что. Значит, неплохой я председатель, мягко говоря. Неплохой! Понял?! – Лукич многозначительно-убедительно покосился на меня и помолчал, явно наслаждаясь своей неотразимой логикой. Потом, натужно крякнув, полез из своего стола. – И вообще, парень, приехал за делом, им и занимайся смело. Давай-ка лучше на поля съездим, в бригады заскочим и пиши себе потом на здоровье, выписывайся. Так, Виктором, говоришь, тебя кличут? – Тут Генералов хлопнул меня по плечу, будто в «жучка» играл. – Не слухай ты Лёньку. Мы с ним по-свойски, пошуткуем малость и заново други. А тебя я не хотел обидеть, не думай об этом, ладно?
– Ладно. Не буду.
Лёнька кисло посмеялся, потёр виски, тоже издал некое кряканье и встал. И ему, видать, надоел разминочный спарринг. Потолкались – и впрямь – пора за дело браться. Тем более, что на меня этот их разогревающий перепих не произвёл ровно никакого впечатления.
– Ничем тебя не проймёшь, старый. Ладно, не в последний раз встречаемся. Идём!
И первым зашагал к двери. Как же можно отдать инициативу?! Получилось, как будто опять приходится делать – лишь как он. И неважно, что это и так подразумевалось. Для того и приходили, чтобы уйти. Но главное изобразить, прежде всего – дать непосредственную команду. Оставить последнее слово за собой. Где вид, там зачастую и суть. Расчёт, конечно, только на такую жизненную пружинку. Как можно дольше корчи из себя лидера, а там глядь-поглядь – и станешь им.
Секретарь предупредительно встала из-за стола. Конечно, уже обулась, милая. Ножки прямо паркет роют, как у паучихи. Теперь от таких мохнатеньких и не убежишь.
– Уезжаете, Дмитрий Лукич? А машину?
Ох, и штучка, в самом деле. Голосок-то какой теперь сладенька-ай! Генералов покосился на Лёньку и отмахнулся от неё:
– Ладно тебе, не егози. Тут пока рядом. Пёхом можно. Минут через двадцать позвони. Пусть к Трифону подъезжает.
Да-а, сразу заметно, что на ходу речь у человека-парохода не такая плавная стала. А что вы хотите – возраст, вес, одышка. Да и гребные лопасти, увы, не те, конечно.
Санька, задрав ноги и выставив их наружу в дверцу, сладко спал в кабине полуторки, отрочески посапывая. Интересно, что ж он тогда ночью делает, коли днём так сходу выключается?!
– Пусть спит, дитя невинное, – увидев, что я навострился к нашей машине, дал новую команду Лёнька. – Мы с Лукичом поедем. Бензин экономить надо, не забывай, родной, на рыбалку копить.
Генералов хмыкнул – «вот, жуки на мою голову!» – и, тяжело переваливаясь, зашагал по тротуару, бескомпромиссно давя асфальт огромными плицами своих башмаков.
– Видал, Лёнь, какой мы себе дворец отгрохали? – Наверняка уж в сотый раз спросил он, показывая на полуодетых гипсовых женщин и розовые мраморные колонны Дома культуры, высоко и гордо, как Акрополь, взметнувшиеся над тополями. – Без малого миллион ухлопали. Выходим, брат, из завалюх, вот в каких хоромах жить начинаем. К подлинной культуре приобщаемся. И село, считай, всё заново отстроили. Посмотри, какие домики колхозники себе поставили! Дедам такое и не снилось. И газ у нас, и водопровод. Как видишь, не одни только конторы беломраморные строим.
– Потрясающе! Грандиозно! Но всё равно чинушами не становитесь, оставайтесь людьми, ладно?! – Снисходительно похвалил-попросил Лёнька, бывающий здесь по меньшей мере два раза в месяц.
– Вот, язва, никакого уважения! Дались тебе эти кабинеты! Что зависть с людями-то делает? Ужас! Зайдём-ка лучше вот сюда!
А Ленька и так туда сворачивал. Стёжка, видать, давно намётана у этих ребятишек, будь здоров! Не один раз полуторка и его мотоцикл тут глохли как подкошенные!
Сразу у входа в хозяйственный двор – длинное приземистое здание с несколькими широкими, хоть машиной въезжай, дверями. Около одной из них настежь распахнутой и в которой действительно виднелся кузов грузовика, показался высокий старик в белом халате, прямо как волшебник образовался из пустоты. Увидев председателя, местный хоттабыч широко улыбнулся, дёрнул головкой, кивая, и мгновенно скрылся внутрь помещения, как языком его слизнули. Ни «Чего изволите?!», ни «Здрасьте-пожалуйста!». Этому джинну своих пожеланий скорее всего можно и не высказывать, он и так их все просекает. Главное самому бы не забыть про них. И всё тебе будет.
– Знает, бес, дело, зна-ает, – одобрительно засмеялся Лукич, подтверждая мою догадку. – Глянет вот только на человека и сразу понимает, что ему хочется. Сильно умный попался, вроде Вольфа Мессинга, на расстоянии мысли ловит. Давай-давай, заходи, не стесняйся. Вот сюда.
Это он мне. Ленька-то нисколько не стеснялся. Здесь, по всей видимости, располагался какой-то склад. В сумрачной глубине его штабелями громоздились ящики, похожие на снарядные, для гаубиц, скажем, очень большого калибра. На длинных стеллажах вдоль стен тускло поблёскивали металлические части каких-то конструкций, как бы не гвардейских миномётов. Всё правильно. У кого в арсенале-то мы?! У Генералова. Какие тут ещё могут быть вопросы?!
По крутой лестнице мы спустились в подвал, уставленный попроще, двумя рядами тёмных деревянных бочек. В нос ударил славный и совсем не милитаристский дух! Сдайся враг – замри и ляг! Настоящий райский подвал.
– Хоть стой, хоть сразу падай! – Оригинально отметил и Лёнька. Игогокнул и уверенно, конечно же далеко не впервой, прошёл в глубину подвала к большому, сколоченному из горбылей столу. На нём у самой стенки один на другом стояли два картонных ящика известной виноторговой фирмы. Не мешкая, Куделин уселся на табуретку. – Двигай сюда, Витёк, порыбачим между делом.
Лукич, восседая на бочке, как король на именинах, рвал руками янтарную от жира вяленую рыбину.
– Синец! – Урчал он довольно. – Насквозь светится, собака. Под такую, братцы-кролики, закусь, если хотите, можно и царскую водку пить. И подите же, лет десять назад мы об этом синце и знать ничего не знали. Где ты там копаешься, Трифон? Уморить хочешь?!
– Несу, Лукич, несу! – Показался на лестнице давешний смышлёный дедушка-волшебник. – Армянского, шустовского или нашего сначала?
– Армянского и в ресторане можно выпить, а вот нашенского нигде не найдёшь, разве что за валюту. А я сегодня добрый.
– Мы это заметили. Но по маленькой! – Затребовал Лёнька, видать и впрямь большой знаток ещё и огненной воды.
Лукич между тем совсем расхвастался. Впрочем, это вполне шло к его габаритам.
– А вообще у меня тут есть всё, что человеческой душе угодно. Только скажи – и мой пресвятой угодник тебе мигом всё организует.
Он буквально тянул меня за рукав, показывая глазами на этого угодника, на Трифона, властелина заветного подвала желаний.
– Посмотри на него внимательнее. И запомни. Этот, – он особо подчеркнул, – Этот исполнит любое желание. Не у каждого хозяина такой есть. Головой ручаюсь. Любое! Лю-бо-е!
– Но чаще одно, – подхватил, смеясь, Лёнька, – да десять раз подряд!
– Только не мне! – Я отказался сразу. С такими желаниями только начать.
Дедушка-исполнитель-желаний кинул в мою сторону очень и очень строгий взгляд. Я бы сказал тяжёлый. А вот Лёнька глянул хитренько – мол, неужели наконец-то пробил я тебя?! И даже хмыкнул под нос, мол, попался-таки стажёр. Небось, зашитый. Надо же, в первой же командировке отказаться выпить с председателем. Это ж кому рассказать?! Даже в райкоме не поймут.
Лукич же изрядно нахмурился, – как же, кто-то и вдруг поперёк ему встал. Моя реакция ему точно не понравилась. Как и Трифону.
– Так не хочешь или не будешь? Ты это брось, парень! Умничать и строить из себя эту самую дома будешь, а тут я хозяин, понял? Бери, за знакомство, а то огорчусь! И вся карьера твоя накроется. Вот увидишь! Между прочим, у Трифона глаз на это дело строгий. Не так глянет на тебя, словно пошепчет – и всё, не заладилось у человека. На всю жизнь. Так-то вот. Гарантирую. Давай, бери! Не то авторучку в руках не удержишь!
– Всё равно не возьму. Мне есть за что ещё подержаться. – Повторил я с холодной насмешкой.
– Это правда, Лукич, – печально подтвердил Лёнька, – У вас такого точно нет, что ему надо! Вот всё есть, а этого – нет! Правда. Редактор в курсе.
Лукич медленно закрыл рот.
– Так что, надеюсь, не обидишь его, Лукич, когда сам приезжать будет?! Наливать только кефир! Ничего возбуждающего. В крайнем случае, безалкогольный самогон. А то ж горя потом с ним не оберётесь! Всё вам тут разнесёт!
– С добрым делом всегда рады. – Генералов недоверчиво посмотрел почему-то на мой живот, а потом всё же вернулся к теме. – Ладно. Кефир мы не наливаем. У нас и вправду как-то всё больше традиционное. Хоть рыбу-то пожуй, бедолага.
Хоть рыбу-то я пожевал, конечно. Трифон смотрел и смотрел на меня с немым укором, словно брошенная женщина. Ясное дело – всё равно не один раз ещё попытается мне что-то нашептать, головную боль какую-нибудь. Просто самой кожей почувствовалось присутствие нечистой силы. Неспроста же этот Хоттабыч под личиной Трифона появился на моём пути. Вон и Лукич вскоре с ухмылкой пообещал именно это. Словно мысли прочитал.
– …Этот тебя всё равно ублаготворит. Вот увидишь. Ещё никто от него не уходил. Не сейчас, так позже. Когда-нибудь обязательно достанет. Человек же ты в конце концов?! Значит поймаешься! Рано или поздно.
У дьявольски чуткого, но столь всё же однопрофильного исполнителя желаний Трифона, притащившего напоследок ещё и несколько бутылок холодного чешского пива, на дорожку, мы всё-таки долго не задержались. Выбрались из подвала желаний на свежий воздух, к живой и куда более многопрофильной природе. У склада стояла, терпеливо поджидая нас, белая председательская «волга». Лукич уселся, естественно, впереди, писарчуки, сзади. Поехали не спеша.
День выдался знойный, безветренный. Линия горизонта разбухла, расслоилась на бело-зелёные волны, по которым, призрачно колеблясь, словно плыли далёкие курганы с тёмными шапками терновника, а также и в самом деле похожие на морские танкеры – фермы с красными черепичными крышами. Все как один неуловимо смахивающие на своего хозяина, человека-парохода, Генералова. Чудились приветственные гудки и лязги поднимаемых якорей.
Широкий просёлок, покрытый ровным слоем податливой и вязкой, хлопающей под колёсами пыли, под прямым углом свернул от тенистой лесополосы и пошёл затем землемерным циркулем отбивать новые и новые поля. В открытое окошко, как из компрессора, хлестал воздух – горячий и плотный, настоянный на полевой ромашке, чабреце, полыни и ещё много на чём. Справа и слева под самое небо разлилось море хлебов. Пшеница и ячмень в самом деле только начинали буреть, а вот рожь, вымахав чуть ли не в рост человека и выбросив прямые, как свечи, колосья, совсем поблекла, подёрнулась тусклой серостью. На западе пенной громадой поднималась белая, с редкими тёмными провалами туча. Увидев её, Лукич тяжело засопел.
– Во! Опять на Глушкова целится, мать её за ногу. Будто магнит там у него какой установили. Притяжитель гроз какой-то, а не человек. Откуда бы ни появилась хмарь, с востока ли, с запада – прямым ходом на его поля чешет. Как тянет её туда! Над нами проскочит, капли не уронит, а над Солёной Балкой, как, скажи, конь у яслей, с разбегу остановится и полощет, пока вся не изойдёт. Не знаешь ещё Василия Глушкова? – Лукич по-кабаньи, всем корпусом, повернулся ко мне с переднего сиденья. – От змий! Таким простачком-мужичком прикинется, хоть картину с него пиши, маслом – «Всегда с народом». Даром, что ещё молодой. Но на «волжанке» на своей только в край ездиет. А так, по колхозу или даже в район – ни боже упаси! Всё на задрипанном газике мотается, демократ чёртов. А попробуй что выпросить у него – удавится скорей.
– Зато фермы какие у Глушкова?! – Добавил Лёнька, подмигнув мне и невинно щурясь. – Полная механизация, не то, что у некоторых. А консервный завод?! Он один чего стоит! Молодой-молодой, а вас обставил!
Тут Генералов опять запал на мякину. Его лицо заново вспыхнуло, да просто пунцовым сделалось, а затем ещё и пятнами пошло, как наверное у какой-нибудь тропической сколопендры.
– Липа это всё! Что толку с той механизации, если доярок у него не меньше, чем у меня?! А консервный – где он со всем своим экспериментальным оборудованием? Хитрил парень, хитрил и дохитрился: влип, как воробей в дерьмо. Удивить мир решил, ха! Предлагал же ему, по-хорошему – давай вместе строить, без всяких там выкрутасов, на равных паях. Куда там!
– Так ты бы у него через годик оттягал бы этот заводик со всеми экспериментальными потрохами. Тебе пальчика в рот не суй. – Флегматично зевнул Лёнька, ему видно не очень хотелось и дальше подзуживать Лукича, делал это лишь по несносной своей природе.
Лукич рассмеялся – уверенно и снисходительно, в то же время чем-то польщённо:
– Аргументирую. Чего бы это я оттягивал?! Не оттягивал бы я. Просто для пользы дела было бы лучше его на нашей земле построить – садов-то у меня раза в два больше.
– Вот тут бы его денежки и плакали, на твоей земле. Глушков, товарищ стреляный, знает, чем пахнет такое содружество, каково в твоих объятиях!
– А бис с ним, с этим Глушковым! – Генералов немножко рассердился. – Попомни, он ещё не раз придёт ко мне на поклон. Так, говоришь, комбайны тебя интересуют? Я тебе покажу одну штуковину, пальчики оближешь. Вовку Калинкина знаешь?
– Это рыжий, здоровый такой? – Во-во. Натуральная громила. Но чугунок у него всё равно, что надо. Вот увидишь, что он сочинил.
Машина нырнула в балку, попетляла вдоль узкого, заросшего чаканом ручья с высокими кочками по болотистым берегам, на полном газу проскочила широкий, наверно недавно отремонтированный мосток. Лихо. Генераловский водитель уж очень крепко крутил баранку. Уверенность, конечно, повсюду великое дело. Даже на внезапном просёлочном мостике. По такому мосту, тут же гордо объяснил председатель, без труда могут пройти и широкозахватные агрегаты, значит, нам и сам бог велел. Поэтому мы в прежнем, резвом темпе поднялись на противоположный скат балки и помчались вдоль старой, сильно изреженной лесополосы к двум белым домикам у подножия невысокого кургана, полевому стану, вероятнее всего.
Да. Так и есть. Рядом с этими домиками, между которыми на долговязой мачте с растяжками лениво взмахивал скошенным крылом вылинявший флаг, двумя ровными рядами выстроилась техника. Внушительное подразделение, слов нет. С десяток разнокалиберных тракторов, среди которых выделялись и маленькие, похожие по сравнению с мощными «кировцами» на муравьёв – ДТ-20, немного грузовиков, несколько комбайнов с навешенными жатками.
