Анастасия Седова
Дневник акушера. Реальные истории, рассказанные врачом роддома
Родить нельзя погодить
Привезли к нам в роддом как-то цыганку Машу. Да не просто, а с мигалками. Подняли в родблок. Цыганке той было уже двадцать лет. Третий раз беременная, двое детей дома. Срок – двадцать пять недель. А привезли, как понимаете, с угрожающими преждевременными родами. Доктор родблока посмотрел аккуратненько – а там шейка матки тонюсенькая, мягкая, на честном слове держится. Плодный пузырь виден, если бы была в родах, то смело можно 3 см раскрытия писать – такая была шейка. Но помним про двадцать пять недель.
Схваток активных нет. В родблоке ей всего, чего можно, внутривенно и прочими разными путями ввели и на каталочке доставили в отделение патологии. Акушеркам приказано было бдить. Проходит несколько дней. Рекомендуемый постельный режим свободолюбивое дитя степей игнорировала, ибо курить в палате было нельзя. Нигде нельзя, собственно, но в палате особенно. Поэтому таскалась Маша в подвал. Такая пациентка сродни пороховой бочке – не знаешь, когда рванет. При ее влагалищной ситуации и двух родах в прошлом младенца она вполне могла родить за полчасика. Где-то в районе подвала, например. Но привязать к кровати беременную мы не можем, человек взрослый, самостоятельный, ответственный. И не смотри, что вместо подписи в истории болезни крестик ставит.
На нашу радость, роддом через неделю после поступления Маши закрывался на очередную помывку. В день Х Мария отправилась на спецтранспорте в другой стационар. А вместе с ней и компания других крайне ответственных беременных. Их ну никак нельзя было домой выписать – это и центральные предлежания плаценты, ЗВУРы, пара монохориальных двоен и даже одна тройня. Мы выдохнули. По нашим расчетам, цыганка Маша должна была уж точно родить в течение двух недель. Именно на этот срок закрывался роддом. А наш коллектив благополучно ушел в отпуск.
Роддом помыли, мы вернулись и начали работать. Буквально на второй день приводят к нам беременную. Бааа, Машенька, какими судьбами?! Ее три сантиметра превратились в полноценные пять, но Машу этот факт ничуть не смущал. Она умудрилась сбежать из другого роддома, три дня побыла с детьми, мужем и прочими родственниками. И вот снова ее привезли к нам. Ну что ж, двадцать восемь недель – не двадцать пять. Уже хорошо. Продолжаем наблюдать, гонять из подвала и грозить штрафами за курение.
Не буду томить. Родила Маша преждевременно, в тридцать четыре недели. К большой радости табора, родился сын, сам задышал. Отправлен вместе с мамой в детскую больницу. А вы говорите, пессарии, швы, истмико-цервикальная недостаточность…
Трудности перевода
Несколько лет назад была у меня пациентка. Звали ее Айгуль. Красивая восточная женщина тридцати лет, ожидающая рождение третьего ребенка. Первые два появились на свет путем кесарева сечения, поэтому сейчас предстояла операция. Обычно мы говорим женщинам, что у них есть возможность стерилизации во время кесарева (тем, кому это разрешено законодательством). Кто-то отказывается, например, хочет еще детей. А кто-то с радостью соглашается, потому что свой «план» по деторождению выполнил, а тут можно воспользоваться ситуацией, избежать еще одной операции и, как следствие, еще одного наркоза. Айгуль за пару дней до назначенной операции пришла сама: «Доктор, хочу трубы перевязать. У меня сестра так сделала. Можно?» Конечно, можно. Рассказала ей об операции, про возможные последствия и необратимость. Сказала, что если еще раз встанет вопрос о детях, то только ЭКО. Айгуль отмахнулась. Какие дети? Вон, трое их, хватит, тяжело уже. Написали заявление на стерилизацию и согласие на операцию.
В положенный день я оперирую Айгуль, пересекаю маточные трубы. Через четыре дня ее выписывают из роддома, счастливое семейство с новорожденным мальчиком отправляется домой. Еще через неделю меня вызывают в стол справок. Смотрю, стоит Айгуль, глаза в пол, а рядом с ней мужчина, как оказалось, муж. И мне выписку жены показывает. Выписку не я печатала (в послеродовом отделении другие врачи). Но глазами пробежалась – все по делу: диагноз, проведенные оперативные вмешательства, последние анализы, рекомендации, подпись, печать. Муж тыкает пальцем в слово «стерилизация» и на повышенных тонах спрашивает: «Зачем жене трубу перевязали?» Чувствую, накаляется обстановка. Глазами уже ищу охранника, ибо случаи разные бывали у нас.
Попросила подождать пару минут. Сама пошла за историей родов в архив к старшей акушерке. Взяла. Убедилась в наличии разрешения женщины передавать данные об ее здоровье мужу (читай – освещать другому лицу данные, составляющие врачебную тайну). Возвращаюсь в стол справок. Говорю, что жена его сама дала согласие на операцию. По законодательству Российской Федерации, гражданкой которой она является, имеет полное право решать, чего ей делать, а чего нет. Муж тут совсем взревел. «Да она у меня вообще по-русски не говорит! И не понимает почти! Вы специально!» Пришлось порадовать его успехами жены в изучении русского языка. Показала ему заявление, где ее рукой на чистом русском языке написано согласие на стерилизацию.
Надо сказать, что в нашем учреждении для таких согласий не имеется готовых бланков. То есть пациентка сама своей рукой пишет все, начиная от «шапки» и заканчивая тем, что предупреждена о необратимости операции (невозможности иметь детей естественным путем). Муж прочитал, замолчал. «До свидания». Ушли. Что было дальше – не знаю и знать не хочу.
Скажу так: по моему мнению, женщина имеет полное право делать со своим телом все, что считает нужным. Если она решила, что трех беременностей в ее жизни достаточно – это решение нужно уважать. Бывают, конечно, ситуации, когда у супругов противоположное мнение. Есть мужчины, которые считают женщин с пересеченными трубами неполноценными. У всех свои тараканы в голове. В выписках мы обязаны писать весь объем оперативного вмешательства, который был выполнен. А вот что делать с такой выпиской, если мнение о дальнейшем планировании семьи у вас с мужем расходится, решать исключительно вам.
Новогодняя история
Беременную Олесю направили к нам в конце ноября из района – заподозрили отставание роста малыша. Наши специалисты по УЗД подтвердили: вместо положенных двадцати шести недель по размерам ребенок соответствовал лишь двадцати четырем, и тому была, как минимум, одна причина: Олеся страдала алкогольной зависимостью. Плохое питание, почти ежедневные стопки алкоголя, лошадиные дозы никотина – странно, что этот ребенок хоть как-то растет. За жизнь до последнего цепляется. Волшебной таблетки для лечения плацентарной недостаточности, увы, не существует. Единственное решение в таком случае – ежедневное наблюдение за состоянием плода и своевременное принятие решения в критической ситуации.
Мы наблюдали. И каждый день уговаривали женщину оставаться в отделении, ибо на волю Олеся рвалась похлеще лермонтовского Мцыри. Ее сожителю, видимо, скучно было выпивать одному. Под разными предлогами этот недоотец звонил и просил/приказывал/умолял приехать. Доходило до того, что он, изображая инфаркт, хрипел в трубку, говорил, что умрет на диване, если Олеся сейчас же не приедет. Мы не могли отпустить беременную в таком состоянии: заведомо было понятно, чем все это закончится – и для ребенка, и для нас. Приходилось даже закрывать глаза на ее ежедневные походы в подвал на перекуры: если лишить ее еще и сигарет, дело – труба. Точно сбежит.
К двадцатым числам декабря после очередного УЗИ стало ясно: тянуть больше нельзя. Отставание плода увеличилось, состояние его внушало серьезные опасения, кровоток в сосудах плаценты и головного мозга становился критическим. Олесю прооперировали, родился мальчик, 630 грамм. Мы выдохнули – извлечен, живой. Дальше – работа детских реаниматологов, и, если выживет, сложная длительная реабилитация. Думать о том, как потянет эту реабилитацию мать, совсем не хотелось.
Малыша забрали в детскую больницу, Олесю на пятые сутки после операции выписали, восстанавливалась она быстро. Контакты детской реанимации ей дали, обещала звонить, приезжать. Учитывая, что сожитель приехать не соизволил, нам пришлось вызвать машину из района, их местную скорую. Сдали, так сказать, с рук на руки, не на мороз же родильницу выставлять.
А после новогодних праздников пришла страшная весть. Нет, с ребенком, как ни странно, все было неплохо. Он хорошо отвечал на терапию, да и реаниматологи детские у нас о-го-го. Потихоньку, медленно, но набирал вес, крепчал, параметры ИВЛ смягчались с каждым днем. А вот родители мальчонки сгорели. Отмечали Новый год несколько дней, а домик-то деревенский, с печным отоплением. Оба насмерть. Надеюсь, хоть пьяные были и не мучались. Смерть в огне – одна из самых страшных.
После этого задумывалась: ведь этот ребенок развивался вопреки всему, родился и не погиб вместе с матерью ни в колыбели, когда горел дом, ни внутри утробы. Наверное, это кому-то было нужно?
Про хирургию
Осторожно! В следующей истории медицинский, местами черный юмор. Особо чувствительным моралистам этот опус можно пропустить. Или считать плодом моего воображения, не принимая близко к сердцу. Как говорится – все совпадения случайны.
Интернатура – прекрасное время: так как уже имеется диплом врача, можно очень многое себе позволить. Из того, что разрешат, естественно. Цель – за год научиться делать руками как можно больше под присмотром старших коллег. Особенно это касается врачей хирургических специальностей. Именно поэтому более-менее толковые интерны использовали любую возможность найти применение своим лапам. А конкуренция за право пойти ассистентом на операцию была ох, как высока, скажу я вам.
Второе января. Все нормальные люди в семейном кругу празднуют Новый год. Идиотки типа меня идут на дежурство в многопрофильную клиническую больницу, потому что этот день – привозной по городу, да еще и посленовогодний. В относительно плановой гинекологии делать было нечего. Если привезут какую апоплексию или внематочную, меня обязательно позовут. А пока тихо, иду в отделение к хирургам. К слову, они всегда были рады студентам и интернам.
Прихожу я такая, с хорошим настроением, значит. Но моего восторга в тот момент хирурги почему-то не разделяли. За день дежурная бригада упахалась в ноль, и на поступающие вечером аппендюки, панкреатиты и холециститы (хвала новогоднему обжорству) уже просто приползали. В 22:30 поступает женщина, новогодняя мечта разве что поэта, но не хирурга: 153 см рост, 150 кг вес, шестьдесят восемь лет, кишечная непроходимость неясной этиологии и сахарный диабет до кучи. Живот – доска (для немедиков – читай, перитонит, причина которого неизвестна). Анестезиологи радовались не меньше хирургов. Хирурги поканались, выбрали жертву и отправили в операционную. Ассистентов для хирурга не нашлось, ибо одновременно накрывали еще два стола. В соседних операционных, а не то, что некоторые подумали.
В качестве ассистентов пошла я (интерн несколько иной специализации) и студент четвертого курса. Кстати, в практической хирургии он тогда соображал побольше меня, ибо на ассистенции ходил гораздо чаще и продуктивнее. Причиной кишечной непроходимости у бедной женщины была опухоль. Кроме этого, в животе обнаружилась перфорация кишки и каловый перитонит. На обычном человеческом языке – дырка в кишечнике, через которую в брюшную полость вышли каловые массы.
Да, хирурги умеют красиво материться, выгребая каловые камни из-под печени. Был вызван ответственный дежурный хирург. Думаете, чтобы помыться и сразу в работу? Ха! Он достал телефон и сфотографировал найденное нами добро. Потому что таких «сталактитов» хирурги давно не видали. Именно с тех пор я знаю, что кроме молодых мамочек красивые и необычные фекалии фотографируют еще и хирурги, причем с разных ракурсов.
Есть еще женщины в русских селеньях, которые вместо своевременного похода к врачу отмечают Новый год. Подумаешь, шесть дней стула нет и живот весь болит и дуется. Еще пару дней ведь ничего не изменят, правда, доктор? Ответственный хирург все же помылся на ассистенцию для резекции кишечника и выведения колостомы. Как водится, с брюшины первый ассистент был отпущен. Хирург, весь в мыле, ушивал послойно. Разрез радовал – пришлось расшириться от мечевидного отростка до лона (практически от грудины и до лобка). Мы со студентом плотоядно потирали руки в стерильных перчатках, периодически переглядываясь. Хирург сдался на подкожно-жировой клетчатке. Отдал инструменты, наказал операционной сестре бдить за нами в оба глаза, несмотря на Новый год, и растворился в коридорах оперблока.
Что б вы понимали в новогодних подарках! Полметра подкожно – жировой клетчатки толщиной 10 см. Полметра кожи. Меняясь и потея, мы шили по очереди. Я шью – студент вяжет узлы, он шьет – я вяжу. Дорвались… Оставшиеся часы дежурства после этой операции прошли не менее прекрасно.
P.S. Шов был неплох, вопреки нашим малоопытным рукам и сахарному диабету женщины. Пациентка из послеоперационного периода вышла достойно и через какое-то время была направлена к онкологу для дальнейшего лечения. Судьба ее мне неизвестна.
P.P.S. Протокол операции, как самая старшая из младших, печатала я: первый раз – сама, по наитию, без мата. Второй раз – уже под диктовку хирурга. А с тем хирургом в интернатуре я еще и по санавиации разок умудрилась съездить. Но это уже совсем другая история.
P.P.P.S. Ассистент хирурга ушел после ушивания брюшины, хирург – после ушивания апоневроза. Это значит, что никаких пеленок/салфеток/зажимов/скальпелей/ножниц и т. п. в животе хирургическая бригада в составе «интерн + студент» оставить практически не могла.
Антенатал. История первая
Очередная суббота. Очередное дежурство в роддоме на базе многопрофильной клинической больницы. Я – в послеродовом отделении. Сегодня большая выписка, по плану четырнадцать человек. Может, конечно, кто отсеется: анализы еще не готовы, детские обход не закончили.
Звонок из приемного: «Антенатал привезли, подойдете?» Странно, почему дернули меня. Обычно приемное отделение в случае большой выписки прикрывает врач патологии. Наверное, ответственный на родах.
Спускаюсь. В приемном отделении фельдшер с направлением, пациентка и какой-то мужчина, судя по поведению, супруг. Живот, на первый взгляд, уже где-то в третьем триместре. Лицо заплаканное. Какая-то безнадежность в глазах. Оно и понятно. Беру направление. Читаю: «Первая беременность, тридцать две недели. Антенатальная гибель плода».
Приглашаю беременную на осмотр. Со вчерашнего вечера нет шевелений. Уже и сладкое ела, и много двигалась, и пила много, в туалет бегала – шевелений нет. Беременность первая и очень желанная, до этого момента протекала без осложнений. С утра муж повез жену на фельдшерско-акушерский пункт, находившийся в селе Д*. Там акушерка молоденькая была. Жалобы послушала, беременную посмотрела, стетоскопом по животу в поисках сердцебиения пошарила – не нашла, вердикт свой вынесла. Скорую вызвала – и к нам отправила. Алгоритм-то правильный, надо сказать.
Прошу пациентку лечь на кушетку. Слушаю трубкой. А там – тук-тук-тук, с положенной частотой около ста сорока ударов. Одновременно щупаю пульс самой беременной. Человек в стрессовом состоянии, может, я ее сердце «поймала», были у нас случаи. У нее под девяносто. Сажаю за аппарат КТГ, тут уже и она сердцебиение своего малыша услышала. Опять слезы – теперь уже от счастья. Вызываю спеца по ультразвуковой диагностике. Мне повезло, она была соседнем корпусе и как раз освободилась. К ее приходу мы и КТГ завершили писать.
По УЗИ – все более, чем прилично. Плод по размерам сроку соответствует. Плацента свою работу делает. Воды в норме. Показатели кровотока тоже без отклонений. Предложила, конечно, беременной госпитализацию. Больше с превентивной целью – а мало ли. Здесь хоть под наблюдением. Все-таки от ее села до нас сотня километров, пока доедут… Но та на радостях отказалась, документы нужные подписала. Они – домой, а я – выписывать своих четырнадцать родильниц… Хорошо, когда все хорошо заканчивается.
Цена беременности. История первая
Светлане на момент третьей беременности было тридцать шесть лет. Первые роды в 2005 году. На тридцать седьмой неделе на фоне преэклампсии случилась эклампсия. Экстренное кесарево. Ребенок жив. У женщины отек мозга. Выдала остановку сердца. Клиническая смерть. Реанимировали, к жизни вернули. Во всех картах после этого появилась запись: «Клиническая смерть в анамнезе».
Во второй раз Светлана забеременела в 2010 году. Снова отеки, давление. В тридцать четыре недели произошла преждевременная отслойка нормально расположенной плаценты. Массивное кровотечение на фоне гипертонии. За матку поборолись, но смогли сохранить. У родильницы на вторые сутки после родов судороги. Эклампсия. Опять отек мозга. Спасли. Ребенок жив. Выходили.
В 2017 году Светлана забеременела в третий раз. Против сохранения были буквально все. Ее муж. Ее родители, которые помогали с детьми. Врачи женской консультации. В известность было поставлено руководство здравоохранения региона. Проводилась личная беседа беременной с главным акушером – гинекологом области. Безрезультатно. Светлана решила вынашивать беременность.
Снова отеки, снова давление, снова белок в моче. Классическая триада. С периодическими госпитализациями, но до тридцать седьмой недели доходила. Плановое кесарево сечение, согласилась даже на стерилизацию. С ребенком все неплохо. Оставляем их в стационаре под наблюдением до восьмых суток. На всякий случай. Светлана на гипотензивной терапии, антикоагулянтах. Все, как полагается, расписано на шесть недель позднего послеродового периода. Выписали. Выдохнули. На двадцать первый день после родов у Светланы случается инсульт.
Она выжила, находится практически в вегетативном состоянии. Не встает, не ходит, не сидит. Лежит на противопролежневом матрасе. Не говорит. Никого не узнает. Муж разрывается между тремя детьми, работой и женой-инвалидом. Вот стоило оно того? На мой взгляд, нет.
P.S. Напоминаю, что это просто история, ни к чему никого не призывающая. Один случай из немногих, но он имеет место быть.
Про зависимости
Работала я когда-то в многопрофильной клинической больнице, в составе которой был акушерский стационар. Стационар этот носил статус областного. А это значит, что у нас оказывались беременные не только высокой группы риска, но и самые обычные женщины. Те самые, которым до ближайшего роддома пару сотен километров.
Лежит у меня в палате однажды беременная Оксана из далекого-далекого села. Тридцать шесть лет, но выглядит гораздо старше: морщинки, отсутствие трех передних зубов (дальше не видно было), темные рабочие руки… Возможно, вне беременности еще и рюмкой не брезговала, но во время положения злоупотребляющей замечена не была, кажется. Курилка страшная – мне было очень жалко девочек в палате, которые вынуждены были лежать вместе с ней. У нее было плановое кесарево, заодно написала согласие на стерилизацию, больше детей не хотела.
Наступает день операции, я иду на обход. А Оксаны нет. Спрашиваю у соседок в палате, те отвечают: «В подвале ошивается, где ж ей еще быть!» Отправила за ней санитарочку, чтоб вернуть в отделение и передать с рук на руки акушеркам для последних предоперационных мероприятий. Через некоторое время захожу в предоперационную. Лежит на каталке моя мадам, волосы ей убирают. Я детеныша стетоскопом слушаю, заодно спрашиваю Оксану в шутку, мол, никак рожать передумала, сбежать с утра пораньше из роддома решила. Она смеется частично беззубым ртом и говорит: «Что вы, Настасья Сергеевна, пару затяжек сделала. Потом ведь сколько в реанимации лежать».
Операция прошла штатно, легкая гипоксия с зеленоватыми водами (при таком количестве сигарет – ни разу не удивительно). Мальчишка худенький, два шестьсот при росте пятьдесят, но вполне себе на семь баллов по Апгар накричал. После операции историю родов я написала, листы назначений заполнила, наркотические препараты списала, несколько раз в палату интенсивной терапии сходила, живот посмотрела. А потом и домой засобиралась. На следующее утро прихожу на работу. Тут надо объяснить, что переодеваемся мы из уличного в роддомовское не в отделениях, а в специальных комнатах в подвале. Так по санитарно-эпидемиологическим нормам положено. В этот же подвал шастают беременные, по одной, а то и в паре, чтобы покурить. Здесь же мы их гоняем, иногда с органами власти, но весьма безрезультатно, надо отметить.
Спускаюсь я, значит, в этот подвал. Иду себе не спеша. И вижу – в казенном темно-синем халате с цветочками ползет по стеночке существо. Медленно-медленно… Ба, моя Оксана! Бледная, но в настроении. Я бы даже сказала, с завидным настроем. С момента операции и суток еще не прошло. «Но уж больно затянуться хочется, Настасья Сергеевна!»
P.S. Выписана на четвертые сутки послеродового периода в лучшем виде.