Анатолий Безуглов
Изувер (сборник)
От автора дневника веяло опасностью.
Ибо человек, вбивший себе в голову подобные идеи, готов на все. Даже на самое страшное…
Забрезжил рассвет. Гольст уже знал, что он обязан делать по долгу своей службы в самые ближайшие часы.
Бориса Ветрова арестовали около полудня, когда он появился в своей квартире. Ему разрешили сложить в кухне охотничьи доспехи (ружье в чехле, патронташ, сумку с кабаньим окороком – он действительно был на охоте), переодеться.
В машине, которая везла его в следственный изолятор, Ветров сначала возмущался, грозил, что будет жаловаться, но постепенно притих.
На допрос Владимир Георгиевич вызвал его лишь на следующий день, с утра дал ему время поразмыслить, все взвесить. Допрос состоялся в следственном изоляторе и велся с применением магнитофона.
Когда привели Ветрова, Гольст удивился: костюм на нем без единой морщинки, рубашка свежая, словно Борис надел ее только что. Сам он тщательно причесан, умыт. Лишь глаза усталые, но спокойные.
Следователь предъявил ему обвинение в убийстве сестры, матери и отца.
Борис невозмутимо произнес:
– Это ошибка. Я никого не убивал.
– Значит, не признаете себя виновным? – спросил Гольст.
– Не признаю.
Владимира Георгиевича поразило его хладнокровие. Никакой растерянности или замешательства.
– Так кто же, по-вашему, убил Ларису?
– А разве она убита? – вопросом на вопрос ответил Ветров.
– Да.
Гольст положил перед Ветровым фотографии, сделанные в погребе быстрицкой дачи, где был обнаружен труп девочки.
Борис посмотрел на них. Лоб его слегка побледнел, рот сжался. Некоторое время он сидел молча. Потом медленно произнес:
– Я так и думал… Это отец…
«Ну и выдержка, – мелькнуло в голове у следователя. – Крепкий орешек. Такого голыми руками не возьмешь».
– Почему вы так думаете? – спросил Гольст.
– Я говорил раньше… Отец мне намекал… Простите, она, – Борис указал на фотографии, – была зарыта прямо под спальней, под тем местом, где стояла кровать отца?
– Примерно.
– Это все из-за его ритуальности, – вздохнул Борис. – Типичный признак. Шизофрения…
– Александр Карпович был совершенно здоровым человеком, – спокойно сказал следователь.
– Уж этого можете мне не говорить, – усмехнулся допрашиваемый. – Я как-никак врач. Могу разобраться, что к чему.
– Ну, положим, вы еще только студент, – заметил следователь без всяких эмоций. – А если вас действительно интересует мнение авторитетных специалистов – пожалуйста.
Гольст протянул Борису заключение посмертной судебно-психиатрической экспертизы А.К. Ветрова. Тот прочитал его, пожал плечами.
– Но я лично, своими глазами видел выписку из истории болезни. Отец лежал в свердловской больнице. Его признали шизофреником и освободили от армии. Чему же верить? – искренне удивился Ветров.
– Ваш отец тогда симулировал болезнь, – коротко объяснил следователь.
– Но для чего? – вырвалось у Бориса.
– Сейчас мы не будем вдаваться в подробности. Главное уяснили? Не было шизофрении.
– По-моему, все-таки была. Врачи не боги, простые смертные… Эраре гуманум эст. Простите, это по-латыни…
– Я понял. Человеку свойственно ошибаться, – перевел следователь.
Ветров пустился в пространные рассуждения о том, какая сложная и запутанная область медицины – психиатрия. Установить диагноз больному психическим заболеванием иной раз не под силу даже опытнейшему врачу.
– А тем более, когда человека уже нет, – закончил обвиняемый.
«Вступать с ним в спор сейчас, пожалуй, не время», – подумал Владимир Георгиевич.
– Значит, как вы утверждаете, у вас были подозрения, что Лариса убита отцом? – спросил он.
– Да, – ответил Борис.
– Вы делились ими с кем-нибудь?
– С женой.
– А почему ничего не сказали следственным органам?
– Подозрение еще не доказательство. А у меня никаких доказательств не было.
– На чем основывались ваши подозрения?
– На том, как вел себя отец после исчезновения сестры. Однажды у него вырвалось нечаянно, что виноват якобы он. И потом эта навязчивая мысль о самоубийстве… Он был в ужасном состоянии… И в конце концов не выдержал…
– Но родные и знакомые говорят, что у него не было желания уйти из жизни, – возразил Гольст. – Наоборот…
– Интересно, кто мог сказать такую глупость? – усмехнулся Ветров.
– Ваша тетя, Ангелина Карловна, еще близкий друг отца. Да и не только они…
Следователь дал Ветрову ознакомиться с протоколами, в которых указывалось, что Александр Карпович мечтал о благоустройстве дачи, строил планы на будущее.
– Эти люди не знали истинного положения дел. Но я-то сын! Перед ними он мог играть, притворяться. С нами, то есть со мной и с мамой, отец не притворялся.
«Логично объясняет», – отметил про себя Гольст.
– Вы догадывались, куда он мог зарыть труп сестры?
– Догадывался. Вернее, догадка возникла, когда я увидел в погребе, что под спальней родителей рыхлый песок.
– Сказали кому-нибудь об этом?
– Жене. Ольге.
– И не пытались проверить свою догадку?
– Не дай Бог! Хоть у меня и были подозрения, но я гнал их от себя. Кстати, каким способом убита Лариса?
Следователь дал Ветрову заключение судебно-медицинской экспертизы.
Врачи установили, что девочка была задушена.
Борис прочитал заключение, обхватил рукой лоб.
– Бедная Ларочка, – прошептал он. – Что она думала в тот момент?
– Ладно… Расскажите, пожалуйста, подробно о том вечере, когда исчезла ваша сестра, – попросил следователь.
Ветров долго и обстоятельно излагал то, что уже было рассказано им прежде и зафиксировано в документах дела. Только теперь он чуть-чуть подправил свои показания: по его словам, в то время, когда исчезла сестра, Борис не только читал книгу в своей комнате, но и вздремнул в кресле. Выходило, что отец мог незаметно для него спуститься в подвал и сделать свое страшное дело.
Люк находился на веранде и не был виден из комнаты Бориса.
– Уверяю, я совершенно не причастен к гибели сестры, – закончил он. – И вообще подумайте, зачем мне было ее убивать? С какой целью?
– С той же, с какой и родителей, – сказал следователь.
– Да вы что! – не выдержал обвиняемый. – Я зверь, что ли?!
– Как это у Шекспира, помните? «Лей кровь и попирай закон», – процитировал Владимир Георгиевич выписку из дневника Ветрова.
Это был пробный камень, и он, кажется, попал в цель. Борис посмотрел на Гольста с испугом.
– Но при чем здесь Шекспир? – еле выдавил он из себя.
– Вам же нравятся сильные личности, не так ли? – спокойно спросил следователь. – «Убийство – это объективный акт, и смерть не различает, кто прав, кто виноват», – снова процитировал Владимир Георгиевич из тетради, найденной в сарае в Быстрице.
– Не знаю, о чем вы говорите, – раздраженно пожал плечами Ветров.
Но было видно, что он отлично знал. Догадался, что его дневник побывал в руках следователя.
По залегшей складке на лбу Ветрова Гольст понял: Борис лихорадочно соображает, какая информация из его личных, интимных записей может быть использована против него. «Пусть, пусть соображает, – подумал следователь. – Теперь уж, кажется, он выбит из колеи».
– Хорошо, поговорим о другом, – продолжал Гольст. – Вы ездили в конце июля в Москву?
– Ездил, – ответил Ветров, подозрительно глянув на следователя.
– Зачем?
– По личным делам.
– Поделитесь, пожалуйста.
– Это не представляет для вас никакого интереса.
– Почему же? – возразил Гольст. – Как раз очень интересно.
– Ну, если вы настаиваете… – пожал плечами Ветров. – Там у меня была девушка.
– Невеста, хотите сказать? – поправил Владимир Георгиевич.
– Вроде.
– Вы любили ее?
– Не любил – не ездил бы.
– Любили бескорыстно?
– Нет, – разозлился Борис. – Хотел жениться, обобрать и бросить! Как те брачные аферисты, о которых пишут в судебных фельетонах в газетах, – съязвил он.
– Я вас серьезно спрашиваю, – спокойно сказал Гольст.
– Извините, но вопрос ваш бестактный. – Ветров обиделся.
– Увы, такая у нас работа. Приходится порой задавать вопросы и похлеще.
– Понимаю, – примирительно сказал Борис. – Но подобный, мне кажется, не к месту.
«Ишь, задело, – подумал Гольст. – Очень хорошо, пусть беспокоится», – и продолжал:
– А теперь давайте вспомним о событии в ночь на первое сентября у вас на даче.
– Пожалуйста, я готов, – поспешно согласился Борис. Даже слишком поспешно.
– Расскажите, что вы делали вечером, перед тем, как услышали выстрелы в комнате родителей, и что было дальше. Вопрос ясен?
– Вполне.
Ветров повторил то, что уже говорил раньше.
– Я хочу уточнить кое-какие детали, – сказал Гольст. – Значит, в момент выстрелов вы были с Ольгой Каменевой в своей комнате?
– Совершенно верно. Она это подтвердила. И не раз.
– Пойдемте дальше, – невозмутимо продолжал следователь. – Сколько времени прошло между первым и вторым выстрелами?
– Я же говорил. Полминуты, не менее.
– И сразу после второго выстрела вы вбежали в комнату родителей. Один или с Ольгой?
– Один.
– Дверь в их спальню была открыта или закрыта?
– Закрыта.
– Это вы хорошо помните?
– Отлично помню, – заверил Борис.
– Ну что ж, так и запишем, – спокойно сказал следователь, занося показания в протокол: – «Дверь в спальню родителей была закрыта…» Вы говорите, что ружье лежало на кровати отца?
– Да, на одеяле. По-моему, между ног…
– Точно на одеяле?
– Точно, – кивнул Ветров. – Потому что, когда я сдернул с него одеяло, ружье упало на пол.
Владимир Георгиевич записал в протокол и это показание.
– Пожалуйста, прочтите и распишитесь, – попросил он. – На каждой странице.
Ветров внимательно прочитал протокол, расписался.
«Волнуется. Не то что прежде, – констатировал Гольст. – Вон как рука дрожит». Он взял протокол. Помолчал.
Ветров сидел прямо, выжидательно глядя на следователя. Пауза его тяготила, что также не ускользнуло от внимания Гольста. Потянув еще некоторое время, Владимир Георгиевич спросил:
– Борис Александрович, вы считаете себя умным человеком, не так ли?
– В общем, не дураком, – ответил Ветров осторожно.
– И в институте о вас отзываются как о способном студенте, который мыслит логически, быстро схватывает материал, проявляет недюжинные научные способности…
– Приятно слышать, – усмехнулся Ветров. – Кто же так охарактеризовал меня?
– В частности, проректор.
– Петряков?
– Он самый. Таким образом, я могу апеллировать к перечисленным вашим качествам – уму, логике, умению мыслить аналитически?
– Как вам будет угодно, – чуть наклонил голову Ветров.
– Вы учитесь на врача, – продолжал Гольст. – А врачи, как известно, должны опираться на объективные, фактические данные… Вот, ознакомьтесь, пожалуйста, с последними показаниями вашей жены.
Он дал Ветрову прочесть протокол допроса Каменевой – то место, где она говорила, что Борис не был с ней в одной комнате, когда прозвучали выстрелы.
Следователь внимательно наблюдал за выражением лица допрашиваемого.
Оно, увы, было бесстрастным.
– Так я и предполагал. – Ветров усмехнулся. – Мелкая низкая месть! О женщины! – воскликнул он патетически и, прижав руку к груди, признался доверительно: – Конечно, в семейной жизни я вел себя не совсем безупречно. Но из-за этого сводить со мной счеты подобным образом!.. – покачал он головой.
– Вы хотите сказать, что Каменева сказала неправду? – уточнил следователь.
– Ложь чистейшей воды! – возмущенно произнес Ветров. – Она не раз грозила мне. Каждая женщина по натуре собственница. Мужчина для нее что вещь, должен принадлежать ей весь полностью, без остатка. Поверьте, она как-то даже пыталась отравить меня. Снотворным. И вот, докатилась…
«На что он рассчитывает? – думал Гольст. – Надеется, что я поверю ему, или просто выигрывает время для подготовки к обороне? Нет, пора кончать игру в кошки-мышки».
– Во-первых, не она пыталась отравить вас, – жестко произнес следователь, – а вы чуть не довели ее до самоубийства. Более того, Ольга уже выпила смертельную дозу люминала, но вы испугались и промыли ей желудок. Даже скорую вызвали, но, когда приехали врачи, вы сказали, что сами справитесь с мнимым сердечным приступом жены. Об этом есть соответствующие показания Каменевой, – Гольст положил руку на папку с делом. – А также врача скорой помощи. Зачитать?
– Нет, – глухо ответил Ветров.
– Дальше. Выстрелы в спальне ваших родителей были произведены с интервалом в 3–4 секунды, а не через полминуты, как вы утверждаете.
Следователь зачитал показания Бобринских и Цыплаковых.
– Ну и что? – хмуро заметил Борис.
– А то, что ваши родители были убиты.
Гольст дал Ветрову прочесть заключение повторной судебно-медицинской и баллистической экспертиз. Тот знакомился с документами долго, несколько раз перечитывал отдельные места, видимо лихорадочно думая, как устранить противоречия между бесспорными фактами и своими прежними показаниями. Владимир Георгиевич терпеливо ждал. Наконец Ветров кончил читать.
– Что скажете? – спросил следователь.
– Ничего, – сквозь зубы процедил Ветров. – Вы хотите заманить меня в ловушку. Уверяю вас – не выйдет!
– Вы сами себя загнали в ловушку, – спокойно сказал Гольст. – Совершая преступление, вы допустили массу ошибок. А затем усугубили их своими показаниями. Во-первых, вы сказали, что ружье лежало на одеяле, а оно не могло там лежать. Во-вторых, стреляя в отца, вы перепутали спусковые крючки…
– Как? – вырвалось у Ветрова. Но он тут же осекся.
«Не выдержал», – отметил Гольст.
Однако Ветров попытался исправить впечатление от своего неосторожного восклицания.
– Я… Я хочу сказать, при чем здесь крючки? И вообще я при чем?..
– Готовясь к убийству, вернее, к инсценировке самоубийства отца, вы привязали веревку к левому спусковому крючку, а выстрел произвели из правого ствола. Патроны были одного калибра, но разной маркировки. Состав вещества, из которого сделана дробь, различен. Можете ознакомиться с заключением.
– Это меня не интересует, – холодно произнес Ветров.
– Следующая ошибка. Вы утверждаете, что дверь в спальню родителей была закрыта. Но в момент выстрелов она была открыта.
– Какое это имеет значение?
– Имеет. На внешней стороне обнаружены брызги крови вашего отца.
Это обстоятельство следователь выяснил в самое последнее время, когда производил обыск на даче и допросил Бобринскую. Она-то и вспомнила про кровь. Соответствующие исследования подтвердили это.
– Вы отлично помните, – продолжал Гольст, – что дверь открывается вовнутрь спальни. Внешняя сторона двери в открытом положении как раз обращена к кровати, на которой лежал ваш отец. Если бы выстрел был произведен при закрытой двери, то кровь попала бы на внутреннюю сторону. Что вы на это скажете?
Ветров молчал. Минуту, другую, третью…
– Я вижу, сказать вам нечего, – констатировал Владимир Георгиевич.
– Значит, я ошибся, – неожиданно со спокойной дерзостью заявил Ветров. – Дверь действительно была открыта, когда я вбежал в спальню родителей. Но я был в таком состоянии… Неудивительно, что забыл…
«Ну и наглец!» – чуть не вырвалось у Гольста.
Он, ни слова не говоря, перекрутил пленку на магнитофоне, нашел нужное место.
«Дверь в их спальню была открыта или закрыта?» – раздался голос самого следователя.
«Закрыта», – прозвучал ответ Ветрова.
«Это вы хорошо помните?»
«Отлично помню!»
– Странное выпадение памяти, – заметил Гольст. – А о том, что на вашей майке и трусах были брызги крови, которые заметила при стирке Ольга, вы тоже забыли?
– Я мог нечаянно запачкаться, когда сдернул с отца одеяло, – парировал Ветров.
– Где вы стояли, когда сдергивали одеяло? – спросил Гольст.
– В ногах у отца.
– В какую сторону вы потянули одеяло?
Ветров задумался. Вероятно, почувствовал подвох в вопросе.
– Прошу вас ответить, – строго сказал Гольст.
– Ну, потянул на себя…
– На этот раз память вас не подводит?
– Нет, – не очень уверенно ответил Ветров.
Владимир Георгиевич нашел в деле фотографию места происшествия, ткнул в нее пальцем:
– Видите, ноги вашего отца торчат из-под одеяла. Выходит, что одеяло вы не трогали, Борис Александрович…
Ветров молчал.
Гольст закрыл папку.
– Я думаю, фактов достаточно, – спокойно сказал он. – Вы запутались.
– Вовсе нет! – Ветров вскочил со стула. – Все, что вы говорили и пытались доказать, – сущая ерунда! Я могу эти же факты истолковать по-другому! Да, да! И не думайте, что напали на сосунка! – Он распалялся все больше.
– Уверяю вас, я так не думаю, – не повышая голоса, ответил следователь. – Вы тщательно готовились к преступлению. Все использовали мнимую распущенность вашей сестры, мнимую шизофрению отца… Вы даже изучали книги по криминалистике и другую юридическую литературу. Я ознакомился с ней у вас дома. В частности, с Уголовно-процессуальным кодексом, что стоит в книжном шкафу. Он заложен на той странице, где говорится о прекращении уголовного дела. Кстати, день, когда дело о гибели ваших родителей было прекращено, вы пышно отметили в ресторане со своим другом Полонским. Не так ли?
– Не помню, – буркнул Ветров.
– Зато это хорошо помнит ваша знакомая, Стелла Виноградова. Вы тогда говорили, что теперь у вас в жизни есть все: деньги и свобода.
– Мало ли что можно наболтать, будучи под градусом. Знаете, если цепляться к словам…
– Слова словам рознь, – заметил следователь. – В тот же вечер той же Виноградовой вы заявили, что убийца часто попадается потому, что, совершив одно преступление, боится совершить другое. А жене как-то признались. – Гольст открыл дело на нужном месте и процитировал: – «Если мне понадобится убить своих врагов, я полгорода перестреляю. Мне убить человека ничего не стоит».
– Пустая бравада! – запальчиво произнес Ветров.
– Но вы пошли-таки на убийство.
– Господи! Подумайте сами, что я выигрывал в случае смерти родителей? Я ведь зависел от них! И материально, и, если хотите, морально… В конце концов, я по-настоящему любил их. Это подтвердит каждый, кто знает нашу семью. А Ларочка? Я в ней души не чаял!
– Вы говорили людям другое. – Гольст полистал дело. – Вот, например: «Мой отец как Плюшкин: тащит всякое барахло в дом. Над ним смеются».
– Кто это наклеветал?
– Это показания бабы Мани, тети вашей матери. Она же сказала, что вы родную мать называли курицей. Неумная, говорили, женщина, не знает значения слова «утрировать»… И вообще ваши родители – цитирую – «глупые, тупые мещане, совсем не близки мне по духу»…
– Ну, знаете! – Ветров задохнулся. – А баба Маня, если хотите знать, вообще выжила из ума! Старческий маразм!
– Нечто подобное о родителях вы говорили еще Ангелине Карповне, сестре отца, а также друзьям. Могу зачитать их показания.
– Не хочу слышать! – отрезал Ветров. – Завистники!
– О сестре вы тоже отзывались не очень-то нежно, – невозмутимо продолжал Гольст, листая страницы дела. – «Лариса – дура. Самое страшное, что с ней придется делиться дачей и всем, что останется от родителей».
– Кто?.. Кто все это выдумал? – Ветров от злости и волнения стал заикаться.
– Ваш приятель Геворкян. Эти слова вы сказали ему за три дня до убийства сестры.
– Врет! – выкрикнул Ветров. – Простить не может, что его девушка в меня влюбилась. Он меня ненавидит!
– Я этого не заметил. Геворкян уважает вас. Кстати, он помог вам организовать похороны, присутствовал на них. Правда, его удивило, что вы тогда не пролили и слезинки…
– Слезы – бабское дело! – парировал Ветров. – Я вообще не помню, когда плакал. Говорят, в детстве я тоже не…
– Да нет, Борис Александрович, – перебил Гольст, – плакали. И даже рыдали.
– Это когда же? – подозрительно спросил Ветров.
– Может, вы действительно не помните… А ваша тетя, Ангелина Карповна, помнит. Вам было шесть лет. Вас повезли в Ялту. Мама и тетя. Отец выдал матери тридцать рублей, в старых еще деньгах, на мороженое и конфеты для вас. Мать истратила их по назначению. Вы же потребовали эти тридцать рублей себе. Мол, отец дал их вам. Сколько Надежда Федоровна ни убеждала, что деньги истрачены на вас же, вы не хотели этого понять, кричали на мать, плакали…
– Я действительно не помню этого, – мрачно заявил Борис. – И не пойму, куда вы клоните.
– Все туда же… Объясняю: почему вы убили сестру и родителей.
– Из-за тех тридцати, простите, по-новому трех рублей? – усмехнулся Ветров. – Любой, даже малограмотный психолог посмеялся бы над такими выводами.
– Теперь сумма выражается куда более солидной цифрой. Одна дача сколько стоит! Кстати, какую цену вы запросили с Лебедянского?
– Кого-кого? – словно не расслышал Ветров.
– Лебедянского, – повторил следователь. – Который изъявил желание купить дачу.
– Да, я хочу ее продать, – с вызовом сказал Борис. – Что из этого?
– Странно. Если вы, как утверждаете, не убивали сестру и, естественно, не знали, жива она или нет, то как же могли начать переговоры о продаже дачи? Ведь Лариса по закону являлась такой же наследницей, как и вы.
– Во-первых, я еще раз повторяю, что никого не убивал. Во-вторых, сестра еще маленькая, и, будь она жива, я стал бы ее опекуном…
– Допустим. Но ведь на деньги, положенные на имя Ларисы в сберкассу до ее совершеннолетия, вы не имели никакого права. Однако же изъявили желание заполучить их. Выходит, знали, что сестра мертва?
После долгого молчания Ветров произнес:
– Вы основательно покопались в моей биографии. Но почему-то прошли мимо того, что я всегда бескорыстно помогал другим. Спросите в институте, бросил ли когда-нибудь Борис Ветров товарища в трудную минуту? Сколько сил я потратил, занимаясь с Турковым, Геворкяном! Да мало ли? – Он усмехнулся. – С чего вы взяли, что я мелкая, расчетливая личность?
– Не мелкая, – заметил Гольст. – Планы у вас были серьезные… «Жениться, чтобы сделать карьеру. Сделать карьеру, чтобы иметь независимость и власть. Иметь власть, чтобы иметь деньги», – процитировал Владимир Георгиевич из дневника Ветрова и закончил его же словами: – «Ум кумо»!
– А Ольга? – воскликнул Борис. – Какая уж тут карьера? Из самой обыкновенной семьи, скромное положение и достаток…
– Ну, вы думали, что она внебрачная дочь Петрякова, проректора.
– Ерунда! Я с самого начала знал, что это сплетни.
– А вы и не собирались на ней жениться, – спокойно заметил Гольст.
– Вот те на! – изобразил крайнее удивление обвиняемый. – Так зачем же, по-вашему, я все-таки женился на ней?
– Боялись, что она скажет правду.
– Какую?
– О том, что в действительности было в ночь на первое сентября. Вы держали ее при себе, зная: пока она рядом, вы сможете давить на нее. И постоянно напоминали ей: если будут спрашивать, где вы находились в момент выстрелов, чтобы она отвечала, что вместе с ней. Ольга – единственный свидетель, который подтверждал ваше алиби. А теперь доказано, что алиби нет. И все улики и факты свидетельствуют: убийца сестры и родителей – вы.
Ветров вдруг загадочно улыбнулся и твердо произнес:
– Это заблуждение. Вы никогда не добьетесь моего признания в убийстве. – Помолчал и добавил: – Никогда!
На последующих допросах Ветров продолжал категорически отрицать свою вину.
Была произведена очная ставка между Борисом и его женой. Следователей поразила наглость, с какой Ветров обвинял жену во лжи, называя ее ревнивой и мстительной. Ольга не выдержала и разрыдалась.
Большинство родных и знакомых Ветрова не могли поверить, что он совершил такое злодеяние. Некоторые считали, что следствие глубоко заблуждается и настоящий убийца или убийцы еще не найдены. По их мнению, Борис заслуживал не ареста, а отдыха где-нибудь в санатории или на курорте после потрясения. Но были и такие, которых не удивило, что Ветров совершил столь тяжкое преступление. Один из бывших друзей Бориса, одноклассник, видел, как Ветров-подросток зверски убил в лесу бродячую собачонку. После этого их дружбе с Борисом пришел конец.
И вообще выяснилось, что садистские наклонности в обвиняемом замечали давно. И не только по отношению к животным. Например, Ветрову доставляло удовольствие, когда люди испытывали перед ним страх. Он наводил на человека заряженное ружье и смеялся, если это кого-то пугало. А однажды даже выстрелил поверх головы знакомой девушки.
С детского возраста Борис коллекционировал ножи, трофейные штыки, имел духовое, а потом мелкокалиберное и охотничье ружья. Как ни странно, увлечение сына холодным и огнестрельным оружием не вызывало у его родителей беспокойства. Более того, к совершеннолетию отец подарил ему охотничий нож и тульскую одностволку для охоты.
Когда Гольст на одном из допросов привел Ветрову примеры его жестокости, тот заявил:
– Насчет моих якобы агрессивных проявлений – вранье. А увлечение оружием естественно. Все пацаны в детстве играют в войну, в охотников. В этом нет ничего ненормального, порочного. Зачем тогда существует «Зарница»? Ну, военная игра у подростков?..
Сколько обвиняемый ни упорствовал, Владимир Георгиевич чувствовал: под натиском улик и фактов, приводимых следствием в доказательство его вины, у Бориса все меньше и меньше аргументов для защиты. На одном из допросов он наконец сознался, что в момент выстрелов действительно находился в большой комнате, а не с Ольгой. Но тут же выдвинул версию, что его родителей убила… Каменева.
Допрос следовал за допросом. Почти ежедневно. Их проводили, сменяя друг друга, Гольст и Ворожищев.
Однажды среди ночи раздался звонок в гостиничном номере, который занимал Владимир Георгиевич. Начальник следственного изолятора взволнованно сообщил:
– Товарищ Гольст, у нас ЧП. Ветров пытался задушить своего сокамерника. Мы поместили его в одиночную камеру. Там он покушался на самоубийство…
– Каким образом? – спросил следователь. У заключенных под стражу в обязательном порядке отбирались все предметы, могущие послужить орудием убийства или самоубийства.
– Пытался повеситься. Разорвал тюфячный чехол и сделал из него петлю. Надзиратель увидел его уже висящим. Сейчас он в тюремной больнице.
– Жизнь его в безопасности?
– Приняли, естественно, меры…
После этого звонка Владимир Георгиевич так и не смог больше заснуть.
Еле дождавшись рассвета, он тут же отправился в следственный изолятор. На месте узнал подробности ночного происшествия.
Оказалось, что на своего сокамерника Ветров набросился совершенно неожиданно, когда он лег спать. Хорошо, что тот обладал могучей физической силой и сумел справиться с Ветровым. А попытку самоубийства Борис совершил так: конец веревки из тюфячного чехла привязал к оконной решетке, встал на парашу, просунул голову в петлю и отшвырнул парашу ногой.
После случая с сокамерником надзиратель получил указание особо внимательно наблюдать за Ветровым, поэтому заглядывал в его камеру через глазок в двери чуть ли не каждые пять минут. И заметил висящего Ветрова буквально через несколько секунд после того, как он оттолкнул ногой парашу. Хотя Борис уже успел потерять сознание, но принятые меры устранили угрозу его жизни и здоровью.
Гольст пытался понять, чем вызвано такое поведение подследственного, в частности попытка самоубийства. Что это? Мучает совершенное? Сдали нервы? Но как расценить тогда покушение на сокамерника? Может, между ними произошла ссора? Однако начальник изолятора, беседовавший с сокамерником Ветрова, сказал, что у них не было никаких трений. Все это Гольст намеревался выяснить на ближайшем допросе Ветрова.
Он вызвал его на следующий день, предварительно поговорив с тюремным врачом. Тот заверил следователя, что состояние подследственного удовлетворительное и его можно допрашивать.
Вид Бориса несколько удивил Гольста. И причиной тому были не синяки и ссадины, оставшиеся в результате борьбы с сокамерником. Выражение лица – вот что поразило следователя.
У Ветрова был какой-то отрешенный взгляд, спокойный и даже блаженный. Владимир Георгиевич еще не успел задать ему ни одного вопроса из приготовленных заранее, как Ветров заявил:
– Ларису и родителей убил я.
Это признание было настолько неожиданным, что Гольст в первое мгновение даже растерялся. Но быстро справился с собой, включил магнитофон и попросил:
– Пожалуйста, изложите все по порядку. Когда у вас возникло намерение убить своих близких? Почему? Как вы это сделали?
«Это же надо, – все еще не мог успокоиться Гольст. – Столько времени бились с ним, и вдруг…»
Неожиданность, с какой обвиняемый решил признаться, все-таки насторожила следователя. Что-то подсказывало ему: надо ждать какого-нибудь сюрприза.
– Я не могу сказать точно, когда возникло намерение, – начал Ветров. – К своей гениальной идее я шел давно. Года три. Окончательно она созрела этим летом…
– Не понял, – перебил его Гольст. – Какая идея?
– В двух словах не объяснишь… Уверен, она перевернет весь мир! Все представления человечества о смысле жизни, о ценностях знаний в области медицины, психологии, социологии, антропологии, истории будут пересмотрены. Я хочу изложить суть в специальной записке и отослать ее в Президиум Академии наук. Надеюсь, вы не откажете мне в этом, – скорее утвердительно, чем вопросительно закончил Ветров. Говорил он спокойно, без всякой аффектации.
– Какое отношение имеет ваша, как вы говорите, гениальная идея к убийству? – спросил следователь.
– Самое прямое. Она объясняет, почему я избавился от родителей.
– В чем же, собственно, ее смысл?
«Это, кажется, и есть сюрприз», – подумал Владимир Георгиевич.
– Не знаю, поймете ли вы… – Ветров посмотрел в потолок, в окно, словно размышляя, стоит ли делиться со следователем. – Это слишком специальная область…
– Постараюсь понять, – заверил Гольст.
– Видите ли, – после некоторого колебания серьезно продолжал Ветров, – я пришел к истине, которую давно бы уже надо было понять. Чтобы особенно не распространяться, попробую объяснить коротко. Я считаю, что человеческий род обременен ненужными особями, существование которых не только бесполезно, но и вредно. Как только человеком выполнена его видовая функция, то есть произведено потомство, родительский организм уже не нужен и должен сойти со сцены.
– Вы считаете, что пожилые и старики не имеют права на жизнь? – уточнил следователь.
– Если хотите, именно так. Кстати, в мире животных в естественных условиях у всех видов взрослые особи, как только у них завершится детородный процесс в организме, тут же погибают. В этом заложен главный экологический и эволюционный смысл. Упрощается конкурентная борьба за источники питания и обеспечивается своевременная смена поколений. А что у людей? Если раньше, ну, еще каких-то двести-триста лет назад, средняя продолжительность жизни была ниже того возраста, когда организм прекращал свою детородную функцию, то теперь – значительно выше. Мужчины и женщины в цивилизованных странах живут семьдесят и более лет. В их руках находятся не только основные материальные ценности: деньги, движимое и недвижимое имущество, – но и реальная власть. Их взгляды, разумеется, консервативны по сравнению со взглядами представителей следующих, идущих им на смену поколений – детей, внуков. Я уже не говорю, что они должны есть, одеваться и так далее. Это само собой разумеется. Бремя для общества огромное. Но главное – их существование тормозит прогресс, что, пожалуй, трудно, даже невозможно оценить в деньгах. Самое страшное, что возрастной потолок все время поднимается. Из этого со всей очевидностью вытекает, что развитие общества будет замедляться. Естественная смена поколений становится все более и более мучительной, болезненной. Новые идеи, которые движут вперед нашу цивилизацию, все чаще натыкаются на сопротивление… Я выражаюсь достаточно ясно? – вдруг спросил Ветров.
