Анастасия Попова
Гидра
6.
И вдруг наткнулась на башню. Зашла.
– Ты к нам на практику? – спросила вахтёрша.
Я кивнула. Мне показали направление и на бумажке написали человека, к которому надо обратиться. Чёрт! Я курса с первого, а то и раньше мечтала, что однажды войду в башню, и мне напишут человека, который меня возьмёт. Но каждый раз, как я оказывалась у дверей башни, они были закрыты для меня. Помню, наш опальный Правдин сказал как-то «Двери башни откроются тогда, когда вы будете к этому готовы». Два раза в неделю я исправно приходила к дверям. Я мечтала видеть город с самой высокой его точки. Я мечтала говорить так, чтобы меня мог слышать каждый. Я ещё не знала, что и как буду говорить, но была уверена, что в этом моё призвание. Но чёртовы двери всё не открывались, и я разуверилась, что там, за ними кто-то есть, и, тем более, могу оказаться я.
Я шла по крутой извилистой лестнице наверх. Её перила и ступеньки были очень красивыми. Перилла резные, украшенные позолотой и камнями. Ступеньки частые маленькие из мрамора. На лестницу было приятно смотреть снизу, но подниматься по ней было одним мучением, ибо и ступеньки и перилла были абсолютно нефункциональными. На мраморе ноги скользили так, что, казалось, сейчас ты рухнешь вниз. В этих, слишком частых ступеньках, ноги просто путались. За перилла держаться было невозможно. Когда ты хватаешься за них, тебе кажется, что хрупкое ограждение рухнет. От чего ещё страшнее идти. Кроме того, перилла имели так много декоративных иголочек, выступов и изгибов, что держаться было не за что. Мне надо было наверх. И сейчас уже не имело значение, есть Амо или нет. Мне надо было наверх и надо было не упасть, иначе придётся горько признаться себе, что ты ничтожество и плестись обратно.
Благо, на лестнице меня догнала женщина.
– Вы к кому? – спросила она.
– Мне нужна женщина по имени Лада. Фамилию не запомнила.
– Это я. Ты практикантка?
– Да.
Лада взяла меня под руку.
– Тут очень легко полететь. Будь осторожна.
Лада шла уверено. Она была каким-то редактором на башне. Я же ступала робко, из-за чего задерживала не только себя, но и её.
– Как тебя зовут? – спросила она.
– Фрида.
– Как «свобода» по-английски. Что ж, хорошо, если так. На каком ты курсе?
– На четвёртом.
– Неплохо.
Лада отпустила мою руку, я жутко испугалась. Я хотела схватиться за неё, но приличия и гордость не позволили.
– Зачем ты здесь? – спросила Лада.
– Я хочу, чтобы меня узнавали на улице.
Ступенька подо мной провалилась. Я стала махать руками, пытаясь схватиться за воздух. И в какой-то момент у меня это получилось. Я устояла. Я заметила, что Лада стоит ступеньками тремя выше. Она это сделала специально. И, наверное, хихикает внутри. Однако её добрые голубые глаза говорили об ином.
– Нет, ты сюда не за тем, чтобы тебя все узнавали, – сказала она.
– Вы это нарочно сделали? Зачем?
– Башня – это отбор. Я могла бы убить на тебя кучу времени, а выхлоп нулевой. Если ты устояла, ты должна быть здесь.
Я ожидала, что она подаст мне руку, но этого не произошло. Я продолжала карабкаться сама.
– Ты не упадёшь, – сказала Лада.
И после этих слов ступеньки, как будто стали шире и не такими скользкими. Мы вошли в кабинет. Меня усадили перед огромным окном. Лада дала мне лупу.
– Если что-то не понимаешь, смотри в неё, – сказала она.
– Что мне говорить нельзя?
– Ты можешь говорить всё, кроме неправды. Если соврёшь, кто-нибудь обязательно подаст в суд.
– А если я сама не знаю, правда ли это?
– На твой выбор. Если хочешь – можешь рискнуть.
Лада сказала, что теоретически мня, за то, что я говорю, могут убить, но такое бывает крайне редко. Иногда будут просить что-то говорить за деньги. В таком случае я должна вывешивать значок «р» и тогда в случае, если я сказала неправду, ответственность будет лежать на том, кто заплатил.
Для меня это было и сложно и прекрасно одновременно. Оказалось, что говорить вот так, понимая, что на тебя смотрит полгорода (и, тем более, могут подать в суд, боже упаси!) гораздо сложнее, чем говорить с подружкой. Но я начала. Я увидела, что в музее проходит выставка, и тут же рассказала про неё. Потом увидела, что двое влюблённых сорвались из окна и разбились о камни. Потом увидела, что губернатор ворует. Воровал он очень странно. Сначала переводил деньги на какие-то фирмы, потом эти фирмы переводили ему. Мне стало неловко, что я это увидела. Я не знала, как об этом рассказать, потому что если человек ворует, он должен подойти, украсть и убежать, а он это делал слишком умно. Я ничего говорить не стала. Перекинулась на премьеру в театре. Премьера была так себе, но мне было неприятно размазывать чей-то труд, и я просто отметила положительные моменты.
Когда я рассказывала о кошатнице, которая разместила в свое домике 128! кошек, вбежала Лада.
– Молодец, неплохо для начала, – сказала она.
Она села на моё место и разрешила мне посмотреть, как она работает.
Первым делом Лада рассказала о том, как ворует губернатор. Потом напомнила, что городские службы так и не отремонтировали дороги. Хотя в бюджете на это заложены… неплохие деньги, которые были потрачены на праздничный банкет мэра. В этот момент Лада была похожа на Лешего из книжки про троллей. Как будто ей в кайф было рушить то, что создавали другие. Я думала, что до такой крутизны моё мастерство никогда не разовьётся.
Ладу сменила другая женщина, тоже в возрасте. Она стала рассказывать про выставки и ещё какую-то фигню. После Лады эта женщина казалась вообще не профессионалом, а случайно забрёдшим сюда человеком.
Я подумала, что очень хочу говорить так же смело, как Лада, но, наверное, у меня это никогда не получится.
С этого момента я не просто стала пропускать универ, а стала пропускать его со смыслом. Теперь я работала на Башне. Сначала я несла какую-то чушь про выставки, но через месяц я наконец-то смогла говорить реальные вещи – как в больнице путают трупы, как в милиции берут взятки, как рейдеры захватили завод… А потом я запуталась. Так смотришь – и тот прав и этот. Допустим, у кого-то свистнули машину, потому что тот свистнул у кого-то другого акции предприятия. И кто прав, а кто виноват, не разобрать. Все подлецы, и все правы. Мы сидели с Ладой перед огромным городом, мы видели всё. Этот длинный кишащий муравейник, состоящий из мириад чьих-то интересов и печалей. Каждый наш день был длинной шекспировской трагедией. Настолько длинной и сложной, что я стала забывать об Амо. Он приходил ко мне только длинными бессонными ночами. Мы гуляли с ним по облакам и беседовали о замке, который строили тролли. И мне уже было всё равно, что на самом деле он никогда ко мне не придёт. Меня больше волновало, как бы ни соврать. А, если уж соврала, как бы кто ни подал в суд. Я увидела, что нашли труп мужчины. Оказалось, его убили после того, как на предприятии был рейдерский захват. Мы это сказали. Людей, которые заказали рейдеров, поймали, и стали жестоко пытать в милиции, потому что они не хотели признаваться, а у тех, других, в милиции были связи. Лада спокойно и откровенно рассказала о том, что в милиции пытают убийц.
– Блин, они убили человека. Я это видела.
– И что? От этого их не пытают?
– Нет, просто они же убили…
Лада пожала плечами и вышла в курилку. Я выбежала за ней:
– Вы говорите, что надо говорить правду. Только правду, иначе подадут в суд. Но они же убийцы. И правды тут никакой нет. Её не существует вообще. Их много этих правд. У одного она в том, что его друга убили, а у второго в том, что их предприятие захватили, а потом посадили в тюрьму и там пытают. И нет здесь ни правых, ни виноватых. Все неправы, и все пострадали.
Лада медленно втянула дым, потом выпустила несколько колец.
– Правда всегда одна.
– Хорошо, кто тогда прав – верующие или атеисты?
– Если Бог есть, правы верующие. Если его нет, правы атеисты. Бог либо есть, либо его нет. Существовать и не существовать одновременно он не может. Но это не в нашей компетенции. В нашей – или он нарушил закон или нет. Или он убил или не убивал. Убить или не убить одновременно невозможно. Правда всегда одна. Вопрос в том, знаешь ли ты её. Твоя задача сказать, если знаешь.
– А если эта правда кому-то навредит?
– Конечно, навредит, иначе её бы ни скрывали. Поверь мне, тебе, мне, городу в целом навредить может только отсутствие правды.
К нам постучали. Я открыла. На пороге стояла Злата. Её обнимал за талию Влад. Тот самый, который устроил эксперимент у нас в универе и приватизировал все деньги страны.
7.
Злату никак нельзя назвать красивой. Она слегка полновата, небольшого роста и с огромным носом. Нет. Точно она некрасивая. Но какая холённая. У неё всегда, каждый раз, как она приходит на занятия, причёска из парикмахерской и ногти по два сантиметра. У неё самая дорогая в городе шуба, самая лучшая косметика, самые большие бриллианты в серёжках. Если совсем откровенно, если меня одеть также, я буду в двадцать раз красивее её. Но такой, какая я есть, я рядом с ней абсолютное чмо. Всё равно, что сравнить меня и Ботану.
Злата вошла, без приглашения плюхнулась в кресло, сказала Владу:
– Присаживайся, дорогой.
Он уселся на краешек стола рядом с ней. Лада заварила им кофе. Мне было удивительно, что она им так часто улыбается и прислуживает, как будто секретарша.
– Значит так, мы берём полтора часа прайм тайма каждый день пока на три месяца. Мы уже оплатили. Я бы хотела сама зачитывать информацию. Только вот у меня слишком большой нос и надо, чтобы освещение падало сбоку…
– Не беспокойтесь, всё будет по высшему классу, – сказала Лада и заулыбалась, как дурочка.
– Есть ещё одна просьба, – сказал Влад и опустил глаза, – в общем. Как бы так выразить… Буква «р»… Ну это немножко не та информация, чтобы…
Лада рассмеялась.
– Какая мелочь! Буквы «р» не будет, если вам не угодно.
Злата и Влад оба широко улыбнулись. Злата резко встала. Влад вскрикнул. Я только сейчас заметила, что его рука прилипла к её спине. Я слышала, что люди ходили по небесам. Но никогда! Никогда не видела, чтобы кто-то был так близок, чтобы слепиться воедино. Я наклонилась к Злате.
– Злата, чего это он к тебе прилип? Вы ходили по облакам?
– Что за бред? Сериалов насмотрелась? – рассмеялась она, – по облакам ходить невозможно.
Злата и Влад собрались и ушли.
– Вы видели? Что с ними?
– Повязаны, – ответила без осуждения Лада.
Повязаться можно было только кровью или деньгами. Повязаны – это значит, если поймают, садиться придётся вместе. Повязаны – это значит врать в один голос и жить одними интересами. Повязаны – это значит не существовать друг без друга. Это значит тебя в два раза больше, это умножение на двое всех твоих грехов и достоинств. Повязаны – это рука руку моет. Это ворон ворону глаз не выклюнет. Это полное дерьмо при бОльших возможностях. Я рассказала Ладе о том, что Влад натворил в универе. Она равнодушно выслушала.
– Полтора часа прайм тайма – это две твои месячные зарплаты, – сказала она.
– Да вы не понимаете. Этот Влад – конченая скотина!
– От этого он не платил за минуты эфира?
– И что мы тут полчаса назад? Правда всегда одна… Он ублюдок. Разве не так? Разве не в этом правда?
– Остынь, – отрубила Лада, – ты не обыватель, чтоб задавать такие вопросы.
Я не ожидала это от неё. Она мне казалась такой… Смелой, умной, наглой, как Леший, короче, святой.
Лада улыбнулась снова.
– Давай откровенно. Ты приходишь сюда, чтобы работать, потому что надо на что-то жить. Я тоже. Если бы мне не платили, я бы этой чепухой заниматься не стала. Деньги нам не падают с неба, и мы их не варим. Люди захотели что-то сказать. Они за это платят. Так пусть говорят. Что в этом плохого?
Я почувствовала себя полной дурой. Я-то всё понимаю, но зачем тогда все эти слова? Если нет разницы, что болтать в этой чёртовой Башне, зачем мы учимся пять лет?
– Не знаю. Просто… Просто как-то бессмысленно говорить, что губернатор ворует, если любой отсос может отстегнуть, сколько положено, и нести всё, что угодно в эфире.
– Люди должны знать, что губернатор ворует. Тебе платят за то, что ты говоришь правду. Если завтра мы перестанем говорить правду, никто нам платить не будет. Знаешь, почему? Потому что правда нужна. В милиции тоже вон сколько всего твориться. Но она нужна. А в больницах как у нас лечат… Но больницы тоже нужны. У нас нет задачи сделать мир идеальным. Да это никому и не под силу. Но именно мы делаем его адекватным. Мир, в котором не платят за правду, становится неадекватен.
Мой рабочий день закончился. Я быстро спустилась по лестнице, не понимая, почему в первый раз было так сложно на неё забраться.
Я чувствовала себя ребёнком, который узнал, что Деда Мороза не существует. Блин! Ну как можно было выставить себя такой идиоткой! Лада, наверное, сейчас смеётся надо мной. А ещё в голове крутились слова Златы «по облакам ходить невозможно». И ведь реально невозможно. По всем законам физики невозможно. Как невозможно сделать мир идеальным. Как невозможно посредством нашей профессии доказать или опровергнуть существование Бога. Как невозможно, чтобы Лада улыбалась и наливала кофе каким-то повязанным уродам. Как невозможно убить и не нарушить закон одновременно. Но практика показывает, что всё из вышеперечисленного в нашем городе когда-то с кем-то происходило.
Я прошла уже много. Оглянулась. Башня была далеко. Когда-то ровно на этом месте я решила, что в Башню попасть невозможно. И ошиблась. Сейчас я поняла – у каждого свой путь. Кто-то вылеплен, чтобы разгуливать по облакам, кто-то, чтобы сидеть в башне и за деньги всяких отсосов говорить, кто-то ворует, а кто-то, чтобы прилипнуть к человеку, который приватизировал деньги всей страны. Я буду всю жизнь торчать в Башне, потому что её двери для меня открылись, а Амо меня не выбрал. От этих мыслей мне стало плохо, так плохо, что захотелось плакать, но слёз не было. Тут… Удар.
8.
Я отлетела на несколько метров. Водитель выскочил из машины и стал материть меня, как последнюю поломойку.
– Что, думаешь, раз морда в эфире, денежки есть, всё позволено? – кричал он.
– Нет у меня никаких денег!
Ярость наполнила чашу, которая находилась где-то в области сердца, закипела и полилась из глаз слезами. Мне хотелось встать и врезать ему по морде. Но я по-идиотски сидела посреди дороги и повторяла: «Следи за своими словами» и «Совсем охренел?»
– Слышь, мужик, ты чего орёшь, все вроде целы…
Я подняла глаза, и увидела Амо. Мужик, видимо, понял, что нападение – лучшая защита только на краткосрочный промежуток времени и уехал. Амо помог мне подняться.
– Больно? – спросил он.
Я покачала головой.
– Не выпендривайся. Если что-то болит, надо к врачу.
– Нет. Не больно. Просто мне сказали, что ходить по облакам невозможно. А тут ещё он.
– Может, ты ещё веришь в Деда Мороза? Конечно, невозможно.
Амо отвёл меня на скамейку, мы сели.
– Как же невозможно? Люди говорят…
– И ты им веришь? Ты сама хоть раз видела, чтобы кто-то ходил по облакам?
– Вита, моя подруга, рассказывала…
– А её парень, Серый, рассказывал, что выпил ведро самогона за раз.
– И что?
– Желудок больше, чем на три литра не растягивается, а такой, как у Серого, и подавно.
– А я вчера видела мужика, который съел восемнадцать хот-догов за раз…
– Ну и что?
– Значит, ходить по небу возможно.
– Это ничего не значит. Это только значит, что тот мужик любит хот-доги.
Амо нервно теребил ручку моей сумки. Он похудел и, как будто, обозлился на весь свет. И мне показалось, что именно сейчас я могу… Ну, не знаю, как-то разрулить… Мне, в принципе, и не надо, чтобы он ходил со мной по облакам. Ну и ладно, если это невозможно… Просто, чтобы ходить с ним, чтобы он звонил по вечерам… Или хотя бы тусоваться в одной компании… Я ведь не такая совсем уж… Как Ботана гы-гы… Со мной ведь тоже может быть нормально.
– Амо, скажи честно…
– Что?
– За что я могу не понравиться парню?
Амо засмеялся. Зло засмеялся. Так, что меня это обожгло.
– Отшил кто-то?
– Ну, допустим…
– Видишь того пацана.
Амо показал на парня, который переходил дорогу. Обыкновенный человек, в чёрной куртке, как у всех.
– За что он может не понравиться девушке?
– Почему бы он не понравился? Обычный пацан.
– И ты с ним готова выйти в окно с седьмого этажа?
– Конечно, нет.
– Так почему он тебе не нравится?
– Да я не сказала, что он мне не нравится, просто с чего бы я с ним прыгала с седьмого этажа?
– Не прыгала, а шагнула в небо.
– В небо с кем попало не шагают.
– Значит, для того парня, который тебя отшил, ты и есть кто попало.
– А что надо, что б такой не быть?
– Надо быть такой, какими не бывают другие.
Я, конечно, поняла, что он хотел сказать, но мне не хотелось льстить ему. Я засмеялась.
– Это что, сделать на башке настоящий железный ирокез?
Он тоже засмеялся:
– Тогда ты точно всех покоришь! Да тут вообще не в этом дело… Вот я тоже за что-то могу не понравиться…
Мне хотелось сказать, что он не может не понравиться, не зацепить, не очаровать. Но мне не хотелось льстить ему.
– Ты грубый.
– Не грубый, а прямой.
– Не прямой, а грубый…
– Пацан и должен быть таким. Да я не про то. Допустим, грубый. И кому-то могу за это не понравиться, но, если бы я предложил, ты бы пошла со мной по небу…
Конечно, пошла бы. Даже, если бы разлетелась вдребезги на миллион кусочков. Только с ним. В какой-то момент мне показалось, что сейчас он мне это предложит, но… Блин, да не хочет он со мной ничего! Он просто хочет потешить своё эго. Сидит дурочка, смотрит на него большими глазками. Счас! Чего захотел!
– Нет, конечно. Просто Вита сказала, что круто гулять по облакам. И ты подвернулся. Тогда мне было всё равно с кем.
– То есть, я тебе скажу: «Пошли со мной по облакам» И ты, можно подумать, откажешь?
– Ты сам сказал, что ходить по облакам невозможно.
– А ты сказала, что гулять по облакам возможно, потому что один мужик съел 18 хот-догов.
– Да я вообще не то сказала.
– Да нет, ты это и сказала.
– Чё ты гонишь? Я не то хотела…
– А так получилось, что ходить по облакам можно, потому что мужик съел 18 хот-догов…
Амо смеялся. А я его ненавидела. Он думает, раз такой красивый, раз девки вздыхают по нему, можно угорать над всеми, и всё тебе проститься… Урод.
– Да иди ты, – сказала я, встала и пошла.
Остаться гордою хватило сил. Ему сказала я: «Всего хорошего», а он прощения не попросил… Про меня сказано. Знаю, что буду жалеть. Знаю, что буду мучиться: «А он ведь мне предлагал, а вдруг бы… А ведь я ему нужна была…» Да всё это чушь! И не предлагал. И не вдруг. И не нужна. И не была нужна никогда. Он ведь прямым текстом сказал: «Ты – кто попало». Пройдя метров сто, я нашла в себе смелости оглянуться. Он не шёл за мной. И не думал идти. Он сидел на той же лавке и с кем-то разговаривал по телефону.
9.
На следующий день Злата со своим Владом заявились в универ. Им все улыбались, и кофе не наливали, суки, только потому что ни у кого кофе не было. Влад и Злата тоже всем улыбались. Он был красив и строен, она усыпана стразами. Они сидели напротив наших девчонок. Я присела тоже.
– Я не понял, как, по-твоему, победить терроризм? – задал Влад вопрос Айдии.
– Только объединением. Каждый человек по одиночке – вошь. Любого можно растоптать и раздавить, а такую мощную угрозу, как терроризм, можно победить только сообща.
– А какая разница – сообща или по одиночке? – спросила Люба.
– Ну, смотри, если ты напишешь президенту, что надо изменить какой-нибудь дурацкий закон, он его изменит?
– Конечно, нет, чего бы президент из-за меня менял закон?
– А если весь Владивосток, каждый человек, напишет, он его изменит?
– Не знаю… Каждый точно не напишет.
– Нет, а ты представь, что каждый взял ручку, написал и отправил президенту. Тогда изменит?
– Я бы на его месте изменила.
– То-то и оно. Один человек – ничто, а весь город – это уже сила.
– Точно, – Влада чуть было ни подбросило, – только в объединении наша сила. Если мы не будем объединяться, с нами могут сделать всё, что угодно.
– А что, кому-то надо с Вами что-то делать? – робко вставила Ботана.
– А ты не помнишь, как террористы захватили школу?
– Терроризм – сложный социально-экономический феномен. Возникновению терроризма предшествовал ряд причин…
– Ты оправдываешь их? – возмутился Влад.
– Нет, я просто…
– Просто нельзя говорить. Не просто, не сложно нельзя говорить, что кто-то имел основания на зверское, тупое, не оправданное ничем убийство детей… – Влад аж покраснел.
– Я не говорю об основаниях, я говорю о причинах… Почему они на это пошли…
– Потому что твари последние! Их убивать надо. Мочить!
– Слышь, Ботана, ну ты и сука. Тебе что даже детей не жалко? – возмутилась я.
– Я не говорю, что мне их не жалко, просто чтоб побороть терроризм, надо устранить его причину, а не объединяться, как Айдия говорит. Этим никого побороть невозможно.
– Да в одиночку тебя раздавят и глазом не моргнут. Мы для них – расходный материал, – гневно сказала Вера.
Ботана обычно спокойная и запуганная. Лохушка. Но тут её прорвало. Я видела, как наливаются кровью её глаза. Её правая рука сжалась в кулак. Она встала. Я знала, что если кто-нибудь ещё что-нибудь скажет про терроризм, она даст по морде. А, может, убьёт. Но все молчали. Вообще таких, как Ботана, лучше не злить. Вернее не так. Издеваться над ними можно только до определённого предела. Они терпят, слово не скажут. А в один прекрасный момент перемкнёт, и перестреляет полунивера. Несколько огромных секунд она стояла, потом разжала кулак, села и улыбнулась.
– А что это мы про каких-то террористов? Давайте ближе к нам. Давеча. Месяца два назад, приезжал тут один с экспериментами. Переколечил полунивера. Девчонка с пятого курса. Рыжая такая… Её все знают. Ей дали по рукам. Вы, Влад, дали… Теперь у неё отваливаются руки. Оно знаете, если человеку один раз дать хорошо по рукам. Так, чтобы руки отвалились, он больше ничего никогда этими руками сделать не сможет… А у Фриды трещина в сосуде. А оно, знаете, когда трещина в сосуде, человек от любой глупости умереть может. Вот упадёт на ровном месте. И нет человека. А на Башне, где ты сейчас работаешь, лестница странная такая. То по ней забраться невозможно. То она у тебя под ногами превращается в скользкую горку, ступеньки исчезают. Другой в этом случае поднялся и пошёл карабкаться наверх снова. А ты упадёшь и больше не поднимешься…
И мне стало страшно. До того страшно! Я ведь вчера попала в аварию. А значит, трещина стала ещё больше. А я знала. Знала, но никогда значения этому не предавала. Я знала, что лестница у нас на башне выпрямляется, как ей вздумается. Не важно, сколько ты проработал – год, десять, тридцать. Вне зависимости от твоих заслуг и промахов лестница под тобой может выпрямиться в любую минуту. Под Ладой она выпрямлялась дважды, но она находила в себе силы, вставала и снова карабкалась наверх. Но это Лада, которая спокойно рассказывает, как ворует губернатор. А я – иное. Человек, которого однажды побили так, что в сердце осталась глубокая трещина, очередного падения может не пережить! Между тем, Ботана продолжала:
– И мы объединились. Хотели покарать их совместными усилиями. Но почему-то не вышло. Что, Айдия, выходит, сила не в объединении? Есть какие-то другие факторы?
– Мы не для того объединялись, чтоб покарать. Мы объединялись, чтобы выбить бонусы. Мы их выбили.
– Фрида, а что, зачёт по физ-ре – это больше, чем трещина в сердце. У тебя внутри что-то поломалось, и зачёт по какой-то физ-ре окупил это?
– Ботана, тему давно замяли. Что ты начинаешь? – несмело ответила я.
– Это вы замяли, а я до сих пор вешу на отчислении.
Меня улыбнул этот бунт на корабле. Если такая смелая, типа борец за справедливость, пойди, напиши заяву на ректора в милицию. Нет? Значит, тему замяли.
– Слышь, чё, ты тут знамёнами не размахивай. Я тебе говорила – нормальный человек пошёл бы и припугнул декана жалобами во все инстанции. Иди и борись за свои права. Чё ты тут нам-то предъявляешь?
Влад в это время молча наблюдал за нами. Я не увидела на его лице ни раскаяния, ни неловкости. Он реально переколечил полунивера. И заявился к нам с такой рожей, как будто ни в чём перед нами не виноват.
Ботана достала тетрадь и накарябала: «Ректору университета от студентки Ботаны…» Писала она жёстко и нервно.
– Дура ты, Ботана, так бы доучилась, получила свой красный диплом, а так вышвырнут, как собаку, – сказала Айдия.
– Пусть только попробуют. Их всех прокуратура вышвырнет!
– Да одну тебя как вошь раздавят, – вставила Вера.
Блин. Реально. Над такими, как Ботана, можно издеваться только не переходя границ! Она сейчас такое устроит!
– А кто сказал, что я буду одна? Фрида обещала со мной подписаться. Правдина вчера видела, он хочет в милицию написать. Фрида в Башне, мы вас так распиарим. На весь город прогремите.
– Правдин уже здесь не работает, – жёстко отрубила Злата, – а Фрида за тебя не пойдёт. Мы им заплатили за три месяца. Если это выйдет в эфир, мы разорвём с ними контракт.
Мне было непонятно, почему люди, интересы которых никак не пересекаются с моими интересами, считают нормальным на меня торговаться. Ботана – чмо по жизни, а Влад – полная скотина. Какого чёрта они решили, что я буду кого-то из них поддерживать. Но я должна была.
Я смотрела то на неё, то на них. Я знаю, что девчонки знают, что я ей обещала. Кем я буду, если откажусь? Да и вообще, какой бы никчёмной она ни была, она ведь трижды права. Почему я должна прощать трещину своей жизни каким-то пустяковым зачётом по какой-то незначительной физ-ре? Да я за коробку конфет получила бы тот же результат. Почему это Влад, который так нагло, так беспощадно и так ни за что расправился с нами, ходит по универу, и ему все улыбаются? Влад улыбнулся. Не знаю, чему он там улыбался. А Ботану опять переклинило. Видимо, сегодня был такой день, когда у таких, как она, случаются обострения.
– Скажите, почему Вы улыбаетесь? Речь идёт о человеческом здоровье.
– Это был всего лишь эксперимент, – сказал Влад и улыбнулся ещё раз.
И на этот раз перемкнуло меня. Я взяла за руку Ботану, прошипела: «Пошли». И мы пошли.
– Фрида, плюют против ветра только идиоты, – сказала Злата.
– Я обещала, – ответила я.
