Анастасия Вежина Временный сосед

Глава 4

Максим

Пятый день эксперимента начался с нарушения, которое мой внутренний график классифицировал как "критический сбой системы".

В половине седьмого утра, когда я, следуя привычному алгоритму, вышел на кухню, меня встретила тишина. Не та благословенная тишина, которую я ценил в своей холостяцкой квартире, а неправильная, тяжелая, ватная тишина.

Обычно к этому времени лофт уже подавал признаки жизни. Анна, даже если не вставала, создавала фоновый шум: приглушенная музыка из-за стены, вибрация телефона на тумбочке, шуршание постельного белья. Она была существом хаотичным, занимающим собой всё пространство, даже во сне.

Сегодня – ни звука.

Я заварил кофе. Громко поставил чашку на каменную столешницу. Никакой реакции.

Первая мысль была циничной: она проспала контент-план. Вторая – тревожной. Третья заставила меня подойти к матовой стеклянной перегородке её спальни и прислушаться.

– Анна? – позвал я, стараясь не звучать слишком обеспокоенно. – У нас по графику через час съемка утренней йоги. Или ты решила сменить формат на "Спящую красавицу"?

В ответ – тихий, задушенный стон. Звук был таким жалким, что мой сарказм мгновенно испарился.

– Анна? – Я постучал. – Я вхожу. Пункт 4.2 о чрезвычайных ситуациях.

Я толкнул дверь. В комнате было душно, пахло нагретым текстилем и чем-то сладковато-больным. Анна лежала поверх одеяла, свернувшись в тугой комок. Её любимая пижама с дурацкими единорогами сбилась, обнажив плечо, кожа казалась неестественно бледной в утреннем свете.

Я подошел к кровати. Она дрожала. Мелкая, противная дрожь сотрясала всё тело.

– Эй, – я опустился на край кровати, нарушая все мыслимые границы приватности. – Анна, что с тобой?

Она с трудом разлепила веки. Глаза были мутными, влажными, с полопавшимися капиллярами.

– Максим… – прохрипела она. Голос, обычно звонкий, звучал как скрежет наждачки по металлу. – Мне кажется, моя операционная система полетела. Синий экран смерти.

Она попыталась улыбнуться, но губы потрескались и дрожали.

– Где болит?

– Везде. Голова как будто в тисках. Горло… там битое стекло. И холодно. Почему так холодно? Мы не оплатили отопление?

Диагноз был очевиден даже человеку с дипломом архитектора, а не врача. ОРВИ. Грипп. Вирусная атака на главный элемент нашего эксперимента.

Я протянул руку и коснулся её лба.

Ошибка. Огромная ошибка.

Её кожа была сухой и обжигающе горячей – но это меня не остановило. Моя ладонь, прохладная после умывания, легла на её лоб, и Анна инстинктивно подалась навстречу этому прикосновению, выдохнув с облегчением. Тихий, почти стонущий выдох.

Что-то сжалось внизу живота. Неуместно. Неправильно. Она больна, у неё жар, а я…

Я провёл большим пальцем по её виску, убирая влажную прядь. Волосы были шелковистыми, даже спутанными от пота. Её щека оказалась под моей ладонью – горячая, нежная. Я почувствовал, как пульсирует жилка под кожей – быстро, тревожно.

Анна закрыла глаза и прижалась к моей руке всем лицом, как котёнок. Доверчиво. Беззащитно.

Моё сердце ухнуло вниз.

Я убрал руку резче, чем нужно.

– У тебя жар, – сказал я, и голос прозвучал жёстче, чем я хотел. – Высокая температура.

– Я умираю? – спросила она с драматизмом, который не смог убить даже вирус. – Если да, то удали мои последние сторис. Там я с патчами под глазами, это не тот некролог, который я хочу.

– Ты не умираешь. Ты заболела.

Я встал, чувствуя, как включается мой профессиональный режим "решение проблем". Нужно действовать. Нужно что-то делать руками, чтобы не думать о том, как она прижималась к моей ладони.

– Так. План действий. Первое: диагностика температуры. Второе: жаропонижающее. Третье: обильное питье. Четвертое: изоляция и покой.

– Ты говоришь как робот-медбрат, – пробормотала она, натягивая одеяло до самого носа. – У тебя есть функция "пожалеть"?

– У меня есть функция "не дать тебе сгореть от лихорадки". Я в аптеку. Тебе что-нибудь нужно? Кроме новых легких?

– Мороженое, – пискнула она из-под одеяла. – И мандарины.

– Я куплю лекарства. И, так и быть, мандарины.

Аптека встретила меня стерильным светом и очередью из двух чихающих пенсионерок. Пока я стоял, изучая витрину с разноцветными коробками, я поймал себя на мысли, что волнуюсь. Не раздражаюсь из-за срыва графика, не злюсь на форс-мажор, а именно волнуюсь.

Анна выглядела маленькой и хрупкой в этой огромной кровати. Без своего телефона, без макияжа, без брони из иронии она казалась… ребенком. И это вызывало странное желание завернуть её в одеяло и никуда не отпускать.

– Молодой человек, вам помочь? – Фармацевт, женщина с взглядом рентгена, вывела меня из транса.

– Да. Мне нужно всё от гриппа. Самое эффективное. Жаропонижающее, от горла, витамин С… – я запнулся. – И что-нибудь, чтобы… ну, чтобы стало легче.

– Для кого берете? – она хитро прищурилась. – Для жены? Или для девушки?

Я открыл рот, чтобы сказать "для соседки по контракту", но слова застряли в горле.

– Для девушки, – сказал я. – Она очень капризная пациентка.

Фармацевт понимающе улыбнулась и начала выкладывать на прилавок гору коробочек.

– Возьмите еще вот это, травяной сбор. И мед. Мужчины вечно забывают про мед, а он лучше любой химии душу греет.

Я вышел из аптеки с двумя пакетами. В одном была половина ассортимента фармацевтической промышленности, во втором – килограмм мандаринов и банка дорогого меда.

Вернувшись в лофт, я обнаружил Анну в той же позе. Она спала, дыхание было тяжелым, свистящим. Я тихо прошел на кухню.

Мои кулинарные навыки ограничивались стейками и пастой, но любой мужчина должен уметь сварить куриный бульон. Это базовый навык выживания, прошитый в ДНК. Я резал курицу, чистил морковь и ловил себя на том, что стараюсь не шуметь ножом по доске.

Когда бульон был готов, лофт наполнился запахом дома. Настоящего дома, а не декораций для съёмок. Запахом заботы, которую невозможно сымитировать никакими фильтрами.

Я налил его в большую кружку и пошел в спальню.

– Анна, – я мягко потряс её за плечо. – Подъем. Время процедур.

Она открыла глаза. Взгляд был расфокусированным.

– Максим? Ты еще здесь?

– А где мне быть? Я живу здесь. По контракту, помнишь?

Она попыталась сесть, но сил не хватило. Я подложил ей под спину вторую подушку, придерживая её за плечи. Сквозь тонкую ткань пижамы я чувствовал жар её тела.

– Выпей, – я протянул ей таблетки и стакан воды.

Она послушно проглотила.

– А теперь бульон.

– Я не хочу… – она отвернулась. – Меня тошнит.

– Надо. Хотя бы пару глотков. Это топливо. Без топлива система не перезагрузится.

Я сел на край кровати и поднес ложку к её губам.

Она посмотрела на меня – удивлённо, недоверчиво. Глаза блестели от жара.

– Ты меня кормишь? С ложки?

– Я оптимизирую процесс доставки питательных веществ. Открывай рот.

Она послушалась. Губы сомкнулись на ложке, и я почувствовал, как напряглись мышцы руки. Она втянула бульон, и капля осталась на нижней губе.

Я проследил взглядом за этой каплей. За тем, как она медленно скользит к уголку рта. Как Анна слизывает её кончиком языка.

Отвернулся. Набрал вторую ложку.

Это было слишком интимно. Слишком… домашне. Как будто мы не чужие люди, связанные контрактом, а… что? Пара? Семья?

Я кормил её медленно, стараясь не думать о том, как она доверчиво открывает рот, ожидая следующей ложки. Как смотрит на меня снизу вверх, благодарно и устало.

– Вкусно, – прошептала она после нескольких глотков. – Ты туда что-то добавил? Секретный ингредиент?

– Да. Соблюдение технологии приготовления.

Она слабо улыбнулась, и от этой улыбки – бледной, с потрескавшимися губами – у меня защемило в груди.

– Спасибо. Ты… ты хороший, Максим. Зря я называла тебя душным.

– Я всё еще душный. Просто сейчас я душный медбрат.

Следующие три часа прошли в странном тумане. Я менял ей холодные компрессы на лбу, заваривал чай с медом, чистил мандарины, тщательно убирая все белые прожилки (почему-то мне казалось важным, чтобы они были идеальными). Анна то проваливалась в сон, то просыпалась и начинала бредить про какие-то интеграции и охваты.

– Максим, – позвала она вдруг вполне осознанно. – Мне скучно. Развлеки меня.

– Я не аниматор, Анна.

– Ну пожалуйста. Расскажи что-нибудь. Не про СНиПы и не про бетон. Расскажи про себя.

Я сел в кресло у её кровати. За окном серый день сменился сумерками. В комнате было тихо, только гудел увлажнитель воздуха.

– Что ты хочешь знать?

– Зачем тебе этот проект? Ну, тот, для погорельцев. Ты же успешный архитектор, строишь виллы для олигархов. Зачем тебе возиться с социальным жильем?

Вопрос был неожиданным. Обычно люди спрашивали про бюджет, про сроки, про маржинальность. Никто не спрашивал "зачем".

Я посмотрел на свои руки.

– Ты знаешь, что такое дом, Анна?

– Место, где живешь?

– Нет. Дом – это не стены. Это чувство безопасности. Это место, куда ты возвращаешься, когда мир пытается тебя сломать.

Я встал и подошел к окну.

– Четыре года назад я был в Сосновке. Сразу после пожара. Я видел людей, которые потеряли всё. Не просто вещи – они потеряли свою историю. Фотографии, любимые кружки, запах родных стен. Они стояли на пепелище, и в их глазах была пустота.

Я обернулся к ней. Анна слушала внимательно, не перебивая. Её глаза в полумраке казались огромными.

– Государство предложило им вагончики. Временные бараки. Безликие коробки, в которых хочется повеситься, а не жить. Я понял, что могу сделать лучше. Я могу спроектировать дома, которые будут дешевыми, но… человечными. С большими окнами, чтобы было много света. С общими верандами, чтобы соседи могли говорить. Дома, которые помогут им снова почувствовать себя людьми, а не "пострадавшими".

Я замолчал, чувствуя, что сказал слишком много. Обычно я не делюсь этим. Это слишком личное. Моя профессиональная мечта, граничащая с одержимостью.

– Пятнадцать миллионов, – тихо сказала Анна.

– Что?

– Тебе нужно пятнадцать миллионов. Пятьсот тысяч мои – это начало. А остальное?

– Найду. Инвесторы, гранты. Я найду.

– Я помогу, – вдруг сказала она твердо.

Я усмехнулся.

– Анна, ты болеешь. У тебя жар. Спи.

– Нет, я серьезно. – Она попыталась приподняться на локтях. – У меня есть аудитория. Двести тысяч человек. Если каждый скинет по сто рублей… Или если мы найдем спонсоров. Я умею это делать, Максим. Я умею продавать идеи. Твоя идея – потрясающая. Она… настоящая.

Я подошел к ней и аккуратно уложил обратно на подушки.

– Ты сейчас бредишь.

– Не брежу. Ты думаешь, я поверхностная дурочка с телефоном? – В её голосе прозвучала обида. – Может быть. Но я умею видеть красоту. И то, что ты хочешь сделать – это красиво. Красивее, чем любой мой фильтр в блоге.

Я замер. Её рука, горячая и сухая, накрыла мою руку.

– Давай сделаем это, – прошептала она. – Когда я поправлюсь. Мы расскажем про твой проект. Не сухими цифрами, а… историей. Людям нужны истории.

Я смотрел на неё и чувствовал, как внутри что-то сдвигается. Тектонический сдвиг. Я привык считать её блогерство пустым занятием. Яркой оберткой без конфеты. А сейчас она предлагала мне единственный ресурс, который у неё был – своё влияние, свою энергию – чтобы помочь моей мечте.

– Спасибо, – сказал я хрипло. – Поговорим об этом, когда температура спадет.

– Обещаешь?

– Обещаю. А теперь спи.

Она закрыла глаза и через минуту уже спала. Я сидел рядом, слушая её дыхание, и думал, что этот эксперимент идет совсем не по плану. Я должен был просто перетерпеть три месяца с "соседкой". А вместо этого я сижу у её постели, кормлю её с ложки и чувствую…

Что я чувствую?

Ответственность? Да. Благодарность? Да.

Или что-то еще, чему пока страшно давать название?

К вечеру следующего дня кризис миновал. Температура упала до 37,2, к Анне вернулся голос и способность язвить.

– Мне нужно на воздух, – заявила она, выплывая из спальни в одеяле, как римский патриций в тоге. – Я заплесневела в этой комнате.

– На улицу нельзя.

– На балкон. Я оденусь тепло. Пожалуйста, Максим. Я хочу увидеть небо, а не потолок.

Я вздохнул. Спорить с выздоравливающей женщиной – себе дороже.

Мы вышли на тот самый крошечный балкончик. Анна была закутана в пуховик поверх пижамы, на ногах – шерстяные носки. Я стоял в свитере.

Вечер был прохладным, но ясным. Москва шумела внизу рекой огней. Воздух пах осенью и выхлопными газами, но после спертого воздуха квартиры он казался альпийским.

– Красиво, – выдохнула Анна, опираясь на перила. – Знаешь, я никогда не любила этот город. Он слишком быстрый. Жестокий.

– А я люблю, – сказал я. – В этом ритме есть своя структура. Свой порядок.

– Порядок, – она усмехнулась. – У тебя всё про порядок. А жизнь – это хаос, Максим. Посмотри на нас. Мы стоим на балконе, я в пижаме с единорогами, ты меня лечишь… Этого не было в твоем плане на год?

– В моем плане на год был запуск проекта и покупка новой машины. Ты права. Пункт "лечить блогера от гриппа" отсутствовал.

– И как тебе? Сильно испортила график?

Я посмотрел на неё. Ветер трепал выбившиеся пряди волос. Нос у неё был красным, губы обветрены, но она выглядела… живой.

– График пострадал, – признал я. – Но… это был полезный опыт.

– Полезный? – она рассмеялась. – Ты неисправим.

Мы стояли плечом к плечу. Балкон был слишком тесным, чтобы держать дистанцию. Я чувствовал тепло её тела сквозь слои одежды.

– Максим, – она перестала смеяться. Голос стал серьезным. – Почему ты один? Ну, в смысле… такой мужчина. Заботливый, умный, с "фундаментом". Почему нет… никого?

Вопрос был личным. Слишком личным для контракта. Но на этом балконе, в темноте, границы казались размытыми.

– Потому что женщинам нужна стабильность, Анна. А я… я архитектор, который хочет строить социальное жилье, а не зарабатывать миллионы на коттеджах. Моя последняя девушка сказала, что я "неамбициозный идеалист". Ей нужен был партнер, который купит квартиру в Сити, а не тот, кто тратит выходные на поездки по сгоревшим деревням.

– Она дура, – сказала Анна просто.

Я удивленно посмотрел на неё.

– Почему?

– Потому что амбиции – это не про деньги. Это про масштаб личности. То, что ты хочешь сделать – это и есть настоящие амбиции. Менять мир, а не просто потреблять его.

Она повернулась ко мне. Её лицо было совсем близко. Я видел золотистые искорки в её карих глазах.

– А у тебя? – спросил я, чтобы перевести тему. – Почему ты одна? С твоей… популярностью.

– О, это просто. – Она горько улыбнулась. – Мужчины влюбляются в картинку. В Анну-Вандерс, яркую, веселую, успешную. А потом выясняется, что Анна-настоящая – это бардак, неуверенность, панические атаки и работа 24/7. Они хотят праздник, а получают живого человека с проблемами. И уходят.

– Антон так ушел?

– Антон… Антон сказал, что я пустая. Что во мне нет ничего, кроме контента.

Она опустила голову.

– Он не прав, – сказал я твердо.

Она подняла глаза.

– Почему ты так думаешь? Ты же сам говорил про "торговлю эмоциями".

– Я ошибался. – Я сделал шаг к ней, сокращая и без того мизерное расстояние. – Пустая женщина не стала бы так переживать из-за чужих комментариев. Пустая женщина не предложила бы помощь незнакомым людям. И пустая женщина не умела бы так… чувствовать.

Мы замерли. Ветер стих. Шум города отступил на второй план.

Я смотрел на её губы. Обветренные, без помады, с маленькой трещинкой в уголке. И поймал себя на безумной мысли: я хочу её поцеловать. Прямо сейчас. На этом холодном балконе. Забыв про контракт, про грипп, про все правила.

Анна замерла, не дыша. Она поняла. Я видел это в её расширившихся зрачках. В том, как она чуть приоткрыла рот.

Я сделал шаг. Один. Крошечный. Наши тела почти соприкасались. Я чувствовал жар, исходящий от неё даже сквозь слои одежды.

Моя рука поднялась сама собой – медленно, давая ей время отстраниться. Пальцы коснулись её щеки. Горячая. Нежная.

Она прикрыла глаза, подаваясь в моё прикосновение. Губы чуть раскрылись, выпуская облачко пара в холодный воздух.

– Максим… – прошептала она. Голос был хриплым от болезни, но в нём звучало что-то другое. Согласие. Просьба.

Это был момент "Ч". Точка невозврата.

Я наклонился – на сантиметр, на два…

И тут она закашлялась. Громко, лающе, сгибаясь пополам. Момент рассыпался.

Реальность вернулась. Она больна. Мы на холоде. Я – её временный сосед, а не герой-любовник.

– Всё, – сказал я резко, беря её за плечи. – Эксперимент "свежий воздух" закончен. Марш в постель.

Я практически втолкнул её в теплую квартиру.

– Ты замерзла, – я потер её руки. – Чай. Срочно.

– Да, – она отвела глаза, пряча смущение. – Чай.

Но когда она уходила в спальню, она остановилась в дверях.

– Максим?

– Что?

– Спасибо за балкон. И за… правду.

– Иди спать, Анна.

Я остался в гостиной. Сердце колотилось так, словно я пробежал марафон. Я подошел к окну и прижался лбом к холодному стеклу.

Что я творю? Я нарушаю главное правило любого эксперимента: наблюдатель не должен вмешиваться в процесс. А я не просто вмешался. Я стал его частью.

Я посмотрел на закрытую дверь её спальни. Теперь я знал, что там, за этой дверью, спит не просто "объект наблюдения". Там спит женщина, которая считает меня хорошим. Женщина, которая верит в мою мечту.

И мне это нравилось. Настолько, что все мои тщательно выверенные границы начали трещать по швам, как здание без фундамента.

Я открыл ноутбук, пытаясь вернуться к работе, но вместо чертежей видел её лицо на балконе. Её приоткрытые губы. Её шёпот: "Максим…"

В половине двенадцатого я сдался. Встал, подошёл к её двери.

Просто проверю, всё ли в порядок. Температура могла подняться.

Я тихо толкнул дверь. В спальне горел ночник – мягкий, тёплый свет. Анна спала на боку, подтянув колени к груди. Волосы рассыпались по подушке тёмной волной. Одеяло сползло, обнажив плечо.

Я подошёл, накрыл её одеялом. Рука сама потянулась к её лбу – проверить температуру. Прохладнее. Кризис прошёл.

Но я не убрал руку. Пальцы скользнули по её виску, убирая прядь волос. Задержались чуть дольше, чем нужно для "проверки температуры".

Анна во сне повернулась к моему прикосновению, выдохнув что-то неразборчивое.

– Максим…

Моё имя. Она шептала моё имя во сне.

Я медленно отстранился, чувствуя, как сердце колотится в рёбра.

Выйдя из её комнаты, я прикрыл дверь и прислонился к стене, закрыв глаза.

Девяносто дней.

Мне нужно продержаться девяносто дней.

И главное – не привыкнуть к тому, как она поджимает ноги на барном стуле. К веснушкам на её носу. К тому, как она говорит "божественно" про обычное рагу. К тому, как шепчет моё имя во сне.

К тому, как от её присутствия этот стерильный лофт начинает ощущаться домом.

Я не продержусь и месяца, если всё пойдет в таком темпе.

Глава 5

Анна

Я проснулась с ощущением, что мир изменился, пока я спала.

Не то чтобы внешне что-то поменялось – лофт выглядел точно так же. Те же высокие потолки, те же кирпичные стены, тот же серый утренний свет, пробивающийся сквозь шторы. Но воздух был другим. Он больше не пах болезнью и лекарствами. Он пах кофе.

Свежесваренным, крепким кофе с нотками корицы.

Я потянулась в кровати, чувствуя, как тело наполняется силой. Температура ушла, оставив после себя лишь легкую слабость, похожую на приятную лень. Я была жива. И, черт возьми, я была голодна.

Выбравшись из одеяльного кокона, я побрела на запах.

Максим стоял у кухонного острова, спиной ко мне. Он был в той же футболке, что и вчера, и что-то сосредоточенно печатал в телефоне, пока кофемашина урчала, наливая эспрессо.

Я замерла в дверном проеме, любуясь. Просто любуясь. Широкая спина, напряженные мышцы рук, легкая небрежность в позе. За последние двое суток этот человек видел меня в самом жалком состоянии: с соплями, температурой, в дурацкой пижаме. Он кормил меня с ложки и вытирал пот со лба. И теперь, глядя на него, я чувствовала что-то странное в груди.

Это была не просто благодарность. Это было что-то теплое, тягучее и пугающее.

– Доброе утро, – сказал он, не оборачиваясь. – Как самочувствие?

Я вздрогнула. У него что, глаза на затылке?

– Отлично, – ответила я, проходя на кухню. – Температуры нет, насморк прошел. Система перезагрузилась и готова к работе.

Максим обернулся. В его серых глазах мелькнуло облегчение, которое он тут же спрятал за привычной маской иронии.

– Рад слышать. Твой голос больше не напоминает скрип несмазанных петель. Прогресс.

Он пододвинул ко мне чашку кофе.

– С корицей? – удивилась я, вдохнув аромат.

– Ты говорила во сне, что хочешь булочку с корицей. Булочек нет, но корицу я нашел.

Я взяла чашку, стараясь не касаться его пальцев. Мои руки почему-то дрожали.

– Спасибо. За всё. За заботу, за бульон, за… мандарины.

– Это входило в пакет антикризисного управления, – отмахнулся он, но уголки его губ дрогнули. – Кстати, пока ты спала, я просмотрел статистику блога. Твоя болезнь подняла охваты на 15%. Людям нравится драма.

– Циник, – улыбнулась я.

– Реалист.

Мы стояли на кухне, пили кофе, и между нами висела та самая уютная тишина, которой я так боялась в начале. Тишина, которую не нужно заполнять словами. Я смотрела, как солнечный луч падает на его лицо, высвечивая золотистые крапинки в серых глазах, и думала: "Господи, Анна, не смей влюбляться. У тебя контракт. У тебя план. У тебя аудитория".

Но сердце плевать хотело на планы.

В этот момент идиллию разорвал резкий, настойчивый звук домофона.

Мы оба вздрогнули. В девять утра к нам никто не должен был приходить. Съемочная группа появлялась только после обеда, курьеры обычно оставляли посылки на ресепшене, а адрес знали только самые близкие.

– Кого принесло? – нахмурился Максим.

– Не знаю. Я никого не жду.

Он подошел к панели домофона, нажал кнопку видеосвязи. Я увидела, как его спина мгновенно напряглась. Он замер, словно гончая, почуявшая чужака.

– Кто там? – спросила я, чувствуя нехороший холодок в животе.

Максим медленно повернулся ко мне. Его лицо, только что расслабленное и теплое, превратилось в каменную маску.

– Твой бывший, – сухо сообщил он.

Чашка в моих руках звякнула о блюдце. Йогурт, который я собиралась достать из холодильника, так и остался на полке.

Антон.

– Что он здесь делает? – прошептала я.

– Наверное, пришел проверить качество контента, – в голосе Максима лязгнул металл. – Или убедиться, что ты все еще страдаешь по нему.

Звонок повторился. Длинный, требовательный, раздражающий.

– Анька, открывай! Я знаю, что ты дома! – Голос Антона Ларина, искаженный динамиком, прозвучал на всю квартиру. Громкий, самоуверенный, хозяйский.

Меня передернуло. Я не слышала этот голос три недели. Три недели тишины, которую я заполняла работой, чтобы не думать о том, как он меня унизил.

– Не открывай, – тихо сказал Максим.

Я посмотрела на него. Он стоял, скрестив руки на груди, и в его позе было столько скрытой угрозы, что мне стало не по себе. Это был не "душный архитектор". Это был мужчина, на территорию которого вторглись.

– Он не уйдет, – вздохнула я, чувствуя, как возвращается старый, липкий страх перед скандалом. – Я знаю его. Он будет звонить, пока соседи не вызовут охрану. А потом напишет пост о том, как я "зазвездилась" и не пускаю старых друзей. Мне не нужна еще одна волна хейта.

– Пусть пишет.

– Максим, ты не понимаешь. У меня репутация. Я не могу устраивать цирк в элитном доме.

Он посмотрел на меня долгим, тяжелым взглядом.

– А репутация важнее твоего спокойствия? – спросил он.

Я не знала, что ответить. В моем мире – да, иногда важнее.

Звонок прозвучал в третий раз.

– Анька! Мне нужно с тобой поговорить! Это важно! Касается твоего… проекта!

– Господи, – я поставила чашку на стол. Руки тряслись. – Я открою. Но ты… – я посмотрела на Максима с мольбой, – ты будешь рядом?