Анастасия Седова
Дневник акушера. Реальные истории, рассказанные врачом роддома

Королевская двойня. История первая

Во времена всемогущего интернета к врачу можно вообще не ходить. Беременность планировать необязательно. Даже двойню можно попробовать нахимичить. Стимуляция овуляции? В любой аптеке таблетки продадут. В этой не продали, сказали, только по рецепту? Да какие проблемы, зайди в соседнюю, за углом. Там уж наверняка.

Беременность у Кати была желанная. Все у них с мужем есть – работа, квартира, машины. Хочется малыша. Хочется – сделано. Беременеет Катя без проблем. Счастливая, идет на УЗИ, где огорошили: «Замершая. Восемь недель». Выскабливание, контрацепция на ближайшие месяцы. Все объясняют, рекомендуют обследоваться. Слезы у Кати закончились, а ребенка все также хочется. Вполне разумно в ее двадцать четыре года.

Полгода прошло. К врачу Катя решила не ходить, к чему уж. Обследоваться? Да вы вообще знаете, какие очереди в женских консультациях? Сидела Катюша на женском форуме. Зарегистрировалась там она еще во время первой беременности до того злополучного УЗИ. Девочки на ветке «Овуляшки» писали про эффект отмены: бросаешь пить гормоны и тут же беременеешь. А уж если в первый месяц не забеременела, значит, все плохо у тебя с яичниками, надо стимулировать.

В первый месяц после отмены оральных контрацептивов Катя не забеременела. Задержки нет, даже два теста сделала на всякий случай – отрицательные. Решила не терять времени. Узнала у форумчанок название препарата для стимуляции. В аптеке продали без проблем. Стимуляция удалась на славу: УЗИ показало двойню. И все так хорошо, так прекрасно. До двадцать второй недели все прекрасно.

В этот срок беременности начинает тянуть живот. Катя умная и знает, что так быть не должно. Идет к своему врачу. Врач слушает жалобы, щупает живот и дает направление в наш роддом – без осмотра на кресле.

Я дежурю. Поступивших много. Периодически вызывают на роды, потому что один дежурный врач в родзале не справляется, рожают почти одновременно. Уже под вечер приводят очередную беременную. Читаю направление: «Вторая беременность двадцать две недели. Двойня. Угрожающие преждевременные роды». Первая мысль – женская консультация в очередной раз страхуется. Но все-таки двойня, откладывать осмотр не стоит.

В смотровой обычные манипуляции, попутно я собираю анамнез. Катя честно говорит, что стимулировалась самостоятельно. Смущается немного. Матка несколько в тонусе.

Я ожидала увидеть обычную шейку матки обычной беременной в двадцать две недели. Возможно, чуть укороченную. Активных жалоб нет, да и боли уже прошли. В зеркалах на меня вызывающе смотрит пролабирующий плодный пузырь. Ситуация – на первый период родов. И края у шейки матки такие тонюсенькие.

Итак, имеем задачу: желанная беременность, отягощенный анамнез в виде замершей беременности, никакая шейка матки и два глубоко недоношенных ребенка в перспективе уже этой ночью. Если начнутся схватки. А они начнутся, у меня никаких сомнений нет в том, что профилактику дыхательной недостаточности у плодов проводить еще нельзя. Мысли прерываются очередным звонком: «Роды!» Лечу в родовое отделение, попутно давая акушеркам отделения патологии назначения для Кати. Через пятнадцать минут докладываю ситуацию ответственному дежурному врачу, сидим молча.

Потому что… Потому! Два по четыреста восемьдесят – пятьсот грамм, один неонатолог, и пусть весь мир подождет. По возможности, решаем тянуть хотя бы до утра. На всякий случай предупреждаю неонатолога. Из трубки доносится: «Что ж от вас еще ожидать можно?» Понимаю детского доктора прекрасно. Иду к Кате.

Это был очень тяжелый разговор. Объясняю все, как есть: в случае рождения детей шансы есть, но они минимальны. Если дети выживут, то, с большой долей вероятности, останутся глубокими инвалидами. Рассказываю план лечения, называю все препараты, в обязательном порядке указываю на соблюдение режима. От нее вопрос: «Какой процент, что я доношу?» Честно отвечаю, что никакого, несколько преувеличивая, говорю – хотя бы до двадцать пятой недели. Сама понимаю, что не будет и этого срока. Но лишать беременную какой-либо надежды казалось мне слишком жестоким. Психологию никто не отменял.

За ночь Катя ни разу не пожаловалась. Ходила я к ней каждые полчаса – с такой ситуацией на токолитиках и в постели родить можно. Все спокойно, до утра дотянули.

Катя лежит у меня в палате. Каждое утро обход начинаем с мантры «день прошел – и слава Богу». Катюша – послушная девочка. Она верит в себя, верит мне как лечащему врачу, верит в своих малышей, разговаривает с ними, когда соседки по палате уходят на обед или ужин, и лежит, лежит, лежит. Лежа ест, пьет и ходит в туалет тоже лежа. Потому что знает, что может случиться, если встанет. Даже на УЗИ ее возят на каталке.

Лежит Катя почти восемь недель. На тридцатой неделе ночью отходят воды, она самостоятельно рожает двух малышей: мальчика 1200 грамм и девочку 1300 грамм. Профилактика синдрома дыхательных расстройств давно проведена, курс антибиотиков пройден успешно. Неонатологи малышами вполне довольны. Конечно, им предстоит еще долгая реабилитация в отделении недоношенных, но это уже совсем другая история.

Я рада, что ошибалась в своих мыслях и предположениях. Рада, что мне удалось скрыть свою тревогу и истинные мысли от беременной женщины. У этих деток очень сильный ангел-хранитель. В моей практике был с десяток случаев, когда при такой ситуации все заканчивалось гораздо печальнее. А подаренные Катей розы стояли у меня больше трех недель.

Пьяные роды

Врач должен быть терпим и терпелив. А еще врач – человек. И да, нам тоже иногда бывает неприятно работать с некоторыми пациентами. Таких категорий куча: истерички, хамки, грязнули. Хотя… Честно?

Любая истерика имеет конец. И чаще конец наступает тогда, когда вопрос объективно решается. Обычно с женщинами достаточно просто спокойно поговорить. Хамы, увы, везде, не только в медицине. Тут важно не поддаваться на провокации и просто выполнять свою работу.

Я могу смириться с запахом немытого тела. Даже глаза сильно щурить не буду, ныряя в недра женщины. Я спокойно смотрю на черные ногти и пятки, скопившие на себе огородную пыль. Серый налет на лифчике? Ну что ж теперь. Трусы неделю не меняла, и сейчас так неожиданно пришлось ехать к врачу, что не успела свежие надеть? Да ничего страшного. Прокладка сутки на трусах приклеена? Что мы, прокладки на трусах не видели? Не брилась? Не вопрос, хорошо бы, если в родах не порвалась. Уж очень штопать неудобно, когда волосы в рану лезут. Некоторые, знаете ли, и попу вытирать как следует не научились, чего уж там. Но есть одна категория женщин, отношение к которой у меня не изменится никогда. Алкоголички и прочие злоупотребляющие.

Это чудесное тело привезли нам аккурат к двенадцати ночи. Без документов, в грязном халате и в одной стоптанной туфельке. Золушка, блин. Чуток отмыли, вшей поискали – к счастью, не нашли. Стричь длинные черные когти не было времени, ибо мадам оказалась не просто беременной, а уже вовсю рожала. Раскрытие шейки матки было около восьми сантиметров. А еще дама не могла двух слов связать, какая уж там обменная карта. Ну, то есть представьте ситуацию: женщина родит в течение часа-двух максимум, а я о ней не знаю ни-че-го. Какие там подсчеты и фиксация в истории абортов-родов-операций. Роды, конечно, не первые, это и при осмотре было понятно. Но тут бы хоть срок беременности прикинуть примерно. Ибо по внешним признакам (то, что я могу пощупать/измерить) рисовались роды преждевременные, недель тридцать-тридцать две. Звоню неонатологам, честно говорю: скоро рожаем, срок и какие-либо данные отсутствуют, но высока вероятность, что недоношенный.

Неонатолог приходит сильно заранее, пытаясь хоть что-то узнать у тела. Тело лежит с диким перегаром, заполнившим родзал, отпихивает меня грязной пяткой и периодически засыпает. Просыпаясь временами от наших потрясываний и всяческих манипуляций в виде КТГ и прочего, тело вопрошает: «Че вы меня тут будите? Ночь на дворе». Одновременно тело каждый раз удивляется, что оно беременное.

Родили, чего уж там. Подробности и красочные обороты русского и могучего опустим. Девочка. 1500 грамм. Доношенная! Отдана неонатологам. Тело после рождения ребенка в разговоре с нами участвовать вовсе перестало, повернуло голову на бочок и захрапело. Плацента рождалась самостоятельно, без всяких наших «Потужимся!»

Спустя пару дней документы привезли какие-то родственники. Потом же мы и узнали, что роды у женщины пятые по счету, и на всех старших детей родительских прав она лишена. Что-то мне подсказывает, что и новорожденную ожидает столь же печальная судьба. Хотя в детском доме девочка будет хотя бы сыта и одета.

Рубец на матке. История первая

Один из самых частых вопросов у женщин после первого кесарева сечения: «А потом родить самой можно?» Можно, конечно. При определенных условиях. А вот два кесарева у женщины в прошлом – показание для операции в следующую беременность. Без вариантов, это прописано в клинических рекомендациях, и врач обязан таких женщин оперировать. Однако, бывают и другие исходы…

Май 2019. Я на выезде в курируемом районе. Проверяю документацию, запрашиваю группу высокого риска. На глаза попадается выписка из N-ого роддома. Диагноз: «Третьи срочные роды. Рубец на матке после двух кесаревых сечений». Спрашиваю подробности у врача женской консультации.

Женщина необследованная. На учете не состояла. До ближайшего роддома около пятидесяти километров. Ну, как схватки начались, так скорую и вызвала. А родила практически у входной двери роддома, только и успели поймать. Последнее кесарево – четыре года назад. Ни одного УЗИ, ни одного анализа за беременность. Ребенок здоровый, с матерью выписан на четвертые сутки после родов домой. Думаю, врачи после таких родов перекрестились не один раз.

Годом ранее – август 2018. Очередной рабочий день в послеродовом отделении. Утро. После врачебной пятиминутки смотрю истории свежепоступивших. В одной из палат женщина двадцати семи лет, с рубцом на матке. Читаю анамнез: июнь 2014 года – кесарево, октябрь 2017 года – кесарево. На дворе август 2018 – снова роды. Доставлена к нам в потужном периоде, родила сама: дежурная бригада даже операционную развернуть не успела, практически на пороге роды приняли. А фамилия вроде знакомая. Иду на обход, захожу в палату. Лицо тоже знакомое, но точно вспомнить не могу… «Анастасия Сергеевна, здрааааасьте! Ой, а вы меня помните? Я – Лиля, вы меня в прошлом году оперировали…» Увы, подробностей сейчас не вспомню, а это значит, что все у Лили прошло хорошо и без осложнений. Спрашиваю, как она умудрилась забеременеть, когда сыну месяц был? В ответ: «Так получилось», – и смеется…

Ох, Лиля. Как хорошо, что сейчас ты смеешься. Что матка твоя, хвала регенерации и твоей молодости, цела после двух кесаревых (а последнему еще и года нет). Что живая с потугами ты доехала до стационара и с целой маткой и живым ребенком из него выйдешь…

Возраст согласия

Дежурство. Вечер. Перинатальный центр на базе детской областной клинической больницы. А это значит, что мы, акушеры, в экстренном порядке по дежурству консультируем еще и детей. Обычно консультацию запрашивают хирурги, чтобы мы исключили «свое». Гинекологическая патология у маленьких девочек, которая привела бы к болям в животе, встречается не очень часто. Но в двенадцать-тринадцать-четырнадцать лет, а сейчас и того раньше, девочка становится девушкой. Со всеми вытекающими последствиями в виде возможной беременности, в том числе внематочной, воспалениями, апоплексиями, ну и мало ли чем еще. Началом половой жизни в тринадцать-четырнадцать лет меня не удивишь. Лишь бы предохранялась.

Итак, приходит одна такая девочка на консультацию в сопровождении мамы и медсестры приемного отделения. Девочке – назовем ее, допустим, Кристиной – шестнадцать лет. А это значит… Это значит, что я обязана спросить согласие девочки на присутствие мамы при осмотре и, соответственно, оглашение диагноза и прочих составляющих врачебной тайны. Да, совершеннолетие в России наступает с восемнадцати. А вот право на согласие/отказ от медицинской помощи – с пятнадцати лет. По дороге в смотровую задаю первый вопрос. Разрешает ли Кристина присутствие маме при осмотре? На что получаю категоричное «нет».

Ситуация рядовая. На моей памяти масса несовершеннолетних пациенток, которые отказывались от осмотра в присутствии родителей. Причины разные: от желания скрыть отсутствие девственной плевы до банального стеснения. Были девушки, согласившиеся на присутствие родительницы, и мамы знали, что ребенок ведет половую жизнь в пятнадцать-шестнадцать лет.

Мама Кристины для начала удивила меня своим напором, сказав, что пойдет с дочерью. Я попыталась объяснить, что ее дочь имеет право на осмотр без ее присутствия. Кристина же в принципе отказалась даже раздеваться при нахождении мамы в смотровой. Девушку я осмотрела. Да, она жила половой жизнью. Предохраняется презервативами. Да, мама была не в курсе. Нет, ничего «нашего», гинекологического, у нее не было. И в целом – абсолютно адекватная и относительно здоровая девушка, которая знает особенности своего организма и даже ведет менструальный календарь. А вот ее мама…

Пока я писала протокол осмотра, на меня словесно вылили кучу неприятно пахнущей субстанции. По мнению мамы, права осматривать дочь без ее присутствия я не имела. Что в вопросе прав родителей я не являюсь профессионалом (упаси Господи, даже и не претендую). Что я тут и сейчас, уж коли осмотрела, должна сказать, девственница ли Кристина или нет. Вопросы здоровья маму совершенно не интересовали, главное, на месте ли плева.

На мой отказ говорить о состоянии здоровья дочери и совет поговорить с Кристиной самостоятельно (и, возможно, не в больнице) снова понеслось. Все врачи – нелюди. Потому что двадцать лет назад, в конце лохматых девяностых они не смогли спасти ее сына с пробитой головой. Не сделали ему рентген и что-то там еще. А я теперь хочу угробить ее дочь. И вообще: «Своих родите – поймете!» И в этот момент Кристина снова меня удивила. Она просто встала и сказала: «Спасибо, доктор!» После кивнула на мать: «Вы извините, у нее такое бывает». И ушла.

Моя психика весьма крепка и закалена такими ситуациями. Ибо мои обязанности были выполнены, ребенок осмотрен, необходимые бумаги написаны, юридические формальности соблюдены. На полемику у меня не было ни сил, ни желания, ни времени – в родзале ждала роженица с практически полным раскрытием. Жалко мне стало не маму. Жалко Кристину, взрослую не по годам девочку. Потому что она не может довериться матери. Скорее всего, не может с ней поделиться самым сокровенным за вечерней чашечкой чая – своими девичьими мечтами и страхами. Банально о контрацепции спросить. Понятно, что есть свои страхи и у матери, имеющие истоки из – за смерти первого ребенка. Но в конце-то концов, учитесь разговаривать с детьми не только про оценки в школе.

P.S. История случилась в 2018 году. В июле 2020 принята поправка к ст.22 ФЗ – 323. Теперь информация о здоровье несовершеннолетнего в возрасте от пятнадцати до восемнадцати лет также предоставляется законным представителям пациента по запросу.

P.P.S. Эта история не про «правильно или неправильно что-то говорить родителям». Я искренне считаю, что родитель, который несет ответственность за своего отпрыска до восемнадцати лет, просто обязан знать все о состоянии здоровья ребенка. К счастью, теперь этот вопрос решен на законодательном уровне. Но научитесь, пожалуйста, строить доверительные отношения со своими детьми.

Беременность в пятнадцать: аборт или… История первая

Девочке Леночке пятнадцать лет. Благополучная семья, единственный ребенок, любящие мама с папой, прекрасные перспективы. Леночка не только любима, она любит: кроме своих родителей еще и одноклассника. Кстати, взаимно. Нужно ли кому рассказывать о страсти в юности? Почитайте Вильяма нашего, Шекспира. Думают ли пятнадцатилетние подростки о контрацепции? Не всегда. К слову, на дворе 1985 год.

Девочка Леночка была сообразительной, беременность заподозрила после первой задержки. Сказала маме, конечно. Любящая мама наспех подумала и решила не портить настоящую жизнь себе и светлое будущее дочери. Быстренько нашла врача, двадцатиминутная операция. Спасибо, доктор, до свидания. Как все просто, правда? Спустя пять лет студентка экономического факультета Лена выходит замуж за своего однокурсника. Родители с обеих сторон счастливы, устраивают пышную свадьбу и во всем помогают молодой семье. В трудные для страны девяностые родителям Лены удалось удержаться на плаву, дочь получила хорошую должность, да и зятя пристроили. О детях молодая семья сначала не задумывается, а потом просто не получается. После десяти лет брака муж уходит к беременной любовнице – классика жанра.

Следующие пятнадцать лет успешный экономист, сбывшаяся мамина мечта, пытается забеременеть. Рядом был мужчина, который весь путь прошел с ней вместе. Безумное количество врачей, клиник, обследований, стимуляции, лечение, про стоимость всего этого умолчим. Шесть попыток ЭКО. Шесть!!! Иногда неудачные совсем, когда эмбрион не прикрепился к стенке матки, одна неразвивающаяся беременность, выкидыши…

Ей сорок шесть лет, и шестая попытка оказалась успешной. Елена приехала в наш роддом в час ночи. Тридцать восемь недель, отошли воды, схваток нет. При осмотре шейка матки незрелая совсем. Стоит ли говорить, что при таком анамнезе ни один вменяемый акушер-гинеколог не станет рисковать? Мы ее прокесарили. Первый раз я слышала, как в голос рыдает женщина на операционном столе. Она попросила немного задержаться акушерку, чтобы подольше посмотреть на дочь. Абсолютно здоровый ребенок возрастных родителей. Счастье есть. После операции наша пациентка немного подкровила. Ожидаемо после такого количества внутриматочных вмешательств. Опять же ткани в сорок шесть лет имеют свои особенности. Не критично, но понаблюдать надо.

В три часа ночи на фоне переизбытка эмоций (о, божественный гормон окситоцин!) она рассказывает мне свою историю, долго, с деталями. Вспоминает тот аборт. Знала ли ее мама, что испытывала дочь в пятнадцать лет в стенах абортария? Белые стены, лязг металлических биксов и инструментов, обезличенные врачи в марлевых масках на все лицо, равнодушный голос медсестры, плывущие в наркозе лица, тянущая боль в животе. Она помнит все свои беременности, помнит, как плакала двадцать лет над каждым отрицательным тестом, плакала, считая оставшиеся замороженные эмбрионы. Вспоминала предыдущий выкидыш на восьмой неделе два года назад – тогда подсадили двух эмбриончиков, должна была быть двойня…

Выписали новоиспеченную мамочку через пять дней. Все это время в послеродовом отделении она не спускала дочку с рук, вся светилась. А мама ее внучку так и не дождалась – не дожила.

Отказник

Ей было двадцать семь лет – на два года старше меня. Как ее звали, сейчас не вспомню. Назовем героиню этого рассказа Наташей.

Акушерка приемного отделения, приведя беременную на этаж отделения патологии, шепнула: «Обязательно посмотрите ее карту!» Собственно, мы смотрим карты абсолютно всех пациенток, поэтому такой акцент меня несколько удивил.

Беременную положили в мою палату. Изучаю документы, в направлении из женской консультации ничего особенного: «Вторая беременность, тридцать восемь-тридцать девять недель. Рубец на матке». Все ясно, отправили на плановую госпитализацию перед кесаревым. Открываю карту, а на последней явке запись: «Имеет намерение отказаться от ребенка, беседы с психологом проведены, органы опеки и попечительства в известность поставлены». Странно. Замужем, ребенок вроде бы не первый. Аборты в нашей стране пока еще по ОМС делают (считай – без ущерба для семейного бюджета). С таким я сталкивалась впервые. Нет, я видела женщин, которые отказывались от ребенка. Но все они отказывались после родов. Для роддома такая ситуация – ЧП. Потому что отказников в идеале не должно быть совсем.

Во время беседы с Натальей я выясняю причину отказа – ребенок не от мужа, и муж категорически против его воспитания в семье. То есть ты, жена, как бы рожай, но забирать мы его не будем и разводиться не станем. Погуляла – и хватит, забудем, как страшный сон. Конечно, к работе с беременной мы подключили нашего психолога, органы опеки и пытались сделать все, что было в наших силах.

Накануне родов я в очередной раз пришла на обход в их палату, дала рекомендации по подготовке к операции. Надо сказать, чувства у меня были наипротивнейшие. Потому что вроде помогаешь появиться на свет новой жизни, маленькому здоровому человечку. У него инстинкт – родился, а значит, где-то рядом теплая мама с вкусной сиськой. Вот я вытаскиваю этого человечка и держу его в руках, пока пересекают пуповину… И в этот момент уже знаю, что он никому не нужен, и сиськи этой, родной и теплой, у него тоже не будет.

Тогда я была молода, глупа и обладала обостренным чувством справедливости для всего мира. А посему совершила грубейшую и непростительную ошибку по отношению к беременной женщине. Я при всей палате (а было там человек пять пациенток) спросила, сохранила ли Наташа свое намерение отказаться от ребенка.

Чего я хотела добиться этим вопросом? Не знаю. Надежда, что она сейчас вот так передумает и скажет: «Передумала, забираю»? Этика, врачебная тайна, да. Мне стыдно за это до сих пор. Помню, Наталья остановила меня в коридоре после обхода и тихо попросила при всех такие вопросы не задавать. Я стояла перед ней красная, как рак. Извинилась, конечно. Вообще, на ее месте я бы, наверное, жалобу накатала на имя главного врача. Еще бы поставила под сомнение профессионализм врача, отказалась бы у такого оперироваться. А она – абсолютно спокойна. И только спустя время задумываешься, чего стоит это спокойствие.

В день операции поговорила с акушерками. Помню, попросила без каких-либо упреков, нотаций, взглядов и полутонов провести операцию. Родился мальчишка. Симпатичный блондин (насколько может быть симпатичным красный орущий новорожденный). Акушерка принесла малыша после обработки, показала Наталье, дала пяточку поцеловать… Дрогнуло ли тогда материнское сердце? Результат работы психолога? Обещания поддержки от органов опеки? Или окситоцин и природа сделали свое дело? Но спустя пару дней в палате послеродового отделения я увидела Наташу с ребенком у груди. Она решила не бросать малыша. А с мужем – как получится.

Хотелось бы написать, что все, вот он, счастливый конец. Но не получается. Потому что я не знаю, как оно там было дальше, после выписки. Мне хотелось бы верить, что в этой семье все нормально. С мужем, или без, Наташа воспитывает двух сыновей. Что оба ребенка одинаково любимы, и младшего никто не гнобит и не унижает по причине «чужого сперматозоида». Что если младший все-таки оказался в детском доме, то это ненадолго. Сейчас, спустя годы, уже задумываешься: а нужно ли в таких ситуациях проводить уговоры и убеждать женщину поменять решение? То самое, к которому она и ее семья пришли за месяцы беременности. Не сделаем ли мы хуже маленькому незащищенному человеку? Не лучше ли найти новую семью, где у мальчика будет счастливая жизнь с любящими и любимыми родителями? Так много вопросов и так мало ответов…