Анастасия Сидорчук
Тайны нашего подъезда, или Несколько дней на самоизоляции
Борьку ей было жаль. Немного, самую малость. Поэтому она все же остановилась. Подошла к нему, тронула его за руку и сказала:
– Ингу забудь. Так будет лучше. Пойми – ее больше не вернешь! Живи своей жизнью. С Любой, если она согласится остаться с тобой, ты не пропадешь. – Она вздохнула. Печально, искренне сочувствуя ему. – А Инги здесь больше нет!
БОРЯ.
Ноги у него подкашивались, и он отлично осознавал, что, возможно, это его последний день жизни. Люба смотрела на него с интересом, но вопросов не задавала. Поэтому Боря спросил сам:
– Меня ты тоже убьешь? Как Арину с Ингой?
Он ожидал услышать что-то вроде: "Да ты что, Борька! Ты все не так понял! Они живы и ничего страшного с ними не случилось!".
Но услышал абсолютно другое.
– Я подумаю, – сказала Любовь Михайловна, глядя на него как кот на бьющуюся в конвульсиях мышь.
ПЕНСИОНЕР.
Каждую мою девушку Люба называла "новой жертвой" (был такой сериал, то ли бразильский, то ли мексиканский). Она почему – то считала, что устоять перед моей силой и обаянием невозможно, поэтому искренне жалела девочек – мотыльков, которые летели ко мне, как к огню.
Вот только она забыла, что теперь все не так!
– Она плачет постоянно! – серьезно сказала Люба. – Игорь, я не знаю, что делать! А если она с собой покончит? А Борька на нее даже внимания не обращает!
Кто бы сомневался! Такой своими закидонами ее до психушки легко доведет. А то и хуже, права Люба. Я был хорошим психологом, мне все об этом говорили. Не по специальности, это мой врожденный талант. Поэтому привела она ее по адресу. Арину я усадил на кровать, сам сел рядом с ней. Начать работать можно и не разговаривая.
– С рукой что? – спросил я Арину. Но ответила Люба.
– В коридоре гвоздь торчит. Пока я ее к двери тащила, она на него оперлась, проткнула руку. Вон кровь как хлещет! Говорю тебе – она от стресса ничего не соображает, и ничего не видит перед собой…
Пояском ее халата я перетянул руку. Он тут же весь пропитался кровью. Параллельно я смотрел девочке в глаза, пытаясь ее успокоить. А еще соображал. А Люба-то хитрит! У нее же всегда все ходы наперед просчитаны!
– Конкуренток устраняешь? – догадался я.
– Подумаешь, – фыркнула Любовь Михайловна. – Кто виноват, что они – молоденькие и глупые, а я – умная и не старая! Да ты посмотри на нее! Она от одиночества мается, ты – тоже! И живешь как сыч, как пенсионер, хотя тебе всего тридцать семь…
– Я и есть пенсионер, – напомнил я.
– Ой, брось Игорь. Жизнь продолжается! Еще должен мне будешь. Пожили бы вы вместе, посмотри, как она тебе подходит!
Я посмотрел. Арина глядела на меня испуганно, но больше не рыдала.
Я вздохнул.
– Со второй конкуренткой что делать будешь?
– Разберусь, – ответила Люба. И я в этом нисколько не сомневался.
– Помочь?
– С этой помоги. Правда, Игорь, присмотришь за ней? Я же могу на тебя рассчитывать и не волноваться за нее?
В этом вся Люба – коварная, расчетливая и … великодушная! Готовая устроить судьбы всех окружающих. Вот только в своей жизни она никак не может разобраться…
– А сама что будешь делать? С ним останешься?
– Не знаю, Игорек! В любом случае, он обнаглел до безобразия, и его надо немножко проучить… – Люба встала со стула и дернула с Арины окровавленный поясок.
Уже выходя из квартиры, она вновь шепнула:
– Будешь должен!
Я посмотрел на Арину и прижал ее к себе. А ведь и вправду – буду должен!
Но быть в долгу я не привык. Поэтому позвонил своему отцу, бывшему когда-то отличным снайпером. И, разумеется, тоже готовым ради бухгалтерши Любы на все…
БОРЯ.
– За что ты так с ними? – спросил он, едва дойдя до стула. Ноги его совсем не держали.
– Ариночка так плакала… – Это Люба сказала с таким сочувствием, будто была простой добродушной пятидесятилетней женщиной, а не жестокой убийцей. – Мне было так жалко ее! Даже Инга пыталась ее успокоить, и за это Ингу я уважаю! А тебе было наплевать на нее! Ты все время курить бегал, а она чуть ли не в голос выла!
– И поэтому ты убила ее? Из жалости?
– Ты, Боря, либо – полнейший дурак, либо – очень жестокий человек.
Это она ему еще говорит о жестокости!
– Арину надо было спасать. Вот я и отвела ее к Игорю.
Игорь… А кто это?
– Это тот пенсионер?
Люба кивнула.
– Ты ведь, Боря, даже забыл, как мы с тобой познакомились. А я к нему приходила. Я же у них бухгалтером работала несколько лет. А когда с ним несчастье случилось – я его навещала. И каждую субботу, перед тем, как к тебе приходить, я к нему заходила. И в другие дни иногда. И Арину я видела. Глаза закрывала, думала – само решится. Думала – выберешь все-таки… Ингу не видела, ты же, я так понимаю, сам к ней чаще ездил. А про Арину знала… Я бы простила тебя, Боря, если бы тебе не было настолько на нее наплевать…
Жива! Значит – она жива?
– Что с ней?
Люба усмехнулась.
– Да уже все хорошо. Я ее жизнь устроила. И Игорька, кстати, тоже! А без меня бы маялись поодиночке…
– А Инга?
ПУДЕЛЬ.
Первые дни после вахты я всегда спал, как убитый. А мама кружилась вокруг меня, словно коршун, вздыхала, глядя на мои отросшие волосы (за время вахты они, и правда, скатывались под шапкой, словно воронье гнездо), на грязь под ногтями и обгрызенные заусеницы.
Позже, когда я уже окончательно приходил в себя, мама гладила меня по этому вороньему гнезду, называла пуделем и уговаривала сходить в парикмахерскую. Я маму все же любил, и каждый раз поддавался на ее уговоры. Раза с десятого.
Но в этом году все было не так, и все парикмахерские пока что были закрыты. Я притворно огорчился этому, но в душе торжествовал. Поскольку не делать то, что велит мне мама, до сих пор было для меня высшей степенью безрассудства.
– Сашенька, пудель мой, – уговаривала мама, гладя меня по гнезду. – Не можешь же ты ходить в таком виде?
Я засмеялся. Ответил с вызовом:
– Почему? Могу!
– Не можешь, – уже тверже сказала мама. – Это неприлично!
– Где неприлично? У вас в городе? А у нас в тайге меня медведи за своего принимают…
– Вот именно! – Мама кормила меня и, одновременно, продолжала читать нотации. Как в детстве, ей Богу. – Какой пример ты подаешь сыну?
Славка смотрел на меня с интересом, готовый сиюминутно перенять любой плохой пример. Сиял он при этом, словно начищенное мамино столовое серебро, подаренное ей однажды каким-то крутым композитором и считавшееся семейной реликвией.
– Да нормальный я подаю пример своему сыну! – вспылил я. – Пусть знает, как выглядят настоящие мужики! Не напомаженные, не порхающие в белых колготках по Большому Театру…
Тему искусства затрагивать было нельзя, для мамы это было нокаутом. И глядя, как ее лицо помрачнело, я смягчился и сказал первое, что пришло мне в голову.
– Ну, хорошо. Если ты найдешь парикмахера, я согласен постричься. И даже на маникюр согласен, но! – Мама слушала меня, не веря своему счастью. Мне стало стыдно, но врожденное упрямство было сильнее стыда. – Но только если ты найдешь парикмахершу, пока я принимаю душ, и приведешь сюда!
Не дожидаясь ее ответа, я быстро схватил полотенце и бегом кинулся в ванную.
Через пятнадцать минут я понял, что всегда недооценивал маму. Поскольку когда я вышел из душа, меня – стоя с ножницами в руках возле пустого кухонного стула – уже ждала очаровательная брюнетка.
***
Пока мама о чем-то долго шепталась с незнакомой мне соседкой, а Славка терзал гармонь, парикмахерша Инга успела не только постричь меня и сделать маникюр (цепляющиеся за все заусеницы, действительно, жутко мне надоели, но признаться в этом я не мог), но и приготовила яблочный пирог, по-хозяйски распоряжаясь на нашей кухне.
– Детей любишь? – спросил я, заметив, как она поглядывает на Славку.
– Ага, – кивнула Инга. – Я детей хочу, и замуж собираюсь. Собиралась… А Борька сказал, что мы в гареме будем жить…
Этим же пирогом я и подавился. В тайгу бы их, а то извратились совсем…
– Серьезно?
– Ага. А вот она у него главная жена! – подбородком Инга указала на женщину, выходящую из маминой комнаты.
– Инга, не преувеличивай! – добродушно ответила ей женщина. И села напротив меня. – Здравствуй, Саша, – она протянула мне руку, которую я пожал. Подофигев, честно говоря. Поскольку такая могла бы вести за собой целую армию. – Не нравится тебе в городе, Саш?
Я пожал плечами.
– Да нормально. Если не сильно долго. А если долго – как в каменном мешке себя чувствую…
– Вот и я о том же! – обрадовалась женщина. – Зачем вам взаперти сидеть целыми сутками! Сейчас ведь даже выйти никуда нельзя…
Женщина была права. Или просто хорошо манипулировала мной, а я поддался.
– Да, – мечтательно произнес я. – На дачу бы… Славка бы нам на гармошке играл целыми днями. Я бы шашлыки жарил. А мама… А мама пусть отдыхает, дышит свежим воздухом…
– Ну, вот и поезжайте, – одобрила мою (или все же свою?) идею женщина. – И Ингу с собой возьмите, она тоже шашлыки любит. Только уговор: об этом никому ни слова! А я вашему Славочке помогу…
Это ее условие мне как раз легко было выполнить. Потому как болтать я не любил, и в этом мы были похожи с моим соседом по прозвищу Граф.
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА.
– А Инга? – спросил меня Боря.
Я ответила:
– А Инга действительно пошла стричь Пуделя. Так Марина Сергеевна называет своего сына, когда тот приезжает с вахты обросший. Там же она и осталась, на дачу с ними уехала.
Боря сначала облегченно выдохнул, а затем спохватился.
– Ее ботинки здесь! И куртка, и сумка.
– Ну, кто же на дачу на таких каблуках ездит, и в куртке коротюсенькой? Выдали ей там и одежду, и обувь подходящую. А из самых необходимых вещей, если ты этого до сих пор не понял, у Инги только ее парикмахерский набор. Вот его она как раз и взяла с собой, поскольку и на даче, я уверена, найдет себе клиентов… Не обижайся, Боря, но сын Марины Сергеевны ей больше подходит. Ты ее все равно бросить хотел… А там у них ребенок – Славочка. Учитывая Ингин напористый характер, они и второго быстро заведут. Зарабатывать они оба умеют – могут и вовсе многодетную семью создать и прокормить, а Марина Сергеевна сможет создать из внуков целую музыкальную группу…
