Анатолий Белинский
Дорогами войны. 1941-1945
Даниил КОРОБКОВ
ВОСПОМИНАНИЯ ДОНСКОГО КАЗАКА
Война
Последние два года перед войной Коробков работал в «Нижневолгопроекте» в Заволжье на прикубанских плавнях, на изысканиях Невинномысского канала. В Европе уже полыхала война, когда «Нижневолгопроект» заключил договор на съемку приднестровских плавней в недавно присоединенной к Советскому Союзу Бессарабии (Молдавия).
22 июня 1941 года утром Коробков пришел к начальнику партии узнать, будет ли какая работа. Они присели у стола. Вдруг с улицы послышались рев мотора, крики и пулеметная стрельба – то прилетел «мессершмит», обстрелял базар и исчез, потом радио сообщило о начале войны.
Начальник партии ринулся на почту, чтобы связаться с Москвой, заявки на переговоры не принимали, телеграммы тоже не принимали. Во второй половине поехали в Тирасполь отправлять семьи, на вокзале толкотня страшная, но все же с большим трудом удалось втиснуть в пассажирский вагон женщин и детей. Только проводили поезд, показались десятка полтора немецких бомбардировщиков, и началась бомбежка какого-то военного объекта недалеко от вокзала. Видимо, там были боеприпасы – раздался взрыв страшной силы, в здании вокзала вылетели все стекла, даже с застекленной крыши, где стекло толще пальца.
Когда изыскатели пошли на стоянки машин, чтобы возвращаться в Бендеры, город предстал в растерзанном виде, словно война шла несколько месяцев: тротуары завалены битым стеклом, откуда-то проявился мусор, какие-то обломки, рваные газеты: от взрыва стекла вылетели во всем городе. Несколько дней партия находилась в Бендерах, ждали распоряжения, что делать в дальнейшем. Получив распоряжение свернуть работы и выезжать в Москву, партия погрузилась с беженцами на платформу-рудовоз с металлическими высокими бортами.
Железные дороги подвергались усиленной бомбардировке, поэтому весь июль поезд с беженцами, где находились изыскатели, колесил по Украине и югу России. Прошел слух, что эвакуированных должны доставить в Сталинград, – такой удачи Коробков не ожидал, это значит, что его без пересадок привезут домой. Да и других устраивало, потому что в Сталинграде филиал «Нижневолгопроекта», там связь с Москвой. К концу июля громадный состав с эвакуированными из Молдавии медленно втягивался на станцию Сталинград 1-й.
Коробков был удивлен, узнав, что ему до сих пор не было повестки из военкомата. Дней десять Даниил жил дома, на работе хотя и зачислили на прежнюю должность, но работы никакой не требовали, да по существу работы прекратились, все сидели, как говорят, на чемоданах: кто ждал вызова в военкомат, кто готовился к отъезду в Москву.
За все это время Коробков получил единственное задание по работе: отрекогносцировать участок в районе села Средняя Ахтуба. Даниил выехал на речном трамвайчике в Среднюю Ахтубу. В Ахтубе, как только сошел с трамвайчика, Коробков достал из сумки карту, сориентировался и пошел по берегу Ахтубы. Пройдя берегом метров пятьсот, остановился, развернул карту и опять стал сличать с местностью и тут только увидал, что за ним идут трое мужчин. Подошедшие поздоровались и спросили, кто он и что тут делает. Даниил объяснил, что он – топограф «Нижневолгопроекта» и по заданию ведет рекогносцировку местности. Только Даниил хотел продолжить работу, как один из мужчин преградил путь, а второй сказал:
– Какие сейчас проекты? Пошли в сельсовет, все расскажете!
Когда подходили к сельсовету, встречные оглядывались, из группы стоявших неподалеку от сельсовета послышалось: «Ого, кого-то поймали, пойдем посмотрим!» В сельсовете Даниил заметил, что председатель с любопытством рассматривает его. Подавая документы, сказал:
– Вы, наверно, помните, несколько месяцев назад я оставлял вам геодезические знаки на хранение.
Председатель молча прочитал документы, встал, отыскал в шкафу нужную папку, нашел копию акта о сдаче знаков. Пододвинув листок бумаги, попросил расписаться, сличил подпись с подписью в акте и, возвращая документы, спокойно произнес:
– Извините, время сейчас такое.
Коробков возвратился в Сталинград, а 8 августа 1941 года его вызвали в военкомат.
335-я стрелковая дивизия
В военкомате творилось столпотворение вавилонское. Народу было полно во дворе и в помещении. Коробков протиснулся к окошку и сдал свои документы.
– Ждите во дворе. Вызовут, – сказала женщина, принимая документы. Ждать пришлось довольно долго. Из помещения выходили офицеры со списками, выкрикивали фамилии, вызванных строили и уводили. Появился молодой лейтенант с артиллерийскими эмблемами на петлицах, опрятно одет в новенькое обмундирование. Лицо лейтенанта совсем детское, пухлые губы с пушком вместо усов, и разговаривал, капризно-обидчивым тоном, вроде ему только что отказались купить мороженое. Это и был лейтенант Желнин, командир топовзвода, впоследствии непосредственный начальник Коробкова. Желнин вызвал около сотни человек и повел их к рабочему поезду для следования в Бекетовку. Несколько человек, в том числе и Коробков, попросились переночевать дома с условием, что они завтра приедут с утренним поездом.
– Хорошо, – согласился Желнин. – Тем более что в Бекетовке и ночевать-то еще негде. Оставайтесь, а завтра явитесь к 10.00, там около вокзала есть кинотеатр, называется «Энергетик» или что-то вроде этого. В этом кинотеатре мы будем жить. Только вы меня не подводите!
Штабная батарея 898-го артиллерийского полка расположилась в верхнем фойе, на втором этаже кинотеатра. Люди были распределены по взводам в зависимости от специальности. Коробкова назначили помкомандира топовзвода, командиром взвода – лейтенанта Желнина. Первые два дня батарея была занята работой по устройству помещения: копали щели, строили нары, пирамиды для оружия, полки для противогазов и котелков. Потом начались напряженные занятия. Желнин был доволен подобранным составом: помкомвзвода – топограф, во взводе были два преподавателя с высшим образованием, два сельских учителя, остальные из колхозников.
Как-то в разговоре Желнин рассказал о своем увлечении топографией: ему очень хотелось бы научиться вести съемку. После войны он обязательно станет топографом, в училище они проходили, но этого для гражданских работ недостаточно, если бы теперь достать где-нибудь мензулу, кипрегель и рейки, они могли бы поупражняться в съемке. Коробков предложил Желнину поехать с ним в «Нижневолгопроект» (где Коробков работал), – он уверен, что там они достанут нужный инструмент.
Наутро Коробков и Желнин запаслись бумажкой за подписью начальника штаба полка и, взяв с собой еще солдата, выехали в «Нижневолгопроект». Появление в «Нижневолгопроекте» Коробкова в новом военном обмундировании со знаками различия и эмблемами вызвало оживление среди сотрудников. Начальник экспедиции без всякого возражения подписал распоряжение на выдачу полного мензульного комплекта. Инженер-гидромелиоратор Малютин сильно интересовался работой топовзвода, он со дня на день ожидал повестку из военкомата, и хотел бы попасть во взвод к Желнину. Желнин посоветовал не дожидаться повестки, а идти в военкомат добровольцем, с тем чтобы направили в 898-й полк. Малютин так и поступил. В военное время такие дела вершатся быстро, и через несколько дней Малютин был во взводе Желнина.
Получили коней. Взвод Желнина получил четыре строевых и одну обозную по кличке Лахвай – запрягать в двуколку. Коробков получил карюю лошадку по кличке Норма. На занятия стали выезжать с двуколкой, нагруженной геодезическим инструментом.
У Желнина, видимо, был как раз такой возраст, когда парень собирает всякие железки, винты, гайки, он где-то «надоставал» кипрегелей, теодолитов, большей частью негодных, со штативами и без штативов, даже притащил старый-престарый нивелир с перекладывающейся трубой без штатива. Двуколка отказывалась вместить все барахло, но Желнин все «доставал» какие-то ящики с деталями, запасные трубы к теодолитам и нивелиру, приносил и, передавая ездовому Лагутину, говорил:
– Лагутин, сунь там где-нибудь в уголок двуколки.
Топовзвод состоял из двух отделений: первое называлось графическое, второе – аналитическое. На вооружении первого отделения находились огневые планшеты, мензула, у второго – теодолит, лента, арифмометр, таблицы. Всем запаслись из того же «Нижневолгопроекта», куда Желнин ездил с Малютиным не раз. На гражданской работе все были настроены на принцип «все для армии», поэтому что бы военные ни попросили, им отпускали немедленно. Взвод на занятиях прокладывал теодолитные ходы или делал привязку боевых порядков другими способами. Однако в боевой обстановке топовзводу дивизионной артиллерии не нашли должного применения и использовали как разведчиков на наблюдательных пунктах или для несения караульной службы.
Прошло несколько месяцев напряженной учебы с ночными тревогами и маршами. Материальная часть поступала медленно. Коней хотя и получили, но они были мелкорослые, колхозные или даже табунные, не обученные, с диким норовом: они не терпели около себя соседей, дрались и калечили друг друга. Однако постепенно все входило со временем в нормальное русло.
В октябре вдруг объявили воздушную тревогу. Все устремились в щели. Через несколько минут появились два вражеских самолета-разведчика. Они шли с юга на север на большой высоте, по пути сбросили две легкие бомбы. Неизвестно, какую цель выбирали они – вокзал или воинскую часть, но бомбы упали на пустыре, не причинив ни малейшего вреда. Теперь солдаты вправе были считать себя обстрелянными.
Вот уж наступили морозы, пошли метели, полк укомплектован. Чувствовался недалекий конец мирной жизни. В завершение учебы полк совершил пробный марш Бекетовка – Варваровка – Бекетовка. Снега к этому времени насыпало достаточно, кони вязли в сугробах, выбиваясь из сил. Зато выявились все слабости, кое-кто из особо хитрых казаков ухитрился обморозить себе ноги. В штабной батарее был некий Мельников. Когда врачи осмотрели его ноги и направили в госпиталь, у Мельникова было такое счастливое лицо, будто он не обморозился, а получил высшую награду. Коробков подошел к стоявшему рядом Желнину и командиру отделения Пригарину.
– Вы только посмотрите на морду Мельникова: весь сияет от счастья, что войну начинает с госпиталя!..
А Пригарин добавил:
– Так всю войну и будет кантоваться из одного госпиталя в другой.
– Да, действительно, рожа у него дармоеда, – подтвердил Желнин.
Коробков продолжал:
– Пожалуй, лучше пусть всякие спекулянты сразу отсеются, чтобы во время боевых операций не путались под ногами.
Опасения Коробкова не были беспочвенными. Люди, подобные Мельникову, все не отсеялись, и в боевой обстановке они создавали внутри подразделения напряженную, нервозную обстановку. В штабной батарее были два таких «сачка», из которых один – Долгополов – в топовзводе. Коробкову часто приходилось руководить ночными работами по устройству КП или НП, когда солдаты, валясь с ног от усталости, всю ночь долбили мерзлую землю. Долгополов же прикидывался больным. Он часто заводил скандалы со своими товарищами. К счастью, вскоре от топовзвода потребовали одного солдата в аэродромную службу, и Коробков назначил Долгополова. Новые обязанности были несложными: Долгополову приходилось стелить сигнал – место посадки, когда ждали самолет-кукурузник.
Произведены были некоторые перемещения командного состава: Желнина перевели в штаб на должность помощника начальника штаба – ПНШ-2. С самого начала формирования полка его все чаще загружали работой в штабе, а взводом по существу командовал Коробков.
Помкомвзвода Коробкова назначили командиром взвода, а командир второго отделения Пригарин стал замполитом.
Вскоре приказали приготовиться к погрузке в вагоны. Весь кинотеатр пришел в движение: сдавались постели и все ненужное в походе. Старшина Гарбузюк объявил:
– Кто хочет взять с собой одеяло, берите, только имейте в виду: все придется нести на своих плечах.
Коробков взял себе хорошее мохнатое одеяло, скатал его и затянул тренчиками во вьюк, к седлу же был приторочен котелок, в сумы уложил белье, полотенца и всякую мелочь. Старшина всем выдал по пластмассовому медальону, объяснив, что каждый на бумажке должен написать имя, отчество и фамилию, домашний адрес и вложить в медальон и хранить обязательно в брючном карманчике для часов.
– Ого, это уже кое-что значит!
– Предвидятся затерявшиеся покойнички, – грустно шутили солдаты.
Ночью полк погрузили в вагоны и отправили в Донбасс. Через несколько дней ночными маршами полк приблизился к линии фронта где-то в районе Лисичанска. Первый бой приняли при форсировании Донца у Святогорского монастыря. Стрелковые полки шли без маскировочных халатов ночью по льду на укрепленный правый берег Донца, неся большие потери. Атака возобновлялась несколько раз, все же немцы были сбиты с их позиций. Ночью Коробков с солдатами пришел на НП полка сменить группу командира взвода разведки лейтенанта Максимова. Ночь была морозная, ветреная. Хотя наблюдательный пункт имел перекрытие, но в землянке было холодно, через амбразуру врывался морозный сквозной ветер со снегом. Из штаба, видимо ПНШ, запросил обстановку. Максимов взял трубку и бойко сообщил:
– Вообще спокойно, за исключением того, что противник ведет редкий, беспокойный огонь по нашим боевым порядкам, не принося никакого вреда:
делает недолеты.
Этот разговор услышал командир полка полковник Сивак.
– Лейтенант Максимов! – послышался его голос в трубке. – Вы что же, корректируете огонь на себя? Ведь противник ухитряется подслушивать наши телефонные разговоры.
– Виноват, товарищ полковник, упустил из виду.
Долгое время не могли привыкнуть к необходимости иносказаний в своей речи при телефонных разговорах. Неумелая маскировка иногда приводила к анекдотическим историям. Например, один спрашивает:
– Огурцы есть еще?
– Вообще огурцов достаточно, подбросить бы немного бронебойных.
Другой вовсе не понимал такого языка и наивно допытывался:
– Какие огурцы? О каких огурцах речь?
В морозную ночь, при температуре минус 30°, дивизия занимала оборону в голой заснеженной степи перед Славянском и Краматорском, занятыми врагом. Когда приказали занимать боевые порядки, рыть землянки, обустраиваться «как дома», Коробков подумал, что это какое-то недоразумение: в такой адский мороз оставаться в степи после марша – верное самоубийство, неминуемо будут замерзшие. Конечно, работая, человек не замерзнет, но в то, что будут вырыты землянки, Коробков не верил. Мерзлая земля – все равно что гранит, а инструмент – лишь лом, кирка, лопата. На землянки нужен лес, а где в степи его найдешь? Во всяком случае, землянка не будет построена ни сегодня, ни завтра, но на это время надо где-то укрыться от мороза, иначе обязательно будут обмороженные, обувь у всех кожаная.
Раздумывая так, Коробков приказал расчищать от снега площадку под землянку (чтобы не стояли на месте), а сам пошел осмотреть видневшийся неподалеку овраг. Овраг с наветренной стороны был занесен снегом на уровне бровки почти до половины, образуя отвесную стенку. Коробков убедился, что снег достаточно уплотнен, не проваливается. Вернулся, забрал людей и повел к оврагу.
– Вот здесь будем копать себе жилье.
Солдаты поняли его с полуслова, и с удвоенной энергией начали копать себе жилье. Выкопав горизонтальную нору, начинали углублять и расширять жилье, хотя бы для четырех человек. Часа через два в снегу были выкопаны несколько таких жилищ, в которых разместился весь взвод по два-четыре человека. Остальные взводы, кто трезво оценил жилища топовзвода, последовали их примеру и стали соседями по оврагу. Более консервативно настроенные упорно продолжали всю ночь долбить мерзлую землю и строить землянки. Отдохнув в своем «чуме» часа два, Коробков получил приказание выдвинуться вперед, выбрать место и устроить наблюдательный пункт, а днем вести наблюдение. Коробков взял с собой двух разведчиков и двух телефонистов с катушками. Причем предупредил солдат, что они будут лишены возможности погреться, весь день придется сидеть на снегу, поэтому надо, чтобы взяли, у кого есть, одеяло или лишние фуфайки.
Выбрав место удачное, насколько позволяла ночная видимость, приступили к постройке снежной стенки. Снежная стенка, сливаясь с общим белым фоном, укрывала от глаз противника. Но сидеть за снежной стенкой без движения оказалось почти невозможно. На плечах одеяла, однако ноги в сапогах онемели, пальцы ног и рук отказывались повиноваться. Пришлось опять изобретать: одеяла резали вдоль на две части, получались две громадные портянки. Этими портянками обматывали ноги поверх сапог, закрепляя портянки телефонным проводом, и ноги согревались. С наступлением темноты сменились, сняли свои портянки и побежали отдыхать.
В снежном городке бойцы устроились с комфортом, даже подогрели сменившимся суп на спиртовой горелке. Коробков выпил свои пятьдесят граммов спирта, поел супа, завернул ноги все в те же портянки из одеял и даже поспал. А вот те, кто пренебрег «волчьими норами», продолжали копать землянки, изнуряя себя и подчиненных. Свое строительство им так и не удалось довести до конца: через три дня произошла смена боевых порядков. Эти смены выматывали силы: всю зиму полк менял боевые порядки. Только к весне оборона стабилизировалась. Штаб полка располагался в селе, штабная батарея – в двух километрах от села, в балке. Жили в хорошо оборудованных землянках, а оборудованный НП полка находился в трех километрах от штабной батареи, на кургане. Там теперь бессменно находился командир топовзвода Коробков.
14 февраля 1942 года произошли первые фронтовые присвоения званий: Коробкову присвоено звание младшего лейтенанта, Пригарину – младшего политрука. ПНШ-2 Желнин стал старшим лейтенантом. Малютина и Попова направили на курсы младших лейтенантов.
Вскоре была намечена какая-то операция – то ли удар по противнику, то ли крупная разведка боем. Командир полка вызвал младшего лейтенанта Коробкова к себе на квартиру. Коробков верхом на коне отправился в село. В квартире у полковника был также командир дивизии. Начал разговор командир полка:
– К шести ноль-ноль завтра на хорошо известной вам высоте плюс два должен быть выстроен НП для командира дивизии и для меня. Все работы будут выполнены дивизионными саперами, вам же приказываю доставить туда к полуночи нужное количество леса.
– Откуда доставить?
– А это уж ваше дело: откуда хотите!
Коробков опешил: село степное, в окрестностях нет ни единого деревца, а тут надо добыть за несколько часов не одну подводу леса…
– Езжайте в батарею, засветло приготовьте подводы, а с наступлением темноты повезете.
Полковник сказал «повезете» так, будто лес надо только погрузить.
– Я приказал командиру батареи выделить в ваше распоряжение сколько потребуется красноармейцев.
– Только, младший лейтенант, имейте в виду: за доставку леса вы отвечаете головой, – заговорил доселе молчавший командир дивизии.
– Да нет, до этого не дойдет: он лес привезет, в этом сомнения нет. Идите! – завершил напутствие полковник Сивак.
«Где же добывать этот лес? – думал Коробков, садясь в седло. – Надо проехать по селу, не лежит ли где готовый лес».
Село было с единственной улицей, всего дворов 15- 20. Коробков проехал туда и обратно, заглядывая в каждый двор. Готового леса нигде не было, но внимание его привлекла строящаяся в одном дворе конюшня или коровник. У коровника возведены были стропила, и в таком состоянии его, видимо, и застала война. «Накатник подходящий», – подумал Коробков и крупной рысью пустил лошадь, направляясь в батарею.
Поздно ночью ко двору подъехали три подводы и подошло более взвода красноармейцев. Коробков приказал им:
– Шесть человек наверх, разбирайте стропила, снимайте перекрытия, разбирайте стены! Остальным принимать лес, грузить на подводу. Работайте молча, без лишнего стука. Приступайте!
В самый разгар работы из хаты вышел хозяин. Он первое время стоял, очевидно не понимая, в чем дело, потом подошел к стоявшему среди двора Коробкову, остановился рядом. Коробков отдавал распоряжения, не обращая внимания на хозяина, а сам думал, почему тот молчит, не протестует и ни о чем не спрашивает. Посмотрел на хозяина – нет, он не боялся раскрыть рот, его молчание лишь говорило: «Значит, так надо, ну что же, лишь бы пошло на пользу». На пользу лес не пошел. Коробков отвез саперам лес и возвратился в батарею, взял телефонную трубку и спросил дежурившего сержанта о командире полка:
– Цикин, это я, Коробков. Второй отдыхает?
– Нет, работает. Передаю трубку.
– Товарищ второй, докладывает Коробков: все сделано, доставил по назначению.
– Сколько?
– Три пароконные подводы.
– Мальчики потеют?
– Еще как, я подоспел как раз вовремя.
– Спасибо. Я знал, что вы все сделаете, и не ошибся. Отдыхайте.
Но утром, часов в пять, когда наблюдательный пункт был почти готов, саперы получили распоряжение прекратить работу.
9 мая, как всегда, Коробков находился на НП полка. Рано утром противник начал артиллерийскую подготовку по селу, где располагались основные силы дивизии. И сейчас же командир полка запросил обстановку.
– Противник повел сильный артиллерийский огонь по селу. Кроме того, со стороны противника слышны странные звуки, похожие на звуки стартера, как будто заводят автомашины, только звуки более мощные!
Немцы вели огонь из реактивных минометов, выстрелы которых Коробков слышал впервые.
– А перед вами?
– Перед нами спокойно.
– Там, впереди, видать, есть ползунки?
– Нет, впереди нет признаков чьего-либо присутствия, за исключением нескольких человек, которые прошли мимо нас с переднего края.
Полковник приказал вести самое внимательное наблюдение.
– Товарищ младший лейтенант, наша пехота отходит! – доложил разведчик, дежуривший у стереотрубы.
Коробков вышел из землянки, где только что закончил разговор с полковником, посмотрел в трубу, – он ясно различил в утреннем рассвете метрах в трехстах немецких солдат численностью до полуроты. Они шли цепочкой, спокойно, как на охоте, выискивая куропаток. Коробков вернулся в землянку, схватил винтовку.
– Хлопцы, в ружье!
Прилаживая винтовку в углубление на бруствере, крикнул телефонисту:
– Доложи: немцы в двухстах пятидесяти метрах от НП!
Когда серо-зеленая фигурка оказалась на вершине мушки, нажал на крючок. Пуля, не долетев, подняла пыль перед немцем. «Прицел четыре», – вспомнил Коробков и передвинул колодочку на 4. Второй выстрел был точнее, фашист согнулся и медленно сел. От третьего выстрела еще один солдат упал прямо на спину и остался лежать без движения.
«Надо найти офицера», – пробегая взглядом цепочку, подумал Коробков. Он не заметил, как немец залег с пулеметом и обрушил мелкую очередь по брустверу НП. Пули взвыли, ударяясь о землю перед самым носом, засыпая глаза. Разведчики тоже вели огонь небезуспешно: все люди служилые, не первый раз держали в руках оружие. Недаром в мирное время так много уделялось внимания стрельбе: от стрельбищ, бывало, никто не освобождался… Из землянки вышел телефонист с аппаратом в руках и на ходу отрывая провода, сказал:
– Полковник приказал уходить.
От НП был прорыт ход сообщения до ближайшей балки. Когда группа покинула НП и устремилась по ходу сообщения, Коробков оглянулся: три немецких автоматчика уже стояли на бруствере НП и заглядывали в землянку.
Впереди Коробкова «гусиным шагом» шел Акользин. Глядя ему в спину, Коробков вспомнил разговор, состоявшийся неделю назад, еще до дежурства на НП.
Землянка взвода топографической разведки. Солдаты сидели в разнообразных позах и жадно поглощали горячую кашу из «полтавки». Коробков, как командир взвода, устроился более удобно, на теодолитном ящике, и тоже занимался кашей. Который раз Коробков оглядывает своих подчиненных. Все они были из Сталинградской области, влились в штабную батарею артполка при формировании дивизии в Сталинграде. Некоторое время люди держались обособленно, были раздражены войной и тем, что их, в большинстве пожилых людей, оторвали от занятий, от семьи. Теперь все позади, взвод хоть и был разнообразен по возрастным признакам, но спайка, товарищество были налицо. Коробков стал наблюдать за Акользиным, который устроился со своим котелком в углу землянки и медленно пережевывал кашу с какими-то дополнительными продуктами, извлекаемыми из вещевого мешка. «Загадочный человек», – думал Коробков. Акользин никогда не бывал весел, почти все время молчал. Заметно было, что военная служба ему противна, и он не скрывал этого. Все его движения и действия говорили: «Я не солдат и быть им не желаю, а выполняю приказания только потому, что другого выхода не вижу…» Он даже в строю все команды исполнял по-своему, по-крестьянски. Например, чтобы взять винтовку «на ремень», он долго вешал ее на плечо, подпрыгивая, встряхивая и наклоняясь влево, чтобы винтовка плотнее повисла рядом с не в меру раздутым вещевым мешком. Акользин был единоличник, и здесь, в армии, он оставался единоличником: близких товарищей не имел, ко всем относился одинаково с прохладцей. Командира взвода называл не по званию, а как называли в революционные годы – «взводный». В свободное от службы время он развязывал вещевой мешок и начинал закусывать всегда хранившимися там продуктами. Ел медленно, шумно, тяжело дыша и чавкая щербатым ртом. От нарядов он не отлынивал, а получив назначение, закруглял закусывание, не спеша поднимался, брал винтовку и шел выполнять приказ, раскачиваясь с ноги на ногу, как обычно ходят люди с больными ногами.
До войны Коробкову по своей работе часто приходилось бывать в селах, он знал, как единоличники были недовольны сельсоветами, колхозами, всегда жаловались, что их притесняют, не дают жить, обижают. И сейчас, глядя на Акользина, он думал: «Наверно, Акользин недоволен советскими порядками и ждет лишь случая, чтобы перейти к противнику».
Но тут же Коробков отогнал от себя эту мысль: «Какое я имею право подозревать русского человека, крестьянина, в таком позорном намерении и заранее обрекать его на измену? Мне-то доверяют? С чего же исконно русскому бежать к немцам?» Чтобы отвлечь себя от мрачных мыслей, он громко заговорил:
– Послушай, Акользин, мы ведь с тобой одногодки, как же ты ухитрился в таком возрасте растерять зубы?
Акользин проглотил нежеваное, помолчал и голосом человека, страдающего одышкой, со свистом заговорил:
– Любой растеряет, ежели ему по зубам съездить кирпичом.
Солдаты весело настроились выслушать что-то забавное. А Коробков продолжал:
– Кто же тебе съездил и за что?
– Это сосед застал его у своей жены, – пошутил Лагутин.
– Да нет, собственная жена.
– Дрались, что ли?
– Нет, мы с ней никогда не дрались, все произошло на трудовом, так сказать, поприще.
– А именно?
Акользин с явной неохотой рассказал:
– За год до начала войны мы с женой заканчивали постройку нового дома. Все было готово. Большие застекленные окна радовали глаз, в доме стоял запах свежих сосновых досок и глины. Была осень, и мы теперь в теплом помещении сооружали печь, осталось вывести трубу на чердак, куда в потолке прорезано четырехугольное отверстие. Я забрался на чердак и, выглянув в отверстие распорядился: «Подавай мне кирпич, я буду складывать здесь для боровка, а потом уж будем заделывать отверстие». Жена наложила штабельком кирпич на табуретку, сама стала на другую табуретку и начала подавать мне кирпич. Поработали мы довольно долго, жена, видимо, устала и каждый кирпич подавала рывком, подбрасывая его к отверстию. А я подхватывал у нее из рук и укладывал вокруг себя. Потом подача кирпича прекратилась. Накладывает, думаю, на табуретку, а сам стал закуривать. Но вот уже и покурил, а она все не подает. Я стал злиться. «Ну и медлительная, терпения никакого нет, надо шугануть!» Выглянул из отверстия, только хотел крикнуть: «Что ты двигаешься, как черепаха? Давай поживей!» – как вдруг голова моя как будто треснула, в глазах пошли зеленые круги. Я потерял сознание. Оказывается, жена подбросила очередной кирпич и угодила острой гранью мне в подбородок: кирпич пробил насквозь нижнюю губу и вышиб сразу четыре зуба. Увидев мою окровавленную башку, жена свалилась с табуретки. Не знаю, через какое время я очнулся и увидел, что она, оттопырив свой зад, ползает по полу, пытаясь подняться, но не может. А мне показалось, что она хохочет и не может отдышаться. Собрав силы, я прошамкал:
– Смешно? Чуть не укокошила мужа – и смешно.
Жена с большим трудом села на полу и уставилась на меня, не понимая, о чем я говорю. А потом сама заговорила:
– За каким чертом ты высовывал свою морду в дыру? И всегда вот так, суешься везде, куда не надо.
Отлежались мы и только через неделю начали выводить боровок.
Вот этот-то случай и вспомнил Коробков 9 мая 1942 года, когда, покинув НП, отходили к расположению своей батареи, отступая от немцев. Они шли уже по ходу сообщения, который вывел разведчиков в балку с оврагом на дне. Четыре или пять фашистов преследовали их, однако догонять не спешили.
Группа Коробкова шла по самому дну оврага и при появлении немцев на бровке отстреливалась. Акользин прыгать в овраг не стал и шел по бровке оврага, отстав от группы метров на сто, как все, держа винтовку в руке. Коробков оглянулся и, заметив, что Акользин все больше отстает, махнул рукой: «Поспешай!» Акользин едва заметно отмахнулся: идите, мол, я догоню!..
«А ведь он так может погибнуть», – подумал Коробков и остановился, чтобы подождать Акользина.
На бровке неподалеку внезапно появился немец, он подходил к Акользину, крича:
– Ивэн, сдавайс! Ивэн, сдавайс.
«Ивэн» остановился, и Коробкову показалось, что Акользин решил сдаться.
«Надо этому помешать», – думал Коробков, укладывая винтовку на бровку промоины. – Только бы не промахнуться, только бы не промахнуться. Вот грудь немца на мушке. Так, надо взять упреждение…»
Акользин стоял, поджидая немца, и вдруг быстро вскинул винтовку и, не целясь, выстрелил, опередив Коробкова. Немец постоял, как бы определяя, куда ему удобней упасть, и упал вперед головою под откос. На бровке появился второй фашист, он бежал к Акользину и что-то кричал. Коробков выстрелил, пуля Коробкова или задела немца, или испугала своей близостью, а, может, он был потрясен зрелищем убитого. Фашист застопорил движение, как перед неожиданно появившейся пропастью, и мгновенно исчез за бугорком. Однако он успел с ходу дать по Акользину короткую очередь из автомата.
Акользин упал в овраг и покатился под откос на самое дно.
«Убили», – решил Коробков. Но нет, Акользин поднялся и тяжелой рысцой бежал к Коробкову. Щербатый рот перекошен, лицо бледное, он тяжело, с хрипом и свистом дышал и никак не мог отдышаться. Подбежав к Коробкову, оскалил остатки зубов подобием улыбки и, задыхаясь, промолвил: