bannerbannerbanner
Загадка для благородной девицы

Анастасия Логинова
Загадка для благородной девицы

Глава пятая

– О, Лидия, какой сюрприз! – радушно улыбнулась мне Лизавета Тихоновна на следующее утро. – Входите‑входите!

Комната хозяйки была просторной, но сплошь заставленной разнообразными сундучками, ящиками и коробками – по правде сказать, здесь царил некоторый беспорядок. Будуар был погружен в полумрак, так как окна оказались наглухо закрыты пыльными портьерами. Лишь несколько свечей на стенах и круглом столике, за которым сидела хозяйка, позволяли комнате не утонуть во тьме. А еще здесь остро пахло травами и пряностями, точно так же, как в комнате Максима Петровича. А вскоре я увидела и источник этого запаха – в углах и под потолком были развешаны пучки засохших трав и цветов.

– Входите‑входите, – повторила мадам Эйвазова, – присаживайтесь сюда.

Она поднялась и убрала со стула напротив себя какие‑то коробки и похлопала по подушке, показывая, что обивка хотя и пыльная, но вполне мягкая.

Я не стала придираться и села, а Лизавета Тихоновна уже устроилась на прежнем месте.

Стояло совсем раннее утро, еще даже к завтраку не звали, и, по‑видимому, хозяйка только что проснулась: ее белокурые, чуть вьющиеся волосы были расчесаны на прямой пробор и спускались на плечи, а сама она была одета лишь в ночную сорочку с накинутой поверх шалью. Массивные серьги из серебра и кольца, которые она обыкновенно носила, лежали на том же столе возле… – я на мгновение даже забыла, зачем пришла, – возле разложенных веером гадальных карт.

– Простите, я, должно быть, вам помешала?.. – извинилась я.

Но Лизавета Тихоновна разглядывала меня с улыбкой и недовольной не выглядела.

– Нет, не беспокойтесь, я уже закончила, – заверила она радушно. – Я прошу у вас прощения, Лида, за этот беспорядок: я редко принимаю гостей, увы. И прислугу сюда не допускаю, потому что – вы же видите… – она без капли смущения указала на свои богатства под потолком, – а Даша, наша горничная, крайне своевольная особа – она начинает все трогать, везде заглядывать, а трогать у меня ничего нельзя.

– Вы сами собираете эти травы?

– Разумеется, – легко ответила она, – мой муж тяжело болен, и я обязана сделать все, что в моих силах. Я не очень‑то доверяю докторам.

Я покивала понимающе. Но все не могла оторвать взгляд от ее карт: раза в два больше обыкновенных, игральных; какие‑то были повернуты рубашкой, где на черном фоне были начертаны золотым сложные узоры. А три карты оказались выложены внутренней стороной вверх и изображали людей, совершающих непонятные мне действия. Я все не могла оторвать взгляд от одной: на черном с голубыми разводами фоне был изображен некто в черном плаще и с белым черепом вместо головы. Под рисунком было выведено по‑французски: «La morte»10 – и стояла римская цифра XIII. Эта карта лежала совсем рядом с рукой Лизаветы Тихоновны, и та иногда прикасалась к ней пальцами, как будто совершенно безотчетно.

– Какие старые карты, – вымолвила я невольно.

Они и впрямь были старыми – ужасно потертые, с заломленными краями и побледневшими рисунками.

– Я думаю, им столько же лет, сколько и этому дому, – ответила мадам Эйвазова. – Я и нашла их в доме, когда приехала сюда молодой женой Максима Петровича. Думаю, они принадлежали бывшей хозяйке усадьбы. Она была ведьмой. – Лизавета Тихоновна неожиданно улыбнулась уголками губ и добавила: – Так говорят, по крайней мере.

– И теперь ее дар перешел вам? – уточнила я на всякий случай.

– Вы так думаете? – Madame Эйвазова изумленно вскинула брови. – Если вас натолкнули на эту мысль мои травы, то хочу вам сказать, что на Руси издревле использовали снадобья на основе трав. А то, что это работает, признает даже современная медицина.

Я пожала плечами.

– А что до карт… – продолжила Лизавета Тихоновна, – уж в этом точно нет ничего оккультного, уверяю вас. – С этими словами она, не глядя, собрала карты в одну колоду и начала неспешно их тасовать. – Когда я гляжу на эти карты или перебираю их в руках, то мысли мои приобретают стройный порядок, я могу полностью сосредоточиться на том, о чем думаю, – а этого уже достаточно, чтобы принять верное решение. А остальное – жизненный опыт и знание людских душ, – она улыбнулась широко и доверительно, – никакой мистики, как видите. Хотите, я вам погадаю?

– После того как сами же развеяли всю таинственность вокруг ваших карт? – с улыбкой спросила я. – Нет, спасибо. У меня нет вопросов, на которые я не могла бы найти ответы сама.

Лизавета Тихоновна уважительно кивнула:

– Завидую вам в таком случае, Лида. Зачем же вы пришли сюда? Обычно если кто и входит в мою комнату, то только для того, чтобы я погадала.

– Просто привыкла подниматься рано, – я добродушно улыбнулась, – и случайно узнала от горничной, что вы тоже не спите. Вчера в это же время я ушла прогуляться в парк, но… случилось одно неприятное событие: я встретила по дороге цыгана, вашего конюшего…

– Он был груб с вами? – поинтересовалась Лизавета Тихоновна.

– Нет‑нет, не груб, но… про него в усадьбе говорят такие ужасные вещи…

Я изобразила на лице смущение и отвернулась. А Эйвазова свысока хмыкнула:

– Я вижу, вы уже имели разговор с Василием Максимовичем по поводу Гришки и он поделился с вами своими домыслами?

– Да… а что, он сказал неправду? – невинно осведомилась я. – Это не вы наняли цыгана, несмотря на его репутацию?

– Да нет, – снова хмыкнула Лизавета Тихоновна, – наняла его я: Гришка великолепно разбирается в лошадях – и он это не раз уже доказывал на деле. Я, видите ли, всего лишь слабая женщина, а вынуждена следить за немалой усадьбой сама. Потому как Максим Петрович уже полгода не встает, у Людмилы Петровны мигрень и нервы. Она только за столом строить из себя хозяйку мастерица, а на деле… А за управляющим нашим, дворецким, все перепроверять нужно – понимаете ведь? Так у кого мне просить помощи? Не у Васи же: от него проку еще меньше, чем от Людмилы Петровны, только с крестьянскими девками плясать и умеет. Спасибо Евгению Ивановичу – он хоть и навещает нас крайне редко, но в помощи никогда не откажет. Вот и приходится… нанимать людей с подмоченной репутацией вроде Гришки‑цыгана. Вы же не думаете, что наняла я его по своей прихоти?

– Разумеется, не думаю! – поспешила заверить я. И осторожно продолжила: – А еще я хотела спросить, куда вы ходили сегодня ночью?

В глазах мадам Эйвазовой появилось напряжение, а руки на мгновение замерли, перестав перемешивать колоду. Лишь на мгновение, но я все равно удовлетворенно улыбнулась, поняв, что попала в точку.

Мысль, что именно мачеху Натали мы видели этой ночью из окна и прошлой – в коридоре, – появилась у меня еще тогда же, ночью, когда я пыталась успокоить перепуганную подругу. Белый плащ был явно женским, а женщина, носившая его, не из прислуги, хоть и выходила через веранду. Ведь прошлой ночью я видела мельком именно этот плащ, который приняла за белую тень, – видела его на втором этаже, хотя слуги обитают лишь на первом, гораздо ближе к веранде. Людмила Петровна сразу исключается, так как дама ее комплекции едва ли смогла бы так легко и быстро перемещаться по парку. Оставались лишь Лизавета Тихоновна и Даша, которая хоть и горничная, но, как я уже знала, большую часть времени обитала в комнатах Василия Максимовича.

Признаться, именно Дашу я и подозревала сперва – до того, как вошла в комнату Эйвазовой и увидела ее уличные ботинки с прилипшими комками грязи, стоящие возле шкафа среди общего беспорядка. Если бы эти ботинки были брошены здесь накануне вечером, то грязь успела бы высохнуть в любом случае. Вывод – их оставили всего несколько часов назад. Сам белый плащ, я была уверена, находится в шкафу.

– Так вы тоже в некотором роде гадалка, Лида? – продолжив тасовать колоду, отозвалась Лизавета Тихоновна, возвращая на лицо улыбку, однако пряча глаза.

– Нет, что вы, я не люблю угадывать, – ответила я, не сводя с нее глаз, – мой попечитель с детства учил меня, что нет ничего хуже, чем строить версии на основе догадок, домыслов и личных предпочтений. Опираться в суждениях следует только на факты. И, разумеется, нужно иметь известную долю воображения и гибкость ума, чтобы на основе сухих фактов выстроить логическую цепочку. Я увидела вас случайно из окна и узнала, – солгала я.

– Ваш попечитель, судя по всему, является полицейским следователем?

Я помолчала и осторожно ответила:

– Не совсем.

– Если вам очень интересно, Лида, то ночью я ходила в парк – мне нужно было собрать некоторые травы, которые лучшие свои свойства раскрывают именно ночью. Это сложно понять, и я вижу, что вы настроены скептически, так что просто примите это как данность.

– Хорошо, – согласилась я, поняв, что другого ответа все равно не услышу.

И еще мне стало ясно, что Натали оказалась не так уж не права в своей настороженности по отношению к мачехе. А я еще взывала к ее здравому смыслу… Теперь же и мне было ясно, что Лизавета Тихоновна, несмотря на всю ее кажущуюся кротость, не так проста.

– Вытяните карту, Лида, – попросила вдруг мадам Эйвазова, держа карты веером и рубашкой ко мне, – любую, на выбор – прошу вас.

Я же продолжала глядеть ей в глаза и силилась понять – стоит ли опасаться этой женщины? Ведь сложность натуры и кажущаяся непонятность далеко не всегда указывают на какой бы то ни было негатив, а полагаться полностью на предчувствия Натали я не собиралась.

И все же я подняла руку и коснулась одной из карт – самой крайней – той, которую держала пальцами Лизавета Тихоновна. Ее рука оказалась горячей и немного влажной, хотя в комнате было вовсе не жарко. Она волнуется? Чем‑то обеспокоена? Боится?..

 

Однако Лизавета Тихоновна, перевернув выбранную мною карту, тоже, по‑видимому, сделала какие‑то выводы, потому как брови ее взлетели вверх. Потом она подняла взгляд и некоторое время молчала. Так и не дождавшись вопроса от меня, спросила сама:

– Вам разве не интересно узнать, что вы вытянули?

Я только улыбнулась и поднялась со стула:

– Нет. Благодарю, но я уже узнала все, что меня интересовало. – Я присела в книксене и направилась к дверям.

Карта меж тем была подписана: «L’Empereur»11, а изображала сидящего на троне повелителя.

* * *

За завтраком случилось невероятное – Евгений Иванович был весел. Я, конечно, очень мало знала этого господина, но отчего‑то у меня сложилось впечатление, что большую часть дня он ходит хмурым. Хмурым настолько, что хотелось немедленно позвать его маменьку, чтобы она дала ему сахарок. Тогда бы он обязательно улыбнулся.

– Лиди, – окликнула меня Натали, едва я вошла в столовую, – Лиди, у нас просто чудесные новости! Завтра в усадьбе будут гости – приятели Жени по военной академии, ему только что доставили письмо!

Иногда я поражалась легкомысленности подруги: ее отец при смерти, а она готова прыгать от радости, узнав, что приедут гости.

К слову, не думала я, что Ильицкий окончил военную академию. Любопытно… Я смерила его скептическим взглядом. Но теперь хотя бы понятна его веселость: видимо, он очень дружен с этими офицерами.

– Я очень рада, что у нас будут гости, – поддержала ее Лизавета Тихоновна, тоже улыбчивая сегодня и как будто уже забывшая наш утренний разговор. – Максиму Петровичу намного лучше, и он сказал, что с удовольствием примет друзей Евгения Ивановича. Тем более что среди них будет князь Михаил Орлов, с которым Наташа была очень дружна в детстве.

– Тот самый Миша? – оживившись, негромко спросила я у Натали.

– Тот самый, – многозначительно кивнула она, – мой князь Миша.

Судя по тому, как поблескивали ее глаза, брат Китти Явлонской уже был позабыт, уступив место первой влюбленности. Мне и самой было чрезвычайно любопытно увидеть воочию этого Мишу.

– И теперь Михаил Александрович и впрямь князь! – важно оповестила Людмила Петровна, сидевшая рядом с нами и, по‑видимому, слышавшая разговор. – Отец бедного мальчика скончался уж полгода как… – Она вздохнула и перекрестилась. Больше для виду, чем из сожаления к «бедному мальчику». – А ведь когда‑то Максим Петрович с Александром Трофимовичем, батюшкой Миши, так надеялись поплясать на свадьбе Миши и Наташеньки.

Натали залилась краской, но Людмила Петровна этого будто не замечала. Заговорил Вася, желая загладить неловкость:

– Это было много лет назад, Людмила Петровна. Мой отец, верно, уже и позабыл о том уговоре. Да и Наташа с Михаилом Александровичем выросли и вправе сами решать свою судьбу.

Натали благодарно улыбнулась ему.

Людмила же Петровна только ухмыльнулась, громко отхлебывая чай.

В целом завтрак проходил в очень даже теплой обстановке – почти как в нормальной семье. Подали сегодня овсяную кашу, очень вкусную, которую Натали с аппетитом съела, поблагодарив мачеху.

Овсянку съела даже Людмила Петровна, заметив, впрочем, что соли можно было бы положить и поменьше. А потом она произнесла фразу, которую я пыталась осмыслить еще долго: «Недосол на столе, пересол на спине». Все‑таки логику русского человека очень трудно понять.

Испытывая, видимо, неловкость за тетку, Вася поспешил тогда перевести разговор.

– А много еще гостей ожидается, помимо князя Орлова? – обратился он к Ильицкому. – Все же отец очень слаб и большую компанию едва ли выдержит.

– Кроме князя будет только один мой приятель, – отозвался Ильицкий. – И уверяю вас, Василий Максимович, задержатся они ненадолго – пусть вас это не беспокоит.

– И он тоже офицер? – с воодушевлением уточнила Натали.

– Тоже. – Мне показалось, что Евгений Иванович подтвердил это с неохотой. – Кроме того, он еще и врач – военный врач. Речь об Андрее Миллере, Наташа, он довольно часто навещал этот дом, пока ты училась в Петербурге.

– Какие любопытные у тебя друзья, Женечка, – изумилась невольно она, – никогда бы не подумала…

– А в какой военной академии вы учились, Евгений Иванович? – спросила я.

– В Николаевской, – коротко пояснил он.

– В академии Генштаба?!

Николаевская академия Генерального штаба – это самое престижное в России военное учебное заведение. Высшие военные чины, насколько я знала, все сплошь ее выпускники. Кто‑то из них уже прославился на полях сражений как полководцы, но большинство так и осталось при Генеральном штабе в Петербурге, где сытно, тепло и не стреляют.

Я хотела было выразить свое восхищение, так как знала, что вступительные экзамены в эту академию очень сложны и выдерживают их только лучшие из лучших. Но быстро одумалась: очевидно же, что Ильицкий попал туда благодаря связям и деньгам своего дядюшки. Так что ничего удивительного. Вслух я изумилась другому.

– Странно… – обронила я. – Дело в том, что Смольный на каждый весенний бал уже много лет принимает слушателей Николаевской академии. И перед каждым балом мы, смолянки, готовим для них какой‑нибудь сюрприз. В этом году мы вышивали огромное панно с именами всех выпускников академии. Помнишь, Натали, ты еще увидела в списке фамилию князя и уговорила меня и наших подруг взяться именно за его год выпуска. Семьдесят девятый, кажется? Это была очень кропотливая работа, и фамилий было много. Но… быть может, я просто запамятовала, но имени Евгений Ильицкий там не было.

Вообще‑то я не могла забыть: память у меня отличная – что есть, то есть. Я хорошо помню, что среди имен была фамилия Миллер, но Ильицкого не было точно. Что‑то здесь нечисто.

Я вовсе не хотела сказать, что он лжет насчет обучения, и была уверена, что найдется какое‑то разумное объяснение. И даже сама подсказала ответ:

– Наверное, вы были не однокурсником князя Орлова, а выпустились годом раньше или позже?

За столом же висело несколько тревожное молчание – все смотрели на Ильицкого. И тот в конце концов ответил:

– Видимо, моей фамилии не было в том списке потому, Лидия Гавриловна, что я не являюсь выпускником академии. Бросил ее на следующий год после поступления. Я удовлетворил ваше любопытство?

– Вполне. – Я поспешно отвела взгляд. – Простите, что затронула эту тему, должно быть, это неприятно вам.

И начала молча есть кашу. Теперь я чувствовала себя ужасно неловко – кажется, на меня с укоризной смотрели все, включая Натали. Ведь я поставила Евгения Ивановича в крайне неприятное положение, показав его человеком необязательным и легкодумным, который может вот так запросто бросить учебу, не посмотрев, что его родственники задействовали множество связей, чтобы пристроить его в такое элитное заведение.

Конечно, у Ильицкого могли быть вполне уважительные причины для такого поступка. Например, он участвовал в дуэли за честь прекрасной дамы, за что и был выгнан. Или же еще что‑то столь же трогательное. Да только эти причины уже не могли повлиять на то, что мое мнение об Ильицком – и так, увы, невысокое – стало еще менее уважительным.

Матушка его все это время возмущенно пыхтела рядом со мной и вдруг заговорила, желая вступиться за любимого сына:

– Так ведь Женечка не просто бросил…

– Мама, передайте молочник, будьте так добры! – перебивая ее на полуслове, попросил Ильицкий.

А ведь ему эта тема действительно неприятна, отметила я. Отметила и то, что он даже не пытается объясниться. Думает, что слишком много чести для такой, как я.

Я дотянулась до молочника вперед его матери и с любезной улыбкой подала его Ильицкому:

– Возьмите, Евгений Иванович.

– Спасибо, Лидия Гавриловна.

Мы улыбнулись друг другу, и мне даже показалось, что инцидент исчерпан.

Но мне это лишь показалось.

Чуть позже, когда, уже покинув столовую, я поняла, что оставила на спинке стула свою шаль, и вернулась за ней, невольно услышала разговор, который убедил меня в обратном.

– Ну Наташка и удружила! Привезла сюда эту французскую дрянь! – услышала я голос тетушки Натали и тотчас замерла, не дойдя до дверей в столовую. А та продолжала визгливо и плаксиво: – Но ты не волнуйся, сыночек, я сегодня же поговорю с Максимом Петровичем, и ее вышвырнут отсюда к чертовой бабушке! Где ей и место!

– Не надо, маман, – мне показалось, что Ильицкий усмехнулся. – Она не стоит ваших нервов. Уверяю, что эта французская дрянь сама очень скоро пожалеет, что приехала сюда.

Надо было, конечно, еще уточнить в словаре, что означает слово «дрянь», но мне подумалось в тот момент, что у меня впервые в жизни появился враг.

Глава шестая

Забавно, но не прошло и часа после подслушанного мною разговора, когда нас с Натали, прогуливающихся по парку, разыскала горничная и сообщила, что меня желает видеть Максим Петрович.

Я шла в его комнаты готовая ко всему – даже к тому, что мне и впрямь велят немедленно уехать. Отец Натали очень милый человек, и мне не хотелось бы думать, что он способен на подобное, но теперь уж я готова была ко всему.

Ильицкий оказался прав: я уже жалела, что приехала в эту усадьбу. Возможно, стоило именно сейчас попрощаться со всеми и солгать, что Ольга Александровна срочно вызвала меня. Надо ли дожидаться, когда доблестный русский офицер Евгений Иванович станет воплощать в жизнь свой план мести?

Я вошла в полутемную спальню Максима Петровича и невольно ахнула: его постель была пуста.

– Входите, Лидия, входите… – услышала я его голос. Оказалось, что Эйвазов полулежит на кушетке у стола с шахматной доской и разыгрывает сам с собой партию. – Раздвиньте шторы, прошу вас, знали бы вы, как я устал находиться в этом склепе.

Я покорно начала раздвигать портьеры на всех окнах. Кажется, Максиму Петровичу и впрямь сделалось лучше: на лице его играли краски, а глаза выглядели намного живее. И выгонять меня он вроде был не намерен: должно быть, Людмила Петровна не успела еще нажаловаться.

– Присаживайтесь ко мне, Лидия. Вы умеете играть в шахматы?

– Немного, – отозвалась я, взяв стул и подсаживаясь к нему.

– Это хорошо! – довольно кивнул он, расставляя на доске фигуры. – А вот Наташенька совершенно не умеет. Я уж пытался ее научить, но она упорно путает ладью со слоном. – Он скрипуче рассмеялся – ему определенно было лучше сегодня. – Ладью со слоном, подумать только! И еще прочитала мне целую лекцию на тему, что это неправильно, когда королева защищает короля.

– У Натали множество других талантов, уверяю вас, – сочла нужным я заступиться за подругу. И уточнила: – Вы хотите поиграть со мной?

– Ну уделите уж немного времени старику, – обиженно отозвался Максим Петрович. – Всего одну партийку. Я бы Лизоньку позвал, она никогда не откажет, но играет без интереса, без огонька. Скучно, знаете ли, все время выигрывать. А Люся даже и вникать в смысл шахмат ленится – вот я и решил с вами удачу попытать.

– Конечно же, с удовольствием! – поспешила заверить я вполне искренне. – А что же Василий Максимович? Разве он тоже плохо играет?

Эйвазов позволил мне играть белыми, и я сделала первый ход пешкой.

– Вася хорошо играет. – Максим Петрович отчего‑то вздохнул. – Да только отношения у нас с ним не очень… Вы уже наслышаны, должно быть, обо всем.

– Может, вам помириться с сыном? – вместо ответа предложила я. – Он очень любит вас.

Максим Петрович тяжело посмотрел на меня из‑под бровей, и я сразу пожалела, что сказала это. Не стоит вмешиваться в чужие семейные дрязги.

– Васька все карты мне спутал, – неохотно ответил Эйвазов. – Столько надежд я возлагал на него! Думал, преемником станет, продолжит дело… А в итоге я управляющему на заводе доверяю больше, чем родному сыну. Он и так‑то никогда интереса к делам не выказывал, а как с Дашкой спутался, так и вовсе… будто подменили. Что мне делать с ним, ума не приложу. Наследства лишить? Пустить по миру? Может, тогда эта девка отстанет от него?

– Даша все же мать вашего внука, – произнесла я, несколько напуганная его настроем. – И… вы не думали, что как раз этот мальчик сможет продолжить ваше дело, если вы не оттолкнете его сейчас?

Эйвазов даже от доски отвернулся, совершенно омраченный.

– Внук! – презрительно выплюнул он. Но потом, взглянув на меня, несколько смягчился: – Лидия, вы молоды и многого пока не понимаете. Даша – девка красивая, ушлая и себе на уме. Такая выгоды ни за что не упустит. А уж с кем она ребеночка нагуляла – большо‑о‑ой вопрос…

 

Я смутилась. Признаться, мне эта мысль не приходила в голову, но вполне может статься, что Эйвазов прав. Он между тем продолжал:

– Лизонька постоянно мне рассказывает, что Гришка‑цыган к Дашке все клинья подбивает, да и она вроде не гонит его. А Васька… – Он отчаянно махнул рукой.

Я больше не решалась поднимать больную тему, и некоторое время мы сидели молча, сосредоточившись на игре. Я только раздумывала, что все это очень похоже на то, что Лизавета Тихоновна нарочно настраивает отца против сына. Не для того ли она держит при доме цыгана, чтобы было в чем упрекнуть Дашу? И зачем она докладывает мужу о дворовых сплетнях? Даже если это и правда, Васиному отцу о том знать совершенно не обязательно. Может, Вася прав и мадам Эйвазова далеко не так мила, как кажется?

– Шах, Максим Петрович. – Я осторожно поставила ладью напротив его короля и подняла взгляд на Эйвазова.

Тот удивленно смотрел на шахматную доску и потирал нос:

– А вы хорошо играете, Лидия…

Он довольно предсказуемо закрылся ладьей, спасая своего короля.

– Спасибо, – ответила я. И добавила, помолчав: – Меня учил играть в шахматы мой попечитель, граф Шувалов.

Это было неправдой: выучил меня играть в шахматы еще отец. Но надо же было как‑то вывести разговор на нужную мне тему. Эйвазов отреагировал не сразу.

– Граф Шувалов? – переспросил он настороженно. – Помнится, вы говорили, что не знаете фамилии вашего попечителя.

– Фамилии я действительно не знала… или он говорил, да я позабыла, – смущенно улыбнулась я, – но это не значит, что я ничего не знаю о Платоне Алексеевиче и его… – я поморщилась, – деятельности.

Я блефовала. Нагло и смело, как при игре в покер. Платон Алексеевич обыкновенно навещал Смольный раз в пару месяцев. Он подробно расспрашивал меня о новых знакомствах, о том, как я провожу время, что читаю, что думаю о тех или иных событиях… Нет, это даже близко не было похоже на допрос: я сама все ему рассказывала очень охотно. Хотя потом, позже, ругала себя за болтливость и думала, что о многом стоило бы умолчать. Как‑то умел мой попечитель разговорить меня даже тогда, когда я этого не хотела.

Платон Алексеевич не только расспрашивал меня – он охотно делился со мною и своими соображениями относительно политики и событий в мире, приносил книги, помогал советом, разрешал некоторые мои проблемы. Он был всегда добр ко мне. Очень добр, что меня частенько настораживало, так как я не понимала причины.

Но вот о чем мы никогда не говорили, так это о нем самом. Я часто ловила себя на мысли, что вообще ничего не знаю об этом человеке, и порой сомневалась даже, что его и впрямь зовут Платоном Алексеевичем.

Но этого я говорить Максиму Петровичу, разумеется, не стала.

Он же внимательно выслушал меня, прищурившись и даже не глядя на доску. А потом спросил, видимо, догадываясь, что я блефую:

– Так просветите меня, Лидия, чем же занимается ваш попечитель?

Не знала я, чем он занимается… Точнее, не до конца была уверена – рада была бы ошибиться. Я знала только, что он не служит в полиции, как предположила Лизавета Тихоновна, – это было бы слишком мелко для человека такого ума. Может быть, политический сыск, разведка или что‑то в этом роде… Иначе как он оказался в тот страшный день возле гостиницы близ Парижа? Почему говорил со всеми начальственным тоном, и… все эти его приемчики, которым он с детства учил меня?

Вроде того, что нельзя позволять кому‑то идти позади себя на пустынной улице, особенно если есть основания не доверять этому человеку. Всегда разумнее пропустить его вперед, делая вид, что замешкались или что поправляете одежду.

Или что, входя в помещение, всегда следует занимать такое место, с которого хорошо просматривается вход. И ни в коем случае не садиться спиной к дверям, ибо войти может кто угодно, а вы даже не заметите опасности. Лучше всего, когда позади только глухая стенка. Задерживаться в оконном проеме слишком долго тоже небезопасно: можно стать очень легкой мишенью для стрелка, притаившегося в доме напротив.

А еще, когда по мостовой мчится лошадиная упряжка, никогда не следует стоять на самом краю тротуара – лучше отойти шага на два, а то и вовсе находиться за чьей‑то спиной. Просто в такой момент недоброжелателям очень легко устроить «несчастный случай», толкнув вас под копыта лошадям.

Все эти знания придуманы как будто для шпионских романов – обыкновенные люди ими не владеют! Они им не понадобятся и сто лет! Вывод о деятельности Платона Алексеевича напрашивался сам собою…

– Что вы молчите, Лидия? – с улыбкой спросил Эйвазов, потому что я долго не отвечала, а делала вид, что сосредоточена на шахматах.

Я подняла на него взгляд, в который попыталась вложить гораздо больше, чем в слова:

– Максим Петрович, вы сами должны понимать, что деятельность графа Шувалова такова, что о ней не стоит распространяться. Это может быть опасно как для вашей семьи, так и для меня. Прошу вас, не будем больше об этом: ведь мы оба знаем, на какой службе он состоит.

Тот перестал улыбаться. Взгляд его снова стал настороженным, и он торопливо ответил:

– Да‑да, не будем, не нужно…

Хотя, разумеется, прекращать этот разговор я не собиралась – я его только начала.

– Максим Петрович, а вы давно знакомы с Платоном Алексеевичем? – спросила я еще через полминуты.

– Я? – Эйвазов хмыкнул и широко перекрестился. – Нет уж, слава Господу, что уберег он меня от такого рода знакомств. О Шувалове я лишь слышал – от Ольги Александровны, начальницы Смольного. Они, видите ли, с Платоном Алексеевичем старые друзья, да и мне она кое‑чем обязана… Она, к слову, по старой памяти и помогла устроить Наташеньку в ваш институт. Добрейшая женщина, спасибо ей.

Я молчала и совершенно не выказывала своего внимания к разговору. Боялась сбить Эйвазова сейчас, когда он так разговорился.

– Попечитель ваш страшный человек, Лидушка… – продолжал Максим Петрович, понижая голос. – Большую власть имеющий. У самого Бенкендорфа, говорят, в любимых учениках ходил. Представляете, что это значит? Сотни людей отправил на каторгу, а многих и вовсе… – Он указал глазами на потолок и еще раз перекрестился. – Уж не знаю, какой у него к вам интерес, но опасайтесь этого человека, Лидия. Для нас с вами, простых смертных, такие знакомства благом никогда не обернутся.

Эйвазов говорил все тише, а последние его слова и вовсе были произнесены едва слышным шепотом. Замолчав, Максим Петрович дождался, когда я подниму на него совершенно потерянный взгляд, и заговорил вдруг с прежней звучной бодростью – от неожиданности я даже вздрогнула:

– Вижу, вы совсем соскучились в моем обществе, Лидия. Кстати, вам шах и мат.

Я вовсе не думала уже об игре, а Эйвазов, оказывается, сделал несколько удачных ходов и срубил две моих пешки и ферзя – последнюю защиту белого короля.

– Но, должен признать, вы весьма достойный соперник. – Он потирал ладони, довольный собою, глаза его горели. – Надеюсь, нам удастся поиграть еще.

– Да, я тоже надеюсь… извините, Максим Петрович, позвольте, я пойду к себе.

Он не стал меня более задерживать, и я сумела, кажется, не выдать своего волнения, пока не покинула комнату. Заперев же на ключ дверь собственной спальни, я уже едва могла совладать с собой, чтобы не разрыдаться, как истеричная институтка.

Я представляла примерно, что означает состоять на службе у Бенкендорфа. Да, ни самого Бенкендорфа, ни Третьего отделения Его Императорского Величества Канцелярии уже не существовало, но я была уверена, что сменилась лишь вывеска заведения, где служил Платон Алексеевич, а суть осталась прежней. И суть эта заключалась в том, чтобы искать «врагов империи», к коим, очевидно, относились и мои родители. Искать методично и тщательно, как умеют эти люди, не давая и шанса на спасение.

Я на что угодно готова была спорить, что, именно спасаясь от Платона Алексеевича, графа Шувалова, отец и мама сорвались тогда среди ночи бежать из дома. И допускала даже, что мама действительно была русской и оказалась замешана в чем‑то… антиправительственном, возможно, даже в помощи террористам – но об этом и думать было страшно. Я не верила в это, не желала верить! Мама не могла причинить никому зла… скорее, она была случайной жертвой, случайным свидетелем. Вынуждена была уехать из Российской империи, спасаясь от Шувалова… и так и не спаслась.

А здесь, в чужой стране, в чужом доме, лежала на кровати я и сухим бездумным взглядом глядела в потолок. Мне предстояло решить, как относиться к Платону Алексеевичу впредь. И ведь не только к нему… мне пришлось глубоко и судорожно вздохнуть, чтобы комок из слез и обиды, раздирающий горло, не вырвался наружу – ведь и Ольга Александровна, его «старинная подруга», которая всегда выделяла меня чуточку больше, чем других смолянок, должно быть, делала это не из привязанности ко мне, а лишь для того, что проще было меня, французскую дрянь, контролировать.

10Смерть (фр.).
11Император (фр.).
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18 
Рейтинг@Mail.ru